Глава четвертая, в которой буддисты учатся соблюдать шаббат

Появление Индриха внесло свежую струю в наши разговоры. Разумеется, это была струя знаменитого чешского пива. О нем странствующий чех мечтал уже на протяжении многих месяцев.

Индрих был настоящим путешественником. Давно покинув родную Остраву, он пересек Европу и Азию, пока, наконец, не остановился надолго в далекой Новой Зеландии, где устроился на работу (разумеется, нелегальную) сперва помощником фермера, собирать яблоки в обширных новозеландских садах, а затем и по своей основной специальности, строителем. Вдоволь попутешествовав по отдаленным странам, теперь вот уже несколько месяцев он возвращался в родную Чехию, совершая по дороге многонедельные вылазки по различным интересным местам. В Чехии он собирался завершить свое образование, после чего его будущее окончательно терялось в дымке времени. Индрих, как и большинство путешественников по Непалу, не любил строить долгосрочные планы, предпочитая жить сегодняшним днем.

Не доходя нескольких километров до Писанга, мы остановились на обед в небольшой живописной деревеньке, которая настолько понравилась Ноаму и Диего, что они решили в ней заночевать и догнать нас на следующий день. Поэтому в Писанг я вошел в компании одного лишь Индриха, если не считать встретившейся нам по дороге огромной группы израильтян. Как я впоследствии неоднократно убеждался, израильтяне, русские и немцы отличаются особой любовью к путешествиям в больших группах и зычным переговорам в отелях на родном языке. Израильтяне очень торопились: им необходимо было успеть в центр округа, Мананг, до наступления субботы, дабы совместить шаббат и день, который, согласно рекомендациям специалистов, необходимо было потратить в Мананге на акклиматизацию.

Писанг оказался угрюмым поселением с серыми домами, сложенными из грубого камня. Этот аскетизм находился в полном согласии с суровой и скупой природой: здесь начиналась обширная засушливая область, отрезанная от обильных муссонных дождей громадой массива Аннапурны. Сухость воздуха способствует тому, что на смену теплым дням приходят исключительно холодные ночи, когда только коптящая печка в отеле может служить ненадежным спасением от мороза. Помимо туризма, весомым источником доходов жителей Писанга являются специальные торговые права, полученные ими еще в далеком 1784 году. В настоящее время предприимчивые писангцы используют свой особый статус, совершая поездки в Гонконг и Бангкок, где они в изобилии скупают дешевую китайскую электронику для перепродажи в родной стране. Неподалеку от Писанга находится скала Сварга Двар, которую местные жители считают вратами рая, и священное озеро Мрингчо. Оно расположено в лесу и считается, что окрестные птицы поддерживают его святую чистоту, собирая с поверхности опавшие листья.

Не успели мы разместиться, как на кухне возник небольшой переполох: израильтяне никак не могли объяснить местной поварихе, что еду надо непременно готовить в посуде, которую они захватили с собой, при этом в нее ни в коем случае не должен попасть даже маленький кусочек мяса или животного масла. Наблюдать за приготовлением пищи дотошным евреям приходилось по очереди: даже опытный человек не мог выдержать чада, царящего на кухне, дольше десяти минут. Мы с Индрихом не без сочувствия наблюдали за беднягами, запивая местный аналог макарон по-флотски дешевым и вкусным ромом, который Непал производит самостоятельно, равно как и кальвадос (почему-то именуемый яблочным виски), а также водку «Руслан», изготовляемую на российском оборудовании.
Наконец, их многотрудный ужин был завершен и настало время для застольной беседы. Услышав, что я из России, израильтяне первым делом поинтересовались результатом матча между Маккаби и ЦСКА. К сожалению, я тоже не обладал этой ценной информацией. Нам с Индрихом оставалось только предложить устроить здесь альтернативный славяно-израильский матч, однако израильтяне восприняли эту идею без особого энтузиазма. После пары чашек горячего чая с ромом беседа потекла веселее и одна израильская девушка с библейским именем Ханна радостно сообщила мне, что у нее немало русских друзей из числа эмигрантов. В доказательство этого она бодро начала перечислять с очаровательным иностранным акцентом русские слова, которым ее эти друзья научили: «Poshyol na huey, suka, blyad, prostitutka…». Выдержав минутный поток великого и могучего языка, я смог лишь сказать, что ее словарный запас более чем достаточен для того, чтобы без проблем работать в России грузчиком либо топ-менеджером.

К Манангу мы с Индрихом направились разными путями. Моя дорога лежала через высокогорные пастбища. Дикие лошади щипали скудную траву, и ветер развевал их густые гривы. Когда Мананг уже показался на горизонте, разразился снежный буран. Хлопья влажного снега, перемежавшиеся градом, били по лицу и облепляли одежду, так что когда мне все же удалось добраться до столицы округа, я промок до нитки и стучал зубами от холода. К счастью, в отеле «Йети» меня ждали уютно потрескивавшая печка и веселая интернациональная компания. Услышав, что я из России, молодая американка Пэм поведала мне, что у нее уже есть замечательные русские друзья, которые обучили ее некоторым словам и выражениям. Например, таким…

После очередной порции отборного русского мата, произносимого нежным девичьим голоском, я окончательно убедился, что русская культура не только пустила глубокие корни на Западе, но и принесла обильные плоды просвещения.

Через пару часов буран прекратился и я успел сделать короткую вылазку к леднику Гангапурны, который, словно огромный язык, алчно нависал над деревней. Затем пошел дождь, и остаток дня я провел у печки с найденным в ресторане обрывком толстого сентиментального романа викторианской эпохи.

Вечером в гостиницу ввалился вконец измотанный Индрих, который поведал мне, что встретил Диего и Ноама высоко в горах, когда они направлялись к базовому лагерю пика Писанг. По-видимому, планы неугомонных путешественников, еще день назад намеревавшихся идти к Манангу, резко изменились. К сожалению, на подступах к пику их настиг буран, и Индрих окончательно потерял наших друзей из виду. Больше мы с ними не встречались…

Ближе к ночи к нам присоединился веселый словак Давид в черных очках и с огромным косяком, напоминавшим размерами сигару «Черчилль». Как выяснилось впоследствии, Давид сворачивал косяк при каждом удобном случае, даже на высоте под пять тысяч метров. При этом в отличие от Ноама, чье неловкое обращение с сигаретами и кусками гашиша выдавало в нем простого любителя, Давид в этом деле был профессионалом. Его рюкзак хранил множество приспособлений, облегчавших жизнь курильщика гашиша, а точность и ловкость движений, когда он обжигал сигареты, готовил смесь и заворачивал ее в специальную бумагу для косяков, выпускаемую славной непальской промышленностью, заслуживали восхищения. Впрочем, у Давида было достаточно времени для того, чтобы практиковаться в этом искусстве: он провел в Непале больше, чем все мои друзья, вместе взятые.

Много лет назад Давид впервые прибыл в Непал в качестве туриста и тут же был очарован этой страной. Визиты следовали один за другим, и с каждым разом крепло его желание остаться в Непале навсегда. Тем временем страну сотрясали политические кризисы, вспыхнула гражданская война, было истреблено все королевское семейство. Маоистская угроза становилась все более и более явной. Но это только укрепляло уверенность Давида. Политическая нестабильность вызвала неслыханное падение цен. Европейские авантюристы скупали за бесценок лучшие земли страны, и Давид горел желанием присоединиться к этой когорте. Он твердо верил, что Непал ждет светлое будущее. Короли приходят и уходят, рассуждал он, а Эверест будет всегда, и всегда найдется множество людей, желающих посмотреть на крышу мира, а то и взобраться до нее. Что же касается угрозы революции и последующей за ней национализации, то и они нимало не смущали Давида. Будучи потомственным америкофилом, он был уверен, что США никогда не допустят этой катастрофы.

Год за годом Давид шел к своей цели. Работая водителем-дальнобойщиком, он исколесил половину Европы. Параллельно он изучал непальский язык и подыскивал партнеров. Теперь воплощение его мечты было не за горами. Давид скопил достаточно денег, чтобы начать свое дело. Эта поездка, согласно его планам, должна была стать последним визитом в Непал в качестве туриста, а в следующем году Непалу суждено было окончательно стать его новой родиной.

Объединение славян протекло бурно и радостно. Английский был мгновенно забыт, и чех со словаком начали бойко переговариваться на родных языках, в которых я с усилием понимал едва ли половину слов. К счастью, вскоре на столе появилась карточная колода, существенно облегчившая общение: рычание Давида «Куррва!», когда ему приходила плохая карта, едва ли нуждалось в переводе.

Тем временем двери ресторана распахнулись и на пороге возник щуплый непалец с озадаченным лицом, сжимавший в смуглой руке импровизированный семисвечник. За ним шествовала Ханна с подругой Рахилью. Следом небольшая армия кухонных работников несла в израильских кастрюлях кошерные блюда. Находившиеся за столиками многочисленные израильтяне приветствовали их радостными криками. Ледник Гангапурны медленно полз к деревне, в окна барабанил град, над перевалами тревожно трепетали буддистские молитвенные флаги с изображением крылатой лошади, а в нашей гостинице десятки евреев встречали шаббат согласно всем строгим правилам своей далекой родины.

На следующий день я проснулся от ослепительно белого света, пробивавшегося сквозь окно. Выглянув на улицу, я увидел, что поля, еще вчера весело зеленевшие, были покрыты толстым слоем искрящегося снега. С крыши свисали небольшие сосульки, а дворники с трудом расчищали дорожки, сгребая снег в огромные сугробы. Всего лишь за несколько часов поздняя весна превратилась в глубокую зиму. Надев теплые перчатки и шерстяную шапку, я вышел во двор. Наст приятно похрустывал под ногами. Кто-то играл в снежки. Только израильтяне выглядели несколько растерянными — к такому повороту событий они явно не были готовы. Впрочем, в этом была своя справедливость: еще пару дней назад я страшно завидовал обитателям южных стран, бодро шедших вперед там, где я едва мог открыть глаза из-за пота, обильно стекавшего по лицу. Теперь же дела обстояли прямо противоположным образом.

Мы с Индрихом и Давидом планировали трехдневную вылазку к Тиличо — самому высокогорному озеру мира, расположенному на высоте около пяти тысяч метров. Как и большинство непальских озер, оно было священным. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: при таком количестве разнообразных богов, их воплощений и аватаров, постоянно путешествующих по стране в одиночку и с подругами, надо очень постараться, чтобы найти клочок земли, который совершенно миновало божественное присутствие.

Прогуливаясь по Манангу, я набрел на небольшую толпу туристов. В центре ее стояли двое небритых австралийцев с рюкзаками, а в разговоре часто проскальзывало слово «Тиличо». Решив, что лишняя информация об озере мне не помешает, я подошел поближе и спросил о текущей ситуации на Тиличо, при этом сообщив, что я сам туда собираюсь. Один из австралийцев медленно повернулся ко мне и спросил:
— Парень, готов ли ты умереть?

Выяснилось, что еще вчера они находились в отеле базового лагеря пика Тиличо, расположенном в трех часах ходьбы от озера. Буран, засыпавший снегом окрестности Мананга, разразился там в полную силу. Постоянно летящие камни и лавины создали нешуточную угрозу для постояльцев, а потому было принято решение об эвакуации отеля. Разумеется, о вертолете в подобную погоду на такой высоте не могло быть и речи, а потому весь путь назад, в Мананг, им предстояло пройти пешком. Идти приходилось, постоянно уворачиваясь от падающих камней, но даже это испытание не было самым опасным. Вскоре выяснилось, что большая часть обеих тропинок, связывающих Тиличо с основной дорогой, была разрушена многочисленными оползнями. Смертельно уставшие люди с тяжелыми рюкзаками карабкались по осыпающимся кромкам земли и «живым» камням над трехкилометровым обрывом, а когда они преодолели большую часть пути, выяснилось, что от спасения их отделяет провал шириной около полутора метров. Поняв, что другого выхода нет, австралиец Марк разбежался и с воплем «Я выбираю жизнь!» перепрыгнул пропасть. За ним и остальные героически преодолели эту преграду. И вот теперь они стояли в безопасности Мананга, едва веря в свою удачу, и с удивлением взирали на сегодняшнюю сводку, вывешенную у информационного центра. В ней утверждалось, что путь к озеру абсолютно безопасен и рекомендуется для всех путешественников.

После недолгих размышлений я пришел к выводу, что еще недостаточно пожил на белом свете и не стану повторять их путь в обратном направлении. Тем более, что в районе Тиличо после закрытия отеля и начала камнепадов ночевка стала практически невозможной.

Когда мы покидали Мананг, снега уже почти сошли. Вокруг звучала капель, и крестьяне с яками, запряженными в плуги, выходили на свои маленькие поля. Стада яков паслись вдоль тропинки. Самки зачастую имели в ушах кокетливые красные сережки, у большинства животных к шее были привязаны колокольчики. Множество колокольчиков издавало странные мелодичные звуки, живо напомнившие мне некоторые произведения арт-рока — к примеру, перезвон в кримсоновских «Larks tongues in aspic». Эти поля, равно как и многие районы Непала, представляли собой настоящее пиршество для ушей меломана. Странные, непривычные звуки доносились отовсюду — из монастырей и обычных хижин, с полей и с горных вершин. Они сливались в единую прекрасную симфонию, непривычную для нашего уха, загадочную, но в то же время невыразимо приятную и мудрую. Здесь природа успешно конкурировала с человеческим гением. Конкурировала, но в то же время вдохновляла своего соперника, подсказывая ему все новые и новые музыкальные приемы.

Наш путь круто уходил вверх, и вскоре уже заснеженные вершины окружали нас со всех сторон. Время от времени по горам разносился грохот — с Аннапурны сходила очередная лавина. Для лучшей акклиматизации мы восходили на местные пятитысячники — поначалу тяжело, с мучениями, заставляя друг друга идти дальше, а затем все легче и легче. На второй день мы миновали Торонг Феди — небольшой поселок у подножия перевала с несколькими гостиницами и вертолетной площадкой для эвакуации пострадавших от горной болезни. Еще полтора часа мучительного подъема — и вот мы уже в высотном лагере.
Лагерь представлял собой несколько относительно благоустроенных бараков и один ресторан. Между ними бродили усталые высокогорные лошади, которые перевозили на другую сторону горного массива особо ленивых туристов. Эти отважные и сильные лошадки проводили большую часть своей жизни на пятикилометровой высоте, где в воздухе содержится в два раза меньше кислорода, чем на уровне моря.

За столиками в ресторане сидело несколько неряшливо одетых пожилых людей подозрительно русского вида. Рядом с ними стоял спортивный парень в трениках, казалось, только вчера купленных на рынке в Лужниках. Эти туристы оказались немцами. Вскоре мы уже декламировали хором стихотворение «Auf allen Gipfeln» великого Гете, более известное в России по лермонтовскому переводу «Горные вершины». Поддавшись духу интернационализма, парень в трениках (его звали Фолько) поведал мне, что он знает несколько русских слов. Я привычно напрягся, готовясь выслушать очередную порцию ругательств, однако вежливый немец, как ни странно, выучил такие редкие слова как «спасибо», «пожалуйста» и «добрый день». В юности Фолько профессионально занимался гимнастикой с русским тренером, который, по-видимому, был несколько более культурным, чем многие его соотечественники за границей.

Остаток вечера наша усталая компания, пытаясь сохранить в бедной кислородом атмосфере хотя бы крохи интеллекта, играла в карты. Мы с Давидом, как заправские алкоголики, опорожняли одну кружку за другой. В кружках, увы, был лишь горячий лимонный напиток. Индрих, поиздержавшийся во время долгого путешествия, решил сэкономить и пил мало. Не помогли даже мои увещевания о том, что жидкость, богатая витамином С, — лучшее лекарство от горной болезни.

Проснувшись в четыре часа утра, мы обнаружили, что Индрих совсем плох. Головная боль и общее недомогание были настолько сильными, что он едва мог подняться с кровати. Поручив его местным эскулапам, мы с Давидом при свете налобных фонарей выступили в поход к перевалу.

Штурм перевала Торонг Ла был утомительным, но недолгим. Пару часов спустя мы в компании пары англичан и Фолько уже стояли в неглубоком снегу на высоте 5416 метров, созерцая великолепный вид Аннапурны, Великого барьера и долины священной реки Кали Гандаки, вдоль которой нам предстояло пройти большую часть оставшегося пути. Долгий, но легкий спуск — и вот уже мы входим в Муктинат, первое на нашей дороге поселение региона Мустанг и один из крупнейших буддистских и индуистских религиозных центров. Своей популярностью у пилигримов Муктинат обязан бьющим здесь родникам и источникам натурального газа, питающим вечный огонь. В сочетании они обеспечивают единство земли, воды и пламени, весьма почитаемое набожными людьми. Особую торжественность нашему визиту в священное поселение придавало то, что мы прибыли в день рождения Будды. Принц Гаутама, как известно, родился на территории Непала в местечке Лумбини. В отличие от Мекки и Вифлеема — родины основателей других мировых религий, Лумбини представляет собой тихую скромную деревушку, в полном соответствии с учением Будды пригодную скорее для тихих медитаций, нежели для грандиозных торжеств. Тем не менее, день рождения Учителя отмечается широко, и в Муктинат к этому празднику спешило множество пилигримов.

Остановились мы с Давидом в отеле имени Боба Марли. Растаманская культура издавна пользовалась в Непале особой любовью, и наш отель представлял собой ее настоящий оплот. На стенах повсюду красовались изображения характерных семилистников и самого гуру регги. Местные официанты не считали зазорным разделить с клиентом косячок, и даже в меню безжалостно эксплуатировалась тема растаманства. Были здесь раста-завтрак, раста-выпивка и даже раста-чай, на поверку оказавшийся обычным зеленым чаем. Под музыку регги мы отпраздновали окончание наиболее тяжелой части маршрута. Наше веселье несколько омрачала лишь огромная группа российских туристов. Гоня перед собой целую армию портеров, которой хватило бы на пару иностранных групп того же размера, наши соотечественники буквально вломились в отель. Вскоре уже по всем этажам разносилось зычное: «Вася, подай полотенце!», «А чо это тут за мужик нарисован?», «Где, блин, этот чертов гид? Я в меню ни слова не понимаю!». Особое удивление у них вызывали соло-туристы: похоже, они просто не могли понять, как может человек несколько месяцев обходиться без десятка сотоварищей, говорящих на том же языке, да еще и тянуть на собственном горбу тяжелый рюкзак. На следующий день выяснилось, что некоторые из них ленились даже идти пешком, предпочитая нещадно и неумело понукать маленьких местных лошадок, еле тащивших тяжелые туши любителей активного отдыха.

Давным-давно хитрые европейцы выменивали у наивных аборигенов сказочные богатства за дешевые зеркальца и пригоршню стеклянных бус. С тех пор прошло много времени, и теперь ситуация обстоит прямо противоположным образом. Десятки навязчивых непальцев в Муктинате заманивают туристов к своим столикам, продавая по баснословным ценам бусинки, браслеты и тому подобную милую ерунду. Устоять невозможно, остается лишь героически сражаться до последнего. Принцип общения с непальскими продавцами прост: торговаться, торговаться и еще раз торговаться. Похоже, и сами они относятся к этому процессу как к захватывающему спорту, испытывая разочарование, когда скучный турист соглашается на их цену без боя. Впрочем, бывают и исключения. Однажды, когда мне удалось выбить особенно большие скидки, хозяйка лавки сердито проворчала: «Вы выглядите как джентльмен, а разговариваете как израильтянин!»
Лично для себя я вывел простое правило: если вам не удалось сбить цену — вас чудовищно и неприлично надули, если цена упала всего в два раза — вас надули бессовестно, если в три-четыре раза — вас просто надули, и на эту цену уже вполне можно соглашаться.

Тем временем настала пора прощаться. Израильтяне провожали к эвакуационному вертолету своего незадачливого товарища, прошедшего перевал без очков и пораженного снежной слепотой. Фолько, как заботливый пастырь, повел свою седую группу кратчайшим путем. А мы с Давидом и англичанами раскурили прощальный косяк и отправились каждый своей дорогой: Давид спешил как можно скорее вернуться в Похару, где его ждали неотложные дела, англичане продолжили свое путешествие по стандартному маршруту, тогда как я решил, никуда не торопясь, задержаться немного в лошадином королевстве Мустанг.

Глава пятая, в которой я перехожу все границы

На голой каменистой равнине, раскинувшейся за Муктинатом вдоль реки Кали Гандаки, лежит открытая всем ветрам дорога. Много разных отпечатков ног можно увидеть на ее неприветливом ложе. Здесь и рубчатые следы треккинговых ботинок западных туристов, и глубокие отпечатки сандалий трудолюбивых портеров, несущих невероятные тяжести, и оттиски босых ступней святых пилигримов садху. Полуголые, с грубо раскрашенными лицами, они проходят сотни километров, чтобы достичь священных храмов Мустанга. Человечьи следы мешаются с отпечатками лошадиных подков и раздвоенных копыт яков. Строго говоря, яки в регионе практически не встречаются. Лохматые животные, служащие здесь и основным транспортным средством, и источником пищи и шерсти, в большинстве своем — результаты скрещивания яков и коров. В результате смешения генов рога животных зачастую принимают самые причудливые формы. Они выгибаются вниз и вверх, а порой рог, свиваясь в крутую дугу, целит в глаз животного, и его приходится регулярно спиливать, чтобы сохранить зрение незадачливого гибрида.
На расстоянии пары часов пешего хода от Муктината дорога раздваивается. Большинство следов сворачивают налево — так можно сэкономить несколько часов по пути в Джомсом, столицу Мустанга. Вечно спешащие куда-то туристы часто выбирают этот путь. Но если ты никуда не торопишься, если увиденные за две недели пути чудеса не утомили тебя и в тебе еще живы любопытство и стремление к красоте, ты обязательно свернешь на правую дорогу. Дойдя до края выжженной пустыни, она обрывается вниз и там, у священной реки, изумленному взору откроются зеленые поля и средневековые улочки Кагбени. Самого райского места, которое мне доводилось видеть в Непале.

Предчувствие чуда охватило меня еще на тропинке, ведущей вниз. Там я встретил свадебную процессию. Бородатые люди в странных одеждах и с красными точками на лбах приветливо улыбались мне, играя на невиданных музыкальных инструментах. Девушки сверкали прекрасными черными глазами, а невеста, согласно обычаю, попросила у меня в качестве подарка один из двух моих посохов.

Узкие улочки Кагбени похожи на колодцы: каменные стены ограничивают их не только по сторонам, но порой даже сверху — дома лепятся со всех сторон, словно пчелиные соты. Узкие желобы доставляют воду подобно древнеримским акведукам, древние идолы (порой весьма непристойного вида) дремлют на крошечных площадях. Наравне с людьми, по своим делам спешат священные коровы и лошади, которых здесь привязывают крайне редко. Они сами знают свою дорогу и вечером обязательно возвращаются в родную конюшню, которая представляет собой небольшое поле с навесом от дождя в углу, со всех сторон обнесенное каменной стеной. Днем по многочисленным лестницам, ведущим в центр города, спускаются и поднимаются ослы. В отличие от лошадей, они зачастую богато украшены. Во лбу их звезда горит (при ближайшем рассмотрении она оказывается круглым зеркальцем), а над длинными ушами развеваются роскошные плюмажи. Вечером улочки Кагбени заполняют огромные толпы коз, возвращающихся с пастбища. Суетливые животные, еще час назад щипавшие травку в Запретном Королевстве, кричат и толкаются, как торговки на базаре. Иногда дорога, вырываясь из каменного плена, заводит в тенистые рощи, где молодые лучники упражняются в своем искусстве. Лук и стрелы — самое страшное оружие здешних мест. Автоматы, колючая проволока и камуфляжная одежда, столь привычные в большинстве регионов Непала, не коснулись Кагбени с ее древними традициями. Эта деревушка от политики слишком далека — и в прямом, и в переносном смысле. Утомленный долгой дорогой путешественник может часами сидеть в местных полях, где каждая пядь земли с трудом отвоевана у безжалостной пустыни.
Изумрудно-зеленые злаки колеблются на ветру, словно морские волны. Над полями, над городом и долиной реки гордо возвышается древний монастырь. Расположенный на узкой косе земли между двух рек, он похож на огромный корабль. Некоторые монахи превосходно знают английский язык. Без навязчивости, спокойно и дружелюбно, они показывают заезжим гостям росписи храма. Здесь древние боги соседствуют с легендарными царями, а на одной из картин изображен зеленый человек, сидящий в позе лотоса, перед которым в глубоком поклоне склонился охотник. Этот человек — легендарный йог и поэт Миларепа, живший тысячу лет назад.

Согласно легенде, в юности он занимался черной магией и в дальнейшем перенес множество страданий для того, чтобы исправить свою карму. Долгие годы, проведенные в пещере высоко в горах неподалеку он Мананга, где он жил на стеблях крапивы, привели к тому, что его тело приобрело зеленоватый цвет. Он оставил после себя множество учеников и пользуется колоссальным почтением у буддистов всего мира, а крапива в его пещере растет и по сей день.
Рядом с портретом Далай Ламы висела фотография незнакомого мне человека в монашеских одеждах. Монах объяснил мне, что это — лидер их секты. В буддизме насчитывается несколько основных сект, при этом они уже много столетий существуют в мире и согласии между собой, помогая друг другу в трудные времена. Услышав это, я не без печали припомнил бесконечные склоки и дрязги между основными направлениями христианства. Похоже, что христианским лидерам не мешало бы немного поучиться у буддистских лам смирению и благородству.

Узкая дверца, сквозь которую даже карлик не сможет пройти, не склонив головы, ведет на крышу монастыря. С нее открывается чудесный вид на заснеженные горные вершины, деревню и широкое русло Кали Гандаки, по которому течет, причудливо переплетаясь, множество потоков, через которые переброшены крохотные мостики. Несмотря на удобство и простоту этой переправы, она недоступна для простого путешественника. Ведь долина Кали Гандаки ведет в Запретное Королевство Верхнего Мустанга. Долгие годы раджа Верхнего Мустанга полностью изолировал свою маленькую страну от внешнего мира. Но времена меняются. Вот уже около десяти лет на чудеса горной страны могут любоваться богатые туристы, способные выложить за разрешение не менее 700 долларов. Словно заключенные, передвигаются они по стране большими группами, в сопровождении гидов и полиции. Остальным же остается лишь вглядываться в горизонт, где виднеются красивые каменные деревушки и яркими пятнами выделяются зеленые поля, каскадами спускающиеся с холмов к реке.

Выждав вечером подходящий момент, когда работники контрольного пункта у границы закрылись у себя в помещении, я переправился на другой берег по подвесному мосту и быстрым шагом двинулся по тропинке, ведущей в Запретное Королевство. Тропинка была узкой и неудобной, она карабкалась высоко над рекой по сыпучим камням, которые, казалось, вот-вот соскользнут вниз. Ветер усиливался. Над моей головой хлопали на ветру огромные молитвенные флаги, расположенные на труднодоступных скалах. Там, рядом с флагами, в отвесной стене зияли отверстия, ведущие в пещеры. В некоторых пещерах можно было разглядеть шарфы монахов, отправляющихся в эти уединенные и труднодоступные места для медитации. Наконец, тропинка круто поднялась ввысь, к самому последнему из флагов. Еще несколько минут — и даже острый глаз коренного непальца в Кагбени не сможет отличить мою крохотную фигурку от силуэтов обитателей Верхнего Мустанга… Оглушительный свист разнесся по долине, многократно отраженный и усиленный горной грядой. Я оглянулся. Стражи границы высыпали из своего домика, размахивая руками и громко крича. Некоторые из них уже бросились в погоню кратчайшим путем, через потоки в русле реки. Скрыться мне было негде: до первой деревни Верхнего Мустанга было еще слишком далеко, с одной стороны тропинку ограничивала скала, с другой — обрыв. Вспомнив не внушающие оптимизма рассказы знающих людей о непальских тюрьмах, я решил, что не горю желанием посетить одно из этих почтенных заведений. Развернувшись, я бросился бежать назад, к мосту. К счастью, преследователи не стали меня окружать, так что мне удалось беспрепятственно пересечь реку в обратном направлении и затеряться в толпе. Запретное Королевство так и осталось запретным…

Почти два дня я без устали бродил по улочкам Кагбени, не в силах побороть очарование этого необыкновенного места. Вращал многочисленные молитвенные барабаны, беседовал с людьми, скакал по окрестным тропинкам на небольшой местной лошади — как и подобает уроженке региона с гордым названием Мустанг, исключительно упрямой. И все это время меня не покидало необычное ощущение тихого простого счастья и покоя. Я не знаю, что было тому причиной — величественный монастырь, поля, близость Запретного Королевства или что-то совсем иное. Может, эти ощущения просто растворены в воздухе здешних мест, таком сочном и насыщенном после высокогорных перевалов. В одном я твердо уверен: Мустанг — одно из самых прекрасных мест, в которых мне когда-либо довелось побывать.

Когда я все же покинул Кагбени и хозяйка гостиницы повязала мне на прощанье ритуальный белый шарф, приносящий удачу, мне предстояло три часа идти в Джомсом по выжженной пустынной дороге. Только близость прекрасного белоснежного пика Тиличо оживляла эти угрюмые места. Единственным проявлением цивилизации здесь была реклама. На древних камнях белой краской были выведены призывы селиться в определенных гостиницах и обедать в ресторанах с превосходным видом. Причем реклама одного сапожника из Марфы мне начала встречаться еще за два с половиной дня пути до этого замечательного города. В рекламных целях хитроумные непальцы используют абсолютно все — камни, деревья, землю и даже снег на перевалах.

Миновав без особых сожалений затянутые колючей проволокой армейские базы столицы Мустанга, я остановился на ночлег в городке Марфа. Это средневековое поселение с узкими улочками и каменными домами по праву считается яблочной столицей Непала. Благодаря огромным садам, винокуренный завод Марфы обеспечивает всю страну превосходным яблочным бренди. Простые местные жители тоже не теряют времени даром: чуть ли не в каждом доме можно приобрести чудесный самодельный кальвадос, а если повезет, то и сидр, равного которому мне пробовать пока не доводилось. Иногда мне на глаза попадались странные устройства, похожие на спутниковую антенну, сделанную из зеркал. Они используются местными жителями для кипячения воды. Стоит поставить чайник в центр, на котором при помощи зеркал фокусируются солнечные лучи, как его содержимое начинает нагреваться немногим медленнее, чем на газовой плите.
Проведя несколько часов в местной школе медитации (в качестве моего гида и наставника выступал задумчивый мальчик лет десяти) и до отказа набив рюкзак бутылками сидра, я направился из городка с русским названием Марфа в деревню с палестинским названием Газа. Увы, запасы сидра не продержались и одного дня пути. В их уничтожении мне помог повстречавшийся на дороге странствующий непалец. Мы сидели в самом центре русла священной реки, между змеящихся потоков, пили из горла божественный бальзам и рассуждали о политике. Мой случайный спутник был пессимистом. Он предрекал в Непале большие перемены, и едва ли они были к лучшему. В результате бюрократического засилья страна, которая могла быть фантастически богатой и привлекать несметные полчища туристов, нищала. Люди задыхались от перенаселения, многие голодали. На волне всеобщей нищеты маоисты с каждым годом усиливали свое влияние. Они физически устраняли неугодных им людей, насильно рекрутировали в свою армию крестьян из отдаленных деревень (каждая семья была обязана предоставить по одному солдату), а время от времени совершали налеты на школы, подолгу насильно удерживая учеников и обрушивая на них потоки пропаганды. Пока эта тактика работала успешно: согласно неофициальным данным, маоисты контролируют значительно больше территории Непала, чем сам король. Они начали вторгаться и в туристические регионы, при этом об их непростых взаимоотношениях с туристами ходили разнообразные слухи. В 2002 году маоисты атаковали аэропорт в Лукле, который, по сути, является воротами в регион Эвереста, а незадолго до моего путешествия была предпринята самоубийственная атака на город Бени — конечную точку пути вокруг Аннапурны, в ходе которой под пулеметным огнем полегло более сотни маоистов. Их неубранные трупы еще долго разлагались в окрестностях города, распугивая туристов.

Формально маоисты декларировали себя как силу, дружественную иностранным путешественникам. В 2002 году доктор Бабурам Баттараи, главный идеолог движения, опубликовал открытое письмо, в котором приглашал туристов посещать контролируемые маоистами регионы, включая даже собственно базы маоистов. При этом в качестве единственной опасности указывался риск попадания под перекрестный огонь в случае атаки правительственных войск. Однако, несмотря на эти заверения, не редкостью были засады маоистов, весьма настойчиво требующих от странствующих представителей загнивающего капитализма крупные суммы денег на поддержку революции. Все это негативно сказывалось на количестве желающих отправиться в путешествие по Непалу, а следовательно и на благосостоянии местных жителей, к числу которых относился мой собеседник. Парадоксально, но рост нищеты, во многом спровоцированный маоистами, играл им на руку, поскольку озлобленные бедные люди гораздо охотнее примыкали к революционному движению.

В Газе я повстречал очередную группу евреев. Перед тем, как продолжить свое путешествие следующим утром, я долго стоял у дороги в засаде с фотоаппаратом, намереваясь получить сенсационный снимок «Израильтяне покидают Газу». Однако этой затее не суждено было увенчаться успехом: наступил очередной шаббат, моим новым знакомым предстоял день отдыха, а обслуживающему персоналу отеля — незабываемый урок еврейских традиций. Впрочем, этот опыт будет им небесполезен — по моим наблюдениям, сыновья и дочери Сиона составляют не менее половины от общего числа путешествующих вокруг Аннапурны.
После Газы дорога ныряла прямо в самого глубокое ущелье мира. С двух сторон оно ограничено гигантами-восьмитысячниками Даулагири и Аннапурной I, а дно ущелья, по которому струилась превратившаяся по дороге из Кагбени в яростный белый поток Кали Гандаки, расположено лишь немногим выше двух километров над уровнем моря. Вблизи ущелья начали появляться первые следы революционной активности: наряду с уже привычной рекламой на камнях и деревьях время от времени попадались листовки с портретами великих вождей Ленина и Мао. Военные кордоны встречались все чаще, а солдаты с каждым километром становились все более суровыми. Особенно тщательно они досматривали караваны ослов, перевозящие по ущелью продукты и стройматериалы. Подозрительные мешки несколько раз протыкались железными штырями — бойцы искали спрятанное оружие. С понижением высоты давала о себе знать тропическая жара, и я был счастлив, когда за очередным поворотом реки показалась деревня Татопани, славившаяся на весь Непал своими горячими источниками. Не успел я войти в отель, как ко мне подбежала старая знакомая израильская матершинница.

— Влади, Влади! — радостно кричала она, судя по всему, намереваясь сообщить мне что-то важное и очень приятное.
— Влади, я узнала! Помнишь, я спрашивала тебя о результате матча между Маккаби и ЦСКА? Так вот, наши выиграли!

Глава шестая, в которой мы идем в последний и решительный бой

Утром я услышал неприятные новости: завтра по всей стране должна была начаться очередная длительная забастовка, а потому выбираться из региона Аннапурны предстояло за один день. В противном случае можно было столкнуться с неприятной перспективой проделать весь восьмидесятикилометровый путь по пыльным дорогам до ближайшего крупного города на своих двоих. Быстро собравшись, я примкнул к группе, состоявшей из пятерых израильтян, и мы двинулись в путь.
Уйти нам удалось недалеко: уже за сотню метров до перекрестка дорог в получасе от Татопани мы заметили несколько десятков туристов, в испуге и растерянности толпящихся у дороги. Подойдя ближе, мы увидели, что вокруг дороги стоят несколько человек в рубашках защитного цвета. Они опирались на довольно внушительные палки. Двое из них производили впечатление опытных бойцов, остальные были молодыми ребятами лет семнадцати, а руководил всеми человек лет сорока. Несмотря на свою восточную внешность и национальную шапочку, он мне живо напомнил образы комиссаров из бесчисленных советских фильмов. Он не производил впечатление очень сильного человека. Скорее даже наоборот. Но взгляд его был исключительно цепким, а губы — сжатыми в тонкую линию. Даже очки у него были комиссарские — маленькие, круглые, с тонкими дужками. На неплохом английском он объявил нам, что они — солдаты маоистской армии, представляющей интересы угнетенного народа Непала. Поскольку мы уже заплатили за посещение парка представителям класса эксплуататоров, настал черед поделиться и с простыми гражданами (разумеется, в их лице). При этих словах он извлек из наплечной сумки пачку билетов, отпечатанных типографским способом. В углу каждого билета красным цветом были изображены профили Маркса, Ленина, Мао Цзэдуна и еще одного человека, которого мне опознать так и не удалось. Впрочем, увиденного было более чем достаточно, чтобы пробудить во мне застарелую аллергию на кумачовые портреты вождей. Вне себя от ярости, я покрыл маоистов, Маркса, Ленина, Мао, их матерей, бабушек и прабабушек самым отборным матом, который только позволяло мое знание английского, и пошел по дороге, не обращая внимания на предупреждающие вопли. Когда я проходил мимо последнего боевика, он попытался ударить меня палкой.

— Еще один взмах в мою сторону, мудила, и я размозжу твою тупую башку, — как можно спокойнее сказал я и для пущей убедительности поднял свой посох. Это подействовало. Не ожидавший такого напора непалец отступил и я прорвался вперед, крикнув:
— Ребята, за мной!
Долго уговаривать израильтян не пришлось. По-видимому, толпа евреев — не лучшая клиентура для бандитов, пытающихся отнять чужие деньги. Было видно, что сыны Сиона едва ли отдадут без боя заработанные тяжким трудом родные шекели.
Около минуты бандиты, оторопевшие от такой наглости, пребывали в шоке и ограничивались только грозными, но бесполезными криками:
— Стоять!

То, что происходило затем, больше всего напоминало дешевый гонконгский боевик. Из кустов один за другим вылетали бандиты с палками. Они буквально выкатывались вперед, так что в воздухе сверкали то ноги, то руки, принимали боевую стойку и с громкими криками лезли драться. Мы отступали по тропе в нужном нам направлении, прикрывая тылы и отбиваясь. В результате обмена ударами и у нас, и у них было уже достаточно синяков, появилась первая кровь. Тем не менее, ни одна из сторон не получила решающего преимущества, а время работало на нас. Поняв это, бандиты пустили в ход тяжелую артиллерию. Вспомнив про то, что является основным оружием пролетариата, малолетние маоисты начали прыгать, как обезьяны, вдоль дороги, подбирать тяжелые булыжники и метко швырять их в нас. Теперь нашей маленькой компании пришлось по-настоящему несладко. Мы старались уворачиваться, чтобы ненароком не поймать камень головой. У пары моих товарищей ручейки крови бегло стекали по разорванным рубашкам. Поняв, что дело оборачивается не в нашу пользу, мы решили вступить в переговоры.

Разговаривали двое — я и рослый израильтянин по имени Ицик. Ицик показал себя настоящим мастером переговорного процесса. Как видно, долгие годы, проведенные в израильской армии, не прошли даром.
— Зачем вам нужны наши деньги? — с широкой улыбкой обратился он к «комиссару».
— Мы должны покупать оружие для того, чтобы воевать с королем! — последовал твердый ответ.
— Король — плохой? Он — проблема для вашего государства?
Получив утвердительный ответ, сопровождаемый длинным перечнем королевских злодеяний, Ицик сочувственно покачал головой:
— Мне знакомы эти проблемы. Ведь я из Израиля. Вы ведь знаете, что евреи в Израиле сражаются с палестинцами? И нам тоже нужно оружие для этой борьбы. Вы хотите, чтобы я оплатил вам оружие для того, чтобы убить короля? А может, вы сами поможете мне приобрести оружие для того, чтобы воевать с палестинцами?
— Но это — не наши проблемы! — воскликнул «комиссар».
— Именно! — обрадовался Ицик. Казалось, он был готов расцеловать всех присутствующих маоистов, которые слушали его, опустив палки. — Именно! Вам нет и не может быть дела до нашей войны с палестинцами.
Скажите, почему же в таком случае мне должно быть дело до ваших проблем с королем?
Разговор явно затягивался. В него вступил один из боевиков, который лучше, чем другие, владел английским, и был настроем весьма решительно. Ицик переключился на него. Тем временем, пока он разыгрывал роль добрячка, я вживался в образ самого злобного туриста. Признаюсь, для этого мне не надо было особо притворяться.
— Ты говоришь, что являешься маоистом? — наседал я на «комиссара». — А я уверен, что ты — простой бандит!
Я знаю, что лидер маоистов обещал поддерживать туризм в стране! А что делаете вы? Я обязательно свяжусь с ним через Интернет и сообщу о том, что ты вытворяешь в этом регионе. Уверен, тебе не поздоровится!
В доказательство того, что я всерьез намерен заняться этим делом, я потребовал его документы. Несколько сникший «комиссар», порывшись в своей сумке, достал тетрадку, исписанную мелким почерком на непальском языке.
— Что это? — строго спросил я.
— Это — мой партийный дневник! — ответил мой оппонент.
Я расхохотался:
— Чушь! Исписанные от руки листочки — такое может сделать любой бездельник. Покажи мне свой партбилет!

Мне много раз случалось общаться с коммунистами, и я прекрасно знаю, что у каждого из них должен быть партбилет. И если у тебя его нет, ты — не более чем простой бандит, и разговаривать с тобой надо по-другому!

«Комиссар» ненадолго задумался. Я заметил, что некоторые боевики внимательно прислушивались к нашему разговору. Теперь они выжидательно смотрели на своего вожака. Наконец, он раскрыл сумку и вынул из ее необъятных недр большую, явно художественную книгу на непальском языке. Книга была потрепанной и содержала множество закладок и заметок на полях, сделанных убористым почерком. Во всяком случае, она совершенно не походила на партбилет.
«Комиссар» торжествующе посмотрел на меня и изрек голосом, в котором сквозило неподдельное благоговение:
— Это — мой пропуск в мир революции. Книга Максима Горького «Мать». На этот раз настал мой черед лишиться дара речи.
Тем временем монолог Ицика достиг апогея. Он больше не беседовал, он вещал:
— Я, как и вы, был на войне. Я убивал палестинцев, палестинцы убивали меня и моих друзей. Я не хочу больше воевать. Мы все хотим жить в мире. Вы считаете, что я должен помогать вам в вашей войне? Но я приехал сюда отдыхать и любоваться вашей страной. И что я получил? Снова только раны. Теперь я вернусь отсюда в Израиль. Что я скажу людям о Непале? «Не приезжайте в это страну, там вас могут искалечить». И из-за вас Непал потеряет много туристов. Из-за вас люди станут бедными. Это ли является целью маоистов?
— Но вы тоже ранили меня! — воскликнул один из бандитов, подняв окровавленную руку. — Вы повели себя как наши враги!
— Мы всего лишь оборонялись от нападения. Разве мы начали драку? А теперь мой друг серьезно ранен. Знаете, сколько стоит лечение в Катманду? Теперь не я должен платить вам, а вы должны компенсировать нам затраты на лечение!

Оригинальность этой идеи повергла маоистов в большую растерянность. Посовещавшись, они нашли у себя относительно чистую повязку для раны израильтянина. Кровь удалось остановить, но Ицик был непреклонен: рана серьезная, а ее лечение — затратно…

Беседа с бандитами продолжалась уже более двадцати минут. Постепенно до наших оппонентов стала доходить простая мысль: пока они мирно разговаривают в стороне от перекрестка с людьми, которые явно не собираются платить, остальные их потенциальные «клиенты» наверняка воспользовались ситуацией и давно ушли по другой дороге. Таким образом, они потеряли значительно больше денег, чем могли получить от нас. Мало того, с каждой последующей минутой они продолжали терять деньги. Атаковать людей, с которыми уже столько времени шла вполне дружелюбная беседа, было неудобно, да и опасно. Поэтому горе-грабители пошли на попятный.

Сперва они еще пытались предоставить нам скидки — не согласятся ли уважаемые туристы заплатить половину суммы? А может, треть? Но Ицик лишь шире улыбался. Фонтан его красноречия с каждой минутой бил все сильнее, и менее опытные противники явно захлебывались в пучине слов. Наконец, растерянный «комиссар» согласился отпустить «людей с похожими проблемами» в обмен на обещание Ицика никому ничего не рассказывать об этом небольшом происшествии. На прощании Ицик долго жал руки всем маоистам и едва ли не лобызался с «комиссаром», который уже готов был зарыдать — то ли под воздействием речей Ицика, то ли в печали по утраченным деньгам и иллюзиям. Маоисты ретировались, а мы, перевязав раны, продолжили наше путешествие. Ничто так не сближает людей как сражение плечом к плечу, так что после всего лишь нескольких часов знакомства мы с израильтянами стали закадычными друзьями.

Тем временем наше положение продолжало оставаться далеко не безоблачным: до городка Бени, из которого можно было уехать в Похару — туристическую столицу Непала, оставался еще долгий путь по пересеченной местности, а последний автобус уходил всего лишь через четыре часа. Надо было торопиться.

К счастью, в одной из местных деревушек нам удалось разыскать небольшой грузовик. В его кузове уже начали скапливаться люди, готовившиеся к поездке в Бени. Среди них я встретил несколько старых знакомых. Теперь они, еще недавно бодрые и веселые, жались по углам кузова, точно беженцы. По-видимому, перспектива долгого путешествия по скованному забастовками и митингами протеста Непалу не вызывала у них особого энтузиазма. Всего в грузовичок набилось около тридцати человек. Те, которым не хватало мест в салоне, лезли наверх, и брезент, который заменял нам крышу, глубоко прогибался под их весом, угрожая вот-вот лопнуть. Наконец мы тронулись в путь.

Сквозь узкое окошко я видел, как наши колеса подскакивают на ухабах в опасной близости от обрыва. Скоро к реву мотора стали примешиваться иные звуки — свист пуль и грохот гранатных взрывов. То ли маоисты решили возобновить атаку на Бени, то ли правительственные войска в очередной раз вознамерились выбить их с холма Пун, мимо которого мы проезжали. Испуганный водитель несколько раз порывался развернуться назад, но всякий раз жадность пересиливала страх. Так мы пересекли линию фронта, и вскоре уже радостно чокались в Бени прохладными напитками у автобуса, готового отправиться в Похару. Многочисленные картинки по бокам нашего транспортного средства с изображениями Боба Марли, конопли и обкурившегося Микки Мауса позволяли сделать определенные выводы о характере увлечений водителя.

Несомненно, самый лучший способ путешествия по Непалу — на автобусной крыше. Свежий ветерок обдувает тебя, резкие повороты на горном серпантине вдавливают то вправо, то влево. Вокруг, словно на пикнике, расположились твои друзья и веселые непальские школьники. Прощай, душная давка под крышей. Мы выше этих проблем! Автобус мчится вперед, громко сигналя на ходу, а мы хором поем песни. «Alabama song» Джимми Моррисона сменяет «Шолом алейхем», а затем все — и непальцы, и израильтяне, и я — горланят местный хит, который содержит только пять слов: «Ом ма ни падме хум». Наконец, за нами пристраивается другой автобус, на крыше которого расположился целый оркестр народных инструментов. Ревут трубы, пиликают струнные, гремят барабаны… Под песни и дружный смех наше большое путешествие вокруг Аннапурны, наконец, обретает счастливый финал. Впереди еще долгие дни всенепальской забастовки, купание красного слона и посещение крыши мира. Но это уже — совсем другие истории…

Автор Владимир Севриновский