…Меня всего трясло. Надо мной словно маятник часов раскачивалась завязанная узлом противомоскитная сетка. Бра у изголовья кровати звенела как колокольчик. Сама кровать ходила ходуном.

Так начиналось землетрясение в Найроби, вызванное извержением вулкана Олдойнио-Ленгай в Танзании, близ озера Натрон, знаменитого своими розовыми фламинго. Как они там? Наверное, испугались и разлетелись… Одновременно проснулся какой-то вулкан в Эфиопии. Великий Африканский геологический разлом вновь решил заявить о себе, словно давно уже было пора появиться на земле новой расе высших приматов.

Собственно говоря, из Найроби мы уезжаем уже завтра утром в ту же Танзанию, чтобы забраться на потухший вулкан, ставший высочайшей вершиной Африки. Признаюсь честно – идея была не моя. Меня заставили! Сам бы я никогда не решился бы на такую авантюру, как лезть на какую-то гору непонятно зачем. При изучении вопроса с помощью художественных источников, стало известно, что на Килиманджаро живет Черная Богиня, на Килиманджаро – там потерянный рай, поднимаются туда вверх по горной реке и еще какие-то там белые лилии в черной руке. Более древние авторы в лице Хемингуэя указывали, что «почти у самой вершины западного пика лежит иссохший мерзлый труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может». В принципе, можно было бы эту тему «пробить» — труп может сохраняться в таких условиях бесконечно долго, как Ноев ковчег в ледниках Арарата. Но всё равно, перспектива тащиться в гору несколько дней не вдохновляла.

Тем не менее, уговорили. Зачинателями этого похода явились два человека: Таня и Володя. Таня – начальник в рекламной фирме. Ей очень нужно прорекламировать свою контору на Килиманджаро и в Черной Африке. Вроде того, что «смотрите, куда мы забрались», или «наш PR – самый черный» и т.п. Володя – начальник сверхсекретной лаборатории, физик-ядерщик. Он облучён. Ему уже всё равно, куда идти… К этой команде безнадежных авантюристов присоединились помимо меня еще двое: Саша – Директор Зоопарка одного из маленьких северных городов, и Вася – директор модных магазинов из Москвы. Вася очень любит рыбий жир. Уже за одно это редчайшее по нашим временам качество его стоило взять в экспедицию. Человек, который любит рыбий жир, сдюжит всё.

Пока меня трясло в кровати, всю эту команду трясло в гостиничном ресторане. Сначала они подумали, что выпили чего-то не того, но я потом объяснил, что это было землетрясение, которое я лично ощутил на себе впервые в жизни. И что из этого следует? Из этого следует, что наше приключение начинается как положено.

* * *

К нему я подготовился заранее. Пошел в лес, нашел засохшую сосенку, срезал ствол, обрубил веточки, получил посох странника. Изначально я хотел дубовый посох, как у друида, но подходящего дубка не нашлось, а ветки настоящих друидовых дубов были слишком неправильной формы. Для того, чтобы уши не мерзли на вершине Килиманджаро, я взял с собою шапку из волка, привезенную из Монголии, с волчьим хвостом сзади, как положено. Из обуви выбрал армейские бутсы, истоптавшие половину Африки. Шиншилловую шубу решил с собой не брать, чтобы не шокировать публику. Тем более пришлось отказаться от накидки из шкуры леопарда – при выезде из Танзании могли возникнуть проблемы, хотя соблазн сфотографироваться в таком «прикиде» на вершине горы был велик.

Когда мы приехали в Арушу и поселились в отеле с двусмысленным названием «Синка» (Sin по-английски значит «грех»), то нас пришел «инспектировать» наш Главный Проводник – Саймон Авель, широкоплечий атлет с морщинистым лицом, обожженным безжалостным солнцем высокогорья и обветренным суровыми ветрами, которые гонят ледники Килиманджаро вниз, на тех несчастных простаков, которые силятся к ним подняться. Саймон признался, что он ненавидит горы, ненавидит Килиманджаро всеми фибрами своей измотанной души. Он любит город, любит Арушу, и неописуемое счастье охватывает его, когда после очередного восхождения он видит первый автомобиль, несущийся по дороге. Но он – горец, его жизнь – горы, и он должен зарабатывать свой хлеб, водя за собой таких олухов, как мы.

Моя волчья шапка нашла у него одобрение. Увидев посох, он поморщился. Он уверен, что лучше телескопических «трекинговых» палок нет ничего. Саймон предложил взять пару у него в аренду, но я отказался, сказав, что посох этот – мой добрый талисман, обладающий магической силой. И вообще, этот посох принадлежал Святому Христофору, покровителю пилигримов, и был куплен мной на базаре в Дамаске за сумасшедшие деньги. После этого признания Саймон уже ни на чем не настаивал: одним белым пижоном больше, одним меньше – какая разница?

Тем временем, наше предприятие чуть было не закончилось провалом без того, чтобы кто-то из нас сорвался в ущелье. У самого порога нашего греховодного отеля (несмотря на название очень даже приличного по условиям проживания) Таня упала в канаву и вывихнула себе ногу. Ничего удивительного в этом нет – забетонированные канавы в Аруше шириной и глубиной напоминают Канал имени Москвы у Заградворот. Если машина туда попадет – ей каюк. Если человек – ушиб и вывих как минимум. Итак, Таню хотели отправить в госпиталь, но она отказалась, сославшись на то, что ей надо на Килиманджаро. Очень надо, понимаете? Между тем, нога позеленела и распухла. Стало очевидно, что с такой ногой на Килиманджаро сможет подняться только русская женщина…

* * *

Для тех, кто в первый раз поднимается на Килиманджаро, лучший маршрут – «Дорога Марангу». Её называют также «Coca-Cola Road» или в переводе на русский идиоматический язык – «дорога чайников». Подъем практически пологий, вдоль тропы построены хижины (huts), в которых «чайники» могут поспать в тепле и даже помыться. Этой дорогой любят ходить японские пенсионеры. Мы же избрали более сложный, но при этом более интересный и живописный маршрут – Мачаме, который называют «Дорогой Виски». Вроде того, что виски в отличие от «Кока-Колы» пьют настоящие мужчины. Русская женщина с вывихнутой ногой может быть смело приравнена к настоящему мужчине, а потому эта тропинка – как раз для нашей компании.

На микроавтобусе нас привозят к «Machamе Gate» — Воротам Мачаме, откуда тропа ведет к вершине. Ходу – четыре дня. У истока тропы – толпа носильщиков. Они суетятся, водружая на себя тяжелый скарб тех, кто через четыре дня будет фотографироваться со счастливой улыбкой на обветренном лице у убогого столба с прибитой дощечкой, надпись на которой будет свидетельствовать о том, что фотографируемый достиг вершины 5895 метров. И из-за этой фотографии, которой возможно получить-то не удастся из-за того, что камера замерзнет задолго до подхода к заветному столбику, эти люди будут нести всё это барахло, да еще вот эту дребедень, да еще вот эту… короче, приходишь в тихий ужас при виде этой ярмарки человеческого тщеславия.

Зарегистрировавшись в «гостевой книге», мы начинаем подъем. Первые 12 километров доставляют истинное наслаждение, как потом спуск, ибо дорога проходит через экваториальный лес, а что такое экваториальный лес в горах, описывать трудно без восхищения. Воздух прохладен, ароматен и свеж, и если бы не лошадиный запах, исходивший от взмыленных спин носильщиков, поднимавшихся по той же тропе непрерывным потоком, наслаждение от этого леса, наполненного лианами, гигантскими папоротниками, бабочками и цветами, было бы более полным. Но люди ползли на гору муравьиным потоком с однообразным чередованием: туристы-носильщики, носильщики – туристы и так далее. «Понаехали тут!» — крутилась в голове злобная мысль. Сначала носильщиков старался пропускать; всё-таки, я сюда развлекаться приехал, а они пашут как негры. Ко всему прочему, нужно было успеть глотнуть свежего воздуха в тех коротких промежутках, когда одна партия не освежающих воздух носильщиков уйдет, а другая еще не подойдет.

Под конец пути, когда высокие деревья ушли, уступив место гигантскому вереску и можжевельникам, небо раскрылось, но вершины не было видно. Я добрел до нашего лагеря Мачаме, расположенного на высоте чуть более 3000 метров, и нашел наш небольшой палаточный лагерь уже разбитым и вполне готовым к употреблению. Более того, мой обычно неспешный шаг приводит меня прямо к горячему ужину, в то время как мои более быстрые спутники часа два кряду глотают слюни.

На небе появляются первые звезды. Облака, скрывающие вершину, стремительно улетучиваются. В тот момент, когда я наслаждаюсь супом, Володя говорит, что вершина открылась и показывает куда-то поверх облаков. Но облака слишком высоко, даже очень слишком, и если вершина Килиманджаро действительно там, где заканчиваются облака, то дело совсем плохо. Меня берёт оторопь, и не только меня одного.

Еще не поздно одуматься, повернуть назад… Но вот облака уходят, и мы видим снежную вершину, освещенную луной. Нет, к сожалению, она не так далеко и не так высоко. Надо идти.

Переход до следующего лагеря не слишком долог (6 см), но довольно крут – нужно подняться более чем на 800 метров. Вчера я свернул с основной тропы, поскольку наши палатки были поставлены в отделении от главного лагеря. Сегодня утром я главный «кемпинг» Мачаме увидел… Напоминает становище Чингисхана. По тропе наверх от него ползут люди-муравьи. Носильщики тащат на себе пластмассовые садовые кресла. Выглядит это достаточно забавно. Саймон поведал по секрету, что эти кресла, цена которым десятка долларов, очень здорово влияют на продажную стоимость восхождения для «клиентов». Кресла эти переводят «горное сафари» в категорию полу-люкс и добавляют к цене 500 долларов. Индивидуальный био-туалет обращает его в золото – для таких солидных клиентов, которые предпочитают изысканный сервис в горах, восхождение обойдется в 3000 долларов на рыло. Странно, что танзанийцы не додумались поднимать туристов на Килиманджаро в носилках-паланкинах, как в Китае поднимают на священные горы. Тогда можно было бы и по 6000 брать с клиента. Вообще, у африканцев сметка не та, что у нас. Брать деньги не за что, это пожалуйста, это мы с радостью и сразу. Ну зачем, спрашивается, каждый раз тащить вверх-вниз палатки? Не проще было бы попросту разбить на всех маршрутах большие стационарные палаточные лагеря на сезон восхождений, и заранее распределять «номера»? Построить кухни, столовые — это как минимум, а лучше сразу бревенчатые домики, да с банькой, эх! Национальный парк Килиманджаро являет собой высокоприбыльное предприятие, учитывая 70000 восхождений в год. Т.е. это как минимум 7 миллионов долларов, уходящие в казну государства, которое, заметьте, эту гору не строило, не укрепляло и не реставрировало. Даже последние 5 метров до шеститысячника не додумались насыпать, хотя могли бы, если бы был нормальный менеджмент.

Пока я чищу яичко на привале, а Саймон разливает чай по кружкам, проводник одной из параллельных групп, сетует, что туристов в Танзании становится всё меньше. Плата за посещение национальных парков растёт, а условия пребывания там оставляют желать лучшего. Туристы предпочитают ездить в Кению и ЮАР, где животные те же самые, а цены в два раза дешевле. Я его понимаю, этого истинного патриота родной страны, поскольку уже побывал и там, и там, и у меня есть возможность сравнивать. Но я также понимаю, почему получая с человека по 80-100 долларов в качестве суточной платы за посещение парка и за право размещения в «кемпинге» без воды в душе, государство не спешит сделать так, чтобы вода в душе была. Зайдите в любой супер- или мини-маркет в танзанийском городе. Много вы увидите продуктов, произведенных в Танзании? Если в Кении наладили выпуск превосходных соков из плодов манго и ананаса, йогуртов, сыра и т.п., то в Танзании молоко и соки – из Кении, ЮАР, Арабских Эмиратов. Для Танзании туризм – что для тех же Эмиратов нефть. Туристы едут, платят столько, сколько им скажут, доллары текут рекой. Уменьшится поток туристов – поднимут цены на посещение нацпарков. Бренды «Танзания», «Серенгети», «Килиманджаро», «Занзибар» раскручены так, что десятилетия беспечной жизни стране обеспечены. Большая часть населения Танзании живет тем, что соберет со своего поля и ей мало дела до заезжих иностранцев, которым деньги некуда девать. Те, кто не сеют и не жнут, собирают «турдоллары».

Путь до лагеря Шира преодолевается довольно легко. Высота меняет ландшафт и появляются самые удивительные обитатели экваториального высокогорья – гигантские сенеции и лобелии Как ни странно, таких «зарослей» этого экзотического растения, какие мы наблюдали на горе Кения, на Килиманджаро нет. Может, они дальше будут? Посмотрим. На тропе то и дело попадаются осколки обсидиана. Этот черный блестящий камень называют «слёзами вулканов». В древней Мексике из него делали потрясающие произведения искусства. И ритуальные ножи для человеческих жертвоприношений тоже, впрочем. В Африке работают в основном с деревом, а потому камешки использовались всегда только как украшения.

Лагерь Шира расположился на широком плато на высоте 3840 метров. Палаток здесь еще больше, чем в Мачаме. У некоторых групп в качестве «столовых» используются высокие круглые шатры. У нас всё проще – ужинаем в обычной палатке, сидя на полу, как кочевники. Вообще-то, на Килиманджаро вместо домиков надо юрты строить. Грузы и туристов в гору поднимать на яках. Не эндемично? Согласен. Зато практично. Если народы банту в качестве тяглового животного знали только коров зебу, то тибетские яки вполне подойдут для развития гужевого транспорта, тем более что яка с зебу вполне можно скрестить. Получится интересный гибрид – корова с длинными округлыми рогами, покрытая длинной шерстью. Ничего, со временем публика попривыкнет, и этот «зебуяк» будет восприниматься как эндемик.

Саймон предложил нам вариант ускоренного прохождения части маршрута с целью экономии сил для конечного решительного рывка. Так, по плану нашего шестидневного восхождения, на третий день планировалось пройти 10 км и заночевать в долине Барранко. Но Саймон предложил пройти еще 4 км и заночевать в долине Каранга, чтобы сократить себе путь в тот день, когда ночью нам нужно будет начинать восхождение на вершину Ухуру. Путь нам предстоял очень интересный – подъем на хребет – спуск в долину, подъем – спуск, и так несколько раз.

Поначалу я шел очень бодро, благо что никаких спусков и подъемов не было. Пейзаж поменялся радикально. Он стал радикально каменистым. Теперь вокруг громоздились осколки лавы. Тропинка начала пылить. После небольшого подъема, начинается спуск в долину Барранко. Он достаточно широкая, с одного её края видна нитка тропы на другой край. Я спрашиваю Саймона, сколько нам еще идти до долины Каранга. Саймон хитрый. Правды не говорит. Он всё время ворчит, что я слишком медленно хожу. Но я и в обычной, равнинной жизни хожу медленно! Так уж сложилось, что не привык спешить, при этом куда надо успеваю. Если не успеваю, значит туда мне не надо. Такая вот простая жизненная логика. А в горах тем более спешить не намерен, да и куда спешить-то? Хожу, гуляю, дышу воздухом, любуюсь природой. А ею в долинах Килиманджаро стоит полюбоваться! Зеленые шапки сенеций на мохнатых стволах появляются всё чаще, а над ними источает голубоватый свет снежная шапка Килиманджаро. Даже если я не дойду до самой вершины, эта фантастическая картина навсегда останется в памяти. Интересно было бы вообще обойти Килиманджаро кругом. Недели две займет дорога, но она того стоит!

Насчет моего медленного шага пусть Саймон не беспокоится. Ему чего? Солдат спит, а служба идет. Выяснить, сколько по времени дальше идти, очень трудно. Спрашиваю, сколько километров. Саймон говорит, что для него километры одни, а для меня другие. Я возражаю и говорю, что километр есть величина не произвольная, и исчисленная из окружности экватора, и что для танзанийца, что для русского длина километра является константой. География – наука точная. Это вообще наука всех наук, ибо каждая точка, каждый предмет на Земле имеет своё расположение. «Ты начальник, тебе видней» — говорит Саймон, явно не собираясь отрекаться от своей явно антинаучной теории переменчивого километра. Я его конкретно спрашиваю: сколько идти до лагеря? Он отвечает, что нужно подняться к тому перевалу, потом чуток повернуть, чуток спуститься вниз, потом вверх чуть-чуть, и будет лагерь. Всего-навсего три километра. Приободренный такой перспективой, наскоро перекусив неизменным яйцом и двойным сэндвичем с тёртой морковкой, я отправляюсь на штурм перевала. Мы преодолеваем речку и начинаем подъем по отвесному склону, на котором нужно работать не столько ногами, сколько руками. Иногда над обрывом буквально зависаешь, и благодаришь Бога за свою медлительность, ибо дойдя до этого склона к полудню, очутился бы в тесной компании таких же карабкающихся туристов вперемешку с их персональными носильщиками. А на таких, с позволения сказать, тропках, двоим не разойтись. А сейчас уже четыре часа, туристы ушли вперед, и мы с Саймоном шустренько карабкаемся вверх, с шутками и прибаутками. А чего не шутить-то? Лагерь ведь совсем близко…

…Никакого лагеря за перевалом не было, а была еще одна долина, куда спустились уже в сумерках. Снежная шапка превратилась из голубой в золотую. На любование ею еще уходило время, а Саймон в это время сидел на камушке и про себя чертыхался, пока я медитировал на фоне этой Божественной Красоты. Из этой долины мы выбрались в полной темноте. Высота стала давать о себе знать и мы пошли в «связке» — Саймо взял конец моего посоха и потащил меня за собою в гору. Наконец, еще один перевал преодолен, но где же лагерь, Саймон? Он показывает на очень далекий маленький огонек. Там, там наш лагерь! И в этом момент я понимаю, что «попал». Внизу чернеет еще одна долина. С учетом её преодоления расстояние до лагеря составляет не менее трех километров. Обещанные вначале три километра до лагеря остались далеко позади. Сейчас уже девять вечера. Ночью по горам здесь никто не ходит. Спуск в долину Каранга очень опасен в темноте, так как спускаться приходится по ложу ручья. Камни скользкие, глина мокрая и может превратить спуск в съезд. Я сказал Саймону, чтобы он позвонил носильщикам, чтобы те принесли сюда палатку. Здесь заночуем, а утром спокойно перейдем долину, не рискуя свернуть себе шею. Но кто-то из команды Саймона уже догадался, что что-то не так, и я заметил бегущий по склону огонек фонаря. Это за нами.

Подошедший на подмогу носильщик взял на себя рюкзак Саймона, и мы стали спускаться вниз, цепляясь руками за ветви вереска. Для моих танзанийских спутников спуск в долину в темноте был тоже нелегким испытанием, поскольку даже Саймон дважды чуть не свалился вниз. Для того, чтобы меня как-то приободрить, он дал мне “Red Bull”, и мне сразу полегчало! Если надо будет, то можно снять рекламный ролик, демонстрирующий тот эффект, который даёт этот энергетический чудо-напиток. После опустошения баночки с «Красным быком» у меня мгновенно сработал рвотный рефлекс. Покачнувшись, я вылил остатки нашего скромного горного обеда себе под ноги, приведя в ужас Саймона и его сподручного. Однако, сразу после извержения, я почувствовал прилив сил, и мы преодолели остаток пути сравнительно легко.

Придя в лагерь, мы застали остальных участников экспедиции уже спящими. Поужинав с большим аппетитом, я отправился спать в палатку, к своему удивлению не ощущая усталости прошедшего дня. Я вообще заметил, что в горах срабатывает «автопилот». Пройдя на высоте почти 4000 метров пятнадцать километров, засыпая на пару часов (меня на Килиманджаро почему-то мучила бессонница), на следующее утро встаешь достаточно бодро и по крайне мере первую половину пути преодолеваешь без особых усилий.

Но сегодня день особенный. Пройдя пять верст по каменистому плато, оставив позади океан облаков, мы уже к полудню пришли в лагерь Барафу (4600 метров), чтобы отоспаться и набраться сил для подъема к вершине. Солнце прожаривает палатку насквозь; в ней душно и невозможно спать. Снаружи прохладно, но можно получить убойную дозу радиации. Аппетита у меня нет никакого, при этом чувствуется явный упадок сил. Саймон говорит, что несмотря на мою медлительность и явную «неспортивность», у меня есть очень большие шансы подняться на пик Ухуру, так как в гору я иду очень хорошо. Спускаюсь, правда, плохо. Возни со мной поэтому будет много. Впрочем, тело может сохраняться в ледниках очень долго, правда? Стану достопримечательностью Килиманджаро, как иссохший леопард – турист с дубиной и в волчьей шапке. Правда, насчет сохранности шапки не уверен: народу там слишком много ходит.

Промаявшись в дремоте до 23:00, я встаю по призыву Саймона. Натягиваю двое штанов, на теплую водолазку – свитер. Достаю волчью шапку. На натертые ноги напяливаю шерстяные носки, хотя они там не спасают от холода, как потом выяснилось. Нужны унты, но где достать их в этой дыре? Саймон отпускает меня вперед – потом всё равно догонит. Я прохожу по просыпающемуся лагерю: в палатках слышится шевеление, воздух пропитан запахом угля! Ох уж тот запах! Здесь им пропитано буквально всё – еда, палатки, люди, снега Килиманджаро. Он вездесущ и неизбежен… Между тем первые партии штурмующих Килиманджаро светлячками поднимаются к вершине. Сначала нужно карабкаться по склону горы, потом тропинка выпрямляется, чтобы снова упереться в склон. Дальше идут уже снега.

Фонарь в эту ночь не нужен. Эта ночь чудесна сама по себе, вне зависимости от результатов, которые она принесет. Светит полная луна. Впереди – снежная шапка Килиманджаро, принимающая тебя в свои объятья. Над тобою – звезды. Ты – между ними всеми, между Килиманджаро, Луной и небом. Внизу еще облака, но они принадлежат уже прошлому и земному. Фантасмагория, образ которой пронесешь сквозь всю оставшуюся жизнь!

А много ли осталось? За размышлениями я не заметил, что почти все «отряды штурмовиков» уже прошли и мы с Саймоном опять остались в одиночестве. Тень сомнения прокатилась по его челу. Чтобы их развеять и приободрить старика, я пошел за валун, стоящий как раз на высоте 5000 метров, и изверг из себя остатки усталости.

Но всё это его не успокоило. Он шел мрачный, и даже Луна его не радовала. А ведь еще две ночи назад Килиманджаро была закрыта плотным одеялом облаков, и окажись мы здесь раньше, всей этой красоты мы бы не увидели.

— Ты знаешь, — сказал он вдруг, — много людей умирает на Килиманджаро…

— Да, знаю, — ответил я и поспешил перевести разговор на другую тему. Неужели старик решил здесь умереть? На Кайлас в Тибете приходят много стариков, чтобы умереть в священном месте, и даже несут с собой вязанки дров, специально для погребального костра. Но мы даже керосин оставили внизу, в лагере! Нет, что-то он не то задумал, неправильное.

— А сколько осталось до самой вершины часов ходьбы? – спрашиваю его осторожно, стараясь не задевать болезненную для него математическую тему километров.

— Для меня – три часа, для тебя – девять…

А ветер всё крепчает и крепчает. Ужасно хочется спать. И еще старик этот со своими навязчивыми мыслями о смерти. Нашел время, тоже мне! Я бы поспал маленько, а то три ночи не спал. Стоп! Где я это слышал? От кого? Ему тоже спать хотелось…

— Не спать! Слышишь, НЕ СПАТЬ!!!!

Это голос Саймона. Он хлещет кого-то по щекам. А, так этот тот парень-кореец, которого я видел еще внизу, у ворот национального парка. По виду – дохляк-дохляком, типичное порождение мегаполисов. Тяжелее мини-ноутбука с дебилами-покемонами внутри не держал ничего. Я еще удивлялся, чего он поперся на гору. Ну ладно я: развеяться, размяться, вес лишний сбросить. А ему чего? Весь светится. Дистрофик! «Похудей навсегда». Домучили себя диетами! Вот, его уже к носилкам ведут, сейчас будут спускать до 2000 метров.

Вот еще кого-то ведут под руки. А вон еще… Саймон молчит, но понятно, о чём. Ему бы скорее вниз, домой, в Арушу, а тут приходится этого русского барчука наверх вести. Осточертело ему всё, вот он о смерти и думает.

А смерть она вот там, за кромкой снежной горы. Блестит в лунном свете, подмигивает. «На пять триста поднялся уже, а до смерти – четыре шага…». Ужас! И как это меня угораздило, и зачем…

Стоп! Я вспомнил, от кого я это слышал! Доктор Редько, да, да! Это он рассказывал, что когда шел к Кайласу, то какая-то сила его остановила и он спросил себя: «А зачем я туда иду? Зачем мне эта гора?» Может быть, все великие горы задают путнику этот вопрос? И потому эти горы и считаются священными у живущих у их подножий народов, что способны они говорить и задавать вопросы?

Действительно, зачем? Для самоутверждения? Послушайте, да неужели я не самоутвердился! Своею жизнью я вполне доволен, добился того, о чем мечтал. Заметьте, очень редко кто идет за своей мечтой до конца. Для того, чтобы доказать себе, что « я могу»? А что мне это даст? Отдам концы, как тот леопард, не послушавшийся вовремя горы. Он хотя бы попал на страницы хемингуэевских книг, я про меня наверное и в Новостях вечерних не скажут. А если и дойду, то всего-навсего потешу своё тщеславие, попросив Саймона щелкнуть меня у столбика с табличкой. И что мне даст эта фотография? Доказательства для других, что я действительно был на Килиманджаро? Так я и так здесь был. Вот, под ногами, Килиманджаро, вот снег, вон вершина Ухуру. И зачем мне вообще нужно чего-то кому-то доказывать?

Гора Килиманджаро, Жилище Белого Бога, Черная Богиня в растаманском образе Киркорова, в ночь полнолуния 1 августа 2007 года дала мне ответ четкий и ясный:

«Коля, твоя жизнь удалась! Ты свободен: иди, выспись хорошенько, и не путайся под ногами у других на тропе самопознания!…».

И в тот самый момент я обернулся к Саймону и спокойно произнес:

— Саймон, пошли домой…

Этим утром я спал удивительно хорошо, раздавив гадину-бессонницу предыдущих ночей. В полдень пришли ребята с горы. Они взошли. По словам Василия, эту ночь он запомнит на всю жизнь, но не как самую красивую, а как самую ужасную. Если что-то нужно пожелать своему заклятому врагу, так ночное восхождение на Килиманджаро. Наверху температура доходила до -20 градусов, аппаратура замерзла, пальцы тоже, так что нажать на спуск фотокамеры было само по себе большим испытанием. Ветер страшный. Но самое страшное – кругом японцы, к столбу не подпускают, фотографируются группами и поодиночке с флагами и логотипами своих фирм. Ужас. Наконец, объявилось одно лицо славянской национальности, которое не могло оторваться от столба в силу сильного алкогольного опьянения – девушка с Украины. Никакого леопарда там не нашли.

После сытного обеда и краткого обмена впечатлениями, мы двинулись в обратный путь. После такой ночи еще и в путь? Но я же недаром говорил об «автопилоте»? Дошли. Расположились в лагере Мвека (2800 м) посреди можжевеловых зарослей. Сюда я дошел почти босиком, ибо ноги стерлись до крови в моих армейских бутсах. Саймон попросил у одного встречного носильщика резиновые шлепанцы, и в них я доковылял последние пять километров (два по классификации Саймона). Сапоги свои я подарил потом повару. Носить будет, а если русские еще приедут – то и самовар раздувать.

Последние полдня дороги – красота: влажный прохладный лес, красные цветы килиманджарики по сторонам дороги. Кроны дерев смыкаются, образуя коридор, заполненный утренним туманом. Килиманджаро прощается с нами. Впереди нас ждет совсем другой мир, и спустя всего несколько дней всё, что было с нами на Крыше Африки, покажется странным и загадочным сном, которому слишком трудно будет найти толкование.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…

Охота на додонов. Часть II.