У Перу в запасе достаточно удивительных сюрпризов, чтобы очаровать любого путешественника. Если, конечно, не заезжать в столичную Лиму.

Здесь я сначала всё никак не мог понять, где я нахожусь — в Африке или в Азии. Вроде бы вполне себе европейские лица передвигаются по улицам Лимы, но хаос, состояние дорог, лачуги и уличное движение таковы, что Каир, Джакарта или Ханой показались бы тихими респектабельными курортными городками по сравнению с этой столицей (фото у меня на сайте tours.babaev.net).

«Главное: не меняйте деньги на улице. Обманут, обдерут, моргнуть не успеете», — предупредили нас в первый же вечер. Это заблуждение — ну кого они обманут? Меня? Да это смешно: они будут рыдать, подсчитывая собственные убытки. На улицах Лимы повсюду стоят мужики в солидных жёлтых жилетах, вроде наших парковщиков, с громадными надписями на них «Доллары — Евро». Курс обмена определяется договорённостью между вами и от биржевого никак не зависит. Когда мы попросили обменять деньги в отеле, индейская девушка на ресепшн сказала: «Одну минуточку», и уже через 10 минут в гостиницу бодрым шагом вошёл один из таких жёлтых жилетов. В холле отеля они, очевидно, ведут себя как честные кабальерос, не обманывают и не обдирают, не то что на улице, где тот же самый жёлтый жилет в момент становится прожжённым грабителем-рецидивистом.

Впрочем, в Лиме, где девять миллионов человек живут в условиях сильно ниже среднего, преступность действительно высока. Множество злачных мест, повсюду проститутки, обстановка постоянного карнавала и лёгкого подпития. Ребята здесь темпераментные, и сумка с бумажником, лежащая на стуле рядом с вами, вызывает у них неодолимый приступ ностальгии, который они в себе перебороть не могут. К сожалению, мы не успели насладиться прелестями столичной жизни, потому что на следующее утро после прибытия нас подняли на заре и отправили на юг, на осмотр загадочных рисунков пустыни Наска.

В сельской местности всё умиротворённо и патриархально. Как и в любой бедной стране, люди здесь никуда не спешат и сильно удивляются, когда спешит кто-нибудь другой. В такой стране водитель будет два часа сидеть в машине, ожидая вас возле отеля, чтобы ехать по маршруту, а потом, когда вы появитесь, поедет на заправку за бензином, к себе домой за документами, которые он забыл захватить, куда-то ещё за запасным колесом и так далее.

«Ты что же, гад, раньше съездить не мог?»

Но не мог — точно знаю.

А ещё он обязательно остановит машину где-нибудь на обочине, отъехав двести метров от аэропорта, откуда он забрал вас после весёленького двадцатичасового перелёта, обернётся назад и скажет:

«А теперь я хочу рассказать вам о нашей завтрашней программе».

Он же не знал. Он с чистыми помыслами, откуда ему знать, что за такие шутки в Москве голову проламывают. После короткого физического объяснения о том, что его жизнь зависит от скорости, с которой он привезёт нас в отель, он всю дорогу удивлялся, как же можно одновременно ехать и рассказывать о нашей завтрашней программе.

За несколько дней до поездки куда-нибудь на другой конец света очень помогают новости. Перед отправлением в Мали я с удовольствием прочёл в Интернете о восстании туарегов в этой стране. Я внимательно отнёсся к отчаянным призывам МИД России не соваться туда ни ногой. Прибытие в Кению предварялось сообщениями агентств о вспышках тропических болезней, расцветших буйным цветом в тех областях государства, где пролегал мой маршрут. За два дня до отправления в Перу, на осмотр рисунков Наска, сайт РБК поведал мне волнующую историю о том, как шестеро французских туристов накрылись именно здесь при крушении самолёта. Полезная информация никогда ведь не повредит.

Теперь зато я знаю в деталях, как и почему это произошло. Когда пилот одномоторной посудины, летающей по милости ветра и в его же направлении, потянул на себя штурвал и браво откинулся на спинку своего кресла с бодрящей надписью «Чаевые пилоту приветствуются», полёт не предвещал никакого веселья. Но потом он неожиданно для нас, сюрпризом, резко наклонил самолёт влево, перпендикулярно земле, так что двигатель закричал своим последним криком, и, бросив управление, обернулся к нам всем телом с ослепительной улыбкой:

«Смотрите, это же фигура обезьяны!» — с блеском в глазах кричал он, указывая рукой куда-то далеко вниз, пока самолёт неумолимо несло в глубокий штопор. Здесь мне очень пригодилась хроническая боязнь высоты, которая у меня с детства. Все тридцать минут полёта я сидел по возможности прямо, вспоминая лучшие моменты жизни, и меньше всего на свете меня интересовала фигура обезьяны. На лицах остальных четырёх пассажиров тоже не было заметно оживления, поэтому пилот в одиночестве шумно восторгался последовательно гигантскими фигурами кондора, попугая, колибри, лягушки и других зверюг, которых две тысячи лет назад неведомые люди изобразили на песке нам на погибель. Если в ком-то из пассажиров до этого полёта ещё теплились наивные мечты детства о романтичной профессии воздухоплавателя, то в эти минуты они исчезли навсегда. В тот день пилот не получил чаевых, но я всё равно благодарен этому смелому человеку, которому, говоря по чести, обязан жизнью.

Слава богу, большинство достопримечательностей Перу сосредоточено на твёрдой земле. Местные жители даже поклоняются «матери-земле» по имени Пачамама, не забывая при этом величать себя христианами. В католических церквях изображения восьмирукого Христа мирно соседствуют с языческими образами грудастой беременной Пачамамы, а на крышах домов перуанцев неизбежно красуется христианский крест и две статуэтки быка — божества домашнего уюта.

Языческие божества, в отличие от Иисуса, жили здесь тысячелетиями, и изжить их практически невозможно. Многие местные цивилизации зарождались на озере Титикака, самом высокогорном в мире — сначала здесь возникла культура Тиуанако, представители которой строили гробницы в виде башен, потом на её костях возникла более продвинутая цивилизация инков, которую, в свою очередь, завалили испанцы, но остатки которой до сих пор являются одной из самых замечательных достопримечательностей Перу.

Развалины вообще всегда живописно выглядят, так что пусть ещё инки спасибо скажут, что их развалили. Перуанцы, понятное дело, ныне поют песни о невиданном технологическом прогрессе инков, но нам-то с вами известно, что железа они не знали, одомашнивать животных даже не пытались, вместо письма вязали узелки «кипу», по которым ничерта не разобрать, а календарь использовали только в ритуальных целях. Кроме того, они искренне верили (на свою беду), что боги, в отличие от них самих, имеют белую кожу, сверкающее оружие и — главное — бороду, которая у индейцев не растёт. Когда два десятка небритых испанцев в стальных латах и на конях появились под Куско, население пало ниц перед ними, и дни империи инков были сочтены.

Испанцы методично разрушали все храмы и крепости инков, а золото в целях практичности переливали из скульптур в слитки, чтобы удобнее было доставить в Европу. На сегодняшний день из всех инкских городов в живых сохранился только Мачу-Пикчу, да и то только потому, что испанцы его просто не нашли. Что и неудивительно: доехать до Мачу-Пикчу и сегодня — не поле перейти. Для этого туда нужно сначала пилить полтора часа на машине, потом столько же на допотопном поезде, из которого каждую минуту хочется выскочить и всей силой подтолкнуть сзади, потом на автобусе забраться на высоту полёта кондора и оттуда, тем не менее, ещё довольно долго пилить пешком в гору, задыхаясь от недостатка кислорода на этой дикой высоте. Я представляю себе, как проклинали Мачу-Пикчу сами инки, у которых не было ни автобуса, ни поезда, даже такого первобытного. Спустя всего лишь полвека после того, как его построили, люди ушли отсюда навсегда по неизвестным причинам. Сейчас уже не скажешь, зачем вообще нужно было строить этот город-призрак. Я лично считаю, что это было нечто вроде загородного коттеджа для местного монарха — по типу Версаля, Петергофа или Виндзора. Умер государь — и его преемнику здесь не понравилось, вот и забросили место.

Зато в Мачу-Пикчу живут дикие шиншиллы, которых можно обнаружить опытным глазом между камнями старых храмов. Их, слава богу, запрещено отлавливать, а то бы их постигла участь морских свинок, которых в Перу считают изысканным деликатесом. Лично мне было не по себе, когда передо мной поставили тарелку, где красовалась жареная морская свинка, как она есть, с четырьмя ногами. На вкус ничего, вроде курицы, но каждую секунду вспоминаешь, что ешь грызуна, и от этого в желудке становится как-то невероятно печально. Впрочем, я несколько утешился, когда увидел в соборе города Куско икону «Тайная вечеря»: Иисус с апостолами расселись вокруг стола, на котором со вкусом разложены бананы, папайя, ананас и — в самом центре — жареная морская свинка. Раз уж герои Евангелия потребляли это блюдо, я чувствую себя спокойно.

В окрестностях Куско расположены самые красочные памятники цивилизации инков — те, что испанцы не успели уничтожить. Или, точнее сказать, не смогли физически — многие из храмов построены из огромных булыжников, которые не так-то просто развалить. К их числу относится храм Саксайваман, рабочее название Sexy woman. И снова никто не может толком объяснить, для каких целей, когда и кем была построена эта каменная громадина. Нынешние потомки инков, племена кечуа, мало чем помогают в этих поисках.

Индейцы — милые, добродушные люди маленького роста. В любой жизненной ситуации они прядут. На ходу, во время еды, просто сидя на скамейке или на земле, мужчины и женщины, дети и старики — в любом случае в руке у них будет прялка, с помощью которой они производят текстиль. Результатом этого является перманентный кризис перепроизводства: на каждом шагу в городах Перу можно увидеть залежи шерстяных изделий весёлых расцветок, которых хватит для того, чтобы одеть весь земной шар в цветастые шапки с ушами, шерстяные перчатки с пальцами и без них и свитера с изображением бегущей ламы. Лама и её разновидности как раз и являются источником такого изобилия товаров, а вечный холод высокогорных областей Перу (возле озера Титикака — 3800 м, в Мачу-Пикчу — 3400 м) гарантирует спрос со стороны обмороженных туристов из США и Европы.

На острове посреди озера Титикака шапок было особенно много, и некоторые из них сделаны очень искусно. Впрочем, когда мы попытались купить одну из них для нашей коллекции, нам заломили немыслимую для Перу цену — индейцы совсем не умеют торговаться.

«Сорок долларов», — сообщил нам торговец те самые два слова, которые знал по-английски.

«Тридцать, и ни копья», — машинально ответил я.

Кончилось тем, что он снял со своей собственной головы шапку — точно такую же — и продал нам за тридцать. Я до сих пор не понял трюка, но зато обнаружил, что с индейцами очень легко работать: если нравится шапка, можно просто подойти, снять у него/неё с головы, молча протянуть 10-15 местных денежных единиц и уходить. С того дня я так и делал. Все довольны.

Ещё продают живописные статуэтки местных богов, чучела броненосцев (символ счастья, хотя и противно пахнет) и каменные топоры. С топорами, кстати, осторожно: большинство на самом деле керамика. Резкий неожиданный удар по голове продавца помогает определить материал.

Индейцы кечуа до сих пор одеваются в национальную одежду — расшитые пояса из шерсти ламы и женских волос, красочные головные уборы, юбки кричаще призывных расцветок — и потому представляют идеальный объект для фотографий. Многие из них живут именно тем, что собирают мелкие монетки за право быть сфотографированными. Но никто не настаивает на плате. Просто удивительно, как в мире различается отношение к туристическим фотокамерам. В Восточной Африке, например, люди убегают от объектива со страшными трубными воплями. Туареги Сахары обнажают нож и идут в атаку, а негры Мали громко протестуют и требуют royalty, уверенные в том, что их фото обязательно появится на обложке следующего издания Lonely Planet. Индеец Перу только печально улыбнётся в ответ на щелчок камеры — он привык к неибежному.

Где вам точно пригодится камера — так это в джунглях Амазонии. Обычно туристы ездят в заповедники Ману или Тамбопата — оба расположены неподалёку от Куско. И тем не менее даже туда нужно добираться на перекладных: сперва сорок минут на самолёте, затем час на машине по джунглям, где дорогу перебегают игуаны, индейцы и дикие кабаны, а затем ещё пару часов на лодке по реке, где кайманы провожают вас томными взглядами.

Жизнь в лагере в джунглях наделена относительным комфортом — здесь нет электричества, мобильной связи, но существует горячая вода и канализация. По лагерю в изобилии бродят звери в поисках пищи, в качестве которой вполне можете оказаться вы сами. Стаи обезьян перемещаются в непосредственной близости по высоченным деревьям, а разноцветные птицы передразнивают голоса друг друга. В хижинах развешаны москитные сетки, а возле кровати висит свисток с оптимистичной табличкой под ним: «Если увидите в комнате диких животных — свистите что есть дури». Если успеете, конечно.

Вечером я вышел из бунгало прогуляться по территории и увидел на тропинке собаку. Присмотрелся — вроде бы не собака. Поближе подошёл — точно: огромный грызун, сидит ест.

«Агути», — сообщил нам наш-гид натуралист, способный различить подвид насекомого за милю, — «Главное, чтобы не укусила».

По ночам лес наполняется звуками до такой степени, что кажется, будто лёг спать на стройплощадке в разгар монтажных работ. Все 30 миллионов видов насекомых, проживающих во влажном лесу, орут, скрежещут, пищат и стрекочут на разные голоса. Древесная лягушка издаёт мощные звуки бензопилы, несовместимые с её субтильной внешностью. Огромная бамбуковая крыса кричит так, будто кто-то у ручья вколачивает сваи — возможно, именно это она и делает, к ней ведь не сунешься посмотреть. На охоту (друг на друга) выходят рептилии, млекопитающие и птицы самых причудливых форм и видов.

Лес удивительно густонаселён. Здесь живут анаконды («Говорят, до одиннадцати метров вырастают», — сказал нам гид, — «Хотя я таких не видел, максимум метров девять, мелочь»), гигантские выдры, тапиры, броненосцы и ягуар. Последнего никто не видел — точнее, никто не видел того, кто его увидел (в последний раз в жизни). Распорядок дня здешнего туриста тривиален и прост: на рассвете поход в лес к озеру, кишащему диковинными птицами и пираньями; обед в состоянии транса от увиденного; экскурсия по лесу в поисках змеи (счастье, если неудачная); прогулка по реке с целью осмотра гнёзд аллигаторов. Ужин для тех, кто вернулся с прогулки, предусматривается, но ещё ни разу не пригодился. По вечерам на берега реки на водопой выходят семейства капибар, а рано утром сюда же слетаются попугаи — лижут глину, чтобы щёлочь нейтрализовала ядовитые семена, которые они сожрали от жадности за предыдущий день. Полчища попугаев всех цветов радуги — и нет от них спасения. И каждая новая минута, прожитая здесь, во влажном экваториальном лесу, где солнечного света не видно под многометровой толщей лиан, деревьев и пальм, заставляет человека изумляться многообразию мира, которого он, оказывается, совсем не знает.

Здесь растут фикусы толщиной в десять обхватов. Здесь каждый год открывают всё новые виды животных, неизвестных ранее науке — и обнаруживается, к примеру, что если во всём остальном мире насчитывается 2 миллиона видов насекомых, то в экваториальном лесу их 30 миллионов. Да что там насекомые! Новые племена, говорящие на неизвестных языках, по сей день обнаруживаются в глубинах Амазонии, и весь учёный мир удивляется, как это в языке племени мура-пираха не существует никаких числительных. Что мы видели за эти несколько дней? — Каплю в море. Мы лишь прошлись по кромке заповедника, по хоженым тропам, не смея даже одной ногой сунуться в толщу настоящих, девственных лесов. И потому, хотя я безумно устал в Перу от перепадов высот, от бестолковости местных гидов, дискомфорта отелей и многочасовых турбулентных перелётов, изнутри меня всё равно жжёт любопытство — поехать дальше. Двинуться вверх по Амазонке. Найти ещё один затерянных город посреди снежных вершин. Высадиться в плавучей деревне посреди озера Титикака. Узнать, какая она — Южная Америка.