Есть страны, заведомо никому не интересные. К числу таковых я всю свою сознательную жизнь причислял Тунис. Я полагал, что люди едут туда только потому, что у них не хватает денег отправиться на противоположный берег Средиземноморья — что отчасти и верно. Да и что там может быть, в Тунисе, чего нет на моём сайте tours.babaev.net? Одинокие древнеримские колонны и амфитеатры, похожие как братья-близнецы, от которых любого разумного путешественника уже тошнит? Квадратные одноэтажные хибары из железобетона пыльных оттенков, навязчивые арабы со своим нудным базарным торгом («Give me your last price!»), пятизвёздочные отели с осыпающимся потолком? Всего этого и в других странах арабского Востока порядком.

Забегая вперёд, скажу, что всё это, конечно, правда — именно таким Тунис и видится среднестатистическому российскому отдыхающему. В самолёте чартерной авиакомпании нас встретили распухшие лица пассажиров, которым нечего терять (это благодаря им мою чудесную страну во всём мире только с водкой и ассоциируют), а на курорте в Монастире нас с улыбкой поселили в прекрасный номер в отеле 5* Amir Palace с панорамным видом на аэропорт и такими же запахами и звуками. В ту единственную ночь, которую нам довелось там провести, нам обоим снилось, что реактивные серебристые лайнеры влетают в нашу комнату через балкон и отсюда же взмывают ввысь.

Но никогда не теряйте надежды! В том самом аэропорту Монастира нас встретил заранее арендованный Nissan Patrol, хоть и произведённый на заре автомобилизма, но всё же двигающийся быстрее осла, которого на тунисских дорогах большинство. На следующее же утро, погрузив в него самое необходимое, мы направились на юг, в пустыню Сахара, о которой русскому туристу ничего не известно.

В результате Тунис стал одним из самых интересных и красочных путешествий моей жизни. Оказалось, что Сахара — это особая культура, неповторимая природа и масса ощущений, которые человек может пережить только в настоящей пустыне — яркой, безмолвной и бесконечной.

И люди здесь тоже другие. В городах Туниса — обычные арабы, примитивные создания, каждое из которых чем-нибудь да торгует. Они начинают любой торг с 50 долларов и спускаются до 2-3 в течение десяти минут, но за эти десять минут вы почувствуете многолетнюю усталость. С такими арабами разговор короткий:

— Эй, дружило, сколько тебе дать, чтобы ты расстался с этим кинжалом в ножнах из змеиной кожи?

— 50 долларов.

— Послушай, брат, я знаю цены и говорю по-французски лучше тебя. Давай не будем тратить времени.

— Давай, — отвечает он тогда, — 10 долларов.

Покупаете за 5 и уходите, оставляя его в слезах. В соседней хибаре пара восторженных туристов из какого-нибудь Тольятти покупает то же самое за сотню.

Ещё не могу не рассказать историю о том, как арабы торгуют бараниной в придорожных кафе. У входа, над столиками висят 2-3 свежих бараньих туши, приводящие в трепет даже тех, кто равнодушен к животному миру и движению зелёных. Со стола на вас смотрит голова барана, и выражение лица у неё осмысленное. Когда я, придя в себя от этого зрелища, поинтересовался ассортиментом блюд, араб посмотрел на меня оценивающе и спросил так:

— Вам килограмм, два кило?

— Да нет, я пообедать, — ответил я мирно. — Ну, съесть чего-нибудь.

Он уходит и возвращается с человеком, который думает, что знает французский язык.

— Бонжур.

— Здравствуйте, что у вас есть пожрать, можно?

— Можно. Вам килограмм или два? Попробуйте взять полтора килограмма.

— Полтора килограмма ЧЕГО?

— Барана.

Я не знаю. Я не имею представления о том, сколько мне нужно килограммов барана. Я беру кусок мяса и съедаю его, и ни разу в жизни не задумывался, сколько в нём килограммов. Во всех ресторанах от Рейкьявика до Джокьякарты мне давали блюдо и называли его цену, и я ел его с большим или меньшим удовольствием. А тут я так и уехал — голодный и злой, и баранья голова провожала меня сочувственным взглядом.

А на юге Туниса арабов мало, это родина берберских народов, один из которых — туареги — сделал Сахару своей вотчиной. Вот туда — в мир берберов и туарегов — мы и отправились.

Несколько практических советов по ходу повествования. Во-первых, плюньте в того, кто уверяет, будто в Тунис нужна туристическая путёвка. Самостоятельному путешественнику она не нужна. Штамп о въезде ставят в аэропорту без звука, и никакого ваучера или брони отеля, которыми нас пугали в посольстве Туниса, не требуется. Во-вторых: если уж брать машину напрокат, то это должен быть внедорожник. Да, откапывать его из-под бархана значительно сложнее, но зато шансы, что он в нём не застрянет, значительно выше. Ведь не по дорогам же ездить в пустыне?

Потому что в Сахаре дорог нет, а есть так называемые pistes, подобия троп, которые более или менее очищены от камней и служат путями сообщения между оазисами. Подобно звериным тропам в диком лесу, писты частенько раздваиваются, сужаются и постепенно растворяются в пустыне, и без компаса тут делать нечего. Кроме того, посреди дороги вдруг может возникнуть внушительных размеров песчаный бархан, ненесённый недавней бурей, и если на глаз кажется, что машина его преодолеет, то в реальности может получиться совсем по-другому. Человек бессилен против такого количества песка, и нам с вами, по девять месяцев в году откапывающим свои автомобили из сугробов, это вполне привычно.

Именно так мы искали в Сахаре Ксар-Тарсин (Ksar Tarcine), самый южный форт, основанный когда-то римлянами в этих краях. В то время для римского легионера командировка в Ксар-Тарсин означала примерно то же, что для нас — перевод на работу в город Ковдор Мурманской области, с той только разницей, что в Ковдоре живут люди, а вот в Ксар-Тарсине нет никого. И если в римскую эпоху здешняя речка Этаабин ещё функционировала, то сейчас от неё осталось только пересохшее каменистое русло — по-арабски уэд. Вот по этому уэду нам и пришлось добираться до развалин — да и то только потому, что зоркий глаз моей жены заметил вдалеке некое возвышение, иначе мы, быть может, по сей день таскались бы по Сахаре.

Этот несчастный уэд запомнится мне на всю жизнь. До этого момента я практиковал экстремальное вождение только в час пик по Садовому кольцу, и опыт спортивного трофи мне незнаком. Но в какой-то момент я почувствовал, что впереди меня — беспорядочные глыбы камней, позади — то же самое, по бокам барханы свежего, рыхлого песка, и разворачиваться уже поздно. В те минуты, отчаянно вращая рулём и перескакивая с камня на камень, я думал о том, в какую сторону идти ближайшие 10 км за помощью, где брать 2 л воды, которые человек должен выпивать в час, находясь в пустыне, и главное — есть ли у нас в этой ненормальной тунисской машине домкрат…

— Как думаешь, есть в этой машине домкрат? — поинтересовалась в этот момент Людмила, и я отчётливо почувствовал зависть к холостякам.

Когда, вопреки всем ожиданиям, мы наконец добрались к подножию Ксар-Тарсина, мы неожиданно для себя обнаружили здесь людей. Три-четыре итальянских путешественника на внедорожнике уютно расположились в тени древнеримских укреплений, разложили походный столик и резали огурец. Это были бывалые люди, и, судя по их бодрому настроению, в их автомобиле был домкрат, причём надёжный, неоднократно испробованный.

— Хотите есть? — флегматично поинтересовался один из них, увидев безумные выражения на наших лицах.

— Нет, — решительно ответил я, — нам бы выбраться отсюда…

Итальянцы вежливо развернули карту и продемонстрировали нам всю ничтожность путеводителя Lonely Planet, который привёл нас в Ксар-Тарсин на погибель. На обратном пути, впрочем, нам ещё несколько раз приходилось разворачиваться, потому что большинство пист было занесено песками.

Здесь есть только одна альтернатива — дромадер, одногорбый абориген здешних мест. Когда-то из Гадамеса в Тимбукту шли сотни этих животных, и навстречу им сотни возвращались обратно, пересекая пустыню с грузом слоновой кости и дурно пахнущих специй, а рядом плелись связанные чернокожие рабы, потомки которых до сих пор периодически встречаются на улицах городов южного Туниса.

Путь до ворот Тимбукту на верблюде занимает 52 дня, и это удивительно, как они терпели столько времени — я имею в виду людей, а не верблюдов. Я, к примеру, после двух часов передвижения на этом чудовище чувствовал себя так, как будто это не я на нём ехал, а он на мне, вместе со всей поклажей.

К тому же с верблюдом вообще не договоришься. Если верёвка не привязана к его ноздре, он может повернуть в противоположный конец Сахары, ищет (и находит) по пути съестные колючки, пристаёт к другим верблюдам и вообще ведёт себя развязно. Постоянно приходилось апеллировать к Саиду, бедуину из Дуза (Douz), который на свою голову вызвался проводить нас в пустыню на ночлег. Этот человек оказался просто незаменимым. Пустыня ему — родной дом. Он сумел раздобыть хворосту для костра, на котором нам были приготовлены кускус и мушуйя, баранина на решётке. В обычной жизни я более чем спокойно отношусь к баранине и видеть не могу кускуса, но в тот вечер мне казалось, что вкуснее я ничего в жизни не ел.

За стаканчиком приторного мятного чая, сбивающего с ног одним своим ароматом, Саид уселся поудобнее и затянул нам унылую бедуинскую песню. Вокруг не было ни звука. Верблюды, услышав мотив, благоразумно убрались куда-то, в результате чего их потом пришлось искать пол-утра. Кромешная тьма, миллионы звёзд на расстоянии вытянутой руки, мягкий песок и беззвучный костёр. Я посмотрел на свою жену Людмилу и понял, что она думает о том же. Жизнь ожесточила нас, заставила носить деловые костюмы и научила на глаз определять сумму долларов в пачке. Мы живём в потребительском мире секса и денег, и нам кажется, что и все остальные люди на свете живут так же. Но нет: Саиду вообще плевать на потребительский мир. Он поёт свои песни, от которых напрочь пропадает желание жить, пьёт мятный чай и фиг знает, о чём думает. (Прослушать песню Саида можно у меня на tours.babaev.net).

Чтобы немного развеять суицидальную тоску, мы грянули ему несколько задорных русских народных композиций, но либо выбор их был неудачен, либо (скорее всего) мы как-то не так пели, но на лице Саида не отразилось ровно никаких эмоций, кроме лёгкого недоумения. Он довольно сносно говорит по-французски, но гораздо лучше ориентируется в особенностях пустынного существования. К примеру, мастерски моет посуду песком (а туареги и волосы им моют), умеет гортанным звуком заставить верблюда лечь на колени и спит на холодном песке, не накрываясь.

Ещё Саид научил меня ловить тушкана — необходимый навык для жизни в Сахаре. Тушканчик роет нору в песке и проживает в ней, но бессмысленно, как мы все делали это в детстве, лить туда воду из шланга — никак это его не затронет. Нет, бедуин делает по-другому. Он засовывает в нору руку по локоть и идёт по ней, взрывая поверхность, в течение метра. Вот этого тушканчик уже не может выдержать, выпрыгивает из песка метрах в двух от своей норы и пускается наутёк, и если — если — вы знаете точное место, где он выпрыгнет, поймать его легче лёгкого. Но только сам тушкан и бедуин знают это место, а мы с вами — нет.

Вообще животный мир пустыни довольно разнообразен. Утром, когда мы продрали глаза и освободили друг друга от спальных мешков, выяснилось, что вокруг палатки натоптано великое множество следов.

— Кто тут водится? — спросил я Саида.

— Шакалы, — ответил он, сплюнув, — гиены. Берберийская песчаная мышь. Пустынная лисица.

Да… Если верить языку следов, то вокруг нашей палатки за ночь шлялись целые стаи шакалов, семьями бродили гиены и пустынные лисицы, а орды берберийских мышей, судя по дальнейшему анализу, и внутрь заглядывать не стеснялись. Но живы остались все.

В своё время в эти края пришли кочевники-арабы, и берберы — местные жители — вынуждены были оставить прибрежные районы и уйти в пустыню. Так появились их уникальные поселения в южном Тунисе — подземный город Матмата (Matmata) и ксары района Татауин (Tataouine).

Подземный дом — любопытное и очень логичное сооружение. Сначала нужно вырыть огромную яму, вход в которую проходит сбоку через подземный туннель. Дно ямы представляет собой площадку 5 на 5 метров, а в стенах делаются ниши, служащие в качестве комнат, кладовых и кухни. Этих ниш можно нарыть сколько угодно и любой глубины, существуют и двухэтажные дома под землёй. В городе Матмата функционирует несколько подземных отелей, в одном из которых происходили съёмки фильма «Звёздные войны», декорации которого до сих пор висят здесь на потеху немногочисленных туристов. Многие подземные дома стоят покинутыми, но большинство продолжает использоваться, и на дне ям вокруг обязательного колодца выращивают даже небольшие садики. Говорят, что летом здесь вполне прохладно и значительно комфортнее, чем в обычных арабских мазанках. Многие дома оборудованы даже электричеством. А над входом обязательно нарисована синяя рука и висит рыбий хвост — от сглаза. Такие же гигантские хвосты от тунца во множестве продаются на местных рынках.

Ещё более колоритны ксары — укреплённые многоэтажные деревни на высоких холмах в окрестностях города Татауин. Их тоже строили для обороны, обнося монументальными стенами, и из-за недостатка места выглядят они как гигантские муравейники, состоящие из маленьких глиняных каморок. Сегодня в ксарах уже мало кто живёт, но жители хранят здесь зерно, сено и всякие вещи, которые мы с вами обычно сваливаем на балкон, борясь с неизбежностью их уничтожения. Некоторые ксары закрываются на замок, и мы однажды подняли на уши всю деревню, пытаясь раздобыть ключ.

Это происходит так. Вы подходите к обнесённому стеной ксару и дёргаете дверь. Закрыто. Но в непосредственной близости обязательно будет человек, у которого нет в этот день никаких занятий, кроме как стоять и смотреть на ваши действия. Вы направляетесь к нему и убедительным тоном по-французски просите немедленно раздобыть ключ, иначе случится страшное.

Даже если он поймёт вас, он не тронется с места. Вместо этого, набрав в грудь воздуха, он начинает орать в сторону другого конца деревни, где стоит такой же человек. На вполи откликаются несколько жителей, и постепенно вокруг собирается небольшой сход. Разговор происходит одновременно между всеми его участниками — кроме вас, так как по-берберски вы ещё слабы. Водители и пассажиры проезжающих мимо пикапов и микроавтобусов тоже участвуют в разговоре, при этом не останавливаясь. Постепенно проясняется, что большие надежды присутствующие возлагают как раз на того человека вдалеке, который всё это время не делает даже шагу навстречу.

— Сейчас он сходит и посмотрит, есть ли ключ, — объясняют вам.

Проходит минут пять. Люди вокруг рады возможности побеседовать друг с другом и обсудить нелепые наряды белых людей. После этого вы проявляете свойственное европейцам нетерпение:

— Ну как же? — говорите вы, — вот прошло пять минут, а тот человек как стоял на этой точке, так и стоит. Он пойдёт за ключом ВООБЩЕ?

— Пойдёт, пойдёт, — оживляются вокруг и начинают снова орать, — Ну ты пойдёшь за ключом?!

Вы смутно видите, что человек на том краю деревни спохватывается и принимается бегать по одному ему объяснимой траектории. Спустя ещё 15 минут выяснится, что ключ от ксара существует, но именно сейчас его нет, так как его обладатель поехал в город и взял ключ с собой. Вам предлагается подождать его возвращения, после чего вы прощаетесь с гостеприимными жителями и едете дальше — в другой деревне вам обязательно повезёт.

В 20-30 километрах от Татауина начинается и вовсе настоящее средневековье. Съездите сами в деревню Эз-Зара (Ezzahra), и вы увидите. Ишаков здесь больше, чем машин, люди ходят в национальных одеждах, по краям дороги сидят группы колоритных старых туарегов или старушки в ярко-красных нарядах с татуированными лицами. Здесь понимают по-арабски, но родным языком является берберский ташельхит. Эти ребята не любят фотографироваться, так что приходится делать это либо за деньги, либо с помощью плохо скрытой камеры. Огромный четырёхэтажный ксар возвышается над деревней, и по камням, вделанным прямо в наружные стены, можно забраться на верхние этажи. К пенсионному возрасту бербер, видимо, начинал мечтать о первом этаже либо уже навсегда оставался дома, потому что никаких лестниц, кроме камней в стенах, здесь нет.

В покинутых ксарах — а иногда это целые города с сотнями домов, тянущихся по склонам холмов — до сих пор сохранились мельничные жернова, приводимые в движение ослами и верблюдами, и копоть на скальных потолках до сих пор хранит аромат кушаний. В самом крупном из этих городов, Шенини (Chenini), в пещерных домах потолки и стены украшены росписями доисламского стиля: круги, точки, надписи письмом тифинаг, изображения рук и ног, а нередко и крест — популярный символ у туарегов, невесть как попавший к ним от когда-то живших здесь христиан. Здесь, в Шенини, помимо редких скорпионов и ещё более редких туристов нет никого, и древнее берберское искусство не охраняется ни хвалёным ЮНЕСКО, ни властями Туниса. Иногда, впрочем, я думаю, что это и к лучшему.

Рядом с Шенини есть красивая, хоть и кривоватая, мечеть «Семи спящих» (Sept Dormeurs), в которой эти семеро похоронены. Согласно легенде, они заснули в эпоху первых христиан и проспали на этом месте несколько веков. Всё это время их тела росли, достигнув 5 метров. Потом они проснулись — только для того, чтобы обнаружить себя в мире мусульман, удивиться и умереть. Правда, легенда уточняет, что они успели ещё и принять ислам на всякий случай.

На обратном пути из Сахары в Монастир мы решили смыть с себя песок и заехали провести пару дней в качественном отеле на острове Джерба. К этому времени песок был везде. Он щедро сыпался из глубин фотоаппарата и приятно хрустел между зубов, лез в рот с любой пищей и служил основным элементом любой принимаемой внутрь жидкости. Карманы и обувь были чрезвычайно богаты песком, хотя в пустыне мы провели всего-то одну ночь, а всё остальное время отмывались в более или менее приличных гостиницах.

Туристы на Джербе ведут растительный образ жизни несмотря на то, что остров тоже богат своей историей. Здесь живут ибадиты, представители умеренной секты ислама, которых вытеснили с континента их более радикальные собратья. Военно-полевой образ жизни чувствуется во всём. Большая часть населения острова по сей день проживает в мензелах — укреплённых хуторах, которые мелькают среди финиковых рощ и полей острова. На юге острова сохранилась уникальная подземная мечеть, построенная для скрытых молитв ибадитами, и если бы не зоркий глаз моей супруги, мы бы её так и не обнаружили. Но и наземных, обычных мечетей на Джербе около сотни, и есть даже одна синагога, в которой молятся своему богу 60 семей евреев, ещё живущих здесь с незапамятных времён. Пожалуй, синагога — это единственное место, куда возят туристов, потому что в отсутствие общественного транспорта собственный автомобиль или такси — единственный путь увидеть всё своеобразие здешней цивилизации.

В пределах Туниса таких цивилизаций мы насчитали не меньше пяти, и каждая достойна не то что маленького очерка — большого исследования. О людях, памятниках, обычаях и языках этих мест. О традициях, истории и загадках далёкого прошлого. О животном мире, подземных озёрах и красных дождях пустыни Сахара. Обо всём, что может увидеть в Тунисе небезразличный человек.

Нет, всё-таки только посетив шестьдесят стран, начинаешь понимать, что ты так и не видел мира…