Утром я переселился в гостиницу «Джунгли» в двух шагах от гостевого «дома». Першение в горле превратилось в отек и насморк. То ли реакция на местный воздух, то ли простуда. Вернувшись за вещами, я обнаружил Лхам, растерянно стоящую во дворе. Увидев меня, она изобразила на лице такое страдание, что я уж решил, что у нее дедушка заболел гемофилией. Оказалось все проще. Лхам таким образом извинялась за опоздание. Опоздала она на целых пять минут и теперь мучалась в приступе раскаяния. Я выложил из сумки вещи, отдал Лхам привезенные из Минска подарки – книгу с ее статьей, переведенной мною на белорусский язык, миниатюрную бутылочку брестской водки на березовом соке и пару компакт-дисков с белорусской этнической музыкой. Лхам при этом охала и ахала так, словно я дарил ей кольца с бриллиантами.
В гостевом «доме» немного удивились моему желанию покинуть его. Идри, хозяин этого заведения, попросил всего четыре доллара за ночлег, а заодно поинтересовался, говорю ли я по-русски. Оказывается, он почти восемь лет прожил в стране под названием СССР. Теперь в Улан-Баторе занялся туристическим бизнесом. Благодаря Интернету и общительному характеру он обзавелся собственной клиентурой и даже преуспел в своем начинании. А ведь начинал он несколько лет назад с нуля! Каждый его гость становился еще и другом. Таких беглецов, как я, практически не было, поэтому мой уход его немного разволновал.
Следующие три дня Лхам посвятила подготовке нашей экспедиции по Центральной Монголии. С нами высказала желание ехать Трейси. Ее знания антрополога могли нам очень пригодиться. Еще одним членом экспедиции стал постоялец «общаги» немец Эрнест, пожилой лингвист, проработавший более двадцати лет в Корее и Японии. В один прекрасный день он бросил обучение студентов и стал путешественником. Посетил сто десять стран мира. Ну, как его не принять в нашу компанию?
«Сколько будет стоить поездка?» - спросил я у Лхам.
Вопрос был едва ли не самым важным. Своей машины у монголки не было. Значит, придется арендовать джип или УАЗ, покупать в дорогу продукты и прочие вещи. Стоит это не так уж и дешево. У Лхам денег не было. Хватит ли тех, что были у меня?
Но Лхам сказала только: «Этот вопрос пока обсуждается».
«Интересно, кем?» - подумал я, но вслух ничего не сказал.
Скучать было некогда. Я собирался посетить хотя бы половину местных достопримечательностей. Три дня – не так уж и много. Первым местом для посещения оказался центр развития буддистской культуры, куда привезла меня Лхам. Внутри центр выглядел как офис, но только с первого взгляда. Ходили в нем в тапочках. Здесь был зал, оформленный в восточном стиле. В нем проводились медитации. На стене красовались фотообои с храмом, напоминающим тибетскую Поталу.
«Лхам, этот храм находится в Улан-Баторе?»
«Это же Потала в Лхасе!»
В центре царили тишина и спокойствие. Пожалуй, это было самое приятное место, увиденное мною в Улан-Баторе. Лхам познакомила меня со швейцарцем Уве, приехавшим сюда несколько лет назад, дабы поспособствовать развитию монгольского ламаизма. Пока мы неспешно беседовали за круглым столиком, сидя на мягком диване, нам несколько раз приносили сок и что-то молочное для Уве. Лхам рассказывала, что хочет отправиться в экспедицию по монастырям, пообщаться с местным населением и монахами, сделать кое-какие фотографии и, может быть, даже взять интервью. Я слушал вполуха, еще не совсем понимая важность этой беседы для нашего будущего предприятия. Лхам пыталась достать деньги на нашу поездку, чтобы оплатить хотя бы свою часть расходов.
К разговору подключился еще один европеоид, высокий стройный мужчина лет тридцати пяти, по виду типичный американский баптист. Оказалось, это действительно американец. По словам Лхам, Роберт был буддистом и время от времени финансово подпитывал ее исследования и путешествия по родной стране. он просто достал из кармана две купюры по сто долларов и протянул девушке.
«Этого достаточно?»
«Вполне».
Лхам как ни в чем не бывало взяла у него из рук деньги, положила в блокнот, который держала на коленях, и продолжила беседу. Двесте баксов дали? Мелочи! У нас, у буддистов, есть более важные дела. Например, обменяться новостями. А деньги – это тлен! Лхам между прочим представила Роберту мою сущность. Так как она собиралась брать у монахов интервью, то не преминула сообщить, что у меня есть опыт сбора устной истории.
«Какой проблемой ты занимаешься?» - спросил Роберт.
«Человек в войне», - ответил я.
«Ну, да. Война для Беларуси – всегда актуальная тема. Вы ведь очень пострадали во время Второй Мировой».
Я только кивнул, так как вдаваться в популярные объяснения не собирался. Читать лекции можно студентам, но никак не американским дипломатам.
«Ты любишь путешествовать?» - поинтересовался Роберт.
«Да», - кивнул я.
«Куда собираешься в следующем году?»
Знал бы я, куда собираюсь!
«В Грузию – посмотреть на итоги их последней революции».
И что мне взбрендило назвать Грузию? Но попал я в точку!
«А-а-а, Грузия! – воскликнул Роберт. – Я там работал. С Мишей Саакашвили подружился еще тогда, когда он только начинал свою карьеру, борясь с коррупцией. Перед поездкой сообщи мне. Я постараюсь помочь. Семья Саакашвили очень гостеприимная».
Даже так. Остановиться в доме грузинского президента, кто бы не желал о такой удаче! Но я ответил неопределенно:
«Все грузины – очень гостеприимные люди».
Во время расставания с гостеприимными швейцарским и американским буддистами я попросил разрешения сфотографировать зал для медитации. Уве даже удивился просьбе. Зачем спрашивать о такой мелочи? В зале в позе лотоса сидела девушка, которую Лхам назвала Катей. Катя была русской учительницей английского языка. Она весьма мило мне улыбнулась, когда я сказал, что приехал из Беларуси, и немного разочаровано опустила голову, когда я добавил, что приехал сюда просто посмотреть на Монголию, а не зарабатывать себе на хлеб насущный или предаваться созерцаниям. Я сфотографировал Лхам перед алтарем. При этом Катя деликатно отодвинулась в сторону, чтобы не мешать.
Следующим пунктом моей сегодняшней программы было посещение Национального музея. Он предлагал, в общем-то, небогатую коллекцию, но она целиком и полностью отражала историческое прошлое Монголии. Первые люди здесь появились сто – двести тысяч лет назад, то есть намного раньше, чем в Беларуси. Зато пользоваться железом в Монголии научились намного позже – примерно в третьем столетии до рождения Христова (в Беларуси, по крайней мере, в седьмом!) Но железо сыграло большую роль в жизни местного населения. Они начали объединяться в племенные союзы и нападать на соседний Китай.
Следует отметить, что границы в те далекие времена были несколько иными. Горно-степные районы простирались на огромном пространстве от нынешней Северной Кореи на востоке до Памира и озера Балхаш на западе. Здесь, как на сказочном острове Скандза, рождались новые народы. Они появлялись в истории словно ниоткуда, делали много шума, потом исчезали или продолжали существовать, но уже тихо и мирно. Более-менее понятно с индоевропейцами. Они пришли с Запада. В индоевропейском происхождении сильно подозревают племена динлинов и юечжей. На Запад устремлялись племена автохтонов-тюрок. Например, предки современных киргизов когда-то проживали около озера Хиргис-Нур в Западной Монголии. Такие народы Сибири, как якуты, тувинцы, тофалары, долганы и другие, тоже имеют родство с древними тюркскими племенами Монголии.
Одним из самых могущественных древних кочевых союзов Монголии были сюнну. Несмотря на то, что история сохранила о них много сведений, никто точно не знает, на каком языке говорили эти великие завоеватели Евразии. Многие исследователи полагают, что они были разноязычными. Так это или нет, сказать трудно. Лично я как-то сомневаюсь, что разноязычный конгломерат племен мог эффективно, столетие за столетием наносить тяжелые удары по богатому материальными и людскими ресурсами Китаю. Первый китайский император Цинь Ши-хуан начал строительство Великой Китайской стены – настоящего чуда, сотворенного когда-либо человечеством. Ее высокие стены расстянулись на тысячи километров, защищая пространство Поднебесной империи от вторжений из степи. Но для побед китайцам пришлось кое-что перенять у северян, как-то: конницу, штаны, длинные луки и еще много всякой дребедени. В конце концов, сюнну потерпели жестокое поражение. Часть из них оказалась в плену, была расселена в китайских провинциях и ассимилирована. Остатки откочевали в Среднюю Азию, чтобы появиться вновь уже в Европе и остаться навсегда в истории под именем гуннов.
Гунны, появившись в Восточной Европе, словно черти из табакерки, разгромили государство готов в Северном Причерноморье. Готов спасли римляне, разрешив перебраться через Дунай и поселиться в римских пределах, за что те отплатили черной неблагодарностью, впоследствии захватив сам Рим. Гунны не остановились и пошли дальше, заставляя европейские народы бежать в разные стороны. По существу, с них и началась эпоха Великого переселения. Она докатилась и до Беларуси, когда в седьмом-восьмом веках сюда пришли славянские племена. Гунны, правда, не дожили до этого момента. Римлянам удалось остановить их уже на территории Галлии. После смерти гуннского вождя Аттилы их союз распался. Может быть, потому, что на этот раз действительно стал разноязычным?
Кроме сюнну-гуннов, Монголия произвела на свет еще несколько грозных народов-завоевателей. Один из них, кидани, захватили территорию Северного Китая. Собственно от киданей и произошли названия «Китай» и «китайцы». Сами китайцы предпочитают называть себя кратко «хань». Но киданей и все прочие народы переплюнул великий полководец и кровавый степной террорист Чингисхан. Он не просто вошел в историю, он по существу подарил Монголии настоящую историю.
В нынешней Монголии имя Чингисхана превратилась в популярный бренд. Вы можете приехать в страну по приглашению туристической фирмы «Чингисхан», остановиться в Улан-Баторе в роскошном отеле «Чингисхан» и даже выпить кружку хорошего пива «Чингисхан». Тот факт, что настоящий Чингисхан был жестоким деспотом и стер с лица земли не одну деревню и не один город, современным монголам, людям очень тихим и мирным, даже нравится. Они очень гордятся своей историей и недолюбливают казахов, пытающихся перетянуть одеяло истории на себя. Конфликт этот начался недавно и очень напоминает споры литовцев и белорусов о том, чьим же государством было Великое княжество Литовское. Конфликт более заметен в Монголии, чем в Казахстане. Но его значение для монголов хорошо иллюстрирует следующий случай. Однажды Лхам посоветовала мне приехать в Монголию на юбилей Чингисхана.
«Я собираюсь отпраздновать этот юбилей в Казахстане», - ответил я.
Лхам посмотрела на меня с такой мрачной тревогой, что пришлось признаться, что это была только шутка. Ни о какой поездке в Казахстан я на самом деле даже не думал.
«Зачем же ты это сказал? – горячо воскликнула Лхам. – Решил посмеяться над Монголией?»
Чингисхан приобрел свое имя только тогда, когда стал ханом. В молодости его звали просто Темучжин. Происходил он из славного рода Борджегинов. Русский историк Лев Гумилев полагал, что его предки были индоевропейцами, так как Борджегин – значит «светловолосый» или «голубоглазый». Монголы же утверждают иное. Борджегин – значит «светлый», что может означать сияние или седину в волосах. Инсинуации с индоевропейским происхождением они напрочь отвергают.
Детство Чингисхана было трудным. Папу убили кидани. Родственники не сильно любили сироту. Однажды даже оставили вместе с матерью и братьями умирать в степи. Чтобы выжить, приходилось нарушать законы и скрываться. Было бы странно после этого узнать, что он вырос великим гуманистом или поэтом-лириком. Чингисхан вырос великим убийцей. В 1206 году курултай, межплеменной съезд кочевников, провозгласил Темучжина всенародно избранным ханом. Чингис неистово взялся за переустройство племен, сломав традиционную организацию и превратив монголов в монолитную армию. Из просто кочевников, время от времени устраивавших набеги на китайцев, а то и друг на друга, они превратились в народ, от мала до велика работавший на нужды милитаристской политики своего владыки. Даже те, кто не сидел на коне в рядах воинов, должны были денно и нощно работать «на фронт, на победу». Чтобы никто не отлынивал, мудрый хан ввел перепись населения. Чтобы, не дай бог, кто-то что-то не зажал для армии, переписывали и имущество, главным образом скот.
В 1211 году Чингисхан объявил войну северокитайским правителям. С помощью китайских инженеров он разработал план преодоления китайских укреплений и уже через два года захватил здоровенный такой кусок Великой стены. Завоевание Китая растянулось на десятилетия, но первый успех вдохновил монголов. Их армия не только не уменьшалась, но даже прирастала с обращением на «путь истинный» других кочевников. Тумены (отряды) Чингисхана вторглись в Среднюю Азию. В 1222 году монголы даже решились на небольшую военную экспедицию в Европу. Первыми их жертвами стали собратья, степняки-половцы, затем народы Крыма и, наконец, на реке Калка монгольские генералы повстречали войска русских князей. Как повстречали, так и разбили. Потом повернули обратно и спокойно добрались до Монголии, не зная и не ведая, что «плачь стоит в Русской земле великой». Чингисхан умер в 1227 году. Умирая, он завещал своим потомкам и дальше стремиться к завоеваниям. В тридцатые годы тринадцатого века монгольские воины вновь прошлись по Европе. На этот раз более основательно. Они разгромили Волжскую Булгарию, города Восточной и Южной Руси, затем напали на Западную Европу. От полного разгрома европейцев спасло известие о смерти хана Угедэя. Стоявший во главе посланных в Европу туменов внук Чингиса, Бату, повернул назад, чтобы не опоздать на курултай. Монгольские воины сражались также в Малой Азии, в Японии и на Яве.
Но мирская слава как приходит, так и уходит. В четырнадцатом веке великая империя уже представляла собой лоскутное одеяло. В 1571 году повелитель степей Алтанхан заключил мир с китайской династией Мин, принял буддизм и умер в счастье и покое. Его наследники уже не контролировали собственные тумены. Оправившийся от монгольских завоеваний Китай сам перешел в наступление. Может быть, монголы смогли бы отразить натиск китайцев, если бы не их восточные соседи-маньчжуры. В 1688 году маньчжурско-китайские войска вошли в Монголию якобы для оказания неотложной помощи против западных племен, да так и присоединили ее к своим владениям. Чтобы все выглядело пристойно, маньчжурский император даже созвал курултай и пообещал местным князькам что-то вроде пенсий. Южная часть Монголии так навсегда и осталась в составе Китая. Северная же сохраняла некоторую автономию. Именно ей и предстояло в будущем стать Монгольской республикой.
В 1911 году власть последнего маньчжурского императора пала. Китай был провозглашен республикой. Формально это означало, что Монголия стала независимой, поскольку считалась вассалом именно маньчжуров, а не китайцев. Китайцы, конечно, имели на данный счет свою, несколько иную точку зрения, но под давлением правительства России формально признали внутреннюю автономию Северной Монголии. В 1919 году, пользуясь тем, что Россию сотрясала гражданская война, они вновь ввели сюда свои войска. Небольшая армия богдыхана была разоружена и распущена. Тем не менее, белая Россия смогла вмешаться в конфликт. В Монголию вошли отряды барона фон Унгерна, прибалтийского немца, объявившего себя буддистом. Унгерн весьма успешно потеснил китайцев и чуть было не стал первым во всех смыслах белым правителем Монголии. Но ему не повезло.
Большевикам удалось сплотить вокруг себя немногочисленных монгольских коммунистов-националистов. Их лидером был Сухе-Батор. Красная Армия вошла в Монголию в 1921 году и довольно быстро разобралась с немцем-буддистом. До 1924 года страной формально управлял богдыхан. После его смерти окончательно утвердилось коммунистическое правительство. Таким образом, Монголия стала вторым в мире социалистическим государством. Было и третье – Тувинская Народная республика, маленькая горная страна между Монголией и Россией. Она была присоединена в качестве автономной области РСФСР уже во время войны. То, что Монголия не стала частью СССР, следует воспринимать как чудо, не больше, но и не меньше.
Музейная экспозиция, посвященная революции начала двадцатого века, поражает огнестрельным оружием, которым пользовались люди того времени. Здесь можно увидеть все: очень современные тогда «Браунинги» и старинные однозарядные ручницы. Страшно, наверное, в те дни было воевать. Никогда точно нельзя было сказать, какой эффект произведет сделанный из-за скалы выстрел: то ли ранит слегка, то ли разорвет все тело на части. Но больше всего мне понравилась этнографическая экспозиция. Кроме собственно халха-монголов, в Монголии проживают представители других национальностей: дербеты, ойраты, тувинцы, казахи и буряты. Если только у вас нет возможности посетить сразу все уголки этой большой страны, то лучшего места, чем Национальный музей, чтобы познакомиться с их культурой, не найти. Особенно впечатлили черно-белые фотографии казахских кочевников с соколами и орлами на плечах. С помощью этих птичек казахи до сих пор охотятся в степи. По словам Лхам, большинство казахов появилось в Монголии относительно недавно, в межвоенный период. Согласно справочной литературе, они жили на западе страны практически всегда. В середине девяностых многие из них подались в Казахстан, где президент Назарбаев давал по местным понятиям неплохие «подъемные». Когда деньги кончились, они стали возвращаться в Монголию.
После посещения музея Лхам упорхнула куда-то по делам. У меня было несколько часов, чтобы погулять по городу и отдохнуть в гостинице. Я ими распорядился весьма просто: прошелся вдоль улиц, посидел в одной из беседок, стилизованных под пагоды, выпил кружку кваса из железной бочки с надписью «Квас», а заодно приобрел немного фруктов. Яблоки желто-грязного цвета я забраковал сразу же. Этого добра еще наемся в Беларуси! Остановился на винограде и арбузах. Арбузы внушительных размеров стоили по доллару за штуку. Пока я выбирал, постукивая костяшками пальцев по зеленой корке, продавец-монгол несколько раз закатывал глаза. Столь варварский способ выбора спелых арбузов он видел впервые в жизни, поэтому заметно нервничал. Пришлось взять тот, что был побольше. Сразу же замечу, что прогадал. Арбуз оказался несладким. В следующий раз я уже не обращал внимания на реакцию продавцов и покупал только самые звонкие и самые спелые.
Вечером Лхам за пивом познакомила со своей подругой Аюной. «Я вообще похожа на русскую», - сказала она. Но на русскую она и отдаленно не была похожа. Аюна заказала кофе и закурила. В следующие двадцать минут я узнал, что Аюна долгое время жила, училась и даже работала в Советском Союзе. Кроме русского, она в совершенстве знала китайский. Училась в Пекинском университете. Дальше разговор зашел о политике. Аюна быстро ввела меня в курс дела. В стране власть оспаривают две партии – Коммунистическая и Демократическая. Президент Монголии – коммунист. Выборы он впервые выиграл примерно тогда же, когда и Лукашенко в Беларуси. Любопытно, но факт: говорил он монголам все то же самое, что и наш первый «всенародно избранный» белорусам. Но есть и отличия. Монгольская полиция не разгоняет дубинками не согласных с режимом. В Монголии спокойно издаются многочисленные оппозиционные газеты. Лидеры оппозиции выступают по телевидению. Здесь нет и не было референдумов. Президент пока не изменял Конституцию, довольствуясь теми правами и благами, что получил в самом начале.
«Если говорить о президентах, - заметила Аюна, - мне по душе Лукашенко».
Я чуть было не вылил кофе мимо рта. Неужели и здесь его знают?
Оказалось все проще.
«Я однажды видела выступление Лукашенко по ОРТ, - пояснила Аюна. – Кажется, у вас там что-то в торговле с Россией не клеилось. То ли с газом, то ли с бензином. Но Лукашенко сказал, что он и без России обойдется. Такое мог сказать только очень смелый человек».
Долгое время коммунисты безраздельно господствовали и в парламенте Монголии. Но на последних выборах голоса распределились пятьдесят на пятьдесят. Равное представительство в парламенте – вещь, которую большинство монголов считает нежизнеспособной. Здесь ожидают вторых выборов. Конечно же, Аюна желает победы демократам! Тем не менее, у Аюны живет в сердце надежда, что после победы демократов жизнь в их стране улучшится. Учитывая тот факт, что Демократическая партия живет за счет денег местных олигархов, я бы не стал на ее месте слишком надеяться на ее представителей.
Соседство Монголии с такими крупными державами, как Россия и Китай совсем не сахар. Того и гляди, проглотят и даже глазом не моргнут! Россия, конечно, предпочтительней. Все-таки русские долгое время здесь что-то строили. Они – почти европейцы, то есть люди цивилизованные. В Монголии немало русских школ. На русском языке говорит не только старшее поколение, но и молодежь. Иное дело Китай. По мнению монголов, эта страна не пользуется уважением. Там до сих пор правит компартия. Разрекламированное экономическое чудо – привилегия немногочисленного населения нескольких южных городов. Остальной Китай – сплошная нищета и мафия. В начале девяностых годов, в пору «романтической демократии» монголы всерьез обсуждали проблему, по какому пути развиваться дальше. В качестве той или иной модели предлагались Южная Корея, Тайвань и даже Израиль. В результате не была выбрана никакая. Теперь Монголия пытается наверстать упущенное и упрочить дружбу с США. Даже своих солдат в Ирак послала. Да-да, тех самых, в старой советской униформе с уставшими от службы лицами!
Аюна поинтересовалась современной жизнью в Беларуси и попросила сравнить ее с монгольскими реалиями. Пришлось честно рассказать о первых впечатлениях, о шоке от огромного количества нищих детей и проституток, грязных улиц. Я сетовал на отсутствие урн и в качестве доказательства показал свои карманы, куда приходилось класть все то, что совесть не позволяла бросать на асфальт. Аюна приняла мой рассказ спокойно. А вот Лхам взорвалась!
«Вы все приезжаете в Монголию и критикуете ее! – закричала она. – Но вы ведь не знаете Монголию! Чтобы понять Монголию, надо побывать в сельской местности. Там настоящая Монголия! Минск был основан в одинадцатом веке. Это город с большой историей. Улан-Батор же превратился в настоящий город только после войны. Как же их можно сравнивать? В Монголии урбанистическая культура только зарождается. Зачем вы критикуете нас?»
Видимо, я не первый, от кого Лхам услышала такое, раз уж прозвучало это многочисленное «вы». Я попытался возразить, сказав, что большинство минчан – потомки тех, кто приехал в город из деревни как раз в послевоенный период, но этим только подлил масла в огонь. Лхам очень-очень обиделась. Напрасно Аюна пыталась ее успокоить, говоря, что я не критиковал, а всего лишь поделился впечатлениями.
«Как же я ненавижу, когда монголки едут жить в Россию, а потом возвращаются, начинают курить и в конце концов бросают мужей, - неожиданно сказала Лхам. – Одиночество – вот что есть у русских. Ты вот, - она кивнула в мою сторону, - предпочел переехать в отель, чтобы быть одному. Катя, та русская женщина из центра, живет у нас одна, почти ни с кем не общается. Я много раз предлагала ей съездить со мной в сельскую местность. Она всегда отказывалась! Русские могут жить в Монголии, но не хотят знать Монголию! Вот что я вам всем скажу!»
Короткий монолог был потрясающим. Мы с Аюной замолчали. Я молчал, потому что не знал, что сказать. Аюна молчала, потому что когда-то жила в России, откуда вернулась с дурной привычкой курить, а потом развелась с мужем. Тогда я еще не знал, что Лхам тоже не святоша. После короткой поездки в Минск она бросила жениха-монгола и вдобавок стала покуривать. Немного, одну-две сигареты в неделю. Но чтобы с ней стало, если бы она провела в Минске не три дня, а месяц?!
Как часто мы в Беларуси возмущаемся, когда иностранцы начинают нас поучать! Может быть, все эти поучения не более, чем реакция на то, что везде называется культурным шоком от вновь увиденного? Мы не задумываемся об этом и носим в душе обиду на незадачливых советчиков. Лхам тоже обиделась на меня, хотя я никаких советов не давал. Как же легко я попал впросак! А ведь давал себе слово тогда в Сухэ-Баторе ничего такого не делать! Чтобы разрядить атмосферу, я рассказал анекдот о том, как чукчи объявили китайцам войну. Только вместо чукчей в моем анекдоте фигурировали монголы. Анекдот прошел на ура!
Мой следующий день начался в одиннадцать часов утра, когда я открыл заспанные глаза и посмотрел в окно. Там уже вовсю светило солнце. Раздавался шум города. Все было, как в Минске. В дверь постучали. Я с неохотой напялил шорты и пошел открывать. Передо мной стояла девушка с рыжими крашеными волосами и огромным китайским термосом в руках. Она уже было открыла рот, чтобы что-то сказать, но вдруг так и застыла на месте. Ее взгляд замер где-то на уровне моей груди. Я даже невольно потрогал себя рукой. Вдруг за ночь у меня там выросли щупальца или еще что-нибудь в этом роде? К счастью, все было в порядке. Тогда что такое?
Девушка наконец-то догадалась отвести взгляд и покраснеть, а я догадался накинуть майку. Она принесла кипяток и два пакетика с чаем и кофе «два в одном». Поставив термос на столик, монголка несколько минут стояла на одном месте, поглядывая на меня с улыбкой. Я протянул ей купюру в один доллар и произнес по-английски: «На чай!» Девушка кивнула, но доллар не взяла. Может быть ей мало? Платить больше я не собирался. За доллар можно выпить в городе десять чашек чая. Она еще некоторое время постояла, а потом вышла, покачивая бедрами. Впрочем, покачивая ли? Монголки не умеют ходить так, как это делают наши женщины. Флирт на людях здесь не уместен. Женщин в коротких юбках днем с огнем не сыщешь. Девушка, скорее, пыталась покачивать бедрами, и выглядело это немного смешно. Когда она вышла, я не сдержался, чтобы засмеяться.
Среди мест, которые я намеревался сегодня посетить, был музей естественной истории. Для тех, кто соберется узнать о живой природе страны, не заглядывая в сельскую местность, такой музей – настоящая находка. У меня же имелись свои соображения на сей счет. Я хотел увидеть настоящих динозавров. Точнее, их окаменевшие останки. Дело в том, что Монголия – настоящий лидер по находкам костей этих допотопных существ. Музей естественной истории обещал одну из самых больших и интересных коллекций в мире. Несмотря на то, что эти кости десятилетиями вывозились в различные музеи и академии бывшего Советского Союза, монголам удалось многое придержать. К югу от Улан-Батора расположена долина динозавров Терелч, где громадные скелеты ящеров можно увидеть выставленными на природе. Те, кто там бывал, утверждали, что выглядит это не намного хуже египетских пирамид.
Мы позавтракали с Лхам в маленьком уютном кафе, причем впервые после своего приезда в Монголию я попробовал монгольское блюдо – бодз. Чем-то напоминает узбекские манты. Начинка делается, как правило, из баранины или конины. Заправляется бодз сливочным маслом. Получается очень вкусно. Намного вкуснее наших пельменей со свининой!
«Тебе нравится?» - спросила Лхам.
«Да», - кивнул я.
«Точно нравится?» - переспросила Лхам через минуту.
«Точно», - ответил я.
«Точно-точно?» - не сдавалась девушка.
«Точнее не бывает».
«Это правда?»
Я уже дожевывал шестую, последнюю бодзу, поэтому промолчал.
«Тебе, значит, понравилось?» - спросила Лхам, когда мы покинули кафе.
«Не все», - резко выдавил я.
«Что не понравилось? - тут же разволновалась монголка. – Баранина?»
«Не понравилось то, что не было седьмой бодзы».
«Ты не наелся?»
«Наелся».
«Тогда что?»
«Седьмую я бы засушил и отправил бандеролью в Минск, а на бандероли оставил бы надпись, мол, тут лежит бодз, и это блюдо мне понравилось!»
«Значит, понравилось», - облегченно вхдохнула Лхам.
Потом, стоило мне только пойти с ней в кафе, она все время спрашивала, буду ли я есть бодз? Все ее друзья и знакомые быстро узнали, как мне нравится это монгольское блюдо. Благодаря настойчивой деятельности Лхам, бодз я ел каждый день, но, по правде говоря, они мне ни капли не надоели! Еще одним классным блюдом были хушууры – аналог наших чебуреков.
Недалеко от Главпочтамта мы расстались. Музей был рядом, так что совершать длительных прогулок в одиночестве не пришлось. На первом этаже музея предлагалась довольно скучная коллекция образцов геологических пород, схемы и карты, составленные в благословенные советские времена на русском языке. Но надписи на экспонатах были сделаны на монгольском и английском. Между прочим, первую геологическую карту Монголии составил сам Обручев, русский геолог, прославившийся книгами о Плутонии и Земле Санникова.
Познакомился с работником музея, профессиональным зоологом, окончившим университет в Санкт-Петербурге. Он, как и Аюна, считал себя похожим на русского, но, в отличие от Аюны, по-русски говорил с акцентом. Впрочем, слово «акцент» не совсем подходит для монгола. Говорят они либо просто хорошо, либо бубнят себе что-то под нос. Так вот, этот именно бубнил. Пришлось его несколько раз переспросить. Но монгол отреагировал на это по-своему:
«Плохо понимаешь по-русски? Ну, да ты же из Беларуси. У вас там свой язык».
Экспозиции на следующих этажах музея оказались намного интересней. Они рассказывали о живой природе Монголии, птицах, рыбах, зверях и даже грибах. Отдельная экспозиция была посвящена последнему живому динозавру. Так сообщала надпись на табличке у входа. Оказалось, что это верблюд! Создатели экспозиции даже поставили в зале настоящую юрту, а рядом – чучело бактриана. Вот только с фигурами людей получилось неважно. Манекенов с азиатскими чертами не нашлось. Около юрты стояли два красавца-блондина в монгольской национальной одежде.
И, наконец-то, динозавры! Для них было выделено огромное помещение, напоминавшее спортзал. Здесь можно было увидеть скелеты больших и совсем маленьких доисторических животных. Собственно, слово «динозавр» переводится как «страшный ящер». Глядя на скелеты, выставленные в музее, действительно становится немного страшно. Кости погибших когда-то животных собрали разом в одном месте, словно в склепе. Точно так же неприятно находиться на обычном кладбище. Дух смерти всегда неприятен. На территории Монголии найдены целые кладбища динозавров. Они мирно паслись и откладывали яйца, когда их настигла беда. Возможно, смерть пришла из космоса в виде астероидов и крупных метеоритов, свалившихся в один прекрасный день на нашу голубую планету. Один из таких ударов, между прочим, пришелся и на территорию нашей Беларуси, оставив после себя гигантскую дыру, заполненную позже ледниковыми породами. Динозавров погубила экологическая катастрофа, начавшаяся после этого. Возможно, нам, людям, стоит сказать спасибо космическим пришельцам. Некоторые ученые считают, что одна из разновидностей древних рептилий имела все шансы развиться до разумного состояния. Как-то непривычно думать, что наше место могли занять разумные существа, отличающиеся от нас, но это правда.
Из музея я вышел немного приунывшим, поэтому решил посетить место абсолютной радости. Да-да, есть и такое в Улан-Баторе! Каждая уважающая себя столица мира имеет свой символ. В Минске – это памятник Победы, в Париже – Эйфелева башня, в Москве – Кремль, а в Улан-Баторе – монастырь Гандантегчинленг Кхиид или просто Гандан. Он находится в самом центре города, на возвышенности, так что виден издалека. От главной улицы к нему ведет широкая дорога. С одной ее стороны расположен юрточный город. С другой – огромное число ларьков, где продают фрукты и различные буддистские принадлежности.
В одном из ларьков я обнаружил витрину с бумажными купюрами. Хозяин, как оказалось, был коллекционером. Здесь можно было увидеть рубли, доллары, евро, юани, старые немецкие марки и даже итальянские лиры. Среди них лежало несколько неприметных бумажек с белорусскими «зайцами», «бобрами» и «рысями». Я подарил собирателю купюру в пятьсот белорусских рублей, и тот был несказанно счастлив.
В другом ларьке, где я покупал благовония, мне долго пытались всучить в нагрузку фигурку Будды.
«Смотри, - говорил мне торговец на дикой смеси русского и английского языков, – это наш самый главный».
«Какой-какой?» - переспросил я.
«Главный. Я не помню, как это по-вашему».
«По-нашему, это Будда».
«Нет-нет, есть другое слово».
«Какое еще слово? Будда – он и в Африке Будда».
«Есть другое слово».
Торговец заметно волновался. Наверное, думал, что, если он вспомнит слово, я обязательно куплю фигурку. Но я ограничился только сандаловым маслом.
«Сейчас-сейчас, вспомню имя нашего главного», - бубнил он, когда я клал флакон с маслом в нагрудный карман.
«Будда, - устало отвечал я. – Вашего главного зовут Буддой».
«Нет же! – он вдруг радостно всплеснул руками. – По-вашему он называется Бог!»
«А это кто?» - спросил я, показав на одну из полок.
«Это? – торговец тут же посмотрел на женскую фигурку, стоявшую среди леса ароматических палочек. – Это не главный, не Бог. Это Богиня!»
Большинство монголов – верующие люди. На западе Монголии проживает незначительное количество мусульман. В крупных городах есть христиане. В основном протестанты – последователи американских и корейских миссионеров. Но, тем не менее, главной религией монголов был и остается буддизм. Основатель этой религии, принц Гаутама, родился около 567 года до нашей эры в маленьком гималайском княжестве Шакья (теперь территория Непала). Он рано потерял мать и значительную часть жизни провел фактически запертый дома. Однажды, выйдя на свет божий, принц повстречал больного, нищего и еще, вдобавок, похоронную процессию. И это впечатлило его больше, чем солнце, цветы или трава. Гаутама пришел к выводу, что человеческое существование состоит из страданий, и всю оставшуюся жизнь посвятил себя поискам и распространению духовного лекарства от напастей, которые ждут человека с самого рождения. В двадцать девять лет он стал отшельником. Однажды, сидя под священным деревом бо на травяной подстилке, молодой искатель достиг просвещения. Собственно, Будда – это и есть просвещенный. Мир и человеческая жизнь, говорил он, состоят из потока иллюзорных частиц. И люди, и животные, и даже боги вынуждены умирать и возрождаться вновь. Вырваться из этого потока и найти успокоение в небытии-нирване – вот основная задача того, кто желает добра себе самому и своим близким.
Буддизм в форме тибетского ламаизма (ваджраяны) начал широко проникать в монгольское общество лишь в четырнадцатом веке. Вначале его принимала лишь аристократия, глубоко окопавшаяся в завоеванном Китае. Среди простых жителей новая религия не пользовалась особой популярностью. Уж очень она была мудреной и непонятной. Тибетские ламы вечно ударялись в глубокий мистицизм. Душа скотовода требовала чего-то более приземленного.
Однако за два столетия в Тибете произошли перемены. Там религиозная власть оказалась в руках секты желтошапочников. В отличие от своих предшественников, они вели гибкую политику в отношении народа. Собственно, в самом Тибете кочевников-шаманистов было предостаточно, так что желтошапочники действовали «от жизни», а не от мудреных книг. Они весьма терпимо относились к старым обычаям и традициям. Пусть заумную науку прямого пути в нирвану постигают монахи, а народ обойдется лишь основными принципами. Предводитель желтошапочников, первый далай-лама, обратился за поддержкой к монгольскому владыке Алтанхану, и тот ее оказал. Алтанхан и сам принял буддизм. В 1586 году в Монголии был открыт первый ламаистский монастырь.
Тибетцы многое сделали для просвещения монголов. Перевели на их язык священные книги, познакомили с современной на тот период литературой, научили строить монастыри-кхииды. Для монголов, в свою очередь, было важно получить эти знания. На некоторое время Тибет и Монголия слились в единое культурное пространство. Многие монголы до сих пор носят имена тибетского происхождения. Например, Лхам – это производное от имени тибетской богини благополучия Лхамыы. В семнадцатом веке монголы обзавелись собственными теократическими правителями-богдыханами. Последний из них, как говорилось выше, умер в 1924 году. По одной версии, смерть пришла к нему сама собой, по другой – от сифилиса. Сразу видно, парень не очень заботился о монашеском целомудрии!
Гандан открылся в начале девятнадцатого века как филиал более известного в то время тибетского монастыря Джебцзун-Дамбо, но благодаря своим хорошо образованным монахам быстро «поднялся» и завоевал любовь и популярность среди местной общественности. Так, уже первый деревянный храм Гандана имел крышу, покрытую золотом. Вскоре возвели каменный, появились другие постройки, так что к концу столетия он стал крупнейшим монастырем Монголии. Здесь жило четырнадцать тысяч монахов – умопомрачительная цифра, если сравнивать с современностью. Теперь их не больше двух сотен.
Монгольские буддистские монахи ни капли не похожи на христианских. Они бреют голову, одевают красные и желтые одежды. Многие спокойно так ходят по городу, покупают фрукты и минеральную воду, носят темные очки. У некоторых на руках четки, которые они не спеша перебирают пальцами. При этом принято про себя читать молитву. Буддизм вовсе не отрицает некоторых корыстных мотивов в поведении человека, если это, конечно, не препятствует общей отрешенности. С меня, например, без всякого предубеждения взяли четыре доллара за вход в главный храм. Еще пять нужно было заплатить за фотографирование. Я пожадничал и спрятал фотоаппарат в сумку. Умудренный опытом монах широко улыбнулся и вошел следом. Стоило только мне прикоснуться к сумке руками, как он тут же появлялся рядом. Ни одной халявной фотографии, иностранец! Пришлось довольствоваться разглядыванием огромной золотой статуи и красных вертящихся барабанов. Я не расстроился, так как в наших церквях и костелах и за пять долларов не пофотографируешь.
Конечно, не все монахи равны между собой. В ваджраяне есть много ступеней посвящения, и вся эта иерархия представлена в монастырях. На самой верхней ступеньке стоят самые «просвещенные», на самой нижней – послушники. Представителям нижних ступеней всегда нелегко. Они не отдают свое время медитациям и упражнениям в стиле йоги. Им приходится много работать, дабы те, кто стоит на верхних ступенях посвящения, могли жить в безбедности и ни в чем себе не отказывать. В свободные минуты они сидят около храмов и без стеснения разглядывают проходящих мимо девиц. Близок локоть…
В дореволюционную эпоху монгольские монахи были самой образованной и влиятельной частью общества. Многие из них принимали непосредственное участие в национально-освободительной борьбе. Поэтому в первые годы независимости коммунистам приходилось считаться с ламами. В конце двадцатых и особенно в тридцатых годах ситуация изменилась в диаметрально противоположную сторону. Начались массовые репрессии. Монастыри закрывались. Монахам приходилось становиться мирянами или просто гибнуть. К концу тридцатых годов монастырей в Монголии не осталось. Был закрыт и Гандан. Его не разрушили только потому, что самый большой монастырь Улан-Батора считался национальным достоянием. После войны «по велению времени» Гандан открыли вновь. Здесь даже проходили международные буддистские конгрессы, начала работать Буддистская духовная академия.
Монастырь пережил реставрацию, так что теперь выглядит просто замечательно. Жители Улан-Батора любят приходить сюда, чтобы прогуляться по внутренним дворикам между многочисленными зданиями. Здесь можно увидеть пожилые пары, мам с колясками и просто праздную публику. Есть, конечно, верующие и паломники из сельской местности. Кроме людей, Гандан облюбовали голуби. Их корят просом, которое продают в мешочках по десять центов пронырливые юные монголята. Рядом художники и торговцы российскими биноклями и китайским антиквариатом пытаются заработать тугрики на иностранных туристах. Тишь и благодать соседствуют с легким духом наживы.
Думаете, я удивился, когда передо мной появилась знакомая чумазая рожа?
«Я собираю монеты! Дай мне монеты своей страны!»
«Я из Беларуси, - спокойно ответил я. – У нас нет монет».
Коллекционер, похоже, напрочь забыл мое лицо, но не забыл, что белорусские деньги в банке не разменивают.
«Доллар и белорусский рубль? Сколько это? Знаешь курс?» - спросил он.
«Десять рублей – один доллар», - соврал я, не моргнув и глазом.
«Больше, чем российский!» - воскликнул монгол.
Он радостно похлопал меня по плечу и сказал:
«У меня есть дома сто пятьдесят рублей. Поменяй мне на доллары».
«Зачем?» - спросил я и показал ему купюру в пять тысяч.
Монгол резко протянул к ней руки, но я успел сжать купюру в кулаке.
«Я собираю деньги, - заклянчил он, - подари мне эти деньги!»
«Извини, - ответил я. – Не подарю. Могу, разве что поменять».
И я назвал сумму в тугриках, примерно равную десяти долларам. Он тут же согласился и побежал к художникам одалживать деньги.
Одно дело обмануть зажиточного австрийского бюргера, другое дело – нищего монгола. Пришлось незаметно слиться с группой израильтян и уйти из монастыря. Не менять же ему деньги по явно завышенному курсу!
Вечером встретились с Лхам.
«Сегодня я познакомлю тебя с моим очень необыкновенным другом», - таинственно сказала она.
«С женатым любовником?» - подумал я про себя, но вслух произнести это не решился.
«Ты знаешь Юрия Тарича?» - спросила Лхам.
«Лично, нет», - ответил я.
«Был у нас такой фильм-мейкер, вроде бы как из Беларуси».
«Тарич?»
Это имя известно каждому, кто хоть немного знает об истории белорусского кино. В конце двадцатых годов в Ленинграде на студии «Советская Белоруссия» он снял первый белорусский игровой фильм «Лесная быль» о борьбе красных партизан с белополяками. Тарич не был самым талантливым или оригинальным белорусским режиссером, но первый – всегда первый. Оказалось, что сын белорусской земли «наследил» и в Монголии. Во время войны он работал директором местной киностудии. Человек с опытом, Тарич навел здесь порядок и, самое главное, при нем было снято несколько фильмов, которые монголы считают самыми удачными в истории национального кинематографа.
«Когда познакомишься с моим другом, обязательно скажи ей, что Тарич из Беларуси, - настаивала Лхам. – Для нее это будет очень интересно!»
«Ага, - сказал себе я, - друг – не друг, а подруга».
Лхам, очевидно, поняла, о чем я думал.
«Мой друг – Ай. Это японская девушка. Она живет в Улан-Баторе и пишет об Улан-Баторе».
«Что такое Ай?» - спросил я.
«Имя, - ответила Лхам. – Значит «любовь». Ну, как Любовь в России!»
«А что пишет?»
«Историю города. Она очень любит Улан-Батор. Кстати, обрати на нее внимание как мужчина. Она не замужем и очень красивая».
Ай появилась минут через двадцать, маленькая улыбающаяся девушка. Первое, что она мне сказала:
«Привет! Это, значит, ты!»
«Я», - ответил я и посмотрел на Лхам.
Моя монгольская подруга светилась от счастья.
«Пойдем пить пиво!» - торжественно предложила она, и мы пошли.
Лхам отхлебнула пару глотков, а потом вдруг вспомнила, что собиралась что-то там отсканировать для Ай и… исчезла на час, твердо пообещав, что вернется через пять минут. О чем-то надо было поговорить, и я спросил:
«Пишешь про Улан-Батор?»
«Пишу, - девушка тяжело вздохнула. – Знал бы ты, как я люблю эту страну и ненавижу этот город!»
Ай начала расспрашивать про белорусское кино. Особенно ее интересовало, снимают ли его в наше время. Во многих странах проигравшего социализма киностудии давно закрыты. Монголия тому хороший пример. Здесь, по словам Ай, с кинотеатрами далеко не все в порядке. Что уж говорить про кинопроизводство!
«Значит, у вас снимают! – радостно повторяла она. – Какие же вы молодцы! Я очень люблю национальное кино!»
Ее радость быстро передалась мне. Мы говорили об аниме, фильмах Куросавы и Тарковского. Ай оказалась настоящей энциклопедией мирового кино. Она спрашивала, что я думаю по поводу «Трудностей перевода», и обсуждала со мной наиболее смешные сцены. Я заказал еще пива. Ай от второй порции отказалась, но спустя минуту передумала и допила пиво из бокала Лхам. Мы рассказывали друг другу про наши страны, обычаи, и… у меня постепенно сформировалось подозрение, что японцы вовсе не такие уж скрытные и замкнутые, как о них говорят.
Наши киногастрономические беседы прервала Лхам. Мы пошли к японке в гости. Лхам хотела получить во временное пользование цифровую видеокамеру. Ай коллекционировала книги. При этом среди купленных в улан-баторских букинистических магазинах экземпляров почетное место занимала русскоязычная литература.
Я взял «Энциклопедию кино» (кто бы сомневался, что у Ай такая была!) и открыл статью про мультфильмы. Глядя на изображения крокодила Гены и Чебурашки, я сказал Лхам:
«В детстве я очень любил этот мультик!»
«Я тоже», - призналась Лхам.
«Я тоже», - кивнула Ай.
Я посмотрел на японку с большим удивлением.
«Ты в детстве смотрела мультфильмы про Чебурашку?»
«Ну, да! – воскликнула Ай. – Это любимый герой всех японских детей!»
Хотелось еще пообщаться с японской Любовью, но Лхам торопила. Она хотела выспаться перед завтрашним путешествием. Оставить меня без себя и не проводить до гостиницы – это было для нее нарушением гостеприимства. На прощание я буськнул Ай в щечку. Хорошая девочка. К тому же симпатичная.
Комментарий автора:
Страницы1
Об авторе 