(Первая часть рассказа опубликована в разделе «Уругвай»)

Дней за пять до нашего отлёта в Южную Америку, поздно вечером, раздался звонок из-за границы. Можно сказать, из самой
географической «противофазы» — Сан-Франциско. Приятный пожилой голос с мягким «ненашим» акцентом русского человека,
прожившего не один десяток лет вдали от Родины, спросил «господина Баландинского», а затем, представившись, спросил, правда
ли, что я скоро еду в Парагвай. Получив утвердительный ответ, он обрадовался, и предложил разыскать в Асунсьоне Анатолия
Флейшера, бывшего «почетного консула» Россиийской Федерации, пожилого русского эмигранта «второй волны», который мог бы нам
рассказать о русской диаспоре в Парагвае и показать могилу генерала Беляева. Ну что ж, «наводка» была как нельзя кстати: тема
«Русские в Парагвае» нас очень даже интересовала.
Странная тема для Южной Америки, не правда ли? Не индейцы, не затерянные в джунглях города, не неоткрытые виды насекомых
в Амазонии, а наши, родные, русские люди, которых занесла нелегкая в эти края. И места, откровенно говоря, далеко не райские,
как мы потом уже сами убедились. Но зато (и для нас это должно быть предметом особой гордости, как по Ленину в «Национальной
гордости великороссов») они отстояли и подняли на ноги целую страну в Южной Америке. Пусть маленькую, пусть самую отсталую на
континенте, но без них и этого бы не было, и жили бы сейчас индейцы гуарани горькие слёзы на чужой земле, и некуда было бы
приткнуться немцам-меннонитам, и неоткуда было бы грозить коммунизму Альфреду Стрёсснеру своею железной рукой. В Парагвае
улицы, поселки, города названы в честь русских офицеров, отдавших жизнь за эту страну. Русские белоэмигранты составили костяк
высшего командования парагвайской армии, приведя её к победе в Чакской войне 1932-35 гг., русская профессура заложила основы
высшего образования, русские инженеры создали сеть парагвайских дорог.
Когда готовил поездку, связывался с местными турагентствами. Оказалось, что практически все они находятся в руках
«парагвайских немцев». Последние – второй важнейший элемент, состаляющий «парагвайскую нацию», которая в XX веке приобрела
«переселенческий» характер, как американская или канадская. Именно немцы освоили обширую область Чако, раскинувшуюся к западу
от реки Парагвай в сторону Боливии.
Надо сказать, что директор одной из турфирм – бойкий старичок-немец, вызвавшийся организовать нашу поездку – оказался
очень адекватным человеком, прекрасно осознавшим с самого начала, что именно надо съемочной группе. Господин Хартмут Гооссен
очень был похож на покойного американского «певца-коммунсиста-большого друга нашей страны» Дина Рида, да так, что если бы
последний не был бы покойным, то можно было бы вместе с Хартмутом сфотографироваться, а потом всем демонстрировать фото,
хвастаясь, что «да я, мол, с самим Ридом!…». Надо сказать, что Хартмута, по обыкновению, мы за глаза называли по разному:
Геноссе Гооссен, «Наш немецко-фашистский друг», «Дедушка Невменяйкин». Последние два прозвища придумал Дмитрий. Первое –
потому что, наверное, даже у нас, молодых людей, в подсознании остаётся вполне определенное восприятие немцев, особенно
пожилых, уже в силу своего возраста — вероятных противников наших дедов на полях Великой Отечественной. При этом, ведь
понятно бывает, что никакой он не «фашистский» друг, а просто «немецкий», но подколоть «фрицев» язык чешется. А Невменяйкиным
геноссе Гооссен стал потому, что частенько под вечер он, скажем так, «отключался» за рулем, не воспринимая наши к нему
обращения, ни на каком из знаемых нами языков, в том числе немецком.
О языках следует сказать особо. Если бы мы все вместе владели бы, как Кроликов из «Ширли-Мырли», только тремя языками –
нанайским, мордовским и румынским, то и их можно было бы употребить в Парагвае. Я понимал по-испански, по-аглийски,
по-немецки, Дмитрий – по-английски и по-немецки, Алексей – по-русски, по-украински и, в последнюю очередь, по-английски. И
самое интересное то, что все эти языки побывали у нас в употреблении! Даже украинская мова! Произошло это так: в Энкарнасьоне
мы приехали на берег Параны. Как всегда, снимать закат солнца (закаты над рекою Уругвай снимали, над Ла Платой снимали, над
Парагваем снимали; теперь очередь за Параной). Завёз нас Хартмут в «запретную зону», туда, где загружаются суда
контрабандой, переправляющейся в Аргентину. Пока снимали багровую зарю, подбежал радостный Хартмут и говорит: «Я тут встретил
одного парня; он украинец, помнит еще генерала Беляева». Парень – хохол лет шестидесяти, говорит только по-украински, но и
так понятно, о чём. Перебрался в Парагвай в 1949-м, т.е в ту пору, когда по миру рассасывались многие тысячи наших сограждан,
вывезенных на работы в Германию в годы войны. То, что неизбежно ждало на Родине, их не прельщало. А так – была возможность
натурализоваться в какой-нибудь третьей стране. И не нужно было давать отчет, был ли на оккупированной территории, или не
был. Наиболее сообразительные этой возможностью воспользовались. Менее сообразительные воспользовались возможностью совершить
экскурсию в Сибирь. Лет на десять. Так вот: Алексею Передельскому пришлось украинский язык вспомнить и нашего нового
знакомого проинтевьюировать. Иногда и почти забытый язык пригождается, причем, в самом неожиданном месте.
Хармут мне понравился тем, что сразу предложил показать Чако или, как его еще называют, Великий Чако – Gran Chaco.
Несмотря на то, что ничего сверхнеобычного мы там не ожидали увидеть, не посмотреть Чако означало бы проигнорировать добрую
половину Парагвая. Итак, проведя по прилету короткую ночь в гостинице со столь милым сердцу Хартмута названием «Бавария», мы
с рассветом отправились в путь. Нам всегда приходилось всё начинать с рассветом, поскольку тамошней зимой темнеет рано: в
пять вечера съемки можно смело заканчивать. Итак, проехав мост через реку Парагвай и оставив по правую руку немногочисленные
«небоскрёбы» Асунсьона, мы на полном ходу, каком только позволял джип «Шевроле» нашего Дедушки ( а позволял он покрывать в
среднем 120-130 км в час; при этом я еще раз убедился в том, что самолётом летать безопаснее), буквально «влетели» в Чако, и
последующие четыре часа рассекали зеленое, колючее, пыльное, бесчеловечное (из-за мизерной «плотности населения)
пространство. Есть в мире пустыни песчаные, есть каменистые, а эта пустыня – зеленая, из деревьев и кустарников, с рядами
пальм до горизонта или плотной стеной «буша», в котором тропу прорубать можно только мачете. Иногда попадаются бутылочные
деревья «палоборачо» («пьяный чурбан»), но от них мало толку. Чако – в переходной зоне между сухими равнинами Аргентины,
засушливыми нагорьями Боливии и Амазонской сельвой. Здесь крайне сухо, жарко, и при этом нет воды. Почва крайне засолена, так
что дождевая вода при соприкосновении с ней становится сразу морской, и для дальнейшего использования, буть то питьё или
орошение, практически непригодной. И тучи злобных комаров, которые набрасываются на жертву повсеместно и в любое время суток.
Общеизвестно, что комары в тропиках становятся агрессивны в утренние и вечерние часы, боятся прямого солнечного света. Но
чакские комары трудов по энтомологии не читали, а потому устраивают настоящий «беспредел». Короче, Чако – это «зелёный ад».
Считается, что зелёный ад — это джунгли. Амазонские или центральноафриканские, например. Но, оказывается, ад может быть
светлым, солнечным и сухим…
Нв 285 километре «Чакского шоссе», ведущего из Асунсьона в Боливию и обозначенного на всех, даже самых мелких
географических картах, находится заведение «Баффало Билл». Пиво, воды, мясной и салатный шведский стол, десерты… Когда
принесли счёт, не поверили: 2 доллара с человека…Это не социализм, это почти коммунизм. Ну, или последняя стадия социализма
перед комунизмом. Я раньше считал, что самая дешевая страна – Эфиопия. Но Парагвай – всё равно что Европа, тем более, что
люди-то все свои – немцы, русские, испанцы. Заехали в сельскую школу-интернат, где миссионеры учат детей индейцев, так там
есть мастерская по производству мебели из ценных пород дерева. Если б Парагвай поближе находился к нам, дачный гарнитур можно
было бы привезти (красное дерево и кожаное плетение) по цене какой-нибудь тумбочки из «фирменного» мебельного салона в
Москве. Мы с Алексеем соблазнились тяжеленными складными табуретками из альгарробы, так что каждый из нас ездил потом по
Парагваю как «иностранец с табуреткой», который слона из зоопарка украл в мультфильме «Следствие ведут колобки». Ну и кожаные
изделия симпатичны и по выделке, и по цене. Штучки можно разные ковбойские купить, вроде кожаного хлыста для жены, для тёщи,
для иных каких забав. Короче, в этом отношении страна понравилась.
Первым пунктом в Чако, куда мы направились, был форт Букерон времен Чакской войны с Боливией. Машина свернула с шоссе и
мы поехали по пыльной проселочной грунтовке. Остановились в одном месте, чтобы посмотреть траншеи – неглубокие уже канавки
посреди колючих зарослей. Потом въехали на открытое поле; слева возвышалась земляная насыпь со
странным сооружением посредине, а справа – здание музея, в котором, как потом оказалось, собрана коллекция оружия и фотографий. Конечно, это
никакой не форт в нашем понимании, это скорее сердцевина обширного укрепрайона, включающего ряд траншей, который мы видели.
Насколько я полагаю, за насыпью располагалась батарея. Сейчас у её гребня поставлен памятник павшим в сражениях. Признаться,
никогда ничего подобного мы не видели. Постамент из деревянных брёвнышек, а на нём – некое подобие Железного Дровосека с
хиленьким ружьем, сделанная… из тонкого листового железа, чуть ли не аллюминия. Грудь бойца пробита, и сквозная зияющая
рана очертаниями напоминает Парагвай. Конечно, памятник выглядит убого, хоть трагическая патетика и вполне понятна. Чакская
война была самой кровопролитной в истории Южной Америки. И главное из-за чего? Из-за иллюзий…
Исторически область Чако входила в состав того же колониального округа – «аудиенсии» — что и Боливия. После обретения
независимости обеими странами в начале XIX века эта территория «де юре» должна была принадлежать Боливии, но «де факто» она
была присоеденена к Парагваю. Долгое время Боливия и не вспоминала об этой Богом забытой земле. При этом парагвайцы её
медленно, но верно осваивали, несмотря на то, что здешним единственным природным богатством было дерево кебрачо, из которого
добывали дубильное вещество танин. В 1884 году Боливия проигрывает войну с Чили и теряет выход к морю. Для молодой, гордой и
амбициозной нации это серьезный удар по самолюбию. Какая мало-мальски нормальная страна может жить без выхода к морю? А если
и есть таковые, то что ж это за жизнь? Непорядок. А тут еще находят нефть в той части Чако, которая осталась за Боливией.
Совсем недалеко от Парагвая… В этом случае, как нефть экспортировать? Проводить нефтепровод по территории соседей означает
отдать жизненно важную статью экспорта в чужие руки, под полный контроль темпераментных соседей, у которых что ни день, то
новое правительство. Да и вообще: вдруг там у них, в Парагвае, нефти больше?
Первая вылазка боливийцев состоялась в 1928 году, когда они попытались основать собственный порт на реке Парагвай (хотя
до этого им никто и так не запрещал провозить товары). Парагвайцы их легко выбили из построенного форта. Потом стали
происходить странные вещи: Боливия закупает в Европе танки и самолёты, парагвайские торговые агенты, располагающие гораздо
меньшими средствами, покупают дешевое и легкое вооружение. Там, где боливиец покупает гаубицу, парагваец берёт три мортиры;
там, где боливиец покупает станковый пулемёт с водяным охлаждением, парагваец заказывает пару ручных пулемётов. И, как ни
странно, именно это вынужденное «скряжничество» парагвайцев принесло им, не в последнюю очередь, победу.
У Боливии было многократное превосходство в танках, самолётах, артиллерии и живой силе. Командовал армией бывший
германский генерал Ханс Кундт. Воевал в Первую Мировую на Восточном фронте, потом строил боливийскую армию по прусскому
образцу. Но, как оказалось, он был генералом «мирного времени», неспособным командовать армией во время настоящей войны, тем
более армией боливийской, где каждый офицер – мешок амбиций, сам себе командир, мечтающий со временем занять место президента
Республики. Но обиднее всего было Кундту, лишившемуся после войны погон генералиссимуса, осознавать то, что его «сделали» его
же недавние противники с той стороны Восточного Фронта – русские генералы Беляев и Эрн. Конечно, командовал армией Парагвая
«местный» — генерал Хосе Фелис Эстигаррибия, но вклад русских военачальников в победу Парагвая огромен. Воистину, они были
«генералами солёных брустверов». Именно Беляев разрабатывает тактику активной «партизанской» войны, используя опыт индейцев
гуарани и главное – их решимость помогать парагвайскому правительству, и он же проектирует укрепрайоны в гуще непроходимых
чакских зарослей. Эти «острова» превращались для боливийцев в смертельные ловушки. Танки и тяжелая артиллерия были «слепыми»
в чакском зеленом аду, а результатам аэроразведки генераллиссимус Кундт не доверял. Штурмовики, атаковавшие с воздуха
парагвайские траншеи, легко сбивались очередями ручных пулеметов, танки поджигались гранатами из засад. В результате уже на
второй год войны почти вся военная техника парагвайцев была трофейной. Станковые же пулеметы с «водяным охлаждением»
оказались лишней обузой из-за полного отсутствия в Чако воды. Боливийцы сдавались в плен целыми батальонами в обмен на
возможность «попить водички». 30000 подопечных Кундта попало в плен, против 3000 пленных парагвайцев. Шестеро из восьмидесяти
русских офицеров из числа белоэмигрантов сложило головы на чакских полях сражений…
В июне 1935-го перед парагвайцами встал вопрос – двигаться дальше, на Ла Пас, или оставить всё как есть, тем более, что
людские резервы Парагвая отнюдь не казались неисчерпаемыми. Победил здравый смысл: боевые действия прекратились, в
Буэнос-Айресе три года спустя был подписан мирный договор, по которому Боливии вернули несколько холмов. А нефти, кстати
говоря, в Парагвайском Чако так и не нашли. Нефтепровод из Боливии к Атлантическому океану был проведен по территории
Бразилии. Череда всё новых военных переворотов закружилась вскоре в обеих странах, и Чакская Война осталась в памяти у одного
народа как трагическая авантюра, из-за которой «слетел с трона» очередной президент, а у другого – как пример величайшей
стойкости и мужества народа, оказавшегося «сильнейшим духом»…
После Форта Букерон, где произошло одно из самых кровопролитных сражений этой войны в сентябре 1932 года, мы отправились
ночевать в Нёйланд – местечко, находящееся в центре «Страны Меннонитов», своеобразного «государства в государстве»,
созданного немецко-голландскими протестантами-меннонитами, переселившимися сюда из России и Канады в 1927 году. В России они
оказались при Екатерине II, которая зазывала немцев – диссидентов разного рода, ибо совершенно справедливо считала, что немцы
– это «соль земли». Созерцая то, во что они превратили безжизненный просолённый Гран Чако, с этим трудно спорить… Сами
меннониты – протестанты из протестантов, ещё более радикальные, чем лютеране. Весь окружающий мир был ими объявлен царством
сатаны, а потому всякие контакты с ним должны были сводиться к необходимому минимуму. Кроме того, меннониты провозгласили
полный отказ от несения воинской службы. В 1543 году духовный лидер «меннонитов» — Менно Симонс – объявляется в Нидерландах
вне закона, и за его буйную голову предлагают вознаграждение в 100 гульденов. Его последователи перебрались в Польшу,где были
фактически «легализованы» (первый молитвенный дом был построен в Эльблонге в 1593 г.) и Шлёзвиг-Гольштейн. Больше всего
пацифизм меннонитов не нравился Фридриху II Прусскому и Наполеону. Как говорил В.И.Ленин, «жить в обществе и быть свободным
от общества нельзя». Меннониты Ленина не читали, а потому их упрямство было достойно удивления. В первый же вечер мы
повстречали несколько молодых парней, «этнических немцев», недавно приехавших в Парагвай из Германии. До этого, по праву
своего рождения, они переехали в Германию из России. И что же подвигуло их переехать в это негостеприимное место кормить
полчища комаров? Оказывается, в Германии, когда они учились в обычной школе, их заставляли ездить на экскурсии с девочками. А
меннонитские мальчики не хотят дружить с девочками, даже меннонитскими. Да и не положено им «уставом». До свадьбы – ни-ни!
Вспоминая проезды по пыльным улицам чакских поселков, вспоминая дневное (зимнее!) пекло и нескончаемые атаки москитов, и
вспоминая при этом утопающие в цветах игрушечные городки верховьев Рейна или баварской Романтической Дороги, просто диву
даешся мужеству и принципиальности этих ребят, которые единогласно решили сказать «нет» дружбе с девчонками и поехали
осваивать Парагвай! Подумаешь, Германия? По боку Германию! Даёшь рекордные надои молока в Чако!!!
По правде сказать, меннониты своим трудом преобразили этот край до неузнавемости. «Через четыре года здесь будет
город-сад!». Конечно, основная заслуга в этом не религии, а трудолюбия, живущего в крови германцев, будь то немцы, голландцы
или датчане. Мало того, что они себе обеспечили в Чако вполне сносное существование, так и местным индейцам дали возможность
жить припеваючи. Построили для них образцовые деревни – ряды коттеджей на две семьи, обучили грамоте и своей религии. Хотя,
по большому счёту, религия индейцев интересует постольку, поскольку «за свою веру» они получают от меннонитов помощь, в том
числе и материальную. Да и сами меннониты этого не скрывают, но особо не переживают по этому поводу, ибо опекая индейцев, они
получают «карт бланш» от государства на любую экономическую деятельность. Асунсьон смотрит уже на меннонитов косо: мол,
создали «государство в государстве». Но не трогает, потому что само возиться с коровами и индейцами не хочет.
Во всех городках, где мы были – в Нёйланде, Филадельфии, Лома-Плате – есть маленькие музейчики, посвященные
первопоселенцам. Трогательные коллекции вроде бы простейших и вполне банальных предметов обихода (многие из которых привезены
из России) собраны и систематизированы с немецкой педантичностью. Для этих людей заселение Чако всё равно, что «освоение
Дикого Запада» для американцев. Правда, шло всё без перестрелок… Воду научились опреснять, стали разводить крупный рогатый
скот. Теперь немцы снабжают молочными продуктами весь Парагвай; нас даже провели по молочной фабрике «Треболь», которой немцы
очень гордятся. Это, конечно, не ликеро-водочный завод, но тоже интересно хоть раз в жизни на настоящей фабрике побывать,
посмотреть, как люди работают. А то я, к примеру, только умею в жизни делать, что красиво языком болтать и производить первое
приятное впечатление, хотя жена говорит, что и это немало для зарабатывания денег.
Кстати говоря, «йербу», повсеместно и в диких количествах потребляемую в Парагвае, Аргентине и Уругвае в качестве
тонизирующего напитка, более известного, как «мате», перерабытывают и фасуют на заводах, тоже принадлежащих немцам. Само
деревце йербы произрастает в ествественной среде в Парагвае и Бразилии. Если в Аргентине и Уругвае мате пьют горячим, то в
Парагвае его пьют только холодным и даже называют по другому – «терере». Но техника пития одинакова: в пузатую или вытянутую
«матешницу» засыпают измельченную траву, заливают водой и посасывают через трубочку «бомбилью» с фильтром на конце. Многие
почти только этим и питаются.
Обратно в Асунсьон доехали с ветерком. На знакомство с городом было отведено полдня, но я и не советую тратить на столицу
Парагвая слишком много времени. В принципе, одного дня будет вполне достаточно, чтобы вдоволь насладиться Асунсьоном. Не то,
чтобы город уж совсем захудалый, но он действительно маленький, с небольшим историческим центром, смотрящим фасадом на реку
Парагвай. Между этим фасадом и самой рекой – полоса трущоб, куда лучше не соваться даже в дневное время. Я слышал суждение,
что в Асунсьоне трудно встретить дома выше двух этажей. Конечно, в этом есть доля преувеличения; в самом центре имеются-таки
высотные дома, но смотрятся они жалко из-за обтрёпанного вида. Самые красивые здания – Пантеон национальных героев, у
которого две сидящие на циновке индианки-гуарани продают сувениры, а еще одна старушенция в перьях фланирует вокруг самого
здания, залавливая покупателей, ультрасовременное здание Паламента, который строят почему-то южнокорейцы, и дворец
гпрезидентской династии Лопес XIX века, одной стороной смотрящий на реку Парагвай, а другой – на улицу, застроенную
отрестварированными домами «колониальной эпохи», в которых разместились сувенирные лавки и ресторан. Рядом, в сквере –
памятник Альфреду Стрёсснеру: разбитые конечности и голова сдавлены двумя плитами, как прессом. С намёком, «чтоб не
поднялся»… Если идти обратно к Пантеону, то можно пройти мимо ряда лавок, торгующих сувенирами, в том числе кружевной
вышивкой ньяндути и всевозможными изделиями из кожи, цены на которые просто смешные.
Нас в Асунсьоне интересовало еще кое-что. А именно – русское присутствие в Парагвае. Хармут нас познакомил с Люси
(Люсей) Граматчикофф (Граматчиковой), которая хоть и забыла напрочь русский язык, занимается историей русских в Парагвае. Она
провела нас по русскому кладбищу, огороженному стеной с зубцами, напоминающими кремлёвские. Правда, могилы генерала Беляева
здесь нет, он похоронен в Чако, где и снискал славу. Еще в Асунсьоне есть небольшой памятник русским, внесшим свой вклад в
историю этой страны. Стоит он на небольшом перекрестке на площади Российской Федерации (Federacion Rusa). Сам Альфред
Стрёсснер, чъим идеалом был Адольф Гитлер, очень уважал русских парагвайцев, хотя и запрещал им выезжать в СССР, да и оттуда
никого не пускал. Суровый был диктатор… А чья школа? Наша школа! Мы не только во время войны с Боливией научили попугаев в
Чако матом ругаться, но и ненавидеть коммунизм по-чёрному.
Вместе с остатками русского офицерства в 1921 году из Севастополя отплыл на пароходе и врангелевский генерал Иван
Тимофеевич Беляев. Вскоре вместе с супругой он обосновался в Аргентине, а с 1924 года – в Парагвае. Я не горю желанием
пересказывать даже своими словами то, что было достойно написано до меня, а потому обращусь к небольшому рассказу о генерале
Беляеве его биографа Бориса Мартынова:
«Иван Тимофеевич Беляев родился в 1875 году в Санкт-Петербурге в семье потомственного военного, командующего 1-й
лейб-гвардейской артиллерийской бригадой. Старая карта парагвайской столицы Асунсьона, найденная в раннем детстве на чердаке
прадедовской усадьбы, стала для Беляева предвестницей судьбы. Мальчик зачитывался романами Майна Рида и Фенимора Купера. Поступив в кадетский корпус, Беляев продолжал грезить индейцами и далеким Парагваем. И позднее в Михайловском
артиллерийском училище, когда между страницами учебника виделись индейские луки со стрелами, и уже гвардейским офицером,
когда кутежи в шумных компаниях оставлялись ради серьезных книг и занятий по антропологии со знаменитым родственником –
академиком С.Ф. Ольденбургом, Беляев оставался верен увлечению детства. Революцию 1917 года Беляев встретил в звании генерал-майора. После большевистского переворота он оказался в рядах
Добровольческой армии Деникина. Потом – Новороссийск, эмиграция… Судьба забросила его в Константинополь, затем – в Париж. Но
Беляева влекло в Южную Америку. Была идея – создать там «Русский очаг» – центр новой «культурной эмиграции», где «все то
святое, что создавала Русь, могло бы, как в Ковчеге, сохраниться до лучших времен». Основными принципами в деле обустройства
новых колоний должны были стать аполитичность и воспитание в духе традиционных ценностей русской культуры в расчете на
будущее возрождение России.
Казалось, Аргентина должна была идеально подходить для реализации планов Беляева. Но прибыв в 1923 г. в Буэнос-Айрес,
Беляев не встретил поддержки прежде всего среди «своих». Верхи русской колонии Аргентины увидели в планах беспокойного
генерала угрозу своему безбедному существованию. Тогда взор Беляева обратился к Парагваю, где русская колония еще не успела
пустить корни. Беляев прибыл в Парагвай в марте 1924 года. Он сразу же смог устроиться в Военную школу Асунсьона преподавателем
фортификации и французского языка. Однако упомянутым планам генерала не суждено было сбыться. Уже в октябре 1924 г. по
заданию министерства обороны Парагвая Беляева направили в район Чако-Бореаль, междуречье Парагвая и Пилеканойо. Необходимо
было досконально исследовать эту малоизученную местность, нанести на карту основные географические ориентиры и закрепить
границу между Парагваем и Боливией «де факто», что помогло бы если не предотвратить, то хотя бы оттянуть войну.
Исследование территории Чако в 1925-1932 гг. стало важным вкладом Беляева и его немногочисленных русских спутников в
мировую географическую и этнографическую науку. Совершив 13 экспедиций, Беляев оставил обширное научное наследие, посвященное
географии, этнографии, климатологии и биологии этого края. Он изучил быт, культуру, языки и религии местных индейцев,
составил первые словари: испанско-мокко и испанско-чамакоко. Исследования Беляева помогли, наконец, разобраться в сложной
племенной и этнолингвистической структуре индейского населения Чако. Записки об индейцах Чако имеют особую ценность хотя бы
уже потому, что их автор не был сторонним наблюдателем, а постигал жизнь «краснокожих» изнутри. Усилия Беляева,
способствовавшие укреплению дипломатических и военных позиций Парагвая, не остались незамеченными правительством – ему был
присвоен генеральский чин.
В войне против Боливии (1932-1935 гг.) за Чакский район Беляев лично участвовал во многих сражениях, успешно планировал
боевые операции, будучи начальником Генерального Штаба Вооруженных Сил Парагвая. Война, нанесшая серьезный удар по экономике
Парагвая, не позволила Беляеву реализовать свои планы, связанные с русской эмиграцией, и в 1937 г. он, к тому времени уже
оставивший военную службу, стал во главе борьбы за права парагвайских индейцев. Но Национальный патронат по делам индейцев,
которым руководил Беляев, не получил ни денег, ни земель для организации колоний, а сам директор вскоре был смещен со своего
поста.
Но Беляев не успокоился. В апреле 1938 г. в Национальном театре Асунсьона с аншлагом прошла премьера спектакля первого в
истории Америки индейского театра об участии индейцев в «Чакской войне». Через некоторое время труппа в 40 человек под
руководством Беляева выехала на гастроли в Буэнос-Айрес, где их ждал шумный успех.
Во время Второй мировой войны Беляев, как истинный русский, поддержал СССР в борьбе с фашизмом. Выступая против тех
эмигрантов, которые видели в Германии «спасительницу России от большевизма», старый генерал в своих мемуарах называл их
«идиотами и обманщикам».
В октябре 1943 г. Беляев, наконец, получил «добро» на создание первой индейской колонии, которой было присвоено имя
Бартоломео лас Касаса. В следующем году Беляева восстановили в должности директора Национального патроната по делам индейцев
с присвоением всех прошлых заслуг и титула Генерального администратора индейских колоний.
До последнего дня жизни (22 июня 1957 г.) Беляев боролся за права индейцев: рассказывал властям об их горестном
положении, о насилиях и преступлениях белых, требовал разрешения свободы охоты и кочевья и т.д. Хоронили Ивана Беляева с
воинскими почестями как генерала, почетного гражданина Парагвая, почетного администратора индейских колоний. Иван Тимофеевич Беляев оставил в Парагвае тысячи благодарных ему людей – парагвайцев и русских, белых и индейцев, оставил
Ассоциацию и музей, ценнейшие научные труды, и самое главное, посеял на далекой южноамериканской земле семена русской
гуманистической культуры.»
Остаётся добавить, что русская дисапора насчитывает порядка полутора тысяч человек, хотя русский язык большинство уже
забыло. Она начала формироваться тогда, когда Беляев бросил клич приезжать в Парагвай. Одними из первых приехали: генерал
Эрн, инженеры Борис Маковский, Георгий Шмагайлов, Александр Пятницкий, Евгений Авраменко, Вадим Сахаров, военный врач Евгений
Тимченко, артиллеристы Игорь и Лев Оранжерёвы. В 1925 году по специальному приглашению парагвайского правительства в Асунсьон
прибыл бывший профессор петербуржской Инженерной Академии Сергей Бобровский, который сразу возглавил группу русских
«технарей», основавших «Союз Русских Техников в Парагвае». Этот союз, в свою очередь, подвигнул переехать в Парагвай
инженеров Алексея Каширского, Александра Богомольца, Бориса Воробьева, Владимира Башмакова и других, сформировавших
впоследствии Национальный Департамент Общественных Работ. Именно они спроектировали современную сеть парагвайских шоссейных
дорог. Физико-математический факультет асунсьонского университета был создан при прямом участии русских. Первым деканом
нового факультета стал Сергей Бобровский; среди профессуры числились Георгий Шмагайлов, Серей Сиспанов, Сергей Конради,
Николай Кривошеин и Николай Шарский. В 1928 г. была освящена русская православная церковь, при которой существовала
приходская школа под руководством Анны Кусковой. Существовал «Комитет русских женщин», Общество взаимопомощи, русская
библиотека. Княжна Надин Туманова основала Школу Лирического Пения, откуда вышли первые профессиональные парагвайские певцы и
певуньи. Агриппина Войтенко открыла Школу Классического Танца…Во время Чакской войны на полях сражений пали шестеро русских
офицеров, чьи имена увековечены на памятной плите в Пантеоне: Василий Серебряков, Борис Касьянов, Василий Малютин, Сергей
Салазкин, Виктор Корнилович, Николай Гольдшмидт. На войну многие прибыли из Франции и Люксембурга, а спустя пятнадцать лет в
Парагвай стали приезжать русские, увезенные в Германию в годы Второй Мировой и не желавшие попадать в сталинские лагеря. В
1948 году из Китая (из бывшей зоны КВЖД) прибыла новая партия колонистов. Таким образом, формирование русского «малого
народа» в Парагвае было завершено. И встаёт вопрос: почему русские, если и могут быть «солью земли», то только не своей?
Из Асунсьона мы направились на Восток Парагвая, и сразу почувствовали, что это буквально другая страна. Зелёные холмы,
нарядные домики под черепичными крышами, побелённые, как где-нибудь на юге Испании. Эта часть страны, в отличие от Чако,
густо заселена: не успеешь выехать из одного города, почти сразу въезжаешь в другой городок или деревеньку. Климат другой:
сухость Чако с пересечением реки Парагвай улетучивается, также, как и жара. Ощущения такие, что едешь по вполне благополучной
южноамериканской стране, а не по самой экономически отсталой. А тем не менее, как ни покажется это странным, когда-то было
как раз наоборот…
ИСТОРИЯ ПАРАГВАЯ полна трагизма. Не такого надуманного и наигранного, каким полны мыльные латиноамериканские сериалы, а
настоящего. Сначало всё начиналось банально, как у соседей: на востоке жили индейцы-гуарани, занимавшиеся земледелием и даже
знакомые с основами металлургии, на западе, в Чако, жили индейцы-гуайкуру, занимавшиеся только охотой и собирательством. А
потом пришли испанцы. В 1524 Алехо Гарсия, а в 1527 годах Себастиан Кабото, вместе с проводниками из гуарани исследовали эти
земли (Кабото поднялся вверх по течению реки Парагвай). Но только экспедиция Педро де Мендосы, прибывшего со специальным
отрядом из Буэнос –Айреса, оставила на реке постоянный гарнизон, положивший начало городу Асунсьон (1536 г.). Надо сказать,
что между испанцами и индейцами сразу установились тёплые, дружественные отношения. Внешне индейцы-гуарани, особенно их
женская половина, довольно симпатичны, с мягкими чертами лица, не носящими столь ярко выраженных монголоидных признаков, как
у андских индейцев. Гуарани бесперебойно снабжали гарнизоны женщинами, да так, что вскоре метисы стали чуть-ли не
преобладающей группой населения Парагвая. Испанцы стали разговаривать на гуарани, засорив язык иберийской прародины индейской
лексикой. В 1617 году Парагвай (до этого называемый «Гуайра»), получил широкую автономию в рамках Вице-королевства Перу и
скоро стал основным центром испанского освоения лаплатских областей, вполне конкурентноспособным по отношению к
Буэнос-Айресу. Решающую роль в истории этого периода сыграли «отцы-иезуиты», которые фактически безраздельно правили страной.
Они создали здесь свою собственную модель теократического государства, с собственной системой управления, мощной армией. По
сути, это государство носило «социалистический», скажем так, «распределительный» характер. Были созданы так называемые
«редукции», куда было согнано индейское население. В этих средневековых колхозах индейцы жили, молились, работали,
естественно, под чутким руководством иезуитов. Сначала Мадрид иезуитов всячески поощрял, но затем осознал, что «государство»
иезуитов может в любой момент стать неуправляемым. В 1767 году решено было редукции упразднить, а иезуитов из Парагвая
изгнать. Их земельные владения были конфискованы и переданы помещикам. Но вот, в 1811 году самому Мадриду показали фигу. В
1814 году к власти пришел «пожизненный правитель» Хосе Гаспар Родригес де Франсия, который, несмотря на покушения, дожил до
своей естественной смерти в 1840. Однако, тридцать лет спустя его останки были выкопаны и выброшены в реку… Франсию было за
что ненавидеть. Апологет сильного государства, он отобрал все земли у церкви, половину земель у помещиков, создал
«государственные хозяйства», монополизировал практически все отрасли и без того скудного производства. Недовольных и
непокорных нещадно уничтожал. Запрещал к себе приближатья ближе, чем на шесть шагов, выходить на улицу, если его экипаж по
ней едет, не спал две ночи подряд в одном и том же месте. В общем, параноик был этот Франсия. Правда, его преемники – Карлос
Антонио Лопес со своим сыном Франсиско Солано Лопесом – немало сделали для страны. В 1842 году была провозглашена отмена
рабства, а в 1848 году индейцы получили равные права с креолами. Парагвай был единственной страной в Южной Америке, на
практике осуществившей те идеалы, которые громко провозглашались на знаменах революционных армий или на лентах пышных гербов
новоиспеченных государств, но на деле были давно в них забыты. Строились железные дороги, появился телеграф; у Парагвая была
лушая армия на континенте. Но, увы, даже эта армия не смогла противостоять натиску сразу трёх государств – Бразилии,
Аргентины и Уругвая, которые обрушились на Парагвай в надежде оттяпать побольше землицы. Война 1865-70 гг – самая позорная в
истории этих трёх государств, и самая трагическая в истории Парагвая. Страна потеряла 80% (!) населения и значительную
часть своей территории к востоку от Параны. Теперь уж точно Парагвай был отброшен на 100 лет назад, где и пребывал до
прибытия первых немецких и русских колонистов. Дальнейшая история известна. После правления гитлеромана Альфреда Стрёсснера,
длившегося с 1954 по 1989 гг, страна постепенно выкарабкивается из того болота, в котором она находилась слишком долго…
В поездке по Восточному Парагваю мы посмотрели некоторые историко-архитектурные достопримечательности, которыми так
небогат Парагвай: церковь францисканцев XVIII века в Ягуароне, построенную индейцами и славящейся своей замечательной резьбой
и росписью потолка, базилику в Итагуа, памятник иезуитам в Сан-Игнасио, но главное – грандиозные развалины иезуитской
«редукции» в Тринидаде. Собственно, это самый главный исторический памятник в Парагвае. Он находится в нескольких километрах
от Энкарнасьона, столицы парагвайских контрабандистов. Через Парану в Аргентину перекинут мост, по которому взад-вперед снуёт
грузовой состав, ведомый допотопным паровозом. Уж мы за этим паровозом побегали!…Ещё бы: тут разные отмороженные англичане
такие деньги платят за то, чтобы сюда приехать и на работающие парагвайские паровозы посмотреть, да и то не всегда им удаётся
их «поймать», а здесь он перед нами туда-сюда шастает и денег не просит. Кстати говоря, в Асунсьоне вокзал закрыт. Раньше
«исторический поезд» на дровяной тяге возил туристов, но несколько лет тому назад он навернулся, семь человек погибли, и было
решено паровозные прогулки прекратить, асунсьонский паровоз поставить на вечный прикол, рельсы разобрать. Заодно трамваям
досталось. Нет больше в Асунсьоне трамваев…
В Энкарнасьоне ночевали в гостинице «Тироль». Громадный комплекс, пять бассейнов, номера с мебелью «под альпийскую
старину». Постояльцев – три человека, не включая нас. Насколько я понимаю, сюда народ летом зазжает. Микроклимат здесь
гораздо более влажный и прохладный, благодатный какой-то. Хозяин гостиницы – живое воплощение того, к чему может привести
запрет на дружбу с девочками: Хартмут в гостиничном баре снял со стены фотографию, на которой были запечатлены двое на
рыбалке, держащие в руках огроменную рыбу. «А это его жена», — поведал Хартмут, показывая на спутницу нашего хозяина. Но у
спутницы были такие усы…Мы конечно, промолчали, удивления не показав и даже не съязвив, по нашему обыкновению. По гостинице
еще ходило какое-то существо, при первом рассмотрении напоминавшее женщину, но манерами, походкой, голосом походившее всё же
на мужчину…Короче, странный отель. Немудрено, что постояльцев нет. Кому понравится жить в отеле, кишащем гермофродитами? Нам показали плотину Итайпу, снабжающую электричеством весь Парагвай и добрую треть Бразилии, и даже провели по «святая
святых», показав диспетчерские и строительство новых турбин. Хорошее место. Как раз фантастические боевики снимать, вроде
«Терминатора». Правда, воду к нашему приходу не удосужились пустить, поэтому по руслу водостока можно было кататься наскейт-борде. Кто увлекается, может запросто сюда приезжать и кататься (шутка). Самое смешное, что ка только мы пришли,
электричество вдруг вырубилось. Я уже давно заметил, что стоит мне только где появиться, так сразу на это место обрушивается
несчастье. Помню, пришел в редакцию одного журнала, сел за компьютер, и тут редактор прибегает: «Ребята! Прячьте
оргтехнику!». Оказывается, судебный исполнитель пришёл имущество описывать. Только журнал собрался мою статью напечатать, его
закрыли. Только другой новоиспеченный журнал решил эту статью опубликовать – его закрыли ещё до его открытия. И на Итайпу
такая же ерунда вышла. Итайпу – предмет величайшей национальной гордости парагвайцев, а тут – на тебе: при показе
демонстрационного видеофильма вырубается электричество! Они, конечно, дико извинялись, говорили, что у них такое не каждый
день случается, но я то знаю прекрасно, в чём истинная причина…
От Итайпу до Игуасу – рукой подать. Но водопад Игуасу – это уже Бразилия, или Аргентина в худшем случае. Почему в худшем?
Потому что у аргентинцев пограничный контроль строже. Здесь же нас Хартмут предупредил, что теоретически виза в Бразилию
нужна, при этом нужно было просить двойную парагвайскую визу, но на практике на погранпереходах всё всем до лампочки. Из
парагвайского города Сьюдад-дель-Эсте в бразильский Фос-ду-Игуасу нужно добираться через пограничный мост над Параной. За
пару километров к машине уже начинают подбегать бойкие менялы, предлагающие обменять парагвайские гуарани (1
USD=6200 гуарани, при этом не советую брать с собою в Парагвай купюры достоинством более пятидесяти долларов, иначе даже в банках не
смогут найти наличности, а уж сдачи «зелёными» со ста долларов – и подавно) на бразильские реалы (1USD = 2,90
Real).
Сьюдад-дель-Эсте – город «никакой», а при приближении границы из машины вообще лучше не выходить. Личности тёмные кругом
снуют, грязь, закопченые бесформенные дома; одним словом, неуютно. Между автомобилями снуют мотоциклисты – «мототакси»,
специально для пересечения границы. Плати один доллар и езжай в Бразилию. Поездишь по стране месяц-полтора, потом тем же
путём вернёшся. Следует, впрочем, иметь ввиду, что с бразильской стороны поток машин больше, а потому в пробке можно дольше
просидеть. На досмотр и проверку всех «туристов» у пограничников с обеих сторон физически не хватает ни времени, ни сил,
поэтому «тормозят» только пешеходов, которым и приходится толпиться у будок визового контроля. Тех, кто в машинах, проверяют
по одному из миллиона.
В Фос-ду-Игуасу мы поселились в гостинице «Carima”, а вечер провели на шоу «Rafain». Такая сборная солянка со всех
стран: тут и танго, тут и самба, тут и индейцы с Анд, даже «мексиканцы». Концепция представления — «Да здравствует Латинская
Америка!». Только национальных гимнов не хватало. В общем и целом, хоть и не дискотека “Help”, но недурно. Однако, все эти шоу для туристов ничто по сравнению с той феерией, которую устраивает природа. Водопад Игуасу ни с чем не
сравним. Такие, как он, достались по-одному каждому континенту. Кажется, что Бог словно распределил с самого начала
красивейшие водопады: Африке дал Викторию, Северной Америке – Ниагару, Южной – Игуасу. И это правильно, что мы приехали сюда
не в начале, а в самом конце нашего путешествия по Южной Америке. А потому она останется в памяти стаей птиц, кружащейся над
облаком брызг и пара перед ревущим низвергающимся потоком, и ровным нимбом радуги, нависающей над водопадом от края и до
края…

НИКОЛАЙ БАЛАНДИНСКИЙ
Июль 2003, Geografia.ru