Для меня же Россия иной раз делится только надвое: на Новгород Великий с Псковом — и всё остальное.  На вечевые республики — и Пространства, которые в силу тех или иных причин, не станем вникать, однажды поглотило их.

Следы же остались и несколько веков спустя. Точнее, отличия между старшим братом, каковым был город на Волхове и братом меньшим — на Великой и Пскове. В Новгороде все спорные вопросы решались бесхитростно и единообразно — на мосту через Волхов. Осилившая сторона и признавалась правою, пишет Ключевский —  если, конечно, духовенство вовремя не успевало растащить дерущихся. Поломали пару рёбер? Не страшно. С кем не бывает. «Увечье» — так на то оно от веча и пошло.

«Притупим мечи о камни — Псков хранит Господь»

Вообще, как верно подмечает Игорь Грабарь, идеал красоты новгородца — красота силы. Подчас грубоватой силы.  Новгородец, посмотрите на его храмы, с большим трудом мирится с тем, что прямая является самым коротким расстоянием между двумя точками.

Новгородец не прочь похорохориться, побузить и даже пограбить — кто на Руси не слыхал про ушкуйников? Новгородец со стороны могуч и грозен: ну ни дать ни взять его Детинец, который ни разу не был в осаде, а в реальности при единственной угрозе по-ганзейски практично, в отличие от псковичей, сдался шведам.

Словом, Новгород — сплошной эпос. Богатый гость Садко. Озеро Ильмень, грозно нависающее над городом — пономарь Тарасий из Хутынского монастыря не даст соврать. И как символ местного характера -«Океан-море синее». Римский-Корсаков, местный уроженец, отлично его знал и понимал.

Былинный «Садко» — и лиричнейшая, просветлённая «Псковитянка». Никто, никогда и нигде не слыхивал о псковских лихих людях. Но если уж дрались псковичи, так по-настоящему. Зло. В кость. Насмерть. Стефан Баторий и Густав Адольф со своим воинством на себе испытали. А псковское вече? На нём, кажется, только однажды, о чём тоже вспоминает Ключевский и только кого-то одного свели со степени, то есть ораторского места, и слегка намяли бока. И свели мягко. Ненавязчиво. Но — убедительно. Так и хочется сказать — любя. (И может, неспроста один из районов Пскова до сих пор зовётся Любятовым).

Даже до зверюги и садиста Иван Васильевича Грозного что-то бессознательно, но властно — что-то дошло. Не поднялась рука: «Притупим мечи о камни — Псков хранит Господь». И поглядите на потрясающе разнообразные звонницы псковских храмов. Зачем в прямом смысле слова лезть на стенку (то есть по винтовой лестнице на колокольню), когда однажды можно сделать мощно, внушительно — как у Богоявления с Запсковья.

 Звонница храма Богоявления с Запсковья

 А вдругорядь — изящно, красиво, женственно даже. Как, скажем, например, у Николы Явленного. И звонить иначе, с земли, так называемым очепным звоном.

 Храм Николы Явленного от Торга

Для постижения и осознания истоков этого проходящего через годы и века «чувства Пскова»  можно, конечно, не выезжать из городской черты исторического города — он, по свидетельству пресс-секретаря Стефана Батория, в конце XVI  века значительно превышал по размерам Лондон!. Кто-то пройдёт вдоль менее или более уцелевшей стены Окольного города — от Нижних решёток до исполинской Покровской башни и стоящей рядом с ней изящной, как парящая над рекой чайка, двойной церковью Покрова и Рождества.

Кто-то придёт ощутить биение сердца и души Пскова у крохотной часовни Неугасимой свечи, примыкающей к апсиде храма Николы со Усохи. 

 Часовня Неугасимой свечи храма Николы со Усохи

Совсем нелишне и вспомнить тех, по-старинному говоря, genius loci, гениев места, градообразующих, на нашем языке, личностей, которые формировали не сколько внешний облик, сколько духовную атмосферу этого города и этого края.  Таких, как архимандрит Алипий, которым доводилось встречаться в раннем детстве. Как Юрий Павлович Спегальский, Как родившаяся ровно век назад Елена Николаевна Морозкина.

Печальница земли псковской

С Еленой Николаевной Морозкиной я познакомился сначала заочно, увидев на прилавке книжку «Псковская земля» в очень почитавшейся в интеллигентской среде «жёлтой» серии «Дороги к прекрасному» издательства «Искусство». Изумила просто фактом своего появления: за четыре года до неё вышла другая — о тропе легендарного Трувора (Изборская и Мальская котловины), а редакция старалась не «дублировать» описывавшиеся в этих маленьких и зачастую очень лирических путеводителях регионы. Тем более — маршруты! Что-то тут неспроста, подумал я и открыл первую попавшуюся страницу. 

«Красив собор с востока — со стороны его стройных и сильных апсид, с прекрасным центральным окном в широкой полукруглой раме и дышащим воздухом декором. Он прост, как кайма вышитой рубахи, а смотрится как царский венец. Алтарные апсиды сохранили древние арочные окна с прямоугольными коваными решётками. Наверху чашечки узора барабана, словно соты, наполненные мёдом солнца…» Речь шла о соборе Крыпецкого монастыря — добираться до него в те годы даже летом иногда бывало небезопасно…

 Крыпецкий монастырь в 1963_году

Через несколько лет я преподнёс эту книгу Морозкиной дарившему меня в последние свои годы дружеским  своим расположением Вениамину Александровичу Каверину, псковичу родом. И в одном из писем ко мне он высказался в том духе, что не очень понимает, что эта «Псковская земля» делает в чисто познавательной серии. «Это художественная проза очень высокого класса», — писал мэтр советской литературы.

Но это было потом. Тогда же отчаянно захотелось познакомиться с самой Морозкиной. Интернета тогда не было. Соцсетей тоже. Зато было городское справочное бюро, каковое и выдало мне адрес по Псковскому проспекту, 57 — там теперь мемориальная доска в её честь.

Мемориальная доска Елене Николаевне Морозкиной на Рижском проспекте, 57 в Пскове

 «А телефона нет»,  — присовокупили устно. Короче, пришлось на себе испытывать справедливость старой заповеди о том, что надобно ходить в гости без предупреждения — только тогда можно понять, что о тебе реально думают.

Морозкина, смолянка по рождению, по жизни была человеком не очень открытым и не очень щедрым на дежурные улыбки. Как и многие из тех людей, что рано ушли на фронт (она — в 19) и многого насмотрелись на войне. Но от ворот поворот незваному-непрошеному гостю всё-таки не дала — не иначе, почувствовала то, о чём киплинговский герой говаривал; «Мы одной крови — ты и я».

Елена Николаевна Морозкина 1922 — 1999гг

Если, в числе прочего, под «кровью» понимать желание и способность идти по бесконечные вёрсты русским грязям и бездорожьям ради какой-нибудь затерявшейся в глухомани церквушки или даже её детали, залезать на какую-нибудь скособочившуюся колокольню, проникать в выбитое, но труднодоступное окно. (Иногда от таких подвигов уже очень немолодую и не очень крепкую телесно Морозкину мне приходилось удерживать почти насильно — как в заброшенном в ту пору соборе Шамординского монастыря над рекой Серёной).

По весям же более проходимым она могла бродить и вовсе бесконечно. Как, например, по Бородинскому полю, с точностью необыкновенной указывая мне места, куда, скажем, упала граната, убившая князя Андрея. А потом читать совсем невозможные в те времена для печати свои стихи — например, о взрыве Главного монумента и могилы Багратиона на том же Бородинском поле…

Вот тут, кажется, и тут произнесено главное слово — стихи. Елена Николаевна, как мне кажется, в душе в первую голову была Поэтом — именно в таком написании. И именно поэтическое дарование многократно усиливало её потрясающее умение не просто видеть ту или иную деталь архитектурного сооружения, будь то храм или полуразвалившийся старинный дом, а сразу превращать его в слове и на бумаге в такой образ, который запоминался надолго. А душа Поэта, желает она того или нет, всегда внемлет «и неба содроганье… и дольней лозы прозябанье»…

Морозкина была из той всё более ужимающейся ныне в числе категории людей из русской глубинки, что когда-то звалась радителями (вариант: ревнителями) старины,  а сегодня более прозаично — градозащитниками. При схожести целей они бывают, правда, людьми очень разного типа и темперамента. Страстными пассионариями, персонами темперамента, бури и натиска — как Нина Петровна Родионова из Нерехты. Терпеливыми изыскателями, вдумчивыми, почти незаметными практиками, нацеленными на дальнюю и очень дальнюю перспективы, трудолюбивыми кротами — как Владимир Александрович Гречухин из Мышкина.

Обоих, увы, уже нет в живых. Как и — уже два десятка лет — Морозкиной. Зоркой и ничуть не остывавшей в чувстве своём печальницы по каждой утрачивавшейся чёрточке старого Пскова (а он, увы, занимает менее 5% нынешнего города) — будь то повидавшие виды невзрачные городские дома или старая мельница на Пскове…

Она, к сожалению, ещё успела увидеть начало того, что начали вытворять новые старые хозяева с её любимым Крыпецким монастырём… «И каждый камень пел, И своды пели хором, И небо, словно перл. Светилось внутрь собора. И прел горбатый стог, Косясь не двери храма, И был такой восторг, Что было даже странно…» Это о полуразрушенном в ту пору соборе.
А сегодня этот монастырь, увы, больше смахивает, откровенно говоря, на новорусский «торгово-офисный» центр, чем на памятник XVI столетия…

 Крыпецкий монастырь сегодня

Но и сегодня без книг и трудов этой удивительной женщины Псков мне представить себе никак нельзя.

МММ по-псковски

«Поезжай в окрестности Изборска, — настойчиво советовала мне Морозкина. — Псков лучше понимается оттуда». Строго географически говоря — в так называемую Изборско-Мальскую котловину, каковую составляют впадающая в Городищенское озеро речка Смолка, речка Велеица, выводящая из него в озеро Мальское, и, наконец, речка Бдёха — из неё через Псковское озеро путь ведёт прямо на Балтику.

А возле Изборской крепости на Жеравьей, то есть Журавлиной горе, что над Городищенским озером, любой, по чьему-то меткому замечанию становится художником. Любой наверняка поймёт правоту Микеланджело, который определял скульптуру как умение взять камень (а в данном случае, вполне в духе мессира Буонаротти — целую известняковую гору), и отсечь всё лишнее. И даже зримые результаты недавней, поспешной и не очень умелой реставрации ощущения этой цельности не сильно испортили.

 Изборская крепость

Как минимум восемь раз эта крепость была в осаде, но не была взята ни разу. И крови под её стенами проливалось нмало. И башни вроде бы должны зваться по-боевому, громко и звучно, как в других знаменитых русских крепостях, например, в Смоленске — Громовая, Орёл… Но нет, тут снова мягко, округло и совсем не воинственно. Луковка, Рябиновка, Темнушка, Плоскуша… Так и хочется полушутя спросить: тут крепость, твердыня или просто деревня? А если всерьёз, то так называть боевые башни могут себе позволить только очень сильные люди…

Размышляя об этом, можно подняться к местному донжону — башне Луковка, она же Куковка, и посмотреть, насколько хватит взгляда, вокруг.

 Изборский донжон — башня Луковка

Бывают высоты, где начинает кружиться голова, подкашиваться ноги и одолевает желание отступить от края подальше. Тут же совсем  как у гоголевского Хомы Брута: тело словно наполняется тёплым воздухом… шаг, другой, и воспаришь воздушным шаром над окрестными озёрами, речками, болотами, полянами, равнинами, долинами… И никакому фотообъективу этого простора передать просто не дано.

Тут про полёт — не только красы образа ради; в Изборске мне растолковали, что многочисленные когда-то и очень живописные  тропы, шедшие понизу вдоль озёрных котловин, давно заросли — ох, не любит современный человек пешего хода…

Если же лететь — то только на север. Где на краю старинного села Малы, прямо у кромки котловины стоит древний каменный крест.

 Крест на краю Мальской котловины

Где на склоне бьёт сильный неунывающий родник.

А у самого дна этой котловины едва заметно небольшое синее пятиглавие, белоснежная изящная колоколенка в чисто псковском вкусе и красная крыша восстанавливаемой, очень древней трапезной церкви.

 Мал Мальский монастырёк

Это, наверное, самый небольшой монастырь сегодняшней России. «МММ, — как иногда шутят местные. — То есть Мал Мальский Монастырёк». Каковой, впрочем сегодня официально и уважительно зовётся Свято-Онуфриевским скитом Псково-Печёрской обители — посему свободного доступа в него сегодня нет.

Однако это даже в голову не приходит — настолько непохожа на обычную городскую и даже изборскую с её совсем не постоянной, но непременной туристической суетой, сама атмосфера, сам дух и воздух этого невероятного уголка, находящегося вроде бы совсем рядом со столбовой дорогой на Печёры. Может быть, здесь корни и истоки псковского характера?

И в Мальской котловине в голову приходит уже совсем не Гоголь. Скорее, Лермонтов. «…И с грустью тайной и сердечной Я думал: жалкий человек. Чего он хочет!.. небо ясно, Под небом места много всем, Но беспрестанно и напрасно Один враждует он— зачем?»

Тут даже не  тихий восторг, как в стихах Морозкиной, вернее, не только он. Тут как минимум что-то эпическое, вселенское, несоизмеримое с любыми конфликтами, драками, сварами… Печальное (но не угрюмое!) безмолвие, полное чем-то очень плохо постижимым суетливыми и заурядными умами…  Как определить это «что-то»? Может быть, как некий «псковин»?

Если так, то не дать ли от души нынешней России такого псковина?

Георгий Осипов  Фото автора  (2, 4, 9 — 13)