Но удержать лодку на месте было сложнее, чем на плаву. Через пару часов вода поднялась, и течение стало выносить долбленку из камышей. В пылу борьбы с прибывающей водой Лёва забыл про весло, и очевидно, река Омо отнесла его уже далеко. Наконец, лодка покинула камыши, и поплыла по течению с той быстротой, на которую была способна река Омо в период «высокой воды». В темноте Лёва не мог сориентироваться, на каком расстоянии от берега он находится. Только резкие вспышки молний освещали беснующуюся долину. Лодку качало и вертело. Лёва держался обеими руками за борта. Дождь над самой рекой ослабел, перенеся всю свою тропическую жестокость в другие края. Река вспухла. Слева в неё с шумов вливался взбесившийся приток, неся с собой сорванные деревья и кусты.
Сколько длилась эта ночь, Лёва уже не помнил. Утро под темно-серыми тучами было чуть светлее ночи. На душе у Лёвы было не менее пасмурно. Проплывая какую-то деревню на высоком берегу, он кричал «Хэлп! Хэлп! Помогите!». Детвора кричала что-то в ответ и махала ручками; кое-кто даже бежал вдоль берега параллельно лодке, протянув ладони и прося бакшиш. Рядом с лодкой пару раз булькнули булыжники. На этом второй контакт Лёвы с аборигенами был завершен.
Постепенно лодка вплыла в зону лесов, нависавших над берегами с обеих сторон. Лёва заметил небольшое стадо слонов, пришедших на водопой. Картина в духе Николая Гумилева развернулась перед Лёвой, и он с чувством глубокого удовлетворения отметил про себя, что романтик в нём еще не умер. Тропический ливень смыл с него юриста, обнажив авантюриста. Лёва любовался прекрасными животными; вожак стада отступил, поднял хобот и протрубил два раза.
Небо светлело, но река Омо продолжала упорно толкать лёвину лодку вперед. Он вычерпал воду из судёнышка до конца и развесил по бортам одежду для просушки. Он откинулся спиной на корму, положив руки на бортики, расположившись в лодке, как в кресле. Куда река его «доставит», ему было уже безразлично. Конечно, хотелось бы чего-нибудь поесть, но он уже смирился с мыслью, что в Эфиопии регулярное питание (то есть не реже одного раза в сутки) никому не гарантировано. Он много раз слышал о голоде в Эфиопии, о том, как от него пухнут и умирают дети. Но сейчас самым голодным человеком в Эфиопии был Лев Вульфсон.
Ночь застала его в таком положении и в такой расслабленной позе. Ему ничего не снилось. Он спал сном младенца, как Остап перед тем, как его зарезал бритвой Ипполит Матвеевич. Утром же, проснувшись и сладко потянувшись в лодочке, он обнаружил, что он уже никуда не плывет: лодка спокойно покачивалась на мутно-зеленых волнах озера, чья гладь простиралась куда-то за горизонт. К счастью, лодку унесло недалеко от берега. Он виднелся примерно в двух милях от Вульфсона, низинный и каменистый. Слева темнели горы, те самые, которые Лёва окрестил «Синими». Он еще раз рассмотрел берег и озеро по кругу, и вдруг заметил, что он здесь не один - вдалеке виднелась еще одна лодка. Вульфсон встал во весь рост и завертел вокруг головы рубашкой. Спасительная лодка обнадежила Вульфсона тем, что сменила галс и направилась к нему: к неописуемой радости Вульфсона она оказалась с мотором. Радость тем не менее постепенно сменилась удивлением: лодкой правил не эфиоп, а белый человек. Ветер развевал его седую бороду; тельняшка-рябчик переливалась знакомыми до боли бело-синими полосами. Таинственный незнакомец молча подплыл к Вульфсону и виртуозно затормозил свою моторку борт в борт с архаичным плавсредством юриста-авантюриста.
- Здравствуйте! - сказал старик спокойно и по-русски. В его облике сквозило какое-то иконное русское благообразие. Было странно видеть его здесь, в Африке, на озере, совсем одного. Вульфсон подумал, что это должно быть сам Николай Угодник. Сам он не был крещен, более того, он был равнодушен даже к иудейской вере, но сейчас он подумал, что за все его тяготы и испытания Бог решил таким образом взять его под свою опеку, прислав самого надежного кормчего, которого только можно себе представить.
Об авторе /5 (5)
