В первый раз это случилось в сумрачный февральский вечер 1986 года, когда снег валил хлопьями над Октябрьской площадью. С группой новоиспеченных комсомольцев я направлялся в Центральную Детскую Библиотеку на встречу с мексиканским пареньком, последователем Че Гевары. Он готовил свержение Пиночета, попутно борясь с реакционными режимами в других латиноамериканских странах. Поскольку я интересовался всем, что касалось мировой политики, смотрел все передачи и документальные фильмы по телевизору, зачитывал до дыр еженедельник «За рубежом», то я с радостью и воодушевлением пошел на эту встречу, прихватив с собою даже карту Мексики зачем-то.

Карлос оказался метисом с одним отрубленным пальцем (вероятно, это случилось во время пыток). Он долго и интересно рассказывал, как готовилось покушение на Пиночета, как воюют с контрас в Никарагуа. Потом пригласил всех записываться в молодежные интербригады и ехать помогать собирать апельсины в Никарагуа. Я, разумеется, загорелся этой идеей, хотя мой порыв и не был поддержан в должной мере моими одноклассниками: по пути домой в метро мне с серьезным видом объяснили, что «интербригада» — не клуб путешественников, а серьезное мероприятие…

Насколько серьезное, я понял уже потом, когда идея эта заглохла, да и Комсомол вместе с контрас ушли в небытие. В самом деле, сама мысль, что русские парни и девчата будут помогать никарагуанцам собирать апельсины, звучала столь же смело и фантастично, как если бы им предложили помочь неграм в Африке собирать бананы. Или еще того круче – кокосы с пальм срезать. Любо-дорого было бы посмотреть, особенно на комсомолок, карабкающихся на пальмы.

Короче, не увидел я тогда Никарагуа. И апельсинов их тоже не видел: жрал как все советские дети марокканские и египетские. Никарагуа находилось в осаде; единственный действующий порт Пуэрто-Кабесас располагался на Карибском побережье, куда к нему подплывали корабли с Кубы. По телику крутили кубинский шпионский сериал, в котором кубинский же разведчик на улицах никарагуанского Леона охотился за агентами ЦРУ. А в альбоме лежали никарагуанские марки выпуска 1982 года из серии «Туризм», с фотографиями всех основных достопримечательностей страны. Но любое дело нужно доводить до конца!

… Мы въехали на территорию Никарагуа поздним вечером со стороны Коста-Рики. Поразило то, что в течение часа на дороге не встретилось ни одной машины. Мы проехали пустынный улицы Риваса, оставив слева подковообразную бухту Сан-Хуан-дель-Сур, а справа – вулканические острова на озере Никарагуа (Косиболька).

Гранада, похоже, тоже спала, однако автобус свернул вдруг на одну из улиц, и мы попали на некое подобие Арбата: проспект, зажатый между старинными домами и засаженный чахлыми деревцами, кишел людьми. Столики уличных кафе были забиты народом до отказа; между ними сновали попрошайки и торговцы нехитрой снедью. Улица Кальсада – главный нерв Старой Гранады. На других улицах царит сонная тишина. Только в Парке Колон рядом с Собором шебуршат потихоньку бомжи…

Отель «Дарио» построен в «колониальном стиле» и расположен идеально, фасадом выходя на Кальсаду. В гостиничном ресторане пусто; одинокий официант уныло смотрит на праздник жизни, бурлящий прямо у порога отеля. Постояльцы заходят в ресторан редко, предпочитая испытать судьбу за столиком одного из дюжины кафе, которые сделали Кальсаду центром вечерней туристской жизни Гранады. Сегодня вечер особенный – по Гранаде толпами ходят географы: в городе проходит «Латиноамериканский конгресс географов». Плюнь в любую белую физиономию – попадешь в географа.

Прямая Кальсада бежит от Кафедрального собора к церкви Гваделупе (Гваделупской Божьей Матери), а потом плавно спускается к набережной озера Косиболька, более знакомому нам под названием Озеро Никарагуа. Здесь стоит довольно аскетичный памятник конкистадору, который оставил о себе добрую память (которая была в 1912 году увековечена в наименовании никарагуанской валюты – кордовы), что является, в общем-то, историческим исключением. Наверное, все дело в том, что Франсиско Эрнандес де Кордова не успел в этих краях как следует набедокурить, надев на себя мученический венец. Его считают основателем Никарагуа как государства, хотя справедливости ради надо сказать, что «открытие» Никарагуа следует приписать Жилю Гонсалесу Давиле, который в 1522 году появился в никарагуанских землях с небольшим отрядом и подчинил себе местного индейского вождя Никарао. До прихода испанцев местные индейцы занимались тем же, что и другие их собратья в Центральной Америке: выращивали какао, кукурузу и фасоль, приносили людей в жертву по праздникам. Баловались наркотиками и золотишком (коего в Никарагуа, кстати говоря, было не так уж много).

В поход Жиля отправил «губернатор» Золотой Кастилии Педро Ариас Давила (Педрариас), который прославился тем, что в 1519 году основал первый испанский город на Тихом океане – Панаму. Этот «конкистадорский Суслов» был требователен и суров к себе, к подчиненным, к соратникам, к соперникам. Во время испанской Реконкисты он был героем; отличился при взятии Гранады в 1492 году. Потом женился на фаворитке королевы Изабеллы Кастильской, подвизался в деле освоения Западной Индии, только что открытой Колумбом. В 1517 году он казнил Васко Нуньеса де Бальбоа, в 1513 году первым из европейцев достигшего Тихого океана. Основание: превышение полномочий, волюнтаризм. В 1523 году он отправляет на территорию Никарагуа экспедицию под началом Франсиско де Кордовы. Этот конкистадор основывает в 1524 году два города – Гранаду и Леон (Леон Вьехо – Старый Леон). А в 1526 году по приказу Педрариаса казнят и Кордову. Основание то же: превышение полномочий и волюнтаризм… Сам Педрариас переселяется в Леон и там доживает до своей спокойной кончины в 1531 году, что с конкистадорами случалось редко – умирать в своей постели пассионариям несвойственно.

Набережная озера Никарагуа плавно переходит в «Парк культуры и отдыха» и полудикий пляж, безобразно замусоренный. При въезде на территорию «парка» висит плакат, запрещающий вход с оружием. Уж лучше бы ходили сюда с оружием, чем так загаживали берег – гильзы менее вредны природе, чем пластиковые пакеты. С небольшой пристани отчаливают прогулочные катера, которые возят туристов между тремя сотнями островков близ побережья. Острова эти всё больше застраиваются дачами, но есть и необитаемые, небольшие островки. На один из островков добрый ветеринар переселил четырех обезьян – трёх обезьян-пауков и одного капуцина, и теперь они развлекают собой проплывающих мимо отдыхающих. Недвижимостью на островах можно разжиться за небольшие по российским масштабам деньги; по-настоящему шикарных вилл мы не увидели.

Озеро Никарагуа – Косиболька – Пуп Земли никарагуанских индейцев до испанского пришествия. Как считают некоторые историки, название происходит от словосочетания «Коатльполкан» — «Место, где живет змей» на языке науатль. Это озеро – курпнейшее в латинской Америке после легендарной Титикаки (около 8200 кв. км). На островах Сапатеро и Ометепе, напоминающем своими очертаниями и размерами Таити, находились церемониальные центры индейцев науа и карибов, о чем свидетельствуют попадающиеся там петроглифы и антропо- и зооморфные статуи, чаще всего – совмещенные зооантропоморфные, когда на спине или плече человека «висит» его звериное альтер-эго в идее крокодила или ягуара. На территории Никарагуа, как считалось до самого недавнего времени, не было крупных центров «индейских цивилизаций»; только недавно найденные пирамиды в местечке Гарробо-Гранде дают основание ученым полагать, что здесь все-таки существовала некая цивилизация, даже более древняя, чем у майя. Пока же нам известно, что на территории Никарагуа, заселенной 8000 лет назад, в раннее Средневековье жили «выходцы с севера» — индейцы науа, говорившие на языке науатль (родственном ацтекскому), индейцы чоротеги, марибио и награндано. В центральных районах жили чонтали, пришедшие в VII-X веках из Чиапаса. Восточную низинную и лесистую часть страны населяли индейцы карибской группы – рама, улуа и мискиты. Этническое разделение сохранилось до сих пор: если испанцы сумели легко подчинить себе «выходцев с севера», то карибы практически не знали испанского владычества. Впоследствии этим воспользовались англичане, превратив восточную часть Никарагуа в свой протекторат сначала фактически, а потом и юридически. По сию пору реально существуют две разные в этно-культурном плане страны – Западное и Восточное Никарагуа (всё это напоминает ситуацию с Гондурасом и Белизом: был просто Гондурас и Британский Гондурас, потом последний получил независимость и название Белиз; то же самое могло случиться с Никарагуа).

Озеро Никарагуа – сердце страны. Более того: это озеро создало саму страну. По его водной глади проходил важнейший путь меж двумя океанами до того, как построили Панамский канал. Впервые о возможности транзита через озеро и по какой-либо реке, втекающей в него или вытекающей из него, задумались еще в 1530-х годах, а в 1552 году Карлу V был представлен уже готовый проект «межокеанического пути». В 1539 году капитан Алонсо Калеро впервые прошел путь от Гранады вниз на юг по озеру Никарагуа к устью реки Сан-Хуан, а затем по этой реке к Атлантическому океану. Это путешествие сделало Гранаду центром транзитной торговли между Перу и Испанией. Однако вклад Никарагуа в дело «освоения» Перу этим не ограничился – Лима была построена из никарагуанской древесины.

Богатство Гранады, равно как и других испанских городов, процветающих за счет южноамериканского золота, привлекало всевозможных талантливых паразитов вроде английских пиратов. По реке Сан-Хуан они со своими флотилиями проходили в озеро Никарагуа и нападали на мирную Гранаду. Так делал Генри Морган со товарищи в 1665 году, затем Уильям Дампьер в 1686. Что говорить – по реке Сан-Хуан поднимался сам Гораций Нельсон в 1780 году, тогда еще простой лейтенант флота Ея Величества, и при том еще обоюдоглазый. Испанцы построили в 1670-х годах две крепости на реке Сан-Хуан – Непорочного Зачатия (Inmaculada Concepcion) и Сан-Карлос, но, как видим, это не всегда помогало. Однако, несмотря на постоянную угрозу со стороны пиратов-разрушителей Гранада осталась единственным крупным «конкистадорским» городом в Центральной Америке, который стоит на том самом месте, где его основали. И Леон в Никарагуа, и Гватемала были перенесены на несколько десятков километров после разрушительных землетрясений. Но что не сделали британские пираты, и что пощадила природа, чуть было не уничтожили самые страшные и беспощадные пираты Нового времени – из страны под названием США.

Конечно, во многом в том повинны сами никарагуанцы. После провозглашения независимости от Испании в 1821 году встал вопрос, что делать и с кем быть. Леон, бывший столичным городом, настаивал на том, что нужно войти в состав мексиканской империи, пойти под скипетр императора Итурбиде, вскоре, кстати, расстрелянного. Жители Гранады считали, что стране нужна полная независимость. В 1824 году Никарагуа вошла в состав Центральноамериканской Федерации вместе с Гватемалой, Гондурасом, Сальвадором и Коста-Рикой. Но трения между Леоном и Гранадой не закончились. В Леоне образовалась партия «либералов» (демократов), а в Гранаде – «легитимистов» (консерваторов). Свои идеи каждая партия отстаивала с оружием в руках. За тридцать лет сменилось 39 президентов. Одним словом, проходила обычная латиноамериканская политическая жизнь, от подобия которой нас избавил царь-батюшка Николай I, повесивший декабристов, для коих идолом был отец-основатель «латиноамериканской демократии» Симон Боливар.

И тут, пока либералы и консерваторы душат, травят, стреляют и взрывают друг друга, в Калифорнии находят золото. Через Никарагуа, равно как и через Панаму, золото не возят уже сто с лишним лет: затерроризированные пиратами Карибского моря испанцы с середины XVIII века переправляют золото в Испанию вокруг мыса Горн. Но североамериканским старателям надо было как-то возвращаться с Дикого Запада в Бостон и Нью-Йорк, а на дорогах материка их ждут индейцы и «лихие парни» из своих. Поэтому идея межокеанского транзита возрождается вновь: 15 дней из Сан-Франциско в Эль-Реалехо и Коринто на Тихоокеанском побережье Никарагуа, потом в Гранаду, это еще пять дней, по озеру Никарагуа – 2 дня на пароходе, потом неделю по реке Сан-Хуан, а с побережья Атлантики до Нью-Йорка – еще пару недель, или меньше, в зависимости от скорости парохода. Отличная идея!

В 1849 году Никарагуа заключает с США договор о «гарантии безопасности страны» (т.е. США гарантирует безопасность Никарагуа; это как бы волк овечье стадо охраняет). Одновременно полковник Корнелиус Вандербильт получает концессию на обустройство «транзитного пути». Вандербильт только спустя пять лет понял, в какую опасную авантюру он ввязался в стране, которая меняет президентов как перчатки, а политические оппоненты не выливают друг на друга апельсиновый сок, а стреляют из револьверов. Во время очередной «герильи» леонские дерьмократы призывают на помощь американцев, и передают одному из них – Байрону Коулу – права на «транзитный путь». Коул спустя некоторое время уступает свои права авантюристу «южанину» Уильяму Уокеру, мечтавшему превратить Никарагуа в образцовое рабовладельческое государство, и вместе с Кубой присоединить к США. В 1855 году он с отрядом наемников высаживается в Реалехо. Он ненавидит «северянина» Вандербильта. Он захватывает Гранаду, в 1856 году провозглашает себя президентом и официально отбирает права на «транзит» у Вандербильта. Против узурпатора объединились не только разобщенные никарагуанцы, но и все цетральноамериканские государства. Отступая из Гранады, он сжег город дотла, водрузив на центральной площади знамя с издевательской надписью «Здесь была Гранада» (Here was Granada).

Но Гранада была восстановлена, а никарагуанцы получили достойный урок. Еще до эпопеи с Уокером, в 1852 году, была основана новая столица – Манагуа, чтобы как-то снять напряженность в отношениях Леона и Гранады. В течение тридцати лет после описываемых трагических событий страной правили консерваторы-гранадцы, а затем, в 1893 году, к власти пришел либерал Хосе Сантос Селая, который в 1894 году отменил соглашение с Британией о её протекторате над Москитовым Берегом от 1860 года и проводил политику «либерального национализма». В 1909 он был смещен американским десантом со своего поста под тем благовидным предлогом, что в ходе неудавшегося военного переворота против Селаи погибли американские граждане (то же самое инкриминировали Норьеге в Панаме). В 1914 году был подписан договор Брайяна-Чаморро, по которому все права на возможное строительство межокеанского канала на территории Никарагуа принадлежали США. Разумеется, никто и не собирался строить второй канал, тем более, что по первому уже прошли первые корабли. Но США нужна была гарантия, что никто не посмеет вырвать у них монополию на уже созданный канал. На этом история «никарагуанского транзита» была завершена.

… Утром «Гранадский Арбат» представляет собою унылое зрелище, равно как и площадь Колумба напротив Собора, до которой рукой подать. Этот центральный городской парк напоминает собою бомжатник, как из-за заспанной публики, с взлохмаченными шевелюрами встающей с лавок, так и благодаря запаху, иногда перебиваемому ароматами, доносящимися от тележек уличных торговцев фаст-фудом и лошадей, запряженных в кареты и стоящих на соседней улице. Слева, за обелиском в честь великого никарагуанского поэта Рубена Дарио, у здании Алькалдии (горсовета по нашему), толпится народ. Мимо проезжают повозки, влекомые тощими кобылами, и велосипедисты. Похоже, здесь это основной вид транспорта. Вспоминается вчерашние пустые дороги. Неужели в Никарагуа всё так плохо? По сравнению с процветающей Коста-Рикой, похоже что да. Вот оно как бывает: приехал бы двадцать лет тому назад на помощь никарагуанцам, и всё пошло бы по другому…

Площадь перед Собором делится на несколько частей, плавно переходящих одна в другую: Парк Колумба, открытый 12 октября 1892 года в честь 400-летия открытия Америки; Площадь Независимости и Площадь Львов. Последние, впрочем, не «площади» в нашем понимании, а «площадочки», ибо официально именуются как Plazuelas, то есть уменьшительно-ласкательными суффиксами. На Площади Независимости стоит скромный обелиск с пушкой и флагштоком с никарагуанским флагом. Этот монумент был поставлен в честь тех гранадцев, которые выступили еще в 1811 году за независимость от Испании (в Мексике это сделал священник Хосе Идальго). Столичный Леон выступил, разумеется, против, направив в Гранаду войска. Имена первых жертв борьбы за независимость запечатлены на обелиске. Напротив – дом «Трёх миров», бывший «Дом Львов», построенный еще в 1550-х годах и знаменитый своим фасадом со львами, относящимся к XVII веку. Вместе со всеми домами Гранады он был сожжен Уокером в 1856 году, но был восстановлен и перешел семье Карденаль, которая в 1920-х года перестроила его и расширила. Сейчас здесь что-то вроде культурного центра: библиотека, выставочный зал, концертный зал. Географы латиноамериканские, приехавшие на конгресс, именно здесь и собираются. Ближе к Собору стоит розовый с белыми колоннами дворец архиепископа, построенный в начале ХХ века в «ново-орлеанском» стиле, а над всей площадью доминирует Кафедральный собор, восстановленный в 1910 году после уокеровского пожара. Облик первоначального собора, построенного в 1752 году, был изменен, и теперь Кафедральный собор Гранады – сама эклектика, смешение совершенно разных стилей. Собор был освящен в честь Непорочного Зачатия, а статуя Пречистой Девы считается главной святыней Гранады. Она уцелела во время пожара потому, что не стояла на одном месте, а была в первых рядах сражающихся против американских наёмников никарагуанских патриотов – её носили как боевой штандарт, после чего её окрестили в народе «Генералом никарагуанцев». Рядом с Собором стоит каменный крест, с которым тоже связана любопытная история. Его поставили в 1900 году в ознаменование начала нового, как полагали более счастливого столетия. В основание заложили «капсулу» с посланием к потомкам, с экземплярами газет, с тем, чтобы потомки могли воочию познакомиться с тем, чем жили и чем дышали их предки. Так вот, тогдашний губернатор из либералов совершил акт вандализма и святотатства, выкопав капсулу, ибо не хотел, чтобы потомки по газетным статьям судили о нем плохо. Какой акт совершили над ним сами горожане после этого, история умалчивает…

От Парка Колумба начинается Калье Реаль де Шальтева (Xalteva) которая бежит с востока на запад, также как и Кальсада. Шальтевой называлось индейское поселение, на месте которого возникла в 1524 году Гранада. Позднее название перешло к индейскому кварталу, существовавшему до 1879 года. В центре этого квартала находится церковь Шальтева абрикосового цвета, а ближе к центру города – замечательный барочный собор Ла Мерсед XVI века, на башню которого можно подняться и полюбоваться городом, чтобы понять, какая она всё-таки маленькая, эта Гранада.

Шальтеву завершает крепость Польвора («Порох»), построенная в 1748 году для защиты от индейцев, поскольку к тому времени британцы уже не беспокоили город своими набегами. В крепости располагался небольшой воинский гарнизон; тяжелого вооружения он не имел, да и не к чему оно было – у индейцы своей артиллерией не располагали. При диктаторах Сомосах крепостца эта служила тюрьмой. Сейчас здесь пытаются сделать военный музей, но пока что смотреть здесь не на что.

А вот при Уокере тюрьмой служил монастырь францисканцев, что в двух кварталах от нашего отеля. Он был основан в 1529 году и был главным духовным центром для конкистадоров. С его амвона монах-доминиканец Бартоломе де Лас Касас (ум. В 1566 г.) обличал своих соотечественников в жестоком обращении с индейцами. В честь этого достойного человека в мексиканском штате Чиапас назван не менее достойный город – Сан-Кристобаль-де-Лас-Касас, один из самых любимых мною городов (читайте документальную повесть «МАГИЯ МАГЕЯ»). Монастырь был дважды разрушен пиратами Моргана и Дампьера. Позднее в нем расположились аудитории университета, а сейчас развернута экспозиция одного из лучших в Никарагуа исторических музеев. Сюда свезено большинство статуй, найденных на островах Сапотера и Ометепе. Можно посмотреть образцы керамики – зооморфные сосуды с мордами ягуаров и т.п., явно напоминающие древнемексиканские. Конечно, по сравнению с Мексикой, музеи Никарагуа не могут похвастаться обилием и разнообразием экспонатов; эта земля лежала на окраинах цивилизаций. Есть такие страны: они всегда между, где-то сбоку, и вообще непонятно где. Но иногда им «выпадает карта», и они становятся мостами между мирами, и в этом и заключается их выдающийся вклад в историю.

К западу от Гранады, примерно до города Хинотепе, простирается компактная область, под названием «Белые Деревни» (Pueblos Blancos). К расовому разделению это не имеет отношения, тем более что «чисто белых» креолов в Никарагуа осталось очень мало. Просто испанцы переносили в колонии часть своей страны, поэтому так много на карте Гранад и Леонов. В Никарагуа на севере, у границы Гондураса, лежат руины города Нуэва-Сеговия (Новая Сеговия), построенного сразу вслед Гранаде и Леону. Белые Деревни были уголком Андалузии: побеленные стены домов под красными черепичными крышами. Разумеется, сейчас от всего этого ностальгического великолепия почти ничего не осталось, кроме географического названия.

На этом «пятачке» находятся легкодоступные достопримечательности. Прежде всего, это вулканическая лагуна Апойо идеально круглой формы. В городке Санта-Катарина на западном берегу озера сделали смотровую площадку; в ясный день отлично видно колокольни Гранады и озеро Никарагуа. В озере Апойо купаться нельзя, разве только не проявив изобретательности – оно лежит в кратере вулкана, а посему берега как такового просто нет. А вот целенаправленно понырять было бы интересно, наверное.

Дальше к западу, всего в двадцати минутах езды, расположен национальный парк «Вулкан Масайя» с одноименной лагуной в виде полумесяца. Чтобы увидеть сам вулкан, нужно въехать на территорию нацпарка и проехать некоторое расстояние среди лавовых полей. Пейзаж напоминает Шотландию или Ирландию, не хватает только стад овец на зеленеющих полях. К кратеру подъезжаем незаметно: сам вулкан невысок. Главный кратер – Сантьяго. Он испускает пары газа, но не постоянно, и в те дни, когда он не чадит, можно увидеть этот анус матушки-земли вернее, «фумаролу», если изъясняться строго научным языком. Как ни странно, в кратер спускаются шакалы, уже адаптировавшиеся к не очень полезным газам, способным вызвать даже удушье. Когда-то, до прихода гуманных испанцев, жрецы отправляли в кратер человеческие жертвы на милость богам. Испанцы считали кратер входом в преисподнюю. В то время посредине кратера находилось лавовое озеро, светящееся в темноте. Один из монахов – брат Брас де Кастильо – в 1538 году пытался проверить, действительно ли там находятся «ворота в ад». Любопытный монах не дошел ста метров до них; жар и удушливые испарении преисподней прогнали его назад. В качестве осинового кола на краю кратера вбили крест (Крест Бобадилья); к нему ведет лестница с главной «смотровой» площади Овьедо, названной в честь хрониста Фернандеса де Овьедо, впервые описавшего вулкан в 1529 году. С площадки у самого креста, кстати, можно посмотреть на другие кратеры – Ниндири и Сан-Фернандо.

Одноменный вулкану город Масайя известен не столько своей архитектурой (хоть в нём и можно найти кое-что «колониальное», например, церковь Нуэстра-Сеньора-де-Асунсьон 1750 года), сколько «Старым рынком», куда устремляются все туристы. Рынок обнесен восстановленной «под старину» стеной; внутри он разделен на патио. Сюда свозятся товары ремесленного производства со всей страны, а поскольку Масайя лежит между Манагуа и Гранадой, то более удобного места для сувенирного шопинга просто не найти. Обратите внимание на надувных чучел лягушек в разных неприличных позах, а также на изделия из крокодиловой кожи за смешные деньги. Ко всему прочему, сама Масайя является «центром искусств» мирового значения. Бывший индейский район Монимбо на окраине Масайи превратился в своеобразный «город мастеров», а гончарные мастерские сохраняют древние традиции, утраченные в других странах Центральной Америки, включая даже Мексику, используя те же приемы, что и древние майя с ацтеками. «Студия» гончарных дел маэстро Элио Гутьерреса в местечко Сан-Хуан-де-Ориенте под Масайей была удостоена специальной премии ЮНЕСКО – за высокий профессионализм и сохранение «доколумбовых традиций» в искусстве. Сейчас работы Элио и его сыновей выставлены во всех сколько-нибудь значимых никарагуанских музеях. Его керамика из твердой глины – в самом деле произведение высокого искусства, причем продаваемого за весьма небольшие деньги.

Мы заехали еще в два «антикварных» магазина, вернее, в лавки старьевщиков. Ассортимент у них самый разнообразный – от старого японского транзисторного приемника под портретом Анастасио Сомосы-младшего, до ужасного на вид чучела какого-то животного, похожего на самца антилопы. Но кое-что ценное могут показать, если попросить. Например, «доколумбовую» керамику, аналоги которой можно легко обнаружить в музеях Никарагуа и других Центральноамериканских стран, а потому в её подлинности усомниться сложно. Продается она недорого – 50-70 долларов за образец. Что будет за пресеченную попытку вывоза за рубеж, точно не могу сказать. Возможно даже, что бросят в тюрьму.

Одна знаменитая тюрьма, кстати, тоже находится неподалеку. Называется Койотепе. Эта крепость была построена относительно недавно, в конце XIX века. Отличилась героическим сопротивлением американцам во время их вторжения в Никарагуа в 1912 году под предлогом помощи никарагуанскому президенту Адольфо Диасу в вооруженной борьбе против «либералов». Гарнизон крепости под командованием генерала Селедона мужественно защищался, но, в конце концов, Койотепе пала, Селедон погиб. При Сомосах (старшем, среднем и младшеньком) крепость служила тюрьмой для политических.

Из Гранады мы уезжаем на северо-запад, вернее на «Запад», как именуют эту историческую область сами никарагуанцы. Центром этой области является Леон – давний соперник Гранады, столичный город с 1526 по 1852 (фактически – до 1857). Дорога от Гранады до Леона занимает порядка двух с половиной часов и проходит по местности, которая кормила и кормит страну. Индейские культуры какао, маиса и фасоли уступили место «испанским» — хлопку, кофе, сахарному тростнику и мясо-молочному животноводству. Мы проезжаем крупные фермы, на огороженных полях которых пасутся коровы и бычки. Мяса в стране вдоволь, и готовят его исключительно вкусно. «Мясная цивилизация» Никарагуа не уступает аргентинской или уругвайской: бифштексы готовят изумительно, приправы – фантастические, а цены – приятные. Из сахарного тростника в Чинандеге, что дальше к северо-западу от Леона, гонят первоклассный ром.

Изначально Леон (Сантьяго де лос Кабальерос де Леон) находился совсем в другом месте. В 1524 году его заложил на берегу озера Шолотлан (Манагуа) капитан Франсиско Эрнандес де Кордова. Заложил, как оказалось, не совсем удачно – рядом с вулканом Момотомбо («большая пылающая вершина» на науатль), рядом с индейской деревней Имабите. Но выбирать не приходилось – здесь вулканы тянутся сплошной цепью, и их образование еще не завершено.

В 1526 году сюда прибывает сам Педро Ариас Давила. Подозрительный Педрариас устраняет молодого капитана, обвинив его в подготовке заговора. На самом деле, основания для этого у Педрариаса были: Кордова всерьез претендовал на место губернатора Никарагуа, заручившись поддержкой Эрнана Кортеса, совсем недавно покорившего ацтекскую «империю». Отрубив голову, Кордову похоронили со всеми почестями в церкви Ла Мерсед, находившейся рядом с дворцом губернатора, то есть Педрариаса. В 1531 году старик помирает, и его хоронят с еще большими почестями … рядом с Кордовой. Но дело Педрариаса живет. Губернатором провинции в составе генерал-капитанства Гватемалы становится его зять Родриго де Контрерас.

К середине XVI века в Леоне уже три церкви – Собор, монастырь Ла Мерсед и францисканцев, а также собственный епископ. Первым был Диего де Осорио, а второй – Антонио де Вальдивьезо – стал первым в истории Центральной Америки мучеником в рясе. Дело в том, что Педрариас подходил к «индейскому» вопросу с не меньшей строгостью, чем к вопросу лояльности со стороны «подчиненных». Индейцы награндано и чолутеки сгонялись со своих земель и отправлялись на принудительные работы; несогласные попросту уничтожались. Епископ встал на защиту индейцев, и получил «ножи в спину» от внуков Педрариаса – Педро и Эрнандо, причем в прямом смысле слова. Подлое убийство епископа в 1550 году справедливо рассматривалось современниками как святотатство, и расплата должна была быть неминуема. Первое извержение Момотомбо жители Леона наблюдали в 1578 году, а 11 января 1610 года случилось столь мощное извержение и землетрясение, что леонцы поняли: если не унести вовремя ноги, для них настанет «Последний день Помпеи». Конечно, стратегическое положение города было исключительно удачным – прямо на берегу озера, по которому корабли перевозили перуанское золото в озеро Косиболька, а дальше в Испанию. Но жизнь была выше прибыли, и город перенесли на 40 км к северо-западу.

Всё, что можно было унести из Старого Леона, то унесли, включая строительный материал, оставив от домов только основания. А город, между прочим, строился тем же архитектором, что и перуанская Лима – Хуаном де Мокко. В конце концов, исполнив свою роль в качестве отправного пункта завоевательных экспедиций в Перу, Старый Леон уступил свое место Новому. Относительно новому, конечно.

Место, где когда-то находился старый город, была заброшено и забыто, и Леон Вьехо (Старый Леон) превратился в никарагуанское подобие Града-Китежа. Однако его местонахождение не давало покоя историкам. Оно было установлено случайно в 1967 году. Начались раскопки. В 1998 году ураган Митч привел к тому, что воды озера Шолотлан вышли из берегов. С одной стороны, они затопили уже сделанные раскопы, с другой – подмыли почву в некоторых местах так, что открылись новые фундаменты. Но самое захватывающее открытие было сделано 2 мая 2000 года историком Рамиро Гарсия Васкесом – он нашел могилы Кордовы и Педрариаса. Кордова был поставлен памятник в Леон Вьехо, у подножия которого он и похоронен.

В 2001 году археологическая зона Леон Вьехо внесена в список Всемирного Наследия ЮНЕСКО. Этим актом подчеркивается исключительно важная роль Леона в истории Центральной Америки. То, что осталось от города, не может особо впечатлить путешественника: фундаменты и нижние части стен домов, сложенных из широкого плоского кирпича, как в Кастилии; только церковь Ла Мерсед и дворец губернатора еще как-то сохранили стены. С невысокого холма открывается неплохой вид на озеро Шолотлан, вулкан Момотомбо (1280м), остров Момотомбито с одноименным вулканом меньших размеров, но такой же идеальной конической формы, и вулкан Эль Ойо (1088 м), за которым скрывается самый молодой вулкан Никарагуа – Серро-Негро, появившийся только в 1850 году и достигающий сейчас в высоту всего 800 метров. Небольшие извержения Серро-Негро происходят постоянно, с периодичностью в несколько лет; самое крупное произошло в 1992 году. Он находится на равном расстоянии как с Старому Леону, так и к «Новому», потому не исключено, что история «Старого» может когда-нибудь повториться.

Нынешний «живой» Леон отличается от Гранады прежде всего своим духом. Если Гранада напоминает музей колониальной архитектуры под открытым небом, по почти безлюдным улицам которого бродят немногочисленные туристы, то Леон производит впечатление города, деловая жизнь которого кипит и пенится. Здесь нет своего «Арбата», как в Гранаде; старинные дома занавешены безобразным ожерельем проводов. В Леоне практически не встретишь уголков, где можно было бы с головой погрузиться, к примеру, в атмосферу «испанского колониального города середины XVIII столетия». Поэтому по сравнению с Гранадой Леон может немного разочаровать. «Как удивительно тасуется колода»: раньше деловым центром страны была Гранада, а Леон был административным. Теперь кажется, что Гранада погрузилась в вечную сиесту, а Леон наоборот, пробудился ото сна.

Леон – душа страны, со всей её латиноамериканской импульсивностью. Это колыбель никарагуанского либерализма. В стенах его университета в 1979 году расположилось временное Сандинистское правительство до того, как войска повстанцев вошли в Манагуа. Стены многих домов расписаны граффити на политическую тему. На тему борьбы. Не всегда с империализмом, но иногда и с другими напастями, например, со СПИДом. Лежат двое на лужайке, голые, а к ним сзади смерть с косой. Мораль: «Не дадим страну в обиду – преградим дорогу СПИДу».

В градостроительном плане Леон являет собою некоторое исключение из правил. Дело в том, что в городе два административных центра. Обычно как обстоит дело в построенных испанцами городах: есть главный собор на главной площади (Пласа Майор), на которую фасадами выходят дворец епископа, дом алькальда (городского головы), дворец губернаторский, если город столичный. В Леоне же – целых два таких центра, поскольку городской район Сутиава сохраняет свою автономию. Сутиава – это бывшая индейская деревня, рядом с которой в 1524 году возник Леон. Сейчас это – город в городе, со своим главой, городским советом и главным собором Св. Иоанна-Крестителя (1698-1710). Сутиава – индейский квартал, сохраняющий по возможности «доколумбовы» традиции. А таких возможностей, честно говоря, почти и не осталось. Если зайти в церковь Иоанна-Крестителя, то на потолке увидите вырезанное из дерева солнце. Церковь считается «индейской»; деревянные колонны мало подходят для классических испанских барочно-классических церквей. Такой тип интерьера я встречал и в Парагвае, и в Панаме, и в Мексике. Солнце же – последняя наивная попытка сохранить что-то из своего индейского «Я», выжженного кострами инквизиции. Впрочем, чисто индейский элемент в культуре Никарагуа заметен мало; церковь с Сутиаве лишь самый доступный и наиболее «объемный» её материальный элемент.

От Сутиавы Калье Сентраль (центральная улица) Рубен Дарио ведет к дому, где провел детские и юношеские годы великий никарагуанский поэт Рубен Дарио (1867-1916), написавший несколько знаковых поэтических сборников в стиле модернизма. В СССР последний раз его лирика издавалась в 1981 году. Дарио считается одним из основоположников модернизма не только в Латинской Америке, но и в мире. В его дом-музей в Леоне стоит заглянуть не только затем, чтобы познакомиться с мало что говорящими русским посетителям экспонатами (Рубена Дарио у нас мало кто знает, еще меньше народу его читало вообще; иностранную поэзию правильно осваивать в оригинале, поскольку переведенная она уже становится нашей поэзией, если говорить честно), сколько для того, чтобы посмотреть, как жил никарагуанский средний класс в былые времена. Мне откровенно очень нравится сам тип домов в городах Центральной и Южной Америки, поскольку он напоминает чем-то старомосковский усадебный тип, а не зажатый в коробочку европейский. Дома выходят на улицу скромными, хотя зачастую ярко раскрашенными фасадами, а внутри: просторные комнаты, гостиные, внутренние дворики. Еще я люблю заглядывать внутрь, чтобы посмотреть, как умиротворенно течет жизнь в кресле-качалке у телевизора под засиженным мухами портретом солидного сеньора в бабочке и с усами какой-нибудь старушки с сигарой в зубах.

Эти люди ведут правильный образ жизни, поэтому доживают до глубокой старости. Можно много иронизировать про «сиесту» и «маньяну», но правда, похоже, на их стороне.

Рядом с музеем Дарио, в здании бывшего монастыря францисканцев с 1996 года находится музей искусств фонда Рикардо Ортиса и Патрисии Гурдиан (Fondacion Ortiz-Gurdian). В нем собраны несколько неожиданные экспонаты: картины европейских мастеров XV-XVIII веков, скульптуры, произведения современного искусства из Никарагуа и сопредельных стран. Разумеется, наивно было бы искать шедевры старых мастеров в Никарагуа, хотя в музее есть немецкие иконы 1490-х годов, завезенные в Никарагуа конкистадорами первой волны. Из современной живописи мне понравились работы гондурасских художников. Русских вообще тянет к Гондурасу.

В десяти минутах ходьбы – Пласа Майор с главным собором, который считается самым большим в Центральной Америке (не считая собора в Мехико, разумеется). Он был начат в 1610 году, но окончательный вид приобрел в 1747 году; при его постройке использовался тот же план, что и для собора в Лиме. Собор массивен и приземист; в 1824 году, во время первой гражданской войны между либеральным Леоном и консервативной Гранадой он служил крепостью и батареей – на крыше были поставлены легкие пушки. Таким образом, собор Леона разделил судьбу первых церквей крестоносцев на Ближнем Востоке, когда они строились так, чтобы в случае чего служить крепостями. На площади перед собором стоит памятник «либералу № 1» в Никарагуа – генералу и адвокату (такое сочетание было в ту пору нередким) Максимо Хересу. Он был одним из тех, кто пригласил Уолкера с наемниками в Никарагуа и даже вошел в созданное им марионеточное правительство. Но потом Херес разочаровался в Уолкере, и вместе с большинством либералов объединился с консерваторами и изгнал Уолкера из страны. Потом был премьер-министром. Короче, его мальчишеская, детская фигурка на миниатюрном постаменте отражает его место в ряду тех многочисленных и неоднозначных политических фигур, которыми пестрела история Центральной Америки.

Гораздо более значимый памятник находится в самом соборе недалеко от алтаря: мраморный лев на могиле Рубена Дарио. В соборе похоронен также столь часто встречавшийся нам на пути Педрариас. В соборе находится также так называемый «Христос Педрариса», вывезенный из Старого Леона и Серебряный алтарь. Но самое главное – подняться на крышу собора. Можно пройтись по периметру, не поднимаясь на круглые холмики куполов (на них вставать категорически запрещено из-за опасения обрушения), и посмотреть панорамой города на фоне конусов вулканов. На западе виднеется недавно отреставрированная барочная церковь Кальварио, а немного к северу, в сторону Университета – церковь бывшего монашеского братства Реколексьон (августинцы-реколлекты, отколовшиеся от основного ордена в конце XVI века). На мой взгляд, это самая симпатичная церковь во всем Леоне, хотя более строгие историки утверждают, что недавняя реставрация церкви, придавшая ей веселый сочно-абрикосовый цвет, испортила здание. Больше всего нравятся барельефы между колоннами; по идее, они изображают символы страстей Христовых, но в большинстве своем напоминают масонские знаки. А не стоят ли за леонским либерализмом жидомасоны? Здесь есть о чем подумать… Впрочем, как говорится, «это уже совсем другая история».

Совсем другая история Никарагуа начинается в Манагуа.

Манагуа можно назвать «большой деревней». Самое смешное то, что в испанском языке такой тип поселений называется campo-ciudad, что означает фактически то же самое. Но сам город Манагуа в этом не виноват. Он был обыкновенным городком, таким простым никарагуанским пареньком, да и городом был признан только в 1818 году, незадолго до Независимости. Как только она грянула, в Никарагуа сами знаете, что началось: торжества и аресты. Тридцать девять раз были торжества; наконец, в 1852 году решили сделать Манагуа «разводящим», чтобы очередной недолговечный президент мог там свой срок пересидеть. Но по-настоящему Манагуа стал столицей только по окончании Никарагуанской отечественной войны с Уолкером, в 1857 году.

Он был вполне обычным, маленьким городом с несколькими десятками тысяч жителей, с узкими улицами, несколькими церквями и широкой набережной, бегущей вдоль озера Шолотлан. Но всё переменилось, когда в канун Рождества 1972 года, 23 декабря, Манагуа был разрушен мощнейшим землетрясением. За первой паникой пришли пожары, а затем мародеры. Армии был дан приказ стрелять их на месте. Потом пришла гуманитарная и денежная помощь со всего мира в эту страну, которая уже 35 лет управлялась семейством Сомоса: отцом и двумя сыновьями. Сейчас «на престоле» находился последний Сомоса – Анастасио «Младший». Его семейство и его свита фактически присвоили себе деньги, которые направило международное сообщество на помощь пострадавшему народу. Через четыре года народ отомстил – над президентским дворцом гордо взвеял черно-красный Сандинистский флаг.

Диктатура диктатуре рознь. Когда спрашиваешь кого-то: «Как Вам жилось при президенте Имярек?» Отвечают: «О! Имярек был диктатор!!!» «Ну и что, а жилось-то как?» «Жилось, в общем, неплохо…» То есть в любом случае главное – результат, а не форма правления. Результатом положительным в Никарагуа был рост экономики, строительство дорог, развитие высокодоходного сельского хозяйства (мясное животноводство, кофе, хлопок). Результатом отрицательным было обнищание народа. Вдаваться подробно в перипетии никарагуанской революционной борьбы я не хочу; это блестяще сделал до меня Александр Тарасов в очерке «Между вулканами и партизанами: никарагуанский пейзаж» ( http://www.hrono.info/libris/lib_t/nicaragua.html ). Хочу только сказать, что не одобряю заявление пришедшего вновь к власти Даниэля Ортеги о том, что мол «все мы заблуждались, я тоже заблуждался, но теперь я другой – верьте мне люди». Это он заблуждался, когда с падчерицей своей заигрывал, которая потом в суд на него подала за «сексуальные домогательства». А тогда, в семидесятые и восьмидесятые, всё было честно, и враг в лице американского империализма стоял у порога, как было и раньше, на протяжении почти всей никарагуанской истории. И сейчас он так же стоит на пороге тех стран, которые не хотят быть банановыми республиками под управлением американской «Юнайтед фрут компани» (фигурально выражаясь, ибо сейчас нефть важнее бананов).

В Манагуа на Площади Республики стоит «Банановый Парфенон» — так Габриэль Гарсия Маркес назвал здание бывшей Национальной Ассамблеи Никарагуа (построено в 1935 году). Площадь Республики пустынна, ветер меланхолично гоняет по ней мусор, редкие попрошайки предлагают «за ответный подарок» еще более редким туристам цветочки, плетеные из пальмового листа. На площадь выходят фасадами не такой уж старый Старый Собор (1938 г) и недавно построенный тайваньцами президентский дворец с памятником Аугусто Сандино. Замыкает квадрат площади памятник основателю Сандинистского фронта (FSLN) Карлосу Фонсеке c вечным огнем. Разнообразят цветовую гамму розовые плакаты с покаявшимся Данеэлем Ортегой. Наискосок от площади – белый параллелепипед Национального Театра им. Рубена Дарио и памятник ему, без сомнения самый красивый во всем Манагуа. Этот город – благодатное поле для расстановки монументов в любом порядке и практически в любом месте, будь то памятник Боливару, рабочему с автоматом или Иоанну-Павлу II. После землетрясения 1972 года центр города лежал в руинах, населенных бомжами, а выжившие после катастрофы более удачливые граждане строили дома вокруг старого Манагуа. В итоге город разросся вширь, оставив бывший центр незастроенным. Прежние городские кварталы уступили место пустырям и площадям, а новые кварталы находились на приличном расстоянии друг от друга, соединенные широкими шоссе. По этой причине пешая прогулка по Манагуа представляет собою весьма сомнительное мероприятие.

«Банановый Парфенон» превращен сейчас во дворец культуры, в котором приютились несколько музеев, в том числе исторический, хотя экспонатов здесь немного. Самыми интересными, на мой взгляд, являются древние каменные терки для помола муки с головами орлов и ягуаров. Если хотите действительно увидеть что-то действительно уникальное, посетите небольшой музейчик «Следов Акауалинки» (Las huellas de Acahualinca). Если повезет, конечно, так как служитель может куда-нибудь отойти надолго или вообще не явиться на работу, и тогда вы простоите зря у неприметного домика на окраине Манагуа, который музей ничем не напоминает. Эти следы оставлены людьми и животными, спасавшимися от извержения вулкана примерно 8-9000 лет тому назад. Следы были покрыты слоем пепла и сохранились очень хорошо; таким же образом до нас дошли «отпечатки» людей, погибших в Помпеях.

Вокруг Манагуа и внутри него блестят водой несколько вулканических лагун. У края круглой лагуны Тискапа в центре города высится холм, на котором раньше стоял президентский дворец и располагались казармы Национальной Гвардии, которую изначально и возглавлял Анастасио Самоса Гарсия. На пороге ныне снесенного дворца был убит в феврале 1934 года Аугусто Сандино, чья вооруженная борьба заставила американцев покинуть Никарагуа после фактической оккупации страны с 1909 года. Сейчас на холме – смотровая площадка (Мирадор Тискапа) и небольшая выставка под открытым небом, посвященная Сандинистской революции 1979 года. На центр Манагуа и озеро Шолотлан смотрят дулами две танкетки, одна из которых была подарена Сомосе Бенито Муссолини (сначала Анастасио симпатизировал европейским фашистам, но потом смекнул, что дружить с Америкой выгоднее, хотя бы потому, что можно конфисковать имущество немецких эмигрантов в Никарагуа).

Рядом с танкеткой за оградой – разломанный торс бронзового коня, на котором восседал бронзовый Сомоса до июля 1979 года. Надо всем этим – отливающий металлическим блеском силуэт Сандино, видный издалека. В Испании вдоль дорог тоже любят ставить такие силуэты, только из фанеры. Например, силуэты быка. На Северном Кипре на одном из холмов у дороги я заприметил фигуру в профиль. Подумал, что это Кинг-Конг. Мне объяснили, что это Ататюрк… Фигуру же Сандино узнаешь сразу: немного тщедушный, сутуловатый, широкошляпый. С какой стороны не подойди – всё равно он смотрит на тебя. Смотрит и спрашивает: «Коля, ну почему ты раньше не приехал апельсины собирать?». Ну не приехал. И жалею об этом! Замечательное было время: никто не мечтал о карьере банковского клерка, никто не считал звезд на фасаде отелей… Эпоха романтического авантюризма в духе Че закончилась. На время. Апельсиновый рай еще ждет того, кто соберет созревшие плоды в его саду.

НИКОЛАЙ БАЛАНДИНСКИЙ, 2009 год.