…и плыли редкие облака, и томилась Иткла от полуденного зноя, и буйно лиловел Иван-чай, и дрожали стрекозы на зонтиках
пижмы, и то, что оставалось от брошенных деревень, смотрело на них и в небо чёрными досками запустения….

К 8 утра были на автостанции. Ожидание автобуса на Вологду. Бабы присматривают за детьми, мужики пьют пиво. Один был
особенно хорош: не бритый, в не свежей розовой рубашке, но с коротким и широким галстуком и шелковых спортивных штанах с
грязным задом, жадно сосал пиво, отрешенно поглядывая вокруг. Сама дорога ничем не запомнилась: вологодские пейзажи не
балуют разнообразием. По прибытии в Вологду выяснил на автостанции, что автобус на Липин Бор отходит через 10 минут, сразу
взял билеты, мы сели в автобус и поехали. В салоне сидело человека четыре. Водитель автобуса (рейсового !) заехал по пути на
какой-то склад, втащил в автобус мешок сахара, расположил его посередине салона и мы продолжили путь. Этот незначительный
эпизод поразил Митьку, но нужно долго не жить в России, чтобы обращать на это внимание.
До Ферапонтовского поворота доехали без приключений часа за два, сошли с автобуса и двинулись к гостинице,
расположенной в 1,5 км от трассы напротив знаменитого монастыря, занесенного в списки ЮНЕСКО, как «Памятник мирового
значения». Без проблем поселились в гостинице в стандартном 3-х местном (270 руб.) номере с раковиной (удобства, как
всегда, в конце коридора), распаковали рюкзаки и я расслабился.
Я давно знаю и люблю эти места. Впервые я попал в Ферапонтово в 1975 году, после защиты диплома, в самый «разгар»
советской власти. Тогда это было обычное захолустье с единственной раздолбанной грунтовой дорогой из райцентра Кириллова. И
только не многие понимали, какое сокровище спрятано за стенами собора Рождества Богородицы. У меня до сих пор не
укладывается в голове: каким чудом, каким провидением полностью сохранилась фресковая стеновая роспись Дионисия с сыновьями
? В самом начале XYI века – Шекспир писал свои трагедии, творили Леонардо да Винчи, Джакомо Беллини, Гольбейн Старший и
Лукас Кранах — а Дионисий сидел на берегу Бородавского озера, мешал краски и создавал шедевр, не уступающий по звучанию
творениям своих западноевропейских современников.

Годы лихолетья обошли стороной Ферапонтов монастырь: там не мародерствовала и не глумилась над историей и культурой своего
народа неграмотная бесовщина, захватившая власть. Там не было организовано рабоче-крестьянской шпаной какое-нибудь
зернохранилище или приемный пункт скотозаготовок, как в Кирилло-Белозерском монастыре, очередные механические мастерские по
ремонту тракторов, как в Оптиной Пустыне. Там не обустраивали колонии и тюрьмы, как в островном Кирилло-Новоозерском или
Суздольских обителях, там не расстреливали фрески святых и Спасителя из винтовок и не ставили пятиконечные звезды вместо
крестов, как на Соловках. Там все оставалось в том виде, как было задумано и воплощено Дионисием.
Краски Дионисия… О них написаны статьи, защищены диссертации, сложены легенды. Но это чудо, эту предельную
гармонию цвета и рисунка нужно видеть самому. Цветовая палитра фресковых росписей Дионисия потрясает: лазурь, охра,
уникальные тона розового, голубого, травянисто-зеленого, красного и фиолетового… Такого нет больше нигде.
С легкой руки Н.М. Чернышева, впервые посетившего эти места в 20-х годах прошлого века, утвердилась легенда о
местном происхождении красок Дионисия, т.е. все цвета и оттенки гениальной росписи были получены им, якобы из местной
приозерной гальки, растертой в порошок и смешанной с каким-либо клеем. Конечно, современными спектральными и другими
аналитическими методами легко доказать, что и зеленые, и синие пигменты, а так же охра были отнюдь не местные, а привозные.
И красно-коричневые пигменты состоят целиком из приготовленного материала, которого нет среди гальки близких цветов.
Секрет Дионисия состоит, скорее всего, в его виртуозной технике непревзойденного колориста. Разнообразие оттенков
желтого, розового и голубого могло быть получено художником за счет смесей и лессировки белилами подкладочного слоя,
использования цветных подкладок и лаков. Кроме того, художественный гений Дионисия наверняка учитывал особенности восприятия
живописи верхнего и нижнего круга росписи, освещенных участков или затененных, находящихся в углублении стен, и,
соответственно, менялась техника письма.

Другими словами, уникальная, не имеющая аналогов в мировой живописи роспись стен храма Рождества Богородицы в
Ферапонтово 500 лет назад создавалась профессионалами, уровень мастерства которых ничем не уступал великим европейским
художникам. А в легенду всегда проще верить и считать древнерусское искусство в очередной раз самобытно-местечковым явлением
с перетиранием местных камушков.
Нам предстояло прожить в Ферапонтово два дня, но «памятные места мирового значения» Митька будет осматривать
самостоятельно. У меня были совсем другие планы для него.
Для начала мне нужно было навестить могилу Павла, погибшего в 15 км отсюда при весьма странных обстоятельствах, от
выстрела из охотничьего ружья в упор местным жителем. В свое время он купил дом в брошенной деревне (как сейчас помню, за
стоимость утюга), в которой и жил последние годы с апреля по ноябрь. В конце октября уже перед самым отъездом в Москву,
полетел гусь и к нему пришел местный житель поохотиться. Что там у них произошло ночью, неизвестно никому, только
закончилась эта охота трагедией. Завещал он себя похоронить на кладбище в Ферапонтово, хотя родился в Челябинской области, а
учился и жил в Москве. Прикипела душа к этим местам: его можно понять.

Я всегда считал его знаковой фигурой своего времени, хотя очень многое в нем оставалось для меня закрытым. Мы много лет
проработали вместе и отдыхали всегда вместе, забираясь в удивительные места русской глубинки: Лальск, Солигалич, Гороховец,
Ладога, Яренск, Каргополь, вологодские, псковские, костромские и калужские деревни. Его адаптации к окружающей
действительности вызывали чувство удивления и восхищения. Он мог сварить суп на болотной воде, 10 сыроежек и завалявшегося в
рюкзаке соленого огурца или приготовить филейчики вальдшнепов в русской печи и подать их на стол под спирт с клюквенным
соком. Его жульены из майских сморчков и строчков всегда были восхитительны, а выловленные в 6 утра щурята из речки уже
через пару часов поедались на завтрак в виде рыбного пирога, вынутого из русской печи. Зацветающая в конце мая сирень могла
явиться поводом для поездки на пару дней на Чудское озеро и созерцания полетов королевского вальдшнепа, а день рождения
одного из нас спровоцировать заброску в Ригу ночным поездом, с праздничным обедом в местном ресторане, прогулкой по
побережью Юрмалы и возвращением домой в этот же день. Это он «подарил» мне Ферапонтово и церковь Покрова-на-Лузе, во многом
предопределившими мои пристрастия и ориентиры.
Свободным в те годы мог быть только человек с врожденным даром авторства, сочинительства своего собственного, ни на что не
похожего жизненного пространства. И Пашка обладал этим в полной мере. Всё, что его окружало: советская власть, работа,
друзья, дети, женщины – как бы находилось за пределами его заповедной зоны, со-существовало с его авторским правом
конструировать жизнь на свой особый лад и манер.

Любая власть, которая от мира сего, вынуждает человека либо приспосабливаться к ней, либо сопротивляться и бунтовать. Но
ведь это уже подразумевает, что человек относится к ней серьёзно, считаясь с её установками, догмами, идолами и демонами. В
этом смысле не важно, кто диктует правила игры: маразмирующие старцы из Политбюро ЦК КПСС или одуревшие от валюты
государственные чиновники, с «вечно скошенными от постоянного вранья глазами». Павел прожил свою жизнь, виртуозно игнорируя
все посягательства сменяющих друг друга режимов, как бы не принимая их всерьёз и признавая только свои частные интересы и
«вечные ценности». Страна могла строить социализм, потом, развернувшись на 180°, капитализм, бороться с религией, потом
лобызаться с иерархами церкви, выпускать один сорт пива, потом 50 сортов, создавать дефицит колбасы и туалетной бумаги,
потом заваливать прилавки мясными деликатесами, спаивать народ и бороться с пьянством, вырубая виноградники, насаждать идеи
социальной справедливости, потом, с равным успехом, дискредитировать их – при этом постоянно врать, изворачиваться и
воровать.
И ко всему этому относиться всерьёз ?
Когда уходит близкий человек, он всегда уносит с собой часть общего пространства, которую вы заполняли вместе и без него
это пространство отмирает и становится ничьим и не нужным оставшимся в живых. Это и называется невосполнимостью утраты. И
только тогда к тебе приходит другое видение, и ты получаешь возможность прикоснуться к великой мудрости Екклезиаста: «…время
разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять;
время сберегать, и время бросать…»

Пошла вторая половина дня и мы выползли из гостиницы. В магазине напротив затоварились печенью трески в банках, пивом,
взяли чекушку (водку на этом пути мы пили первый и последний раз) и побрели мимо монастыря на кладбище. Проходя вдоль озера,
решили искупаться и расположились у мостков с табличкой: «Не купаться. Питьевая вода»». Я не знаю зачем и для кого пишутся
по всей России подобные запретительные таблички, но законы жанра театра абсурда таковы, что купаться нельзя, а полоскать
белье местным жителям можно. И тут же, с мостков, набирать ведрами питьевую воду. Поэтому, не обращая внимания на подобные
тексты мы разоблачились и долго плескались в изумительной, мягкой и теплой воде с непередаваемым наслаждением. Потом курили,
говорили, пили пиво и опять купались. Но солнце уже начинало проседать над горизонтом и пора было продолжить путь. В 200 м
от монастыря, на пригорке на могилке Павла стоял 2-х метровый деревянный крест, обнесенный оградой. Июльская трава буйно
разрослась, но я не стал ничего трогать: приедет жена, сделает, как посчитает нужным. На соседней могиле был столик со
скамейкой, там мы расположились, помянули Пашку и пошли обратно. По дороге опять долго купались при заходящем солнце и уже в
сумерках вернулись в гостиницу и завалились спать.

Ночью проснулся от какого-то шума за стеной и обнаружил, что Митькина кровать пуста. Одел штаны и вышел в коридор
гостиницы. Из туалетной комнаты доносились звуки льющейся воды и позвякивание чего-то металлического. Приоткрыл дверь и
увидел Митьку в трусах и с ведром в руке.
— И что сие означает, прекрасное дитя ? — спросил озадаченный.
— Ты представляешь, — скороговоркой стал он объяснять мне, — воды в бачках нет и все унитазы заполнены говном. Пришлось
найти ведро в подсобке и смывать за собой это дело.
— Так где же ты воду взял, если ее нет ?
— А в кране над раковиной она почему-то есть…

Какой воспитанный мальчик, за собой привык убирать…
Когда мы наконец улеглись досыпать, я долго лежал без сна и думал: «Ну, что за страна такая ? Унитазы, заполненные говном и
фрески Дионисия через дорогу ! Неужели это наша вечная национальная традиция: жизнь тела — ничто, жизнь духа — все ! Как
объяснить Митьке, что Россия Пушкина и Достоевского, Врубеля и Рахманинова, Рублева и Дионисия — всего лишь параллельный
мир грязи, хамства, произвола властей и унижения человеческого достоинства, где человек обитает веками и большевики здесь
были совсем не оригинальны. Эти миры не пересекаются, потому что параллельны. Нужна геометрия Лобачевского, геометрия
Космоса, где они пересекутся. А здесь будет эта беготня с ведром из подсобки рядом с памятником ЮНЕСКО мирового значения. Но
ты должен это пройти, Митя. Но не как бытовое неудобство, Боже упаси, а как идейное основание окружающей тебя
действительности. Иначе ЗДЕСЬ ничего не поймешь, а будешь сидеть болваном перед ТВ, где прокладки с крылышками и жвачка с
зубной пастой нагло вторгается в твою жизнь только для того, чтобы какие- то дяди сидели в джакузи с блядьми и намазывали
черную икру на ломти копченой осетрины. На что еще хватит фантазии ?
Нет, бегай с ведром Митюша, бегай. Завтра ты пойдешь смотреть фрески Дионисия. Я с тобой не пойду. Сам походишь. Без
кукловода. Тут не должно быть инструктора. Как в любви: если с инструктором, то это ведь sex, а не любовь — куда надавить,
как ногу задрать… Коли залез — выпутывайся сам, как Дафний с Хлоей. Если фрикции — инстинкт, то искусство — искус. Как
замечательно писала Марина Цветаева: «Искусство – искус, может быть самый последний, самый тонкий, самый неодолимый соблазн
Земли; Третье Царство со своими законами, из которого мы так редко спасаемся в высшее (и как часто – в низшее)… Между небом
духа и адом рода, искусство – чистилище, из которого никто не хочет в рай…».
Вот и искушайся. Проймет, значит не все потеряно. А вот потом, в накладку, я поведу тебя туда, где мало кто бывает. Куда не
водят экскурсий и о чем уже давно не говорят и не пишут. Я покажу тебе брошенные русские деревни, без дорог, без
электричества, без людей — розовые от цветущего Иван-Чая и в захлебе голубого жаркого неба.

Пора цветенья Иван-Чая,
Июльских полдней разворот,
Вдоль кромки клюквенных болот,
А дальше в лес, не замечая,
Что вологодский север врет,
Любви беспечно потакая,
У Ферапонтовых ворот,
Лиловой дымкой Иван-Чая…

Ты должен сам увидеть жизнь Империи во всей красе: бесконечные пространства никому не нужной земли, клеверные поля по
колено, чистейшие реки и лесные озера с коричневой водой и кромкой клюквенных болот. Это у вас там, на земле обетованной,
поливают каждое посаженное дерево, а подлесок, как класс, отсутствует вовсе. А у нас….»

Наутро проснулись до восхода солнца. Вчера еще я обещал Митьке «мастер-класс» по фотографии. Но технике фотографии,
композиции, всем этим линейным и световым перспективам и цветопередаче нужно учить, не снимая себя на фоне черт знает чего,
а на эмоциональном стрессе. А храмы Ферапонтова в первых лучах восходящего солнца, это именно то, что нужно. Поэтому мы
быстро оделись, вышли на пустынную улицу, обошли монастырь вокруг, расположились на поле с восточной стороны и, как только
солнце ударило из-за леса — начали работать и сделали пару удачных кадров. Митька вообще оказался очень восприимчив к
учениям и я с удовольствием брал на себя менторские функции в тех областях, которые ему были интересны.
Но впереди был целый день и я решил повести Митьку в Пашкину брошенную деревню. Жара стояла за 30° по Цельсию, путь был не
близкий, но раскореженную российскую действительность ему нужно было показать.
Вышли из гостиницы и побрели к трассе. По дороге зашли в магазин купить кефир и Митька в очередной раз выпучил
глаза, когда продавщица на его вопрос есть ли кефир, невозмутимо ответила: «Кефира нет, но есть майонез…».

На трассе быстро поймали ГАЗик и за 20 руб. доехали до Устья, откуда уже нужно было идти 5 км по обозначенной поселочной
дороге в сторону. Безоблачное небо давило жаром, дорога вилась по полям и холмам, но мы быстро дошли до первой деревни, в
которой было электричество и постоянно жила одна семья, да два одиноких мужика. Один из них был дома, напоил нас на крыльце
колодезной водой и мы пошли дальше. Через пару км стояла вторая деревня полностью заброшенная. Отдохнули в тени старой
березы и продолжили путь. Еще через пару км вышли к Иткле – очаровательной прозрачной речушке, глубиной по колено и заросшей
водными растениями. Тут же посбрасывали с себя всю одежду и в голом виде уселись по шею в воде покурить: лучшая защита от
комаров и особенно слепней. Подойдя к Пашкиному дому, отправил Митьку погулять, а сам присел на бревне, курил и вспоминал.
Удивительно, как с возрастом начинаешь понимать и чувствовать необратимость текущего времени. Столько было прожито здесь и в
окрестностях деревни: в ближнем озере ставили верши с хлебными корками на карасей, а потом Пашка сушил их в русской печи,
изготовляя «сущик» для зимней ухи. На дальнем озере, на плоту ловили на спиннинг окуней, а потом разводили костер на
клюквенном болоте и, вскипятив воду в консервной банке, пили чай с прошлогодней клюквой. Вот там, на холме собирали лесную
малину, а в соседнем лесу за сбором морошки нас застала медведица с медвежатами и так рявкнула, что ноги вынесли нас на
дорогу, опередив мысль и страх. Вот в этой избе на повети ели селянку из маслят, заправив ее молоком, а потом, расстелив
простыни на полу избы, пережидали дневное пекло, чтобы к вечеру пойти с собаками на вечернюю прогулку, а потом на тягу
лесных куликов.

А на той опушке Пашка сидел с ружьем, поглаживая собаку, вслушиваясь в тишину закатного леса и ожидая крика
вальдшнепа, ищущего свою любовь. Вот здесь готовили зайца в красном вине, а на том обрывистом берегу употребляли какой-то
ликер голубого цвета с пушками на коленях, высматривая куда сядут утки. Господи, сколько же было прожито за эти годы ? Но
ушел человек и что-то главное унес с собой и ничего тебе здесь уже не нужно, потому что тебе одному это никогда не
принадлежало. И нечего тебе здесь больше делать. Ибо это Протагор, ученик Демокрита, сказал замечательно: «Человек есть мера
всем вещам: существованию существующих и не существанию не существующих…». Кстати, С.Г. Шеховцов обратил внимание, что в
«диалоге Платона, Протагор объясняет Сократу и другим участникам беседы, известным софистам, почему «каждую кухарку» нужно
учить «политике техне», государственной мудрости,. в этом он, по нашей нынешней шкале оценок, на 23 столетия опередил В.И.
Ленина, что вероятнее всего не корректно — Ленин, как гимназист-медалист, вполне мог считать эти идеи хорошо известными из
классической (гимназической) филологии».
Но пора было возвращаться. Искупавшись перед обратной дорогой в Иткле, дошли по жаре 5 км до трассы и уселись на автобусной
остановке в ожидании попуток. В Вологодской области с эти делом всегда была какая-то непонятка: не любят местные водилы
голосующих на дороге. Вот и на этот раз мы просидели больше часа,, прежде чем груженный МАЗ подобрал нас и не довез до
ферапонтовского поворота. При этом, почему-то отказался взять деньги. Такое тоже, редко, но бывает.
Остаток дня провели в купаниях-гуляниях вокруг Бородавского озера. Митька посетил-таки, «музей фресок Дионисия», а я сидел
на веранде гостиницы, потягивал пивко и получал удовольствие, наблюдая окрестную жизнь и нравы ее обитателей. Каждому свое:
меняю пиво на музеи…

Наутро следующего дня искупались в озере и стали собираться. Договорившись с местным мужиком на «Москвиче» добросить нас за
100 руб. до Кирилловской гостиницы, где у меня был забронирован номер, мы уже через час входили в холл местного отеля. Все
время нашего пребывания на вологодской земле, солнце давило жарой с безоблачного неба за 30ºС, поэтому жить в стороне
от воды не очень хотелось и позвонив из гостиницы на турбазу «Сиверская» и выяснив, что там тоже есть свободные номера, мы
решили ночевать на берегу Сиверского озера. Пешком дотопали до турбазы и благополучно заселились. Пока Митька пыхтел,
заполняя очередные «карты пребывания гостя» в 2-х экземплярах (!) я томился в кресле пока ко мне не подошел охранник в
черной гестаповской форме.
— Копченая рыба нужна? — тихо спросил он.
— Какая рыба ? — опешил я.
— Местная. Мы ее кубенским омулем называем.
Я смутно помнил, что в местных озерах водится деликатесная рыбка из рода сигов, поэтому, не раздумывая согласился. Впрочем,
какая бы рыба не была, охранник в любом случае не ошибался, потому что омуль тоже относится к роду сигов (сюда же — пелядь,
ряпушка, муксун), так что я ничего не терял. Узнав номер наших апартаментов, он пообещал через час принести 5 рыбин за 100
руб. Распаковав вещи и переодевшись, пошли купаться. Вернувшись в номер, застали охранника с кульком газетной бумаги, в
которую была завернута рыба. Развернув сверток и вдохнув запах свежекопченой рыбки, сразу послал Митьку за пивом в
гостиничный буфет и мы устроили себе такой «ланч», что скулы сводило от вкусовых ощущений: рыба была обалденной. Требовался
новый заказ, но найдя охранника, выяснил, что этой рыбы больше нет, но есть килограммовый лещ горячего копчения за 50 руб.
Лещ так лещ и мы пошли к будке, стоящей на въезде на территорию турбазы, где уже другой охранник в черной форме (чего они
там все охраняют ?) вытащил из тумбочки леща и я торжественно понес его в номер. Пришлось снова бежать в буфет за пивом и
заканчивать роскошную трапезу с осоловевшими глазами от обжорства и удовольствия. Двигаться я уже не мог. Судя по Митьке, он
не далеко от меня ушел, поэтому устроили себе сиесту с последующим купанием в озере.

К вечеру стали собираться в Горицы. Здешний монастырь, основанный Евфросиньей Старицкой на берегу Шексны в удивительно
красивом месте, вобрал в себя, как пишут в умных книжках, «весь трагизм и лицемерие эпохи Ивана Грозного, Бориса Годунова и
смутного времени». Фактически, кровавый террор Ивана IY начался с расправы царя над всей семьей князей Старицких и его тетки
Евфросиньи, основательницы этой северной женской обители, как место уединения и покоя. Осенью 1569 года опричники царя
напали на женский монастырь, что всегда считалось величайшим грехом. Писатель Вл. Железняк так описывал это событие: «Взяв в
Горицком монастыре Евфросинью и ее келейницу и сенных девушек, опричники, не дожидаясь утра, погнали плачущих и полураздетых
пленниц к реке Шексне. Здесь началась дикая расправа. Двенадцать женщин постреляли из пищалей и порубили саблями. Тела их,
искрошенные на куски, отдали на съедение собакам. Саму княгиню Евфросинью засунули в мешок с камнями и бросили в воду…».
Поразительно, но практически в это же самое время Иван истово каялся в грехах кирилловским старцам в своем послании: «Сам
бо всегда в пиянстве, в блуде, в прелюбодействе, в скверне, во убийстве, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком
злодействе…».

Покаяние и злодейство покатилось по Руси. Через 3 года царь женился в 4-й раз (на этот раз вымолил разрешение Собора
Святителей) на 18-летней Анне Колтовской, а еще через год взял в жены Марию Долгорукую, которую казнил на второй день после
брака, узнав, что его невеста потеряла девство до супружества. Правда и Анна не долго продержалась близ безумного государя и
была вскоре сослана все в тот же Горицкий монастырь. В эту обитель была сослана и Мария Нагая, восьмая по счету жена
Грозного и мать царевича Дмитрия, погибшего (убитого ?) в Угличе 15 мая 1591 года, уже после смерти Ивана IY. Здесь уже
Борис Годунов обратил трагедию матери в фарс и царицу Марию за то, что она «недоглядела за сыном» отправили в ту же Горицкую
обитель. Там она в память о сыне возвела придел при Воскресенском соборе.
Но и это еще не все. Лжедмитрий, захватив Москву и умертвив семью Годуновых, оставил себе для плотских утех дочь Бориса
Годунова — красавицу Ксению, которую, натешившись, отправил… в Горицы.
А уже в XYIII веке, с 1739 по 1741 годы узницей монастыря была княгиня Екатерина Долгорукая, обрученная с 14-летним
мальчиком-императором Петром II. После его внезапной смерти от оспы, Долгорукую арестовали, постригли в монахини и заточили
в Горицкий монастырь. Лишь императрица Елизавета освободила ее из заточения и вернула ей почести и богатство.
Уже в наше время, история сделала очередной виток и через 350 лет, на монастырь нагрянул уже отряд опричников-большевиков и
по схожему сценарию, захватив монастырь, одних монашек утопили на старой барже в верховьях Волги, а других репрессировали.
И думается мне, как жаль, что жены нынешних олигархов российских плохо знают историю своей страны и отвлекаются,
преимущественно, на латинские начертания – L’Oreal, Gevanshi, Gucci, да на фитнесы, массажи, лифтинги, пирсинги, золотые
унитазы и южные моря с омарами. А Горицкая женская обитель стоит под плоским северным небом, как бы другой планеты…
И грезится мне, как однажды что-то произойдет и женушка мультимиллионера подойдет к мужу, погладит его по небритой щечке и
проворкует: «Дорогой, ты покупаешь футбольные команды за сотни миллионов долларов, чтобы 20 мужиков в трусах бегали по полю,
пиная мячик то в одну, то в другую сторону. Давай пожертвуем немного денег на восстановление, например, Троицкого собора в
Горицком монастыре. Его возвели над могилами Евфросиньи и ее родственницы Александры, убиенных царем-злодеем. По
политическим, между прочим, соображениям. А монашки за нас и наших детей молиться будут… Ну, что тебе стоит ?» А вдруг ?

Выйдя из ворот турбазы на дорогу, стали стопить все, что движется в сторону Гориц. Но «вологодский синдром» продолжал
работать и мы около часа провели на обочине дороги, пока старенький «Москич» не домчал нас за 15 минут до стен монастыря.
Погуляли по территории, напились водицы из трубы, идущей прямо из стены, вышли к Шексне и долго любовались действительно
чудесным пейзажем (если не зацикливаться на исторических моментах).
Блуждая в окрестностях монастыря с фотоаппаратом, я неожиданно разговорился с человеком, глубоко верующим и наделенным той
силой внутреннего душевного покоя, которую дает только истинная вера. Его тихая, размеренная речь, убежденность в правде
Божьего промысла и пути человека к самому себе только через Создателя, производили очень сильное впечатление. Я, к стыду
своему, отчего-то «завелся», вступил с ним в какой-то бессмысленный диспут, но вовремя остановился, уразумев, что его правда
лежит в иной системе координат и тягаться с ним своими представлениями, по меньшей мере, не пристало. В конце разговора он
неожиданно спросил: «А на гору Маура вы уже ходили ?» — и узнав, что нет, подробно объяснил нам, как туда пройти.
До захода солнца оставалось совсем немного времени, но мы прикинули, что успеем до темноты посетить это святое место. Ведь
именно здесь, на этой горе явилось по преданию преподобному Кириллу святое видение и он узрел место, назначенное ему
Богоматерью для будущей обители. На горе, поросшей вековыми елями, стоит свежесрубленная часовня, а рядом с ней лежит
огромный плоский валун со следом человеческой ступни. По народному преданию это след ноги самого Кирилла и тот, кто ступит
босиком на этот камень будет избавлен от костно-мышечных заболеваний. Сняв кроссовки и носки, мы взгромоздились на этот
валун с ортопедической целью. Будущее покажет, насколько верно поверье…
Пока мы переминались босиком на камне, солнце успело свалиться за горизонт и пора было одеваться и выбираться на дорогу.
Минут через 20, в наступающей темноте мы вышли на дорогу и побрели в сторону Кириллова. Поймать попутку надежд не
оставалось, но часа за два можно было дойти и пешком. Неожиданно за спиной послышался шум двигателя и показался… тот же
самый «Москвич», что привез нас сюда. ! Чудеса.
Высадившись у ворот турбазы уже в темноте, взяли в буфете пиво и уселись на лавке у входа в гостиницу, беседуя и наблюдая
местную «тусовку» отдыхающих, кошек и собак. Так завершился долгий день.

Наутро Митька сорвался фотографировать Кирилло-Белозерский монастырь в лучах восходящего солнца (и сделал, на мой взгляд,
свой лучший снимок за всю поездку), а я поленился вставать в такую рань и продолжил уминать подушку до его прихода.
Это был наш последний день пребывания на вологодской земле. Вечером уже нужно было выбираться в Вологду и садиться на
московский поезд. Но впереди был целый световой день, поэтому позавтракав в турбазовской столовой «русским» завтраком
(рисовая каша, яйцо в крутую, бутерброд с сыром и чай — здесь, как в «европах» завтрак входил в стоимость номера, 450
руб/сутки), мы отправились в славный город Кириллов.
Что-то странное происходило в городе. Во-первых, выйдя за территорию турбазы, я с удивлением уставился на поливальную
машину, орошавшую кирилловский асфальт (!). «Чертовщина какая-то» — подумалось мне. Но, подойдя к монастырю, увидели вдоль
могучих стен по периметру разрозненные группы… солдат и ментов. И в довершение картины из жизни провинциального городка,
Митька узрел в кустах близ монастыря… БМП ! У меня екнуло: «Неужели, опять путч ?». Я уже имел печальный опыт нарваться на
путч 1991 года, сидя на берегу Чудского озера и нервно гадая, чем закончится дрожание рук Янаева и болезнь Горбачева, а
теперь то что ?.

Но оказалось все гораздо прозаичнее: в городе Кириллове ждали вертолет с нашим премьер-министром Михаилом Касьяновым.
Поэтому мыли улицы, на боевом дежурстве стояли боевые машины пехоты, а солдаты покуривали у монастырских стен в ожидании
премьера, который вроде бы находился в отпуске и решил посетить великую северную твердыню.
Но Касьянов, это не Путин и жизнь в городе все-таки продолжалась: дороги не перекрыли, в монастырь пока пускали, прилежащие
кафе работали и народ пил холодное пиво. Но билеты на Вологду нужно было покупать в любом случае, поэтому я отправил Митьку
на осмотр монастыря-крепости, а сам пошел на автостанцию за билетами.
Встретились мы через час в кафе-стекляшке у входа в монастырь, в котором кроме пива были еще и дорогие раки, причем
объявление о наличии раков было написано от руки и пришпилено где-то сбоку. Очередной гешефт местных бизнесменов на приезжих
туристах. Пока мы вкушали раков с пивом, в кафе вошел милицейский офицерский чин, подошел к продавщице и безапелляционно
заявил: «Чтобы через час кафе было закрыто. Удалите посетителей и закрывайтесь до вечера».
Честно говоря, это было ожидаемо, как снег зимой и поэтому никакого впечатления на меня не произвело. Но Митька…
— Как закрывают ? — он был явно удивлен. — Вот так, запросто, взяли и закрыли ? Это же частное заведение. Они потерпят
убытки. И никакой компенсации не будет ? — он смотрел на меня, пытаясь осмыслить происходящее.
Бедный Митька…

Это для нас, постоянно живущих в стране, феодальное право владетельных сеньоров никто не отменял и никакие сменяющие себя
общественно-экономические формации не в силах изменить, как сейчас стало модно говорить, менталитет народа, с молоком матери
впитавшего, что ОН и ВЛАСТЬ — вещи не совместные. Это ведь гений Пушкина мог всего в двух словах выразить суть отношения
русского человека ко всему, что бы ни происходило вокруг: «Народ безмолвствует». Это ведь гений Бродского оставил народу
только одну альтернативу выбора: «Но ворюги мне милей, чем кровопийцы…». Это ведь гений Ключевского смог разглядеть главную
особенность в истории страны, начавшуюся с эпохи Петровских преобразований, обозначенную им, как понятие «внутренней
колонизации народа», когда власть предержащие и интеллектуальная элита общества стала не только есть, пить и одеваться по
другому, но и говорить на другом языке…
Ведь даже знаковые «Философические письма» Петра Чаадаева о судьбе России написаны в оригинале по-французски…
Только не надо жалеть народ: по холопу барин…
Ничего ему я объяснять не стал. Он живет в другой стране и приспосабливаться ко всему окружающему нас ему не нужно, а
чесать языком о «путях России» и без меня желающих достаточно…
Обратный путь домой прошел спокойно и без неожиданностей. Сели в автобус, сошли на автовокзале в Вологде, отужинали в
ресторане и сели в поезд. Рано утром прибыли в Москву. Встающее солнце золотило заплеванный асфальт площади Трёх вокзалов и
обещало опять жаркий день, холодный душ, цивильный завтрак с натуральным кофе и… близкое расставание.
Надолго ли ?