Кижи-Хем. Часть 2

  Глава четвёртая. День второй. Отплытие. Хариус пошел. Автор катапультируется с катамарана. Осмотр кань она. Первые уха и “Хе”.

  Саянская погода начала вновь проявлять свой строптивый характер. Если вечер блистал великолепием звёзд, то ночь уже сопливилась противным дождём.
  Этот же дождь разбудил нас и утром. По небу шастают взлохмаченные серые тучи и щедро поливают взьерошеную землю влагой.
  Выползаем на свет божий из спальников помятыми, но выспавшимися. Снаружи весьма свежеповато.
  В Туве природа щедрая. Дождь так в палец толщиной, снег так в три метра высотой… И так во всём...
  В такую погоду не хочется не только начинать сплав, или идти дежурить к костру, но и просто вылезать наружу.
  Однако к полудню появились первые разрывы в облаках. Сами облака постепенно высветились. Стало проглядывать жаркое солнце.
  За завтраком Ряша практически ничего не ест.
  — Что не ешь? Боишься, что снова прихватит?
  — Честно говоря, да!
  — Ничего, ощущение здоровья всегда приходит через болезни,— выдал очередной афоризм Завхоз.
  После еды упрямый Ряша, несмотря на дождь и недомогание, отправился на рыбалку и сумел поймать ещё одного великолепного красавца — хариуса. Вернее даже — хайрюзиху. Когда её вспороли, то мы нашли приличную порцию золотисто-жёлтой икры, а в желудке остатки нашего супа-каши. Очевидно, вчерашнее блюдо оказалось рыбам более по вкусу, чем нам.
  Сегодня разыграли очерёдность дежурств: Первыми будут дежурить Боря с Шурой, вторыми — я и Завхоз, третьими — Вова и Лида, и, наконец, Ряша и Женька. Последний бурно отказывался от дежурства на пару с Ряшей, но поскольку больше никаких пар не было, ему пришлось смириться со своей нелёгкой участью.
  Первый катамаран с челябинцами отправился в путь в 13 часов 30 минут по местному времени. Мы отплыли в 14 часов — почти через полчаса после них. За это время мы успели ещё раз сбегать к источнику и принять радоновые ванны.
  Погода — облачность с разрывами. Ветра почти нет. В разрывах появляется солнце. На солнце 25-27 градусов тепла, да и в тени не менее 20 градусов.
  Жить можно.
  Ряша щеголяет в моём запасном ярко жёлтом пластиковом спасике импортного производства, так как его собственный совсем не держит воздух и требует обследования и ремонта. Смотрится он в нём, как слон в панаме.
  Завхоз тоже жалуется на некачественный спасик. Небрежность в домашней подготовке инвентаря мгновенно дала о себе знать.
  Первые километры сплава по Кижи-Хему запоминаются по его извиванию между невысоких обрывистых берегов, заросших до самой воды берёзкой и редким лиственничным лесом.
  Лиственницы высокие, с толстыми ярко-коричневыми стволами. Течение хорошее, много выступающих из воды камней. Идут сплошные мели, и приходится частенько слезать в воду, чтобы облегчить наши катамараны.
  Женька никак не может освоиться со своими задачами на судне.
  На таких «жабах» он ещё не сплавлялся и поэтому никак не может приноровиться к системе управления. Сидит на своей сидушке нахохлившись, и со стороны кажется, что он дремлет.
  Ряша гордо заявляет.— Я к этому дерьму уже привык и реагировать на него каждый раз не собираюсь.
  На первой же остановке пробуем завести кораблик, но безрезультатно.
  Плот челябинцев догнали довольно быстро, около впадения в Кижи-Хем бурного, полноводного ручейка. Те там дружно смыкали спиннингами, но тоже ничего не поймали.
  Ниже по течению, за крутым поворотом индивидуалист Шура бойко орудовал нахлыстом. Тихонечко подплываем к нему и, не доходя двух-трёх метров, дружно рявкаем в четыре глотки. Шура, не оборачиваясь, выпрыгнул словно мячик из воды и ошалело огляделся. Затем, увидев нас, устало и обессилено уселся на берег. Весь запал увлекательнейшего занятия — ловли нахлыстом — у него мгновенно пропал.
  Глядя на это, Завхоз заявил.— Плохие это шуточки. Будь на месте Шуры медведь — рванул бы через кусты, оставив нам на память душистую дорожку. Однако, силён Шура... С характером... Хорошо звуковой удар держит...
  На пережор остановились на каменистой пологой косе. Рядом резво проносился бурный и глубокий перекат. Пока дежурные готовили чай и делили дольками сыр, которого у нас в этом году на редкость мало из-за отсутствия такового в московских магазинах, Ряша и Вова, работая двумя корабликами, поймали сразу пять штук крупных хайрюзов с розовыми хвостами.
 
  Кораблик, кораблик— фартовая снасть,
  Не дашь ты от голода люду пропасть.
  В тебе нет ни мачт, ни лихих парусов,
  Но ловишь успешно ты нам хайрюзов.
  Твои две дощечки нужней и ценней,
  Чем семеро крепких, здоровых парней.
 
  — Никто не хочет умирать, но жрать нам всё-таки нужно,— философски заявил Ряша, выволакивая на камни пятого хариуса.
  Завхоз с утра побрился и ходит около костра и дежурных, сияя на солнце побуревшей от загара мордой лица.
  — Ты, что брился по русской традиции, когда на смерть шли бритыми и мытыми? Небось, и бельишко на чистое поменял? Не рано ли?
  — Нет, у меня свои традиции. Бельё я буду после каньона менять, а побрился я ради соблюдения личной гигиены и презентабельного вида. Должен же я соблюдать вид соответствующий моему официальному лицу, каким является Завхоз.
  Пережор прошел быстро, молчаливо и несытно. Только Командор, допивая последние капли чая из кружки, грустно заявил.— Садись за стол голодный, а выходи несытый!
  Сразу же после отплытия у нас в экипаже начались происшествия. Метрах в ста ниже нашей кратковременной остановки, Кижи-Хем делал резкий изгиб и на нём почти над всей рекой, благо ширина её в этом месте не превышала и пяти метров, низко над водой свисала огромная ветвистая ель. Пространство между её стволом и поверхностью воды было весьма и весьма ограничено.
  Ряша предложил перетащить наш плот по берегу, но смелый Завхоз решительно настоял на сплаве. Мы лихо подплыли к дереву, и тут я увидел, что в свободное пространство между плотом и стволом дерева моё бедное тело никак не вписывается. Более того, точно посередине моей груди торчит здоровенный, острый сук.
  Скорость течения была высокая, так что продумывать тактику своего поведения в данной ситуации мне было совершенно некогда.
  Непроизвольно выставляю вперёд ногу в сапоге и смаху упираюсь ей в надвигающийся ствол дерева. Этого оказалось достаточным для того, чтобы объединёнными усилиями реки, ели и катамарана меня, как пушинку, выбросило назад через голову в воду. Одновременно с сальто, ломаю кораблик, мирно лежащий сзади на баллоне, и ухожу с головой под воду.
  Хорошо, что в этом месте глубина вполне приличная. Надувной жилет мгновенно, словно поплавок, выкидывает меня на поверхность.
  Судорожно хватаюсь за катамаран и через какие-то секунды мокрый и ничего не соображающий вылезаю на берег.
  В каждом сапоге по десятку литров холодной Кижи-хемской водички. С одежды на траву струится ручеёк. Хорошо, что светит солнце и тепло. Отжимаю и натягиваю на себя мокрую и противную одежду. Впереди раздаётся хохот веселящихся от этого зрелища членов моего экипажа. Мгновенно получаю от них прозвище Антон-Кижихемский.
  Правда, я в долгу не остаюсь, и в ответ обзываю всех подряд своими прозвищами: Ряша-Бахтинский, Федя-Кантегирский, Женя-Удинский.
  Мои друзья не унимаются и продолжают свои шутки.
  — Умереть можно и не на порогах и водопадах, а просто-напросто упав, например, с горшка,— надрывается Ряша.
  — Тоже мне сатирик-самоучка.
  — Не сатирик, а юморист. И не самоучка, а профессионал. Юмор — это когда смеются над тем, кто упал. А сатира — это когда смеются над тем, кто толкнул.
  Сплав продолжается. Через пару — другую километров мы подплыли к первому Кижи-хемскому каньону.
  Идём втроём осматривать каньон.
  Пологие берега реки сначала плавно переходят в скалистые обрывы, а затем внезапно уходят высоко в небо отвесными, плиточными скалами, высотой 60-70 метров.
  Река сужается до десяти метров, теченье её резко возрастает. В русле, особенно в начале каньона, масса крупных и мелких валунов, между которыми просвечивают узкие пространства чистой воды.
  Сложностей впереди хватает. Радует только то, что вода в этом году средняя и нет мощных стоячих волн. Однако и без этого сплавных задач, которые требуют своего решения, здесь хватает с избытком. Много крутых и узких поворотов струи между валунами, мощные сливы, есть даже некоторое подобие маленьких пенных водопадов.
  В одном месте практически всю реку перегораживает гигантская упавшая лиственница, в другом — река с рёвом уходит под нависшие скалы берега.
  Длина каньона по карте около шести километров, так что неприятностей и неожиданностей впереди с избытком и надолго.
  Карабкаемся на самую верхотуру скал и вдоль берега, через густо растущую тайгу начинаем изучать каньон по всей его протяженности.
  Вова и Ряша ушли несколько вперёд, и мне приходится идти по таёжной чащобе одному.
  Извечная война травы и ног, неважно человечьих или звериных, а в результате тропа. Тайга здесь самая разная.
  Есть настоящие буреломы с густым, колючим под леском из жимолости и каких-то незнакомых мне кустарников, есть открытые мшистые поляны, прогреваемые солнцем, есть поляны сплошного голубичника. Голубики очень много, вся спелая и очень вкусная. Она здесь двух сортов: совершенно круглая, как вишня, и вытянутая, как жимолость.
  По ходу питаюсь вкусной ягодой, даже не нагибаясь, срываю её с высоких кустиков, стоящих вдоль едва заметной звериной тропы.
  Под пружинящим слоем сухой листвы и лесного перегноя, из которого поднимались отдельные стебли трав, нога ощущала известняковую скалу, напоминавшую о себе каменной глыбой, обросшей прядями мхов, выступавшей внезапно в просвете среди кустов и деревьев, то пористой, изъязвленной поверхностью своей, открытой свежим выворотнем дерева.
  С сухих плотных и узких елей свисали серо-зелёные клочья, словно космы неведомого лесного чудовища.
  Под деревьями царила тишина. Ни шорохов, ни свиста, ни вскрика птицы, будто вымерло всё вокруг или затаилось.
  Солнечные лучи косым редким дождём пронизали плотный сумрак, наполнявший сомкнутые кроны, а внизу вспыхивали, встречая на своём пути ствол, лист или зажигая чашечки цветов, вдруг резко вспухавших на тёмно-зелёном фоне густого мелкого подроста.
  Таёжные тропы! Спасибо вам за то, что помогаете попавшим в тайгу путникам не блудить в чащобах и буреломах, а ведёте их наиболее удобным путём.
  Верьте таёжным тропам. Они никогда вас не подведут. Если теряете внезапно тропу, не отчаивайтесь. Ищите её, и она обязательно найдётся где-нибудь совсем рядом. А если и не рядом, то в сотне-другой шагов впереди или сбоку.
  Идти одному по тайге в глухомани одному и без ружья, с одним ножом, весьма неприятно. Усугубляет это чувство неуютности свежее медвежье дерьмо, то и дело попадающееся на тропе.
  Где-то надрывно кричит кедровка. Её крик всегда не придаёт вашим ощущениям дополнительных приятных оттенков.
  Вокруг беснуется масса «пернатых», которые с восторженным гулом набрасываются на вас, стараясь проникнуть к самым затаённым участкам тела. Тут и комары, и мошка, и мокрец, и мухи. Вся эта банда норовит заскочить в глаза, в уши, в рот, залезть за воротник рубашки.
  По пути я уже проглотил десятка два этой живности, и столько же пришлось извлекать из глаз.
  В уши я их просто не допускал, поскольку путь в ушную раковину длиннее и извилистее.
  Осмотр каньона длился часа три-четыре. Многого увидеть не пришлось, так как каньон настолько глубок и узок, а скалы, складывающие его берега так отвесны, что сколько мы не пытались заглядывать вниз — течение реки практически не просматривалось.
  А это означало, что сплавляться придётся вслепую, маленькими короткими участочками прямой видимости. Хорошо ещё если окажется, что не будет встречаться выступающих участков скал, которые могут ещё больше затруднить просмотр маршрута сплава.
  Споткнувшись об очередную корягу, Ряша чертыхнулся и, потирая ушибленную ногу, заявил.— Позавидуешь пням, они умеют за себя постоять.
  Подняв корявый сук, он внимательно его рассмотрел и значительно сказал.— Природная дубина тонкой ручной работы...
  — В такой глухомани даже не поймёшь, где юг, а где север,- проворчал недовольно я.
  — Ничего, поймёшь. Скажите мне, где север, и я скажу вам, где юг.
  Вернулись мы в лагерь молчаливыми и задумчивыми. Думать было о чём. На душе томило смутной надеждой, неясным ожиданием.
  Вечером на ужин впервые в этом сезоне делали «Хе». Кроме него были великолепная уха и гречневая каша.
  К концу ужина все так насытились рыбой, что кашу есть отказались поголовно. Значит, придётся использовать её на завтрак.
  К вечеру Ряше настолько полегчало, что он осмелился даже откушать приличную порцию «Хе».
  Сегодня окончательно выяснилось, что спасики Ряши и Завхоза практически воздух не держат и требуют капитального ремонта. Этим и придётся заниматься им сегодня вечером и завтра с утра.
  Небо вновь совершенно очистилось от облаков и сейчас было сплошь забито звёздным горохом.
  Завхоз объявил конкурс на поиск наиболее мерцающих и ярких спутников. Приз — пайка горячительного.
  Приз выиграл Командор. Ряша, правда, тоже засёк спутник, но не мерцающий и поэтому смог выклянчить у Завхоза всего полпайки.
  Завхоз ворчал.— Так я совсем без запасов жидкости останусь. Спутников кругом тьма, да и вас вон сколько...
  — Сам виноват. Раньше думать надо было, а не трепаться, — отвечал ему Ряша.
  Когда все ушли в свои палатки готовиться ко сну, Ряша и Завхоз втихаря всё-таки приняли ещё по одной и устроили нам дуэт. Орали они долго, громко и нестройно.
  Внизу им светил угасающий, дремлющий костёр, а сверху удивлённо взирали любопытные звёзды. Тайга сжимала в своих объятиях тишину, а Ряша и Завхоз всё тянули на два голоса про темно-вишневую шаль и как завяли лютики.
 
  Мы в жизни уместны покуда
  Земля обещаний полна,
  Пока ожиданием чуда
  В сердцах ее дышит весна.
  И чувства подают надежды,
  И петлей не держит нас быт,
  Пока нас, как истых гусаров,
  Предчувствием счастья знобит.
  Пока нас оковы погоды
  За горло не держат, душа,
  Пока мы пьянеем свободой
  Взахлёб, без границ, чуть дыша.
  Пока всё в себе переплавив
  И горесть развея, как дым,
  Мы плечи, как крылья, расправив,
  К любимым, волнуясь, спешим.
 
  Глава пятая. Прекрасный восход. Женькины страдания. Прохождение лабиринта. Первая пробоина.
 
  Женька поставил палатку весьма своеобразно — на бугре, и мы целую ночь не спали, а мучились, пытаясь хотя бы как-то компенсировать неровности почвы под нами. Однако из этого ничего путного не получилось: ноги и головы у нас болтались где-то далеко внизу от вздёрнутого вверх живота.
  Даже сильнейший надув резинового матраца, почти до твёрдости доски, мало чего дал, и мы лишь молились, чтобы побыстрее настало утро. Только изредка нападала какая-то полудрёма с безобразными сновидениями-ужастиками.
  Проснулись, если так можно назвать то состояние, из которого мы вернулись к реальной действительности, ни свет, ни заря.
  Тайга ещё спала, вся в сизой росе, в паутинной зыбкости сумеречного рассвета, ещё ни чем не звучащая и не пахнущая.
  Блеклая зелень источала лишь прохладную свежесть, но с такой щедростью, будто бы это было её единственное, вечное и жизненное свойство.
  В вышине, между крон, смутно белели рваные проёмы, они пока ещё даже не начинали голубеть. Ветра не было.
  Солнечные лучи делают робкие попытки пробиться сквозь плотную занавесь облаков и достигнуть земли. Жрёт мошка и комар, для них такая погода только в радость.
  Внезапно над нами, в вышине, на остроконечной каменного утёса, как будто вспыхнула и засветились верхушка высоченной сосны и нескольких низко рослых лиственниц. Прорвавшись откуда-то из-за гор противоположного берега, первый луч ещё не взошедшего для нас солнца уже коснулся этого каменного выступа и группы деревьев, выросших неведомо как в его расселинах.
  Над холодными синими тенями нашей щели они стояли, как будто в облаках, тихо сияли, радуясь первой робкой ласке утра.
  Все мы молча смотрели на эту вершину, как будто боясь вспугнуть торжественно-тихую радость одинокого камня и кучки деревьев.
  Между тем в вышине что-то опять дрогнуло, затрепетало, и другой утёс, до сих пор утопавший в общей синеве угрюмого фона горы, загорелся, присоединившись к первой группе. Ещё недавно безлично сливавшиеся с отдалёнными склонами, теперь они смело выступили вперёд, а их фон стал как будто ещё отдалённее, мглистее и темнее.
  На противоположной стороне реки тоже произошла перемена.
  Горы всё ещё скрывали за собой взошедшее солнце, но небо над ними совсем посветлело, и очертания хребтов рисовались резко и отчётливо, образуя между двумя вершинами значительную впадину.
  По тёмным ещё склонам, обращённым к нам, сползали струи молочно-белого тумана и как будто искали места потемнее и посерее. А вверху высь уже расцвечивалось золотом, и ряды лиственниц на гребне выступа ли на светлом фоне отчётливыми фиолетовыми силуэтами.
  За ними, казалось, шевелится что-то радостное, неугомонное, живое. В углублении от горы к горе проплыла лёгкая тучка, вся в огне, и исчезла за соседней вершиной. За ней поплыла другая, третья, целая стая. За горами вершилось что-то ликующе-радостное. Казалось, солнце плывёт с той стороны по склонам хребта, чтобы игриво заглянуть сюда, к нам... И вот, наконец, оно появилось.
  Несколько ярко-золотистых лучей беспорядочно брызнули в глубине расселины между двумя горами, пробив рваные отверстия в густой стене леса.
  Огненные искры посыпались фейерверочными пучками вниз, на тёмные пади и ущелья, вырывая из синего холодного сумрака то отдельное дерево, то верхушку сланцевого утёса, то небольшую полянку. Под ними всё задвигалось и засуетилось.
  Группы деревьев, казалось, перебегали с одного места на другое, скалы то выступали вперёд, то отступали вспять и опять тонули во мгле, полянки светились и гасли...
  Полосы тумана змеились внизу всё тревожнее и быстрее. Затем в расселине между горами появилась часть огненного, солнечного круга, и на нашей стороне весь берег радовался и светился, сверкая, искрясь и переливаясь разноцветными слоями сланцевых пород и зеленью деревьев. И вот уже весь окружающий мир потонул в буйной пляске света и теней, неповторимости красок сказочного, как всё вокруг, утра.
  В голову назойливо лезло четверостишие Леонида Завальнюка:
 
  Создаются луны, создаются лоси,
  Создаются беды, создаётся смех,
  Создаются люди и приходят в гости,
  Создаётся что-то важное для всех.
 
  У Командора уже объедены оба уха, и они торчат неровными красными ошмётками сбоку от густой чёрной шевелюры. Вова и Шура спозаранку убежали к месту моего лихого выкидыша в Кижи-Хем, где мы, оказывается, умудрились утопить ножовку, которая нам очень нужна. Завхоз и Ряша ремонтируют, матерясь и переругиваясь друг с другом, спасики.
  Только к шестнадцати часам сумели сделать свои дела и уложить вещи. Совершаем последний контрольный осмотр начального участка сплава.
  Есть несколько узких и кривых проточек между торчащими из воды, как острые ножи, камнями. Водички немного маловато. Ещё бы чуть-чуть побольше глубины, но чего нет, того уж нет.
  Первыми начинают сплав челябинцы.
  Они во всю работают вёслами, так как их махину-катамаран, который имеет шесть метров в длину и два метра в ширину, иначе направить в нужном направлении просто невозможно.
  Пройдя коротенький участок, они около намеченного заранее ориентира пристают к берегу в небольшом закутке-затишьи.
  Начинаем сплав мы. Особенно тщательно готовится к нему Завхоз.
  Волнение и напряженное ожидание начала очередного сложного сплава всегда совершенно преображали обычное сонно-равнодушное выражение его физиономии.
  Глаза сразу же загорались внутренним огнём, тело напрягалось и становилось упругим, как сжатая пружина.
  Отталкиваемся от берега и отплываем. И тут начинает- ся...
  — Женька — влево, Женька — вправо, Женька — колись, сильнее колись! Теперь не колись, а табань! Прямо греби, прямо... Сильнее, сильнее. Женькааа...
  От такого обилия команд и сложности маршрута Женька теряет последнюю ориентировку и вместо того, чтобы колоться табанит или бестолково загребает веслом прямо перед собой. Из-за этого его усердия мы не успеваем уйти вправо в тишь и уверенно садимся носом катамарана на здоровенный плоский булыган.
  — Не вписались в поворот судьбы, — констатирует Завхоз.
  Ряша вне себя от ярости: орёт недостреленым медведем и машет, как мельница, руками.
  На Женьку его психоз не оказывает никакого впечатления, и он остаётся таким же тихим и молчаливым, как всегда.
  Весь его вид, кажется, говорит.- Сели, так сели. Ничего особенного — значит надо сниматься.
  — Ты чего сегодня, как варёный валенок,— не унимается Ряша.— Говорят тебе, колись, значит колоться надо, а не махать лопатой попусту...
  — Я и кололся,— ответствует ему Женька.
  — Так дальше колоться будешь, ещё не туда с тобой залетим и не такую «дуру» поймаем...
  Женька оборачивается в его сторону и тихо изрекает.— Не нужно орать на всю округу. Давайте лучше соблюдать разумный баланс интересов.
  — Помолчи, философ хренов. Колись, говорю...
  Разговоры, разговорами, но нужно приниматься за дело и снимать катамаран с камня. С берега непрерывно сыплются советы второго нашего экипажа.
  Вертимся на камне, как на столе, но с места стронуться никак не можем.
  — Женька, ты во всём виноватый, поэтому слезай в воду и толкай,— орёт обиженный Ряша.
  Женька молча слезает с баллона в холоднющую воду и начинает героически толкать тяжеленный катамаран. Никакого эффекта от его усилий не происходит.
  Слезаю в воду и я, упираюсь обеими руками в раму и тоже начинаю толкать застрявший аппарат. Ряша упирается веслом в соседний камень, в меру сил и возможностей помогает процессу и Завхоз.
  Наконец после нескольких попыток сдвигаем катамаран в воду. В последний момент вскакиваем на него сами и пускаемся в дальнейшее плавание.
  Теперь нам предстоит преодолеть лабиринт из нескольких камней.
  Летим вперёд под непрекращающийся поток команд Ряши и советов с берега.
  — Влево... Ещё левее... Коли — коли... Теперь прямо... Табань левым... Правым коли... Греби прямо, сильнее, сильнее... Так держать... Телегу поперёк не толкают.
  Со всего маху налетаем на последний камень лабиринта, сваливаемся с него в чистую и спокойную воду и чалимся к берегу. Во время последнего прыжка-пируэта Ряша попытался вывалиться за борт, но каким-то чудом сумел удержаться.
  Следом за нами этот лабиринт преодолевает и катамаран челябинцев.
  Только сейчас мы замечаем, что левый баллон нашего катамарана совсем спустил. Есть первая солидная пробоина на Кижи-Хеме! Прошли совсем ничего каких-то триста-четыреста метров, а уже нужно становиться на ремонт и на ночёвку.
  — Если бы не этот охламон, Женька, можно было бы пройти значительно лучше и суше,— говорит пришедший в себя Ряша.
  — Разницу между возможным и невозможным понять нельзя,— возразил ему Завхоз.
  Начинает накрапывать дождик. Постепенно он становится всё сильнее и сильнее. Погода совсем не для ремонта, но делать нечего, приходится приспосабливаться и организовывать заделку пробоины, несмотря на непогоду и прочие неудобства.
  Выволакиваем общими усилиями катамаран подальше на берег, подпираем его двумя брёвнами и вывешиваем над землёй. Вытаскиваем из чехла прорезиненную кишку баллона, в ней зияет дырка-прорезь сантиметров девять-десять длиной.
  Кроме того, вдоль всего днища прорезало защитный лавсановый корд. Хорошо ещё, что весь брезентовый защитный чехол цел.
  Наш умелец, мастер ремонта Ряша справляется с этой дыркой за час и, бросив ремкомплект прямо рядом с катамараном, убегает ловить рыбу.
  Дождь льёт и льёт. Он не прекращается ни вечером, ни ночью. Лишь иногда меняет свою интенсивность.
  Дежурим я и Завхоз. Готовим сразу и пережор и ужин. Коллективу будет предложен суп из старой куропатки, которую подстрелил Вова во время поиска утерянной нами ножовки. Пилу он тоже нашёл.
  Прошу у Завхоза ввиду плохой по годы и первого дня сплава по каньону выделить всем дополнительную порцию конфет и по стопарю, но он лишь огрызается и ни на какие уступки не идёт.
  Видимо в связи с этим, во время приготовления пищи в голову сами собой пришли немудрёные слова:
 
  Завхоз сказал вдруг — вери велл...
  И строго, строго посмотрел.
  И неуютно стало всем,
  Замолк в испуге Кижи-Хем,
  Затих комар с мошкой вокруг,
  Их тоже охватил испуг.
  Но ветерок с горы подул,
  Завхоз промолвил — вандер фул...
  И вновь легко нам стало всем,
  Ожил, забулькал Кижи-Хем.
  Ну, а завхоз = таёжный фрукт?
  В уме считал он свой продукт.
 
  Ужинали под непрекращающимся дождём. Лечь спать сразу не удаётся, так как неугомонный Ряша затеял сушку нашей палатки, намокшей при её установке.
  Он нагрел два здоровенных камня в костре, закатил их внутрь палатки и там уложил на противень. Теперь это была уже не просто палатка, а настоящая баня.
  Процесс сушки продолжался около часа. После него палатка суше не стала, зато в ней установилась устойчивая, как в тропиках, влажность и стало жарко.
  Последним в палатку кряхтя заполз мокрый от росы Завхоз, уселся на свой спальник и стал стаскивать с себя сапоги.
  Из глубины спальника донёсся голос недовольного Ряши.— Слушай, Завхоз. Ты знаешь что такое нозематоз? Не знаешь? Тогда слушай и запоминай. Нозематоз — заразный понос у пчёл.
  Обостряется он при большой сырости в гнезде и недоброкачественном корме. Так что корми-ка ты нас получше и свои противные сырые сапоги с вонючими носками в палатку больше не затаскивай, а то переболеем все к чёртовой матери.
  Пытаемся уснуть в волнах остывающего влажного воздуха.

  Глава шестая. Прохождение каньона. Женька продолжает “пакостить”. Федины страсти–мордасти. Сабантуй.
 
  К концу ночи дождь исчерпал все свои запасы и прекратился. Разрывная облачность при весьма приличной для утренних часов температуре воздуха 18-20 градусов тепла.
  До завтрака приводим в рабочее состояние своё судно. Запихиваем кишку в чехол, зашиваем баллон, а затем накачиваем его до нужной упругости.
  На завтрак варим манную кашу. Запиваем её крепким, душистым чайком с сухариками.
  Пора снова в путь. Сначала метров двести нам предстоит прокладывать маршрут среди крупных камней, между которыми видны узкие проходы с бурной и быстрой водой.
  За этим участком река резко поворачивает вправо и предлагает нам два, следующих один за другим небольших, но крутых водопадика. Справа по течению у них в сливах, чуть прикрытых водой, стоят громадные шероховатые валуны. Высота сливов в водопадах около полутора метров.
  Проходим это препятствие довольно удачно — чуть замочив водой рюкзаки-сидения и собственные штанцы.
  Следующий сплавной километр был сплошным водным слаломом между бесчисленных камней в узком русле Кижи-Хема. Ширина реки не превышала шести-семи метров, а скорость течения было около десяти километров в час.
  Берега каньона становились всё круче и круче, а скалы всё отвеснее. Большинство из них представляет собой острые узкие плиты, которые торчат в самых разных направлениях, как острые лезвия ножей.
  Приходится проплывать, отталкиваясь от них вёслами, иначе издерёшь вдрызг все чехлы на катамаранах.
  Впереди вновь показа лось сложное место: река сузилась ещё сильнее — до четырёх-пяти метров, а посреди русла в ней возвышалась здоровенная скала, выступающая над водой сантиметров на семьдесят. С обеих сторон от неё струи образовали проходы как раз в ширину наших катамаранов.
  Именно при прохождении этого участка снова сказал своё веское слово наш Женя.
  Два его вялых гребка вместо сильного уверенного закола, и мы точно серединой рамы катамарана уверенно садимся на этот камушек.
  Сильное течение напирает катамарану в его левый баллон, он наклоняется и становится боком под углом в сорок пять градусов.
  Висим на катамаране, как опытные обезьяны. Все попытки сползти с камня ни к каким положительным результатам не приводят — он прочно висит своим боком на скале. Нас постоянно обдаёт набегающим водяным валом.
  Виновник торжества двумя руками ухватился за жерди рамы и молча висит на них, не реагируя на все доброжелательные пожелания в свой адрес.
  По берегу к нам подбежал Вова и за брошенную ему чалку начал стаскивать катамаран с каменной преграды. Для этого его усилий не хватает. Тогда к Вове присоединнился Командор.
  Под их натиском катамаран медленно и со скрипом начинал по сантиметру сползать с камня в воду. Всё это время Кижи-Хем в удовольствие потчует нас всё новыми водяными ваннами.
  Ребята подтаскивают наш катамаран за чалку к берегу, где мы облегчённо выгрузились на твёрдую землю и начинали вслух оценивать только что пережитые моменты, не забывая осыпать комплиментами «именинника» Женьку.
  — Ручонками работать надо, да ещё и думать при этом,— орёт, не отошедший от только что пережитого момента, Ряша.
  Женька никак не реагирует на их вопли и остроты.
  У буддистов есть состояние, которое они называют "Му" (ничто).
  Это состояние легко можно соотнести с новейшими лечебными методами западноевропейской и американской психиатрии. Это состояние, когда человек, как бы выключается из жизни. Именно в нём и пребывает в настоящее время наш Женя.
  — Думать — умственный труд, а шевелить мозгами — физический,— присоединяется к нему Шура.
  — У тебя в руках весло, а не дуршлаг. Им грести надо, а не по воздуху размахивать...
  — Как говорят в народе, не сыграешь на балалайке, коль сковорода в руках.
  — Лентяй хуже покойника — больше места занимает. Так говорят латыши.
  — Женя, вы очень медленно шевелите мозгами. Боитесь, что быстро износятся?
  Жизнь человека — это проверка его терпения. Есть такое выражение у англичан. Чего-чего, а терпения у Женьки хватает с избытком.
  Всё хорошо, что хорошо кончается. Наш катамаран показал свою надёжность и прочность.
  Впереди, в ста метрах от нас река делает очередной, на этот раз левый, поворот между двух отвесных скал высотой метров в восемьдесят.
  Пытаемся просмотреть маршрут между ними, но даже сверху, со скалы увидеть практически ничего не удаётся. Виден лишь очередной крутой поворот через каких-то пять-десять метров сплава.
  На этих пятидесяти метрах никаких препятствий нет. Дальше— сплошная неизвестность.
  Обычные люди говорят — риск. Учёные говорят — спонтанная эластичность.
  Считают, что чем больше развита в человеке эта самая спонтанная эластичность, тем легче он находит правильное решение любой практической задачи.
  Что ж посмотрим, какая она у нас эта самая спонтанная эластичность.
  Челябинцы на своём катамаране первыми бросаются в эту неизвестность и через несколько секунд скрываются за выступами скал.
  Выжидаем несколько минут и начинаем сплав мы. Входим в поворот, за ним через двадцать метров де лаем ещё один и видим, именно видим, так как осознать действительность уже нет времени: река, собравшись в одну мощную струю, бьёт с разбега под скалы левого берега и проносится дальше через узкую двухметровую щель, которая и является руслом реки.
  С правой стороны от этой щели стоят два громадных валуна. Нос катамарана несёт точно на скалы.
  Поскольку я первый столкнусь со стеной, делаю резкий толчок веслом о камень скалы и отбиваю нос катамарана вправо. Очевидно, мой толчок оказался слишком сильным, и правый баллон катамарана заскакивает на валун.
  Катамаран задирает нос вверх и под мощнейшим напором струи начинает лезть боком вверх по камню. Сзади меня слышится какая-то возня и шум. Оглядываться некогда, так как я пытаюсь всеми силами остановить движение катамарана вверх и заставить его сползти назад в струю.
  Женька, даже не сделав попытки помочь мне, замер с веслом в руке, словно изваяние, и безмолвствовал.
  Наконец мощная струя течения проволакивает нас боком через эту преграду и как пробку выталкивает в тихую бухточку улов. Впереди катамарана вижу плывущее, полупогруженное в воду, весло.
  Кричу Женьке.— Греби, быстрее греби вперёд. Весло упустим...
  Но тот ведёт себя, как всегда, вяло и инертно.
  На наших глазах весло медленно начинает уходить под воду и тонуть. С большим трудом удаётся извлечь его из воды.
  Это большая удача, так как запасных вёсел у нас нет, а продолжать сплав с тремя вёслами сплошная авантюра.
  Когда мы причалили к берегу, узнаем, что при прохождении этой проклятой щели чуть не выпал за борт наш Завхоз. Когда катамаран резко поднял нос и пополз на скалу, он ушёл весь под воду и даже хотел отцепиться от плота, за который с трудом удерживался только ногой.
  — Но потом передумал, — рассказывал он.— Решил, что уйду в этом случае весь под плот, а что там делать дальше совершенно непонятно.
  — Не журись, Завхоз! Не бей себя ушами по щекам. Тот, кому суждено умереть от поноса, никогда не утонет.
  Завхоз хмуро смотрит на нас и заявляет.— Лабиринт — тот же тупик, только в нём не так скучно. Если бы все наши ожидаемые неприятности оканчивались приятными неожиданностями. Слишком хорошо — тоже не хорошо.
  Он продолжает разглагольствовать.— Существует три вида анализа ситуаций и поведения: подготовительный, текущий и окончательный. Каждый из этих анализов имеет свои преимущества, но и свои минусы. Анализ, предшествующий действиям, исключительно важен, так как готовит вас к предстоящему, однако он не может быть точным, поскольку всегда имеешь дело с тем, что ещё не про изошло, и неизвестно, произойдёт ли именно так, как мыслится. Анализ во время действия крайне необходим, чтобы не сделать ошибочного шага, однако он не столь глубок — из-за нехватки времени он производится практически мгновенно. Анализ после действия, напротив, может быть очень подробным и таким углублённым, на какой только способна собственная голова аналитика, однако он уде не в состоянии ничего предотвратить из того, что уже произошло.
  Зато все они, образуя единство, просто необходимы по-настоящему трезво мыслящему человеку, вступающему в единоборство с могучими силами природы.
  — Ты лучше штаны отожми, а то задницу простудишь, философ! И никакой анализ тебе не поможет!
  — Ему придётся другие анализы делать и сдавать на сторону, — хрюкнул Шура.
  Однако, эта реплика никак не подействовала на Завхоза, он склонился ещё ниже и продолжал рассуждать, оживлённо жестикулируя, пока в своем ораторском пылу и рвении чуть не выколол своим перстом мне глаз.
  — Опыт. А что такое, в сущности, опыт? Каждый из нас накапливает свой личный жизненный опыт. Мы опираемся на него, действуем сообразно с ним, поучаем других исходя из собственных умозаключений, гордимся им, как хорошо подогнанной одеждой.
  Мы несём по жизни нелёгкий багаж своего опыта, постоянно пополняем его. А, бывает, и останавливаемся. Считаем, что хватит. И тут мы становимся совершенно нетерпимыми к чужому мнению. Оно кажется нам неверным, потому что противоречит нашему.
  Устав от такой длинной и умной фразы-нравоучения, он, наконец, умолкает.
  Если смотреть с этого места вверх по каньону, то открывается прекрасный вид на горы.
  На самой далёкой и высокой вершине видны нерастаявшие снежники. Блестящие расплавленным серебром предвершинные скалы обрываются круто вниз на зелёные, весёлые травянистые склоны.
  Кругом царствует солнце, а в нашей щели сумрачно и сыро, только пенится и глухо ворчит Кижи-Хем, да подгоняет свою команду Командор.
  Ещё один километр сплава, в ходе которого нам встречается лишь одно неприятное место — сильный левый прижим в самом узком месте (ширина реки не более пяти метров), где весь поток резко уходит под нависающие скалы.
  В этом месте проводим свой катамаран на расчалках, так как абсолютно уверены в том, что Женька не сможет вовремя вывести нос в нужном направлении и, самое главное, удержать его на струе.
  Челябинцы решают проходить этот прижим чистым сплавом. Их попытка заканчивается тем, что весь катамаран затягивает под скалу, разворачивает носом по струе, а корму почти полностью притапливает.
  Вова мгновенно соскальзывает в воду и на четвереньках жуком бежит в нашу сторону.
  Облегчённая корма подвсплывает и остальным членам экипажа удаётся, хотя и с большим трудом, вывести его на струю. С шумом и свистом он проносится мимо нас.
  Дальше препятствий не встречается, хотя течение и очень сильное. Мы проносимся мимо небольшого левого притока и через полкилометра встаём на ночлег.
  Стоянка великолепная. Высокий берег с ровными площадками, заросшими высокими, стройными лиственницами и елями. Вся земля устлана высоким, хрустящим под ногами, ослепительно белым ягелем.
  Мох настолько красив, что невольно начинаешь сравнивать его с морскими кораллами. Кижи-Хемские кораллы белого и бело-зелёного цвета. Изредка встречаются колонии фиолетового цвета.
  Комара и мошки практически нет — их сдувает постоянно дующим ветерком.
  Погода выправилась.
  Появились большие участки прозрачного голубого неба, а серая облачность преобразовалась в отдельные белые кучевые облака самых различных форм и размеров. Всё чаще появляется яркое солнце. Дымная, клубящаяся, истощённая тучка плыла по щели каньона, цепляясь сосцами за складки серого каменного плаща.
  На прохождение всего каньона мы затратили ровно шесть часов, причём чисто ходового времени было не более 20-30 минут. Следовательно, скорость реки на этом участке была около двенадцати километров в час.
  Пока ребята разбивают палатки, записываю в дневник несколько стихотворных строк.
 
  Кижи-хемский каньон, нелегко ты достался,
  Мы рвались на тебе и теряли шмотьё.
  Наш любимый Завхоз за бортом оказался,
  Но сумел увисеть — вот что значит чутьё!
  Бились мы на камнях словно снулые рыбы,
  Не движенье вперёд, а сплошной лабиринт.
  Нам грозили бедой посеревшие глыбы,
  Кижи-Хем нам дарил затянувшийся спринт.
  У Завхоза теперь чуть надорвана попка,
  Есть забота врачу, есть о чём говорить...
  И бежит вдоль реки мхом заросшая тропка,
  По которой зверьё ходит воду попить.
  Кижи-хемский каньон, тебе спиннинг мы дарим,
  В изумрудной воде будет рыб он пугать.
  На вечернем костре чай покрепче заварим,
  О сюрпризах твоих будем вновь вспоминать.
 
  Прожитый день, как прожитая жизнь: начало его уже расплывчато теряется в холодной предвечерней дымке. Вечер был очень холодным. Небо чистое и звёздное.
  Все пернатые попрятались в траву, и мы с удовольствием сидели у жаркого костра, обсуждали прошедший, нелёгкий, но очень впечатляющий день и перемывали косточки Завхоза, который гордо щеголял перед коллективом в равных штанах и светил в ночи белым пятном своей голой задницы. У него болит нога, которой он героически держался за раму катамарана. Удивительного в этом нет, так как усилия в эти мгновения были очень и очень приличные. Его счастье, что не сломал ногу в лодыжке.
  Глядя на хмурого Завхоза, говорю.— Три пути есть у человека, чтобы разумно поступать. Первый, самый благородный — размышление; второй, самый лёгкий— подражание; третий, самый горький — опыт. Так учил нас Конфуций.
  Вова вспоминает.— Как увидел я эту картинку, так чуть шары под шапку не уползли... Еле удержал.
  После обсуждения свежих впечатлений от только что пройденного участка, как-то совсем незаметно перешли к воспоминаниям о прошлых маршрутах и о жизни вообще. Этому способствовал бенефис, который давал Завхоз по поводу своего удивительного и благополучного приключения-эпизода с попыткой выпадения за борт. Сегодня ему присвоено ещё одно прозвище — Невыпадаемый.
  - Сегодня напьюсь до смерти, — заявил Ряша.
  - Согласен. Я хочу умереть рядом с тобою,— мгновенно поддержал инициативу Завхоз.
  - В связи с назначением меня Завхозом с сего числа вступаю в силу. Пора ткнуть пальцем в суть,— заявил он.— Вы знаете, как делают пушку? Берётся длинная дырка, обмазывается горячим железом и получается ствол... Предлагаю выпить ещё!
  — Напиточки принимать охота. С устатку,— поддерживает это предложение Шура.— Однако плескани. Похлюпаем.
  Он выпил, прислушиваясь к себе, и, видимо, удовлетворившись тем путём, которым проследовала водка, шумно поставил на землю пустую кружку, почесал задницу и ехидно спросил.— Завхоз, правда, что для занятия наукой нужно быть умным?
  — Ерунда. Во-первых, как гласит монгольская пословица, медленно бредущий дурак лучше лежащего умного, а во-вторых, все сей час ужасно умные, так что и упоминать об этом ни к чему. Настоящих дураков мало стало, днём с огнём не сыщешь, если вдруг срочно понадобится.
  - А чего же тогда для науки нужно?— продолжает интересоваться Шура.
  Энергия нужна в науке, килокалории, лошадиные силы. Нужна не просто способность нудно работать в час по чайной ложке, а штаны сутками протирать. Необходимо умение сосредоточиться, и терпеть сутками, месяцами...
  — Ну, тогда понятно... Ты у нас настоящий учёный. Недаром портки на заднице даже сейчас до дыр стёр.
  — Ну ты, гад,! — возмущается Завхоз, поняв, что его классически разыграли.
  Завхоз встаёт во весь рост и взорам присутствующих вновь предстаёт великолепная рваная задница.
  Лида возмущённо хрюкает и заявляет.— Лучше сядь. Сидя, даже самый большой неряха кажется аккуратнее.
  — Мысль интересная, а главное, свежая, — ответил Завхоз, надул щёки и продолжил.— Теперь выдохнем и внимательно подумаем. Как говаривают французы — ревенон а но мутон, что по-нашински, по-славянски означает— вернёмся к нашим баранам.
  — Это точно. Не всегда важно, что говорят, а всегда важно, как говорят.
  — Может чайку, или кофейку выпьем, — предлагаю я.
  — Пить сейчас я ничего кроме водки не могу. Чай и кофе у меня в горле булькают, — возражает Командор.
  — Мы тоже не ботфортом комсоме хлебаем, тоже образование кой-какое получили, наливай напитку погуще.
  — Изыди нечистая сила, останься чистый спирт.
  — Пьянь, несчастная. Вас только, как горбатых, могила исправит,— возмущается Лида.
  Кстати о горбатых. Анекдот про горбатого хотите?
  — Хотим.
  - Идёт один горбатый мужик вечером с кладбища. Вдруг из ближайших кустов слышит голос.- Мужик, а мужик, ты что горбатый?
  — Да, горбатый...
  — Нет, мужик, ты не горбатый! Приходит мужик домой, смотрит в зеркало, а горба-то и нет.
  Обрадовался мужик, звонит скорее своему хромому приятелю.— Беги скорее на кладбище, там вещий голос обнаружился. От горба меня избавил. Побежал приятель на кладбище. Идёт мимо кустов, а оттуда снова голос.— Мужик, а мужик, ты что горбатый?
  — Нет, я не горбатый, я хромой...
  — Нет, мужик, ошибаешься... Ты не хромой, а горбатый.
  Шура несколько мгновений осмысливает только что услышанное, а затем заливается на всю тайгу.
  — Гы! гы! гы! Ну, ты и вражина!
  Ужин отдай врагу, и вы станете друзьями. Угощай и властвуй.
  — Ну, на это хитрое, у нас имеется кое что с винтом. Соображения ума имеются.
  — Не говори незнакомых слов, Шура. Будь естественнее, ругайся матом,— лезет со своими советами Командор.
  — НЕЛЬЗЯ ВЫПИВКУ ПОРТИТЬ МАТЕРШИНОЙ. ВЫПИВКА ВЫШЕ ЭТОГО,— ззамечаю я.
  Женька, хотя и принимает участие в бенефисе, сидит у костра всё такой же хмурый и молчаливый.
  — Джон, дорогой! Для того, чтобы нахмуриться человек должен напрячь мышцы. Улыбайтесь, господа. Это проще и приятнее.
  — Так-так, чаёк похоже готов. Пойду к речке ручонки сполоснуть,— заявил Завхоз.
  — Ни в коем случае! Не делай такой глупости,— остановил его Ряша.— Ты, что не слышал о новейших медицинских исследованиях в области санитарии и гигиены?
  — Какие ещё исследования?
  — Доказано, что частым мытьём рук мы только балуем свой организм и отучаем его бороться с болезнями.
  — Ничего, пусть побалуется. Ты можешь хоть до конца похода не мыться, а я пойду и сполосну.
  — И всё равно зря,— встрял Шура.— Интеллигентные люди руки не до, а после еды моют.
  Когда он вернулся к костру, Шура обратился мечтательно к нему.— Сейчас бы пармезанчику на закусон вкусить. Сила...
  — Бери вон сухарь, пока дают...
  Завхоз выбрал из кучки самый большой и толстый сухарь, захватил щепоткой соль, щедро присыпал подгоревшую сухарную поверхность, сунул его в рот и оглушительно, аппетитно захрумкал.
  Его щепотка напоминала куриную попку, только что одарившую конвейерную ленту птицефабрики ещё одним яйцом, которое украсят чернильным штампом, и оно сразу станет диетическим.
  — Может споём? — предлагает Шура.
  — Ну, нет. Рано ещё. Как сказал один певец.— Задаром только птички поют. Лей всклень, а там подумаем,— шумит Командор.— Трик ор трит, что по-английски означает— вырази уважение мне, или я устрою тебе неприятность.
  — Не много пьёте, герои? Завтра плохо не будет?— беспокоится Лида.
  — Не боись! Людей губит не водка! Людей губит цирроз,— отвечает ей Командор.— Пьющих можно условно разделить на три группы: Хронические пьяницы, их невозможно спасти, это маньяки, конченые люди.
  - Наибольшая часть людей, которые пьют ради компании, не чувствуя особого влечения к алкоголю. И люди, которые наслаждаются питьём, как искусством. Я принадлежу к третьим.
  С удовольствием наблюдаю за этой шутливой перебранкой-беседой чуть-чуть подпивших друзей, всей этой интереснейшей картинкой проходящего бенефиса.
  Думаю про себя.- Пускай расслабляются. Впереди ещё много сложностей и неожиданностей. Надо очень тщательно планировать своё дневное время, а ночь оставлять для случайностей. Это проверенная форма наиболее разумной организации жизни.
  ПАУ! ВАУ, что по-индийски означает «ТОЛКОВИЩЕ, продолжается. Шура вспоминает, как колол свиней и кроликов у своей тёщи, после чего полгода не мог есть ни свинины, ни крольчатины.
  Тают угли в золе, как огарок свечи... Костёр мирно потрескивает, попыхивает душистым дымом, выбрасывает вверх в небо снопики мелких и очень ярких искр.
  Огонь и движущаяся вода — две стихии, которые никогда не могут наскучить человеку, как хлеб и воздух.
  Они всегда в движении. Не утомляя глаз и слуха, они помогают ему сосредоточенно мыслить, направляя разум к определённой цели.
  Пламя, пляшущее на угольях, ползущее по ветвям и вспыхивающее блестящими красными искорками, успокаивает душу, помогает созерцать окружающий мир. Живой огонь всегда согревает не только тело, но и мысль, делая её лёгкой и вольной.
  Снова считаем пролетающие спутники.
  Их сегодня особенно много, так как небо абсолютно чистое и кажется бездонной чашей-озером, в котором плавают многочисленные светящиеся организмы.
  В прорехах застывших верхушек деревьев билось и пульсировало далёкое движение звёздных фейерверков, величественное ликование неба, вся эта сверкающая россыпь, голу бое дрожание космических лучей в глубинах жутких провалов галактик.
  Кижи-Хема почти не слышно, хотя он пробегает совсем рядом. Такое впечатление, что он совершенно выдохся в дневной борьбе с нами и тоже отдыхает.
  Запах воды, запах свежести. Он разный у каждой реки, у каждого озера. Запах и цвет воды дополняют друг друга и оставляют нам то необыкновенное чувство, которое уже потом, посредине зимы, вдруг остро и настойчиво напомнит нам именно эту реку, это озеро...
  Когда залезли в палатку, на Ряшу и Завхоза напало неодолимое желание немедленно дать нам очередной вечерний песенный концерт. К ним мгновенно присоединился и вдруг оживший Женька. Ревут в три голоса на всю ночную тайгу.
  Репертуар самый различный: от уголовщины до сугубо лирических текстов.
  Концерт заканчивается только в половину первого ночи. После дневных эмоций и вечернего музыкального шоу засыпаем практически мгновенно.
 
  Пускай трудности все впереди,
  И завалов полно по дороге,
  Отметём же сегодня тревоги,
  И отменим а завтра дожди.
  Нас за пьянство никто не осудит,
  Ведь сегодня и повод какой —
  Если даже хмельной кто-то будет,
  Если выпьем ещё по одной!
  Вспомним вместе, как шли мы и плыли,
  Как нас ветер удачи носил.
  Ты напомнишь, что мы позабыли,
  Мы напомним, что ты позабыл!
 
  Глава седьмая. Дождь. Голубика. Охота на рябчиков. Суп из рябчиков. Расслабон хиляет.
 
  Разбудил нас всех Командор своим противным криком. Было всего пятнадцать минут восьмого. Товарищей по своей палатке он будит ещё более варварским методом: выволакивая каждого за ноги вместе со спальником наружу.
  Утро прекрасное. Солнце ещё не полностью высунулось из-за скал, но уже сейчас можно с уверенностью сказать, что день будет жарким. Мгновенно оживает комар и мошка.
  С удовольствием бреюсь и умываюсь ледяной водой реки. Во время бритья любопытная мошка лезет в мыльную пену на лице, вязнет и возится в ней.
  На завтрак предлагают манную кашу, сваренную на детском питании для недоношенных, которое закупил вместо сухо го молока Женька. Шучу.
  — Приедете домой, откажетесь от всякой другой пищи. Будете жён просить только детским питанием вас кормить.
  Заправившись очередной порцию калорий, отплываем. Греет солнышко, но над горами уже вновь начинают собираться в кучу хмурые дождевые облака. Сзади, откуда мы приплыли, уже сплошной пеленой висит над горами унылый серый дождь. Вот и верь в утренние приметы.
  Рыба совсем не ловится. Может, в этом виновата неустойчивая погода, а может, и повышенный уровень воды в реке. Совсем не встречается птица.
  А ведь именно в этих местах в прошлом году мы постоянного гнали впереди перед собой многочисленные утиные выводки. Сейчас на воде не видно ни одной птички. Тоскливо. Постоянно пристаём в наиболее привлекательных с точки зрения рыбной ловли местах, заводи кораблик, утюжим им воды Кижи Хема, но рыба всё равно не ловится.
  К трём часам дня всё небо заволакивает тяжёлыми и низкими тучами. Поднимается сильный ветер. Вдобавок ко всему его порывы направлены точно нам навстречу. Резко похолодало и, наконец, полился на головы крупный и холодный дождь. Не балует нас в этом году Саянская погода. Сначала немного пригреет и тут же охлаждает, студит разомлевшие организмы.
  По берегам реки то и дело видны новые стоянки геологов. Очевидно, именно этим объясняется отсутствие и зверя, и птицы.
  Делаем под дождём остановку на пережор. Кутаемся в плащи и непромокаемые куртки.
  Лида в плаще до пят очень похожа на большой кулёк. Это мгновенно подмечает Шура и нарекает её «Куль номер пять», так как на спасике Лиды, надетом поверх плаща, стоит именно этот номер.
  — Выносить с плота в случае пожара в первую очередь,— шутит Шура.— Но, поскольку, пожара на плоту быть не может никогда, пущай сидит себе до посинения.
  — Чего это ты нам на жратву какие-то крохи выделяешь,— возмутился Ряша, увидев что Завхоз вытаскивает из своих запасов только сухари.
  — Крохи имеют тот же вкус, цвет, состав и запах, что и целый продукт. Надо только собирать их, не жадничать и не стремиться заполучить больше того, что есть. Лучше пользуй то, что предлагают. А то я знавал одного такого философа — он все свои силы и страсти тратил на болтовню. До того, что у него не оставалось энергии даже для поцелуев с женой.
  К пяти часам вечера останавливаемся на ночлег на месте нашей прежней прошлогодней стоянки, именно там, где Ряшу мучили печёночные колики. Находим на ней в целости и сохранности, забытые в прошлом году, рогульки для кострища. Вокруг масса красной смородины.
  Схватив ружья, спешим проверить таёжное озерцо, где в прошлый раз добыли уток. На этот раз там тишь и гладь. День явно недобычливый. Только Командор умудрился вытащить на кораблик одного хариуса.
  Ветер дует с прежней силой. Облака грозно нависли над головами, грозя в любую минуту вылить на нас очередную порцию холодного дождя.
  Однако напрасно мы ропщем на Кижи Хем. Он и в этот раз не оставил нас без продукта. Вернулся в лагерь Ряша, хмуро доложил присутствующим, что он тоже пустой, но зато по склонам растет масса голубики. Завхоз мгновенно сориентировался, вручил каждому по кружке и отправил коллектив на сбор ягод для компота.
  Отойдя метров двести от лагеря, мы как будто вступили за границу иного мира: прозрачный березняк и свеже-зелёные редкие лиственницы окружали нас со всех сторон. Под ногами стлался ровный ковёр сухого мха, по которому то там, то здесь в живописном беспорядке, но, подчиняясь своей, непонятной логике, стояли настоящие букеты одноцветной с небом голубики. Ягоды, унизывающие бурые ветви, можно было рвать прямо ртом— как бы откусывая куски от щедрого голубичного пирога.
  Я остановился у одного из наиболее пышных кустов голубики и осторожно, чтобы не тряхнуть куст, отчего пере зревшие ягоды голубики могли крупными каплями беззвучно упасть и утонуть в густом мху, набрал две щедрых горсти, высыпал ягоды, как из лотка, в рот. Сок у них был тягучим, сладким. Сразу же захотелось вновь и вновь набивать рот очередными их порциями. И чем больше я ел ягод, тем сильнее становилась жажда.
  Собирая ягоду, я медленно вошёл в густые заросли низкорослой лиственницы и тут же услышал характерный свист рябчиков, а затем из травы вспорхнула на деревья стайка серых птиц.
  Ружья остались на стоянке и рябчики, спокойно устроившись на ветвях лиственниц, с любопытством усиленно разглядывали непрошеных пришельцев. Мы насчитали трёх сидящих птиц, остальные упорхнули куда-то вверх по склону и усиленно пересвистывались друг с другом.
  Вова резво развернулся и исчез, через несколько секунд мы услышали треск веток под его ногами.
  Это Вова мчался в лагерь за оружием. Рябчики продолжали мирно сидеть на ветвях и глазеть на людей. Они смотрели на нас, а мы — на них. Один сидел метрах в пятнадцати, почти на самой макушке лиственницы. Он усиленно вытягивал шею и старался получше рассмотреть, что делается внизу.
  Ряша заявил.— Чтобы он не улетел с ним надо разговаривать... Хочешь, птичка, конфетку? Ишь, какой толстенький пинтадос... Для особенно безграмотных, объясняю— так испанцы называют рябчиков.
  — Только бы его ветром не сдуло,— озабоченно произнёс Завхоз.
  Ветер действительно был такой сильный и порывистый, что стволы лиственниц раскачивались из стороны в сторону. Казалось, что птица не сможет долго удерживаться на шаткой ветке, но рябчик сидел себе и сидел.
  Ветка под бедолагой ходила ходуном, но он терпел и не улетал. Остальные две птицы сидели значительно ниже и ближе к нам. Ветви деревьев хорошо защищали их от ветра, хотя пёрышки на коротких хвостиках и топорщились при каждом порыве.
  Через несколько минут из кустов вынырнул Вова со своей тулкой и моей мелкашкой.
  Первым дали стрельнуть мне. Прицеливаюсь, плавно нажимаю на спуск. Гремит негромкий выстрел, и дальний рябчик камушком падает с верхушки листвянки в мох.
  Второго снял из своего дробовика Вова. Выстрел тулки грохотом покатился по тайге, но третий рябчик, как сидел, так и остался сидеть на свой ветке. Его добыл из моей мелкашки Ряша.
  Рассматриваем свою добычу. Моему рябчику пуля попала точно в сердце, Ряша умудрился попасть в глаз птице, а Вова, как обычно, снёс птичке весь задок.
  Подвешиваем всех трёх птичек на сучок, на видное место, и продолжаем сбор ягоды. Один Командор, схватив мою мелкашку, убегает в тайгу, заявив на бегу, что ягода ему по фигу и лучше он добудет ещё одного рябчика. С ним убегает и Вова.
  Через полчаса завершаем сбор голубики и возвращаемся в лагерь, где у костра хлопочет Женька.
  Командор и Вова вернулись в лагерь злые и пустые. Командора долго гоняла за собой по крутым каменистым склонам старая рябчиха, садилась не на деревья, а только на землю, в кусты и близко к себе не подпускала.
  Завхоз занялся разбором своих продуктовых запасов и тут же выяснил, что сливочное масло в одном из бидонов задохлось и к употреблению в пищу совершенно не пригодно.
  Когда бидон открыли, то в окружающее пространство тайги пахнуло такой отвратительной вонью, что мы шарахнулись в сторону от этого пахучего источника и стали судорожно зажимать носы.
  Поскольку с продуктами в этом году у нас напряжёнка, было решено вернуть эту дурно пахнущую массу в число съедобных продуктов путём перетапливания. Хлеб у нас тоже весь кончился, и мы полностью перешли на сухари. Вместо сахара теперь используем только песок, который оказался прилично подмоченным во время сплава по каньону.
  На ужин нам наградой послужили великолепный суп из нежных рябчиков и очень вкусный, густой голубичный компот. Пили мы его с громадным удовольствием. Особенно усердствовал Ряша.
  — Пустой мешок падает. Нужно его наполнить, — сказал он, похлопывая себя по животу.— Напиточки принимать охота. С устатку...
  Однако уже через полчаса начались в полной мере сказываться целебные свойства этого напитка из таёжного винограда.
  В наших животах забурчало, забулькало, и мы резво разбежались по окружающим кустам.
  Ночью тоже можно было слышать шорохи, шелест пала точных пологов и шуршание кустов от шагов страдающих животами походников.
  — Расслабон хиляет. И напряжёнки нет,— шутил Ряша.
  За ужином Шура почему-то вспомнил о том, как они во время областных соревнований по водному слалому наловили целое ведро крупных лягушек и приготовили из них вечернее блюдо путём варения и жарения. Причиной к этому послужила эгоистичная требовательность его очередной подруги по имени Элла. Элла была маленькой кругленькой, как мячик, блондинкой, со вздёрнутым носиком. Блюдо было изготовлено, но пробовать его отказались все, включая и виновницу торжества.
  После этого воспоминания Командор мгновенно вспомнил ещё один аналогичный случай, когда один из его знакомых парней сжевал в сыром виде с перцем и солью очищенную от шкуры здоровенную лягушенцию. Он жевал её очень старательно, закрыв на всякий случай глаза, чтобы не видеть торчащие из собственного рта лягушачьи ноги с остриженными перед употреблением в пищу ноготками. Он только изредка просил зрителей.— Дайте водички запить... Дайте водички... Но неумолимые зрители в этой просьбе ему отказали, заявив, что уговор был съесть живность без воды всухую. В конце концов, смельчак справился со своей нелёгкой задачей, чем доставил громадное удовольствие всем присутствующим, среди которых были и женщины.
  К вечеру на небе вновь появились разрывы в облаках, и проглянуло солнце.
  Сильно похолодало, да и ветер не умалял своих порывов до поздней ночи.
  Тишина! Над костром тучи комаров совершали свой последний круг. Почти невесомые, они попадали в вихри пламени, и пепел их вместе с дымом костра уносился к вершинам деревьев.
  Я смотрел на комариный хоровод, на чёрные во тьме ночи деревья. Тишина была мягкая, неощутимая, как во сне, но не было уже той тёплой ласковой неги, которая охватывает нас в первую ночь в тайге, кружит голову, подобно дурноватому, терпкому аромату багульника на болоте в пору его цветения.
  Человек не может знать, что для него есть польза. Может быть, для тебя польза каждое утро смотреть на облака, вечером— на звёзды, а всё остальное так, в нагрузку.
  Вернулся отлучавшийся по какой-то надобности Ряша, сел подле костра, протянув к нему обе руки.
  — Сколько, чёрт возьми, людей просидело вот так, в такой имен но позе у огня? Хорошо и завораживает. Выбирать бы мне веру— подался бы в огнепоклонники!
  Вокруг— в лесу и на реке,— шуршало, потрескивало, плескало, попискивало и взбулькивало, подавало невнятные голосочки.
  Часам к одиннадцати вечера мы угомонились и разошлись по палаткам под напутствие Ряши.— Жизнь человеку даётся всего один раз, и проспать её надо умеючи.
 
  Глава восьмая. Вонючее масло. Послание нашим последователям. Первый утиный выводок. Перекаты и петли Кижи-Хема. Размышления об осах. Одинокий рябчик.
 
  За тонкими стенками палаток холодрыга. Со склон гор в долину медленно, почти незаметно для глаз, сползает плотный белый туман. Небо сплошь покрыто серебристой кучовкой.
  На завтрак дежурный-Ряша подаёт гречневую кашу с испорченным маслом. Из мисок идёт густой парок, и несёт сплошной непотребностью. На костре стоит злополучный бидон с маслом, которое очень быстро закипает. Вонь вокруг сразу же усиливается.
  Убегаем от костра на берег Кижи Хема, чтобы не наблюдать и не нюхать происходящий процесс превращения сливочной гадости в топлёное масло.
  Завхоз советует бросить в масло соли, чтобы она связала всю гадость.
  Ряша тут же сыплет в расплав целую горсть крупной соли и из него мгновенно начинает подниматься, выплёскиваться через край на огонь, густая белая и очень вонючая пена. После того, как масло прокипело, Ряша фильтрует его через марлю.
  Процесс повторяется ещё раз, после чего выносится единодушное мнение коллектива — съедобно.
  Допиваем с опаской остатки голубичного компота.
  Женька чистит после еды вёдра речным песком, так как следующая пара дежурных не принимает у него дежурства по причине грязного инвентаря.
  Значительно потеплело. Со всех сторон к месту нашей стоянки начинает слетаться комар и мошка. Появляются крупные слепни.
  Завхоз сочиняет и пишет на берегу послание туристам-новичкам из Киева, которых должны забросить на два дня поз же нас на то же место выше каньона.
  Ряша перед вылетом на маршрут горячо убеждал их, что верхний каньон сплошное удовольствие: сильное течение, никаких прижимов, водопадов, лишь отдельные камушки.
  На прибрежном песке Завхоз выводит крупными буквами.- Здоровеньки булы! Чи бачили вы бульки и щёлки в каньоне? До зувстречи, колы приведётся, у первого водопада.
  Сооружаем на берегу, почти у среза воды, пирамиду из топляка, втыкаем в неё очередную палку и на её конце подвешиваем на шнурке лосиный рог, который мы нашли ещё в прошлом году. Рог совершенно не изменился. В рот хариусу вкладываем листок бумаги, на котором нарисована выдуманная нами схема реки и обозначен первый водопад в шесть метров высоты, который необходимо обносить по тропе через перевал. С левого берега на карте Командор пишет- Злые медведи. Вверху он делает надпись - Строго конфиденциально, посторонним не рассказывать и не показывать».
  Как выяснилось позже, киевлян на маршрут так и не забросили, и встречи с ними так и не произошло.
  Сотворив эту подлючку, отплываем в половину двенадцатого.
  Вокруг сплошное солнце. Редкая облачность. Эмалево-белые, блестящие в лучах солнца облака с розоватыми и голубоватыми отсветами сбились у самого горизонта в жемчужный земной убор.
  Оскудели запасы нашего земного российского жемчуга, который был когда-то самым древним и самым любимым украшением русских тяжелокосых красавиц. А сейчас эту невидаль можно было черпать прямо с неба и низать рефидью, клетками, рясою, сеткой, фонариками словом, всеми известными жемчужным рукодельницам способами.
  Крутые, дивной формы облака нехотя отрывались от горизонта, плыли по небу, раскрашенные розоватыми оттенками преломленных лучей солнца, и отражались в спокойных водах реки.
  Кижи Хем начинает плести свои петли, чередуя короткие тишинки с быстрыми, говорливыми перекатами. Глубина реки сантиметров семьдесят и плоты легко и уверенно скользят по изумрудной воде. Изумрудный цвет воды в реке стал особенно глубоким и таинственным.
  По берегам очень много упавшего леса, но к счастью завалов на самой реке нет.
  Женька восседает на своём рюкзаке всё такой же сонный и вялый, как и вчера.
  За одним из очередных изгибов реки вспугиваем первый в этом сезоне утиный выводок. Старая утка улетает вниз по течению, а семь штук молодых утят вовсю улепётывают бегом по воде.
  Убежав за поворот, они прячутся где-то в камнях и коряжках под берегом, а старая утка, возвращаясь к нам, всё время пытается привлечь к себе внимание. Наконец она подпускает катамаран челябинцев к себе на расстояние выстрела. Дважды стреляет Командор и оба раза мажет. Утка низко над вершинами прибрежного леса огибает оба наших плота и улетает вверх по течению к своим утятам.
  Рыба упорно не желает ловиться. Все забросы спиннингов и запуски корабликов дают нулевой результат. На песчаных берегах часто встречаются совсем свежие следы: мы всё время вспугиваем при своём приближении зверьё.
  Пошли длинные, прямые и глубокие перекаты. Изредка на воде видны, расходящиеся круги. Это лениво и вяло хватает с поверхности воды проплывающую мошку хариус.
  Этого не может вытерпеть Ряша, и мы пристаём к берегу. Он заводит свой кораблик и начинает методично прочёсывать метр за метром, перекат за перекатом.
  Наконец, после двадцати минут лова, упорный рыболов становится обладателем двух больших хариусов.
  В воде рыба кажется совершенно белой, но как только её выволакивают на берег, она тут же приобретает великолепную чёрно -синюю окраску. С течением времени яркость окраски её начинает тускнеть.
  — Мимикрирует,— по научному объясняет Ряша.
  Он снова заводит кораблик, но клёва больше нет. Такой темп добычи рыбы не устраивает ни его, ни нас. Ряша сматывает снасть, громоздится на плот, и мы отплываем. Нужно догонять челябинцев, которые за это время успели разменять не один километр сплава.
  Кижи Хем вовсю петляет по неширокой долине, делая невероятные крутые петли-загогули. Иногда мы начинаем плыть практически в обратную сторону. Это место мы называем кижихемский змеевик.
  По берегам реки масса завалов, но к нашей радости на самой реке их нет.
  Около шести часов вечера мы выплыли из кижихемского змеевика и нос к носу столкнулись с медведем.
  Первым увидел его Завхоз. Медведь медленно двигался навстречу по крутому левому берегу и что-то усердно выискивал в низеньких кустиках. Завхоз зловещим шепотом прошипел.— медвеееддь...
  — Где?— переспрашивает Ряша, ничего не видя.
  Я тоже в первое мгновение не разглядел, потому что смотрел гораздо ниже по реке, а зверь находился от нас всего в каких-то десяти метрах.
  — Да вон он, слева, — снова прошипел Федя.
  Наконец-то и мы с Ряшей увидели зверюгу. Над низенькими кустиками берёзки неслышно стоял матёрый медведь. Низко опустив голову, зверь увлечённо разгребал широченными лапами землю. Громадные кривые когти поблескивали синеватым лаком. Он подобрал отвисшей губой корешок, зачавкал, захрустел, переминаясь на своих толстых, коротких лапах и удивлённо начал вертеть головой из стороны в сторону. Зверь был крупный, тёмно-шоколадной масти.
  Медведь тоже заметил нас, остановился и начал удивлённо рассматривать невиданную досель посудину и нас, сидящих на ней.
  Держа на весу передние лапы, он вытянулся во весь свой могучий рост, да так и замер, с любопытством глядя на нас сверху маленькими карими глазками.
  Мы перестали дышать. Сколько раз рисовалось в воображении подобная встреча! Сколько времени к ней готовились все мы уже в этом году. На этот случай у каждого был до мелочей отработан порядок действий и движений: выхватывание уже готового к стрельбе ружья, прицеливание в левую половину лохматой груди, нажатие спускового крючка, мгновенная перезарядка мелкашки и ряшиной пушки...
  Всё это мгновенно было забыто, и сейчас ружья лежали спокойненько на своих местах.
  Даже Ряша, разинув рот, застыл и не попробовал дотянуться до ижевки. Всё было так, как будто зверь скомандовал нам.- Замри— и мы беспрекословно и добросовестнейшим образом выполнили это требование.
  Страха никакого не было... Была только чрезвычайная растерянность и полное отсутствие необходимых действий.
  Плот плыл, мы безмолвствовали, а медведь так же неслышно, как и появился, повалился через спину на бок и как будто взбрыкнул — над верхушками берёзок лишь мелькнула его бурая спина.
  Не зашуршал ни один сучок, не зашебаршила листва. Просто мед ведь мгновенно исчез, как будто его и не было совсем, а только промелькнуло в нашем воображении сказочное сновидение.
  Наша коротенькая встреча с мишкой прошла молча и без всяких эксцессов для обеих сторон.
  — Эх жаль, удрал мишуха! Хоть бы разок удалось стрельнуть, глядишь, и накормил бы коллектив свежатинкой. Вот непруха, так непруха!— от всей души горевал Ряша.
  — Мне вот один случай рассказывали. Плыли по Курейке геологи на резинке. Спокойно плыли, без всяких там забот, даже песни пели. Вдруг из тайги медвежище вылазит. Солидный, лохматый. Заметил он лодку, да как бултыхнется с берега в воду и давай загребать к ней. Хрипит, сопит, сопли распускает, а сам всё ближе и ближе к посудине. Быстро подлюга плыл. Догнал он резинку и давай по воде лапами долбить, того и гляди все борта разворотит. Все гаврики с лодки кто куда сыпанули. Один даже с испугу под резинку занырнул. Увидел эту картинку зверюга, взревел не по-людски, развернулся и давай удирать на берег обратно. Плыл даже быстрее, чем к лодке, видать больше геологов их прыжками напугался. Вылез на берег, отряхнулся и галопом обратно в тайгу. Только его и видели.
  — Чего же он тогда в воду лез?
  — Чёрт его знает, может, лодку за плывущего оленя принял, а может, ещё чего померещилось...
  — Вот-вот. И нашему зверюге чего-нибудь померещилось бы, сиганул бы он с кручи в речку и привет нашим родителям. Ему здесь даже плыть не пришлось бы, вся ширина от берега до берега каких-то метров десять!
  — Не боись! Вёслами бы отбились, а тут, глядишь, и Ряша свою пушку бы настроил.
  Челябинцы, плывшие за нами, ничего этого не видели. И когда мы красочно расписали им этот эпизод, Командор возмущённо обвинил нас, и Ряшу в особенности в том, что мы сознательно лишили коллектив возможности попробовать свежей медвежатины.
  Минут через тридцать после этого события Кижи Хем преподносит нам ещё один сюрприз— Володя ловит на спиннинг первого в этом сезоне тайменя.
  Таймень великолепен, весит не менее шести килограммов. Он так слабо держался на крючке блесны, что его не вытаскивали на плот, а пристрелили в воде из мелкашки.
  С левого берега за невысокими, лесистыми, продолговатыми грядами светится на солнце серебристая скальная вершина треугольной формы. Проходим ещё несколько поворотов.
  На ночлег становимся в устье левого притока, который двумя бурными рукавами впадает в основное русло Кижи Хема.
  Пока мы готовим место под палатки и костёр, коллектив удивила и порадовала Лида. В месте, где на первый взгляд не могло пахнуть даже хариусами, она лихо вытаскивает на берег ещё одного шестикилограммового тайменя.
  Радости рыбачки не было предела, так как тайменей такой величины до этого она ещё ни разу не ловила.
  Сегодня на ужин будет снова суп по-кижихемски и жареная таймешатина.
  Как говорит наш Завхоз — начинается чистая обжираловка.
  Ближе к ночи пошёл частый и мелкий дождичек. Но был он очень кратковременным и минут через пятнадцать, немного попугав нас, закончился.
  Ряша заводит в устье притока кораблик и вытаскивает сразу трёх крупных хариусов.
  Мы тут же так оцениваем его успех: Понятно, почему появился таймень и крупный. Стало больше хариуса — есть что пожрать.
  Хариус крупный и мелкому тайменю его не заглотать. Мелких таймешат здесь нет, так как не понятно кто кого заглотит: хариус тайменя или наоборот.
  Когда Ряше надоело запускать снасть, он поднялся несколько выше по течению, вывел кораблик на самую стремнину и привязал его за громадный колючий куст шиповника.
  Через пару часов он решил проверить снасть, и тут же выяснил, что в кусте удобно расположились осы, свив там для себя большое гнездо. Попытку Ряши отвязать леску осы встретили таким зловещим гулом, что он тут же ретировался обратно в лагерь.
  Потоптавшись около костра, он рассказал о своей на ходке и поинтересовался, обращаясь к Антону.— Слушай, писатель-Тимирязев, может это носатые бомбексы сварганили?
  — Сам ты— бомбекс! Бомбексы свои гнёзда в земле дела ют, а не на кустах,— уверенно заявил Завхоз. Это Ларра анафемская. Ларра анафемская великая охотница до грозы огородов — медведки. Ошкуривает их за милую душу.
  — А на медведей они не охотятся? Представляешь, берём с собой в тайгу десяток-другой этих Ларисок анафемских и вперёд, с песнями на медведя. Только обнаруживаем Мишу, выпускаем наших красавиц, а дальше уже их дело. Потом подходим и берём Мишу легко и непринуждённо. Никаких тебе ружей, ни какой опасности и хлопот.
  — Они скорее тебя самого ошкурят. Ларра анафемская это оса бумажная.
  — Что значит бумажная?
  - То и значит. Их прозвали «бумажными» за то, что свои гнёзда строят из самой настоящей бумаги, которую они изобрели за миллион лет до того, как наши предки научились не то что писать, а мыслить.
  - Самое интересное это то, что процесс производства бумаги у ос, если его можно так назвать, в принципе не отличается от того, который и теперь применяется на бумажных фабриках. На осиной бумаге можно даже писать мягким карандашом.
  Плохое же качество их бумаги объясняется лишь тем, что осы используют для её изготовления более мягкую, гнилую древесину и древесную кору. На венской выставке 1873 года один из бумажных королей-фабрикантов над своими стендами повесил осиное гнездо, как символ того, что если бы люди начали учиться у ос, то они давно начали бы делать бумагу.
  — Вот и наковыряй себе этих осиных гнёзд, будешь на них свои вирши писать. Никаких расходов на блокноты, сплошная экономия. И оригинально, помимо всего прочего.
  — Мне и блокнот подходит. А обижать этих трудяг просто не по-человечески.
  Заинтересованные Ряшиным рассказом, все дружно отправились смотреть его находку.
  На цветах зонтичных и сложноцветных рядом с осами и шмелями сидели очень похожие на них мухи из семейства журчалок.
  Хотя эти мухи совершенно безобидны, птицы не рискуют их трогать, принимая за вооружённых жалами перепончатокрылых. В семействе журчалок более четырёх с половиной тысяч видов.
  Оригинален полёт этих мух. Наряду с обычными перелётами журчалки могут по долгу висеть в воздухе, непрерывно работая крыльями, но, не двигаясь с места. Очень похожи на ос журчалки рода теиностома, а на слепней — журчалки из рода сирфов.
  Необычайно разнообразен образ жизни личинок журчалок, в противоположность взрослым мухам, которые расстаются с нектароносными цветами только для того, чтобы отложить яйца. Самки одних видов летят для этого к грязным, зловонным ручейкам, другие устремляются под полог леса, разыскивая деревья с вытекающим из ран бодрящим соком, третьи разыскивают колонии тлей или гнёзда шмелей, четвёртые хлопочут около муравейников.
  Уходя обратно в лагерь, оживлённо обсуждаем увиденную только что картинку.
  Ряша тем временем начал обхаживать и уговаривать Шуру освободить его снасть и выполнить эту, как он выразился, пустяковую операцию за приличное вознаграждение. В качестве платы была предложена порция граммулек.
  Против такого дефицита Шура устоять не мог и быстренько смотался отнимать кораблик у ос. Как это ему удалось, он так никому и не рассказал, но через полчаса явился в лагерь с корабликом и молча вручил его хозяину.
  Справедливости ради нужно сказать, что Ряша оказался жмотом и выделить Шуре, честно заработанные им граммульки, отказался.
  Сегодня производим первый засол-заготовку рыбы. В одном из пойманных хариусов мы с удивлением обнаруживаем свежую землеройку. Где он сумел её заглотать нам никогда не узнать, но то, что хариусы едят мышей, мы теперь убедились воочию.
  Вова с Женькой убегают с ружьями вверх по ручью и пропадают в тайге более трёх часов. Вернувшись с охоты, они притащили одного рябчика, добытого Вовой. Застрелил он его на болоте в полукилометре от нашей стоянки.
  В часе ходьбы вверх по ручью начинается великолепный каньон, с очень узким проходом и обрывистыми скалами-берегами высотой до шестидесяти метров.
  По дну каньона и несётся ручей, который при впадении в Кижи Хем совершенно не напоминает самого себя там, вверху.
  Поскольку дежурит Борис, весь ужин оказывается благополучно испорчен, и обжираловки, как предсказал Завхоз, не происходит. В суп наш дежурный переложил заправки из пакета, и тот приобрёл абсолютно непотребный вкус, а тайменя он адски пересолил.
  За этот поступок сегодня ему было присвоено звание Соляного Кижихемского Паскудника.
  Спасают нас потрошки, которые готовит Ряша. Их съедают быстро и с удовольствием. Поскольку этого оказывается недостаточно для наполнения голодных желудков, я быстренько приготавливаю порцию риса по-китайски, которая и позволяет всем пережить кулинарные эксперименты Командора.
  — Вот добыли бы вы сегодня медведя, не пришлось бы с голоду пропадать, жалуется Шура.
  Музыка ручья, костра, ветра совсем не мешает думать так, как тебе хочется, не навязывает своё настроение. Хочешь— и ты услышишь радостную песню первой любви, а если у тебя в голове тяжёлые мысли, ручей нашепчет тебе много-много злых сомнений, мрачных предположений. Правда, такие мысли в тайге приходят очень и очень редко. В одном только ручей и листва стесняют свободу, не дают просто сидеть у костра, тупо уставившись в огонь, и не думать...
  — Знаешь, Шура, какие ситуации возможны при встрече с мед ведем? Нет? Слушай и учись пока я жив,— вещал Ряша,— Первая. Ты медведя видишь, а он тебя нет. Если медведь идёт на тебя, ты садишься за куст и ждёшь. Если нервы у тебя слабые или пропускаешь его, или стреляешь издалека и мажешь. Если нервы у тебя сильные, попускаешь близко и пытаешься убить. Если ты идёшь на медведя, то перед тем как двигаться к нему сними с себя всё лишнее — так легче догонять, или убегать. Подкравшись близко к медведю, снова взвесь свои силы — хорошо ли ты стреляешь и бегаешь? Если хорошо, не торопись — всё равно медведь твой. Наточи нож, разожги костер, предупреди ребят, чтобы не варили кашу — на сегодня будет медвежатина. Если плохо как следует, надышись. Не торопись — всё равно ты медведев. Вторая. Ты медведя видишь, он тебя — тоже. Если нервы у медведя слабее, то он убегает. Ничего не поделаешь. Тебе его не догнать. Если нерв слабее у тебя, то тоже ничего не поделаешь — ужин придётся готовить уже медведю. Убегать бесполезно, он быстрее бегает. Третья. Медведь тебя видит, а ты его — нет. Случай абсолютно нежелательный. Бди. Четвёртая. Ты видишь медведя во сне. Не пытайся потом это выдавать за действительность. Пятая. Медведь видит тебя во сне. Миша, не фантазируй. Соси лапу! И, наконец, ценное дополнение. После охоты преувеличивать больше чем в шесть раз не рекомендуется — побьют!
 
  — Да отстань ты, умник. Видел я вас вместе с медведем в гробу.
  Я, слушая их трёп, думал: есть вокруг нас и медведи, но вероятность встречи с ними здесь на стоянке, наверно, не больше вероятности прямого падения метеорита. Ну, может и побольше, но лагерь-то мы разбили не на медвежьей тропе.
  Пусть, если появится, подойдёт. Я ему лицо набью... И темнота, вокруг, и всё, что она скрывает, разве всё это мне чужое? Здесь, в тайге мы все свои.
  Темнеет, каждый куст вдалеке превращается в медведя или какое-нибудь другое неизвестное чудовище. Стоит только податься вперёд, чтобы присмотреться, и он тотчас делает бросок.
  Замрешь, и он остановится. Затаился. Осторожный... Старый, наверное, опытный... Эй, матёрый, я же знаю, что ты не медведь. Ты — куст, хватит ломать комедию!
  Электрические сумерки города разве вы подарите усталому человеку такую густую, мягкую, убаюкивающую тьму?
  К ночи снова сильно холодает. Безоблачное, голубое небо наполнилось вновь блестящими золотинками звёзд и шмыгающими одиночками-спутниками.
  Через всё небо струился Млечный путь, где крупные звёзды, переливавшиеся цветными огнями, были пересыпаны алмазной звёздной пылью. Земля отдавала теплом, нежными таинственными запахами. Удивительно легко и приятно дышалось.
  В прибрежных зарослях на другом берегу кто-то осторожно и неторопливо шлёпал и шуршал травой, замирал, очевидно, прислушиваясь, а затем опять шлёпал и шуршал, двигался дальше по каким-то своим делам, снова останавливался и смачно чавкал, начинал что-то есть.
  Кто это? Как его зовут? А бог его знает. Живёт тут в тайге сам по себе, никому не мешает, что-то, наверное, по своему думает о жизни, о чём-то заботится, кого-то боится, кого-то и сам пугает, сытым бывает и голодным, весёлым и злым, как и положено всякому живому существу. А какое из себя это скрытное, сумеречное существо, во что одето и как выглядит — этого никто из нас не узнает, потому как охотников тут кроме нас никого нет.
  Летние ночи в Туве чёрные-чёрные, а звёзды такие большие и необыкновенно яркие, что начинает казаться, будто небо густо утыкано мигающими электрическими лампочками. А в конце июля, в августе на бархатном покрывале ночного неба особенно много падающих голубых звёзд. Астрономы говорят, что это метеориты созвездия Персея — персеиды сеют. По старому преданию, куда голубая звезда спустится, там белый гриб и вырастет.
  Отполыхавшая в костре древесина светилась глубоким кудрявым сиянием. Ласковые, игривые всплески-последыши острых синеватых галстуков огня весели ли сердце. Было тепло и радостно.
 
  Я засыпал, а может мне казалось, что сплю.
  Я уплывал куда-то в детство.
  Тайга, склонясь, моих волос касалась,
  И спрашивала тихо: Где ты? Где ты?
  Я в мыслях плыл к далёкому истоку,
  В них погружаясь медленно и верно...
  Туман стекал в прибрежную осоку,
  И с берега смывала звёзды пена.
 
  Глава девятая. Воскресенье. Командор готовит завтрак. Черный хариус. Первый ленок. Первая баня. Пиво Завхоза. Рассуждения о розовом белье.
 
  Над нами не небо, а сплошная голубень. Жаркое, дремотное утро. Солнце безжалостно слизывало и проглатывало последние остатки росы. Бешеное солнце. Ни одного облачка до самого гори зонта. Таким встретило наше пробуждение утро воскресного дня.
  Природа даёт нам великолепный шанс на незабываемый отдых. Спасибо тебе, природа, за такой подарок.
  На завтрак Командор снова готовит ужасающую по вкусу и виду манную кашу, в которую он вбухал наверное не менее полкилограмма соли.
  Командор пытается убедить упирающийся коллектив в том, что это лишь оттенки, и каша вполне съедобна. Он с препротивной улыбкой произносит.
  - Банкет здесь будете кушать или с собой завернуть?
  - Нужно быть большим гурманом, чтобы различать оттенки дерьма.- заявляет Лида, вываливая содержимое своей миски в кусты.
  — Послушай, ты раньше урологом не работал?
  — Нет. А почему ты меня об этом спрашиваешь?
  — Странно... Только урологи всё через жопу делают.
  — Фи, как некультурно. Я прошу сохранять тайну, и, пожалуйста, без претензий к другим,— пытается упираться Командор.
  — Вы, Командор, готовите так плохо, что если бы вы были поваром в ресторане, даже красивые официантки не смогли бы возбудить у посетителей никакого аппетита.
  — Бойтесь бездарных, дары приносящих,— подытоживает их пикировку Ряша.- Держи хвост пистолетом, а морду — огурцом! Чтобы быть пусть не всегда ясным, но всегда бодрым.
  При этих его словах Командор вновь ободрился и заявил.— Кто не хочет нюхать масло, пусть идёт на берег и цветочки нюхает.
  Я возражаю ему.— Не думайте, что все цветы, раз они цветы, непременно должны хорошо пахнуть. У нас в стране, в чернозёмной полосе, особенно по берегам рек, встречается скромное и внешне ничем не примечательное растение Кирзакон обыкновенный. Трубчатые цветки этой лианы издают запах тухлого мяса!
  Для сущего сходства с мясом отгиб венчика у этого цветка приобрёл грязно-красный цвет. Этим цветок привлекает к себе мух — опылителей.
  Ко мне присоединяется Завхоз.— Цветки Аройника, рас ущего в сырых местах в Крыму, так же привлекают к себе своих опылителей запахом падали. Растений с подобными «извращениями» в природе хватает. Но мало у кого внешность и аромат находятся в таком разительном противоречии, как у Раффлезии Арнольди— паразитического растения, встречающегося, к счастью, только на Суматре.
  Оно огромно, красиво и одновременно заставляет людей мгновенно зажимать носы из-за отвратительнейшего запаха тухлого мяса, источаемого вокруг ради привлечения каких-то мух.
  Цветок Раффлезии, наверное, самый большой на свете. Его правильный пятилепестковый венчик достигает одного метра в диаметре и трёх метров в окружности! Весит эта громадина от трёх до пяти килограммов.
  Лепестки венчика мясо-красного цвета с беловатыми бородавками, напоминающими белые крапинки на шляпках мухоморов. У цветка нет ни листьев, ни стебля, ни корня, и лежит он, распластавшись, прямо на земле. Вырастает цветок на корнях лианы Циссуса, она сродни нашей виноградной лозе.
  После таких рассказов ни я, ни Лида, ни Ряша, ни Вова, есть это варварское варево не смогли. Володя потихонечку вывалил содержимое своего ковшика, посудины из которой он традиционно питается в походах, в реку, а мы прилюдно вернули полные миски варева его автору со словами бурного протеста и надеждой на то, что содержимое мисок дежурный будет отмывать как можно дольше.
  Завхоз, соавтор этого отвратительного блюда, делавший контрольные пробы во время варки, мужественно запихивает себе вовнутрь эту отраву и даже пытается доесть остатки порции Командора, который также не смог полностью осилить своё кулинарное произведение.
  Что сделал со своей порцией Шура, нам выяснить не удалось, но свою миску дежурным он вернул пустой и чистой.
  Один Женька мужественно поглотил содержимое своей миски и молча смотрел на тайгу.
  Матерясь про себя, доедаем вчерашнего пересоленного тайменя. После сегодняшней манной каши он кажется совершенно пресным.
  Единственным блюдом, которое неизменно удаётся нашему кижихемскому паскуднику, является чай, в меру крепкий, душистый и великолепного темно-коричневого оттенка.
 
  Когда-то на китайской земле жил старый буддийский монах по имени Даррма, или Тамо. Случилось так, что однажды во сне он увидел самого Будду. Он так обрадовался, что решил день и ночь молиться, не смыкая глаз. После нескольких дней и ночей непрерывных молитв монах крепко уснул. Проснувшись, он очень на себя разгневался и, чтобы больше подобное никогда не повторилось, отрезал себе веки и бросил их на землю. На месте брошенных век вырос чайный куст, листья которого дают чудесный напиток, отгоняющий сон.
  Легенда утверждает, что ценные свойства чая были открыты в Китае в 2737 году до нашей эры. Императору Чен Нуну в саду около дворца кипятили воду, когда ветер случайно подбросил в неё несколько листочков чайного куста, выросшего из век Даримы. Таким образом, и родился исключительно популярный сейчас в мире напиток.
 
  Завхоз, чтобы смягчить ожесточившиеся души команды, велел Лиде выдать каждому по три конфеты. Мы заартачились и потребовали по четыре. Завхоз под мощным давлением был вынужден пойти на уступки и согласился с нашими требованиями.
  И тут, осознав, наконец, всю тяжесть и гадость своих проступков, Командор проникновенно произносит трудно выговариваемую для него фразу.— Ну, простите же меня, товарищи, в последний раз! Гад буду...
  Всю отвратительность этого завтрака скрашивает только окружающее нас великолепие запахов и красок тайги, реки и неба.
 
  Над нами море голубых небес,
  В нём тает солнца слиток золотой.
  Стоит в безмолвии, затихший лес,
  Что здесь зовут Саянскою тайгой.
  Шумит кристально чистая вода,
  Сливаясь с гор в искрящийся поток,
  Как далеко отсюда города
  С их духотой асфальтовых дорог.
  В такие дни добреет и мошка.
  Ей лень летать под солнечным огнём,
  И улетает прочь вчерашняя тоска,
  Когда плывём мы под сплошным дождём.
  Слепит глаза бурлящий перекат,
  Застыл таймень за камнем в глубине.
  Сегодня все дела идут у нас на лад,
  Звучит приёмник в чуткой тишине.
 
  Помыв кое-как посуду, Командор начинает сдавать дежурство следующей паре — Лиде и Вове.
  Он считает: вёдер четыре, сумка от ведер одна, эмалированных мисок шесть, аллюменевых ложек четыре, деревянных две, нержавеющих две, ложка-черпушка — одна, мешок с тряпками и Лидиными колготками для мытья посуды — один....
  Наблюдая за его манипуляциями, Лида замечает.— Кастрюли грязные, помыты плохо, миски ещё грязнее....
  Шура рычит на Лиду.— Кыш на место! Ты дохтор, а не кто ещё. Иди считай таблетки... окромя наружных болезней ничего другого не понимаешь..
  Командор советует.— Слышь, Шура, чтоб не лезла, давай макнём её...
  Они вдвоём с Шурой хватают упирающуюся Лиду за руки и за ноги, тащат к реке и макают задом в холодную воду.
  На голубых, шерстяных штанах Лиды сразу же проступает большое мокрое пятно. Опустив подмоченную даму на берег, хулиганы резво бросаются бежать.
  Лида не пытается их догнать и только очень тихо, и очень зловеще произносит.— Ну, вы, клещи, у меня этот случай ещё попомните...
  — Можешь меня, если хочешь, даже отравить, или утопить,— отзывается из кустов Командор.
  Шура лишь предупредительно помалкивает.
  Завхоз, умудрившийся вчера после ужина где-то затерять крышку от своего любимого котелка, сегодня, несмотря на все ухищрения Вовы, всё-таки отыскал её и теперь заботливо и любовно примеривает к котелку. Счастье так и играет в его глазах и в седой щетине небритой бороды.
  За последние три дня он совсем опустился — не бреется, не переодевается, но регулярно чистит зубы. Но сегодня, похоже, что он расстанется со своей небритостью и не ухоженностью, так как решено немедленно строить и принимать баню.
  Моя догадка оказывается правильной, и через некоторое время Завхоз с ожесточением берётся за бритву. В результате он сбрил на себе буквально всё, оставил только уши.
  — Вы что там ошизели, коллега? Сходите в баню, вам предстоят серьёзные процедуры, — ржёт на всю округу Ряша.
  Дров кругом полно, место для строительства бани было отличным, погода великолепная, желания помыться хоть отбавляй.
  Начать её сооружение мы единогласно договорились ровно в пол день. А сейчас после завтрака у всех свободное время.
  Солнце сегодня действительно было великолепное.
  В ярком слепящем свете тайга и горы отливали густой глубокой синевой. Неподвижно стояли одиночные лёгкие облака в голубом прозрачном до жути небе. Над склонами струилось воз душное марево, остро пахло смолой.
  Хотелось остановиться и долго-долго смотреть на весь этот немыслимо просторный мир, впитывая в себя все его краски и запахи.
  Промежду делом загораем, делаем обмеры фигур, а точнее талий. Тучки небесные страннички не мешают солнечным лучам прогревать и землю и нас до красна.
  У Завхоза талия, как и у Лиды — семьдесят девять сантиметров, у меня и Ряши- тоже одинаковые — по девяносто шесть сантиметров.
  Замеряя габаритные размеры у Шуры, Ряша ехидничает.— Как живёте, Шура?
  — Как арбуз на бахче.
  — Это как же так?
  — Очень просто — живот растёт, а корешок всё усыхает.
  Талия у Шуры оказалась индивидуальная и одних размеров с бёдрами восемьдесят четыре сантиметра. Замер последних почему-то очень волнует Ряшу. Он всё время пытается измерить бёдра у упирающейся Лиды. Та отказывается.
  Тогда Ряша заявляет, что может определить их размеры и на глаз. Он тут же категорически заявляет.— Твои бёдра имеют габарит сто двадцать восемь сантиметров. И это - прекрасно!
  Командор и Вова обмерять себя не дают, заявляют, что талий у них вообще нет.
  — Это уж точно, — ехидничает Ряша, — голова, два уха и сразу жопа с ногами.
  Щеголяем по берегу по пояс голые, а я и Ряша рискуем раздеться до плавок. Только Женька уверенно и упорно кутается в штормовку и брезентовые штанцы. Хорошо ещё, что всё-таки снял с головы свой танкистский шлем, в котором он ходит с утра и до ночи.
  Под влиянием массы положительных эмоций, под весёлое журчание Кижи Хема рождается таёжный сонет.

  Мои друзья! Мои бродяги!
  Вам песни петь всегда готов,
  За то, что вы полны отваги,
  Уют презрели городов.
  За то, что не растите пузо
  На пыльных пляжах у морей,
  А согнуты походным грузом,
  Идёте в край лесных зверей.
  Пою я вам, пока поётся,
  Пока нас ноги вдаль несут,
  Нам это в старости зачтётся.
  Пусть комары, мошка нас жрут,
  И будет сложен наш маршрут.
  Без этого нам не живётся.

  Похоже, что погода начинает устанавливаться: Ряша поймал на кораблик сразу трёх хариусов. Видя это, Шура начал лихорадочно строить кораблик и для себя, используя для этого дощечки из лиственницы и куски пенопласта. Через час это чудо судостроения было готово к спуску на воду. Кораблик получился громоздким, очень тяжёлым и с очень малой плавучестью, несмотря на большую подъемную силу пенопластовых вставок. Закончив строительство «судна», Шура принялся за вязку мушек. Мухи у него получаются ужасающе страшными и неправдоподобными.
  — Это не мухи, а какие-то гадостные твари,— брезгливо морщился Ряша, а Лида даже боялась брать их в руки.
  — Ничего вы не понимаете. Чем муха страшнее, тем она уловистее.— уверяет нас Шура.
  После пережора Ряша, Шура и Женька уходят вниз по реке с двумя корабликами. Через час с небольшим они возвращаются и приносят двух хариусов, один из которых необычайно велик и красив.
  Таких рыбок мы здесь ещё не ловили. Весь чёрный, почти вороной, с громадным верхним плавником изумрудного цвета, по краям которого идёт широкая розовая прозрачная полоса. На самом плавнике солнцем так же просвечивают розовые пятна, а сам он отливает синевой. Весит хариус более килограмма.
  Все береговые косы истоптаны зверями. Следы и кучи экскрементов попадаются на каждом шагу.
  — Скильки ещё гамна на свити,— с удовлетворением констатировал Шура, рассматривая берег весь испещрённый звериными экскрементами.
  — Не гамна, а фекала.. Я говорю это, как urbi et orbi, то есть, как специалист, как знаток,— поправляет его Командор.
  Мне понравилось, как он произнёс вместо грубого «говно» или «навоз», интеллигентно-значительное «фекал». Безу словно, тонкий человек.
  — Тоже мне интеллигент,— фыркает Шура,— Моя бабуля говорила - ему бог за ум лба добавил. Блондин с залысинами.
  — Не тайга, а сортир какой-то,— ворчит Лида.
  Медвежьи и маральи следы чередуются с кабарожьими, лосиными, заячьими и ещё, чёрт знает, какими.
  Чувствуется, что зверя в округе масса, а вот что бы попасться нам на глаза — фигушки.
  Чистим и засаливаем сегодняшний улов.
  - А что если сделать хариусные балычки и тёшу от дельно,— спрашивает, как бы самого себя Ряша.
  - И тут же сам себе отвечает.— Нужно подумать. Только балык делается под гнётом, значит нужно где-то доски доставать.
  Доски ерунда,— говорю я.— Достанем. Зато какая экономия в весе. Одно мясо домой привезём.
  — Рыба не мясо,— поправляет меня Ряша.
  К пережру Вова соорудил из валяющихся на берегу коряг и досок настоящий стол. Доски он обнаружил метрах в ста от нашей стоянки в лесу. Там оказался старый лагерь геологов. За столом особенно приятно и аппетитно пился крепкий чаёк с конфетами и финским сыром.
  После еды с удовольствием слушаем по магнитофону песни Высоцского.
  Начали сооружение бани. Натаскали груду камней-голышей, вокруг неё раз вели громадный костёр. Теперь ему нужно гореть часа четыре-пять.
  Жизнь многообразна. И то, что мы порой принимаем за чудеса, на самом деле обычные явления природы. Вот, например, огромный костёр, полыхающий на самом срезе воды, на берегу реки. В местах, где и человека-то встретить — нарочно не придумаешь. Другой бы подумал — чудо, а я знал точно — баня топится.
  Женская фигурка причудливо и грациозно извивалась казалось бы в самом огне костра. Кто-нибудь сказал бы ведьма, шаманка. Я же твёрдо знал— Уралочка следит за процессом топки.
  К семи часам вечера баня была готова. На этот раз она получилась на редкость просторной, можно мыться сразу троим, а при очень большом желании даже четверым. Здесь, в тайге это была не баня, а термы Каракаллы (комплекс третьего века, занимавший общую площадь в двенадцать гектаров и рассчитанный на одновременное пребывание в нём до тысячи пятисот человек).
 
  Парок таёжной бани,
  Пьянишь ты, как вино,
  К тебе полны мечтаний
  Стремились мы давно.
  Прилежно камни грели
  По несколько часов,
  Потом от них потели,
  Когда был пар готов.
  Светло всегда под плёнкой,
  И видно на просвет.
  Тут сделал три захода
  И сбросил пару лет.
  Насквозь прогреешь душу,
  И вон — бегом к реке.
  Потом спешишь на сушу
  Опять стонать в тепле.
  Парок таёжной бани
  Пьянишь ты, как вино,
  Взахлёб тебя глотаем,
  И мало всё равно!
 
  Первая баня в этом сезоне была великолепна. Мылись долго и с удовольствием. Охлаждать себя после крепчайшего пара было одно удовольствие — вода совсем рядом, дно мелкие камушки, глубоко...
  Перед принятием банных ванн по берегу туда и сюда сновал раздраженный Ряша.
  — Кто моё мыло спёр?— грозно вопрошал он.
  — Никому оно и задаром не нужно, а я не брал,— почему-то первым откликнулся Шура.
  — Добром верните, а то накажу, как в Мохеве...
  — В какой такой Мохеве?
  — Есть такой городишка в штате Аризона в США, там ежели кто сопрёт мыло, того запирают в бане и заставляют мыться этим мылом до тех пор, пока он всё его не измылит...
  — Я с превеликим удовольствием так помылюсь, грязи-то невпроворот,— тут же снова первым согласился Шура.
  — А знаете, что в Кентукки женщины могут появляться на людях в купальниках только в том случае, если они вооружены прутом?
  — Или спиннингом, — тут же отреагировал Командор.
  — Вопросик на засыпку, мужики. Как вы думаете, почему в миру так много женского бельишка розового цвета: — лифчиков, трусиков, рубашоночек и прочего? Не знаете? А надо бы знать! Недавно американские учёные экспериментальным путём установили, что определённые оттенки розового цвета действуют успокаивающе на нервную систему и даже расслабляют мышцы. Действие розового цвета, по их мнению, заключается в следующем— по сигналу, поступающему их эпимтоламуса, надпочечники замедляют выделения секрета, что приводит к замедлению работы сердечной мышцы. Вот почему розовое бельишко может избавить десятки раздраженных мужей и любовников от нервных стрессов, но.... лишь на короткий срок. Те же эксперименты доказали, что если воздействие розового цвета превышает пятнадцать ми нут, то в эндокринной системе происходит вновь нарушение равновесия. Так, что прекрасному слабому полу не нужно испытывать судьбу и длительное время дефилировать перед очами своих благоверных в неглиже розового цвета.
  — Правильно, долой трусики и бюстгальтеры! Да здравствует голая натура! завопил на всю тайгу Шура и выразительно посмотрел на Лиду.
  — Уймись, умник.
  — Он не умник, он циник,— уточнил Завхоз.
  Первыми отправляются на отмывку своих грехов и грязи Ряша, Шура и Вова.
  В своём знаменитом банном трактате Антонио Нуненс Риберо Санчес писал, что баня хороша тогда, когда «всё в точной пропорции и в парной никакого противного духа».
  Едва забравшись под полиэтиленовый полог, Ряша издаёт могучий рёв возмущения.
  — Гады! Это кто же такую пакость сотворил? Здесь же дышать совершенно нечем! Я уж не говорю о мытье!
  Оказывается, на каменку были набросаны ветки листвянки. От мощного жара камней они мгновенно просохли и задымились. Автором этой хохмочки вновь оказался Командор, который, невинно смотря на коллектив глупыми глазами, заявлял. Это Шура попросил вам веточек посвежее подбросить для запаху.
  — Я же просил тебя около... а не на....
  — Я и так их рядом, а даже не около... Это же ещё дальше.
  — Ну, клещ! погоди. Пойдёшь в следующий раз первым мыться, мы тебе устроим!
  — А я не пойду первым...
  Первая троица после начальных злоключений мылась около двух часов.
  За это время они не менее десятка раз вылезали наружу и охлаждали свои распаренные туловища ледяной водой Кижи Хема, выпили целое ведро чая и вдоволь наговорились о вредноностности Бориса.
  Завхоз отзывает знаками меня в сторону от палаток и на ухо сообщает самый большой секрет. — он привёз с собой четыре пол-литровых банки чешского пива, и сейчас советуется со мной как бы получше разыграть ребят.
  — Может выдать его за мочу? Если подать во вскрытом виде очень даже похоже. Вдруг, кто и откажется? Они-то ведь не знают, что оно настоящее...
  — Ну да, наших спецов пожалуй надуешь. Правда, других вариантов всё равно нет, давай попробуем.
  Однако уже первый эксперимент над Ряшей и Вовой показывает, что все наши надежды повеселиться разлетаются в прах. После посещения бани они готовы пить всё, включая и мочу. Отказа не последовало и от других членов команды пиво было выпито столь молниеносно, что можно было подумать, его и не было вовсе. На песке сиротливо лежали лишь четыре пустых жестяных банки.
  Следующими посетили баню я, Борис и Завхоз. Женька, неизвестно по какой причине, забастовал, мыться отказался и молча сидел в палатке.
  Лида категорически отказалась составить нам компанию и ушла в баню в гордом одиночестве. Уходя, она заявила.— Прошу не подсматривать.
  Известно, что в одиночку в жаре долго не высидишь, и её банное время по продолжительности весьма отличалось от первых двух троиц. Вышла она из бани распаренная и умиротворенная.
  — Лидочка, конфетку сосальную хочешь? — пристаёт Ряша.
  — Не-а. Я из всех конфет признаю только грильяж в шоколаде,— Лида посмотрела на него с сожалением- тебе, мол, этого не понять!
  — Какая изысканность, утончённость! Потеря вкуса к жизни, упадок Римской империи... А наслаждение от запаха сухих, ломких портянок тебе не знакомо?
  — Сухих — нет. А вот мокрых и вонючих, сколько угодно... Только причём здесь портянки?
  — Изнеженные патриции и грубые плебеи, аристократы и санкюлоты. Расколот мир и нет в нём покоя. Кругом борьба, ни островка, ни оазиса. Победа будет за нами, — продолжал упражняться в словоблудии Ряша.
  Солнце продолжает нагревать землю и всё окружающее. Спешу принимать столь долгожданные солнечные ванны и хожу по берегу босиком, в одних плавках. Кругом на кустах развешаны многочисленные шмотки, часть из них просто разбросана по берегу — сушатся.
  Под вечер неугомонный Шура, снедаемый рыболовными страстями и завидками к успехам уловистого Ряши, вооружившись до зубов снастями — корабликом, удочкой и, как шутит Командор, Женькой, снова уходит искать рыбацкого счастья. К ужину он приносит нам ещё одного крупного хариуса и возвращает уставшего и голодного Женьку. К этому времени возвращается с верху и Ряша, ушедший на рыбалку минут на сорок позже Шуры. Он добыл двух хариусов.
  Всего за этот день нам удалось выловить в Кижи Хеме двенадцать велико лепных рыбин. Пять из них мы решили пустить в жарёху, а семь — в засол.
  Дежурный Завхоз, морщась от дыма и постоянно пригорающего подсолнечного масла, то и дело обтирая от пота сморщенный в напряжении лоб, жарит рыбу на углях в сковородке.
  Его сегодняшняя добровольная напарница— Лида успела на печь для нас целую гору аппетитных и вкусных лепешек из блинной муки.
  Всё это означает, что сегодня нам предлагается новое вечернее меню суп московский из пакетиков, жареная рыба и лепёшки с чаем.
  Ещё до ужина из отрубленных хайрюзиных голов я приготавливаю мини уху в Федином котелке. Это кушанье улетает в желудки голодных походников за считанные секунды и только сильнее усиливает чувство наступающего голода.
  Суп московский дежурные как всегда умудрились пересолить, хотя использовали при его приготовлении минимум соли. Подвёл Завхоз, который расщедрился и дал для заправки не два, а три пакета супа.
  Командор ехидничает.— Зря вы на меня орали, что я вам кашу пересолил. Просто здесь место такое заколдованное. Суп здесь солонее, а компот преснее. Зато блины у Лиды удались на славу и пользовались громадным спросом.
  — Первый блин, как и первый поцелуй, всегда волнителен,— произносит Ряша, засовывая в рот мучное лакомство.
  Присоединяюсь к его похвалам.— Как говорил Цицерон.— Омниа прекляра — Всё прекрасное редко.
  Ещё не совсем стемнело, и, наконец очнувшийся от «летаргического сна», Женька решил ещё раз запустить кораблик. Делает он это рядом со стоянкой, прямо в русле впадающего в Кижи Хем ручья-притока. Не успевает он вывести кораблик на струю, как слышится сильный всплеск, и кораблик на наших глазах начинает тонуть. Бросаемся со всех ног на берег. Первым к Женьке подскакивает длинноногий Ряша и выхватывает у него мотовило с лесой. Умелой рукой он точно и быстро подводит тонущий кораблик к берегу и рывком вытаскивает его на камни. На одном из крючков снасти бьётся великолепный двухкилограммовый ленок.
  Ура!! Есть первый ленок на Кижи Хеме.
  Общим голосованием решаем записать его на счёт Женьки, который за пустил кораблик, и Шуры, который является его владельцем.
  Ряша протестовать, считая что раз он вывел ленка на берег — значит он тоже соавтор. Но его никто не поддерживает.
  Банный вечер и добыча первого ленка требует «обмывки». Завхоз ворча, но с видимой охотой отмеряет из канистры требуемую дозу алкоголя на ужин. Обжигающий вкус спирта плохо вязался с ласковостью таёжного вечера. Установлено вполне надёжно, что спирт и водка гораздо вреднее для организма — и в смысле прямого разрушительно действия, и из-за лёгкости к ним привыкания, чем разного рода многокомпонентные спиртовые настойки.
  Живой организм человека вообще, по-видимому, не любит слишком примитивных воздействий, одним веществом.
  Ему гораздо более по душе сложные и, разумеется, хорошо подобранные гармоничные сочетания. Ведь и ухо человека предпочитает сложные аккорды, да и глаз не любит простых, примитивных цветов.
  Попробуйте отдельно слушать все компоненты, входящие в такое великолепное экзотическое кушанье, как наше «ХЕ» ледяную кислоту, перец, соль, сырую рыбу, чеснок, хмелли-сунелли кроме резко отрицательных эмоций вы ничего иного не испытаете, а подобранная смесь всего этого — только за ушами трещит, от миски не оттащишь!
  На душе и без спирта было радостно, легко, будто окружающий воздух стал совершенно невесом, таким же невесомым казалось и собственное тело. Сегодня чай пился даже лучше спирта. Чай казался удивительно вкусным и крепким, а окружившие их вечер и ночь — молодыми.
  — Вова, что это ты сегодня такой молчаливый?— пристаёт Ряша к Вове.
  — Не сегодня, а всегда. У меня характер такой, не люблю болтать и сотрясать воздух по пустякам. А тебе что не нравится?
  — Да нет. Молчи, если хочется. Лучше уж такой как ты, чем болтун. Болтливый через какое-то время либо замолкает, либо начинает досаждать тем, что повторяет одно и то же. Зато, имея дело с таким противным характером, как твой, ничем не рискуешь, потому что стать ещё более противным ты вряд ли сумеешь.
  — Всё шутишь! Ну, шути, шути... Говорить — только беседу портить. Прав был старик Кант, когда утверждал, что величайшее чувственное наслаждение, которое не содержит в себе никакой примеси отвращения — это в здоровом состоянии отдых после работы.
  Поздно вечером становиться снова очень холодно. Это является ещё одним веским подтверждением тому, что погода действительно устанавливается.
 
  Я вижу горы, ночь и свет луны,
  Костёр, и дым прозрачными клубами.
  И, как в сказаньях древней старины,
  Саяны звёзд касаются лесистыми хребтами.
  Костёр, горя, дыханием своим
  Холодные созвездья согревает.
  Усталость дня, текучая как дым,
  Охватывая душу, наплывает.
  А горы молчаливы и ясны
  Глядят свои серебряные сны.
  И кедры, кедры там на склонах их...
  Роса вокруг, как слёзы на щеках моих.
  И лишь туман, как песня голубой,
  Качается, висит передо мной.
  Но лишь засветлеет и тут с высоты
  Все звёзды падут на траву и цветы.
  Стемнеет им снова придётся взлетать
  И звездами стать, чтоб сиять и блистать.
  Я лежу под листвянкой густой у костра,
  Отдыхает душа, в сердце зреет строка.
  И по звёздным путям вдаль плывут и плывут облака,
  И, упавши с небес, ночь, как вздох, коротка.

  Кижи-Хем. Часть 1
  Кижи-Хем. Часть 3
  Кижи-Хем. Часть 4