Все мы немного греки…

Жара. Серпантин. Дорога -- крошево из мелких острых обломков скалы, грозящих проткнуть колеса. Обоняние тревожит удушливый запах перегретого двигателя. Глазу тоже есть на чем отдохнуть: на обочине красуется самодельное чучело, символизирующее смерть. Рядом надпись по-гречески, что-то типа «водитель Михалакакис поехал прямо». Прямо – обрыв. Слева пропасть. Узкая лента серпантина кренится в ее сторону. Леплюсь к скале, но машина периодически скатывается к самому краю. Черт понес меня в знаменитую пальмовую рощу, где снималась реклама «Баунти»! Ведь понял уже: критяне удавятся, но не пропустят туриста туда, где не смогут на нем заработать...

Адов путь к райскому наслаждению
Когда я вернусь в Ригу, то открою курсы «Козьими тропами». Что ж тормоза так скрипят? Когда я вернусь в Ригу, то никогда не буду ездить, как греки. Ну давай, милая, только этот поворот! Если я вернусь в Ригу...

-- Папа, папа, -- ожил на заднем сиденье сын, -- а почему домики внизу такие крохотные?
-- Потому что мы забрались высоко в горы, сынок.
-- А отчего вон на той пальме под нами бампер висит? А рядом глушитель валяется? Как эти критины, то есть критянцы, без них ездят?

У меня был ответ, но не для детских ушей. Тем более что впереди метрах в ста показалась машина и пришлось срочно тормозить: в другом месте не разъехаться. Минут десять бессмысленного созерцания окружающих красот, попытка убедить себя, что на таком сногсшибательном фоне и помереть не жалко. Мимо с черепашьей скоростью проползает «сузуки-витара» из той же арендной конторы, что и мой «опель-корса». Физиономии пассажиров бледны от безмолвной паники, лицо водителя мокро от пота. И все же я им завидую: они из этой сказки уже выбираются, а мы в нее – только попали... На Крит я отправился отдыхать, прельстившись фактом, что на острове отсутствуют казино, стриптиз и -- вследствие этого – новые русские. Адреналина, обнаженки и распальцовки отбившихся от рук подчиненных мне и на работе хватало. Хотелось тишины, безоблачного неба, ласкового теплого моря.

Море началось даже быстрей, чем обещали рекламные проспекты. Самолет стал снижаться под крики «ой, как красиво», опустился до уровня «братцы, а где же земля» и пошел на посадку по воде аки посуху под шепот «куда подевался треклятый спасательный жилет». Оказалось: шутники-критяне взлетную полосу начали с самой кромки воды. Чтоб прямо с самолета – на пляж. Остров красив бесспорной открыточной красотой. Никаких пастельных тонов, только сочные, ничего миниатюрного, все монументально. На ветру колышатся критские былинки в три метра высотой и четыре обхвата шириной. Вдали мускулами циркового силача бугрятся горы с венами-серпантинами. На пальмах режет глаз оранжевым развесистая облепиха, каждая ягода с головку пионера. Кусты пламенеют цветами – магнолия? мальвазия? амброзия?

Море трехцветно, словно кошка, приносящая счастье. Срывая на ходу с себя все приметы цивилизации, несусь к нему, как Рам к Шиаму, как Отелло к Дездемоне, как Одиссей к Пенелопе. Как последний дурак. С восторгом раскрыв ответные объятия, море страстно обслюнявливает меня пенистыми губами по самую макушку, увлекает в пучину, подымает на гребень, будто хочет в детской игре показать Москву и с размаху возвращает на берег. Два метра я еду на локтях и коленях по камням и с запоздалым интересом разглядываю красный флаг на спасательной вышке: купание запрещено. Крит -- не материк. Это остров. И ветры на нем дуют в неделю семь дней.

Номер по-спартански
«Находясь в Греции, главное – настроиться на то, что все будет делаться шиворот-навыворот, и с легкой душой воспринимать любой исход», -- предупреждал Джеральд Даррелл. Он, выросший на одном из греческих островов, знал, что говорил. «Ваш номер!» -- сияя, сообщил служащий. Мы зашли и обомлели. Угол побеленной стены обезображен гигантским пятном плесени. В шкафу раздавалась звонкая весенняя капель: сверху протекла канализация. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять: авария случилась давно -- сейф для ценных вещей успел покрыться стойкой ржавчиной. Для 2400 евро, которыми мы подогрели рижскую турфирму, это было чересчур: ну не оговаривались контрактом такие декорации. Мы вернулись в ресепшен. Выслушав жалобу, портье страшно удивился. Скажу больше, он был потрясен. Он никогда не слышал, что в номере бывает плесень. И прежние обитатели номера не заикались ему на этот счет. « А ты, Мария, -- обратился он к помощнице слева, -- знала про плесень?» Мария поклялась, что нет. «Может быть ты, Апостолос, знал, но не сказал?» -- вопросил он служащего справа. Тот воздел руки к небу. «Вот видите, -- обратился к нам портье. – Плесени не было». И он с облегчением вернулся к раскладыванию бумажек.

«Я слегка растерялся, как теряется всякий, общаясь с греками», -- это Даррелл. «Последующая сцена всякому, кто не знаком с недоступной пониманию англосакса способностью греков усложнять элементарнейшую ситуацию, покажется невероятной», -- это тоже Даррелл. Эх, слишком давно я его не перечитывал. Через час в номер постучались. Источая улыбки, в комнату вошел юный эллин с тазиком и белоснежным носовым платком. Он подошел к плесени, обмакнул платочек в воду и застенчиво потер стенку. Плесень не исчезла. Юный эллин был шокирован. Он подхватил тазик и удалился. Затем полюбоваться на плесень пришел сам Христос. Так звали управляющего отеля. Потом удостовериться, что мы не страдаем галлюцинациями, прибыл представитель принимающей стороны. Пожалуй, ни одна плесень со времен Гомера не подвергалась столь пристальному вниманию. Через сутки администрация отеля все же пришла к выводу, что плесень – не мираж, не бактериологическое оружие рижских туристов и не каприз. Нам предоставили другой номер. Он был сухой. Очень сухой. В нем в сорокаградусную жару не работал кондиционер.

Калимэра, или Вход воспрещен
Тем, кто уже готов уличить меня в оклеветании всего греческого, даю отпор. Нет, есть на Крите и нечто, достойное всяческих похвал. Это немецкое автомобилестроение, выпустившее такую честную машину, как «опель-корса», и критская прокатная фирма, догадавшаяся приколотить в авто гвоздями все детали, которые способны отвалиться. Прокатная фирма сделала это не потому, что плохо думает о туристах (они на Крите ездят пугливей всех), а потому, что представляет, куда они могут сунуться и что их там ждет. Все дело в их коллегах по турбизнесу. Эти гостеприимные ребята готовы на любые преграды, лишь бы не пропустить туриста осматривать достопримечательности на халяву. Потому, например, в ущелье Самарья можно войти только в составе организованной группы. Критские власти – вторые после товарища Бендера, кто догадался брать плату за «вход в провал». Чтобы иметь удовольствие пройтись пешком по дну ущелья, надо уплатить трижды: тем, кто тебя привезет в Самарью, тем, кто тебя впустит внутрь, и тем, кто тебя вывезет оттуда.

Только мощным лобби критских турфирм можно объяснить существование той дороги, что ведет в пальмовую рощу, где снималась реклама «Баунти». Точнее, полное отсутствие дороги и замена ее козьей тропой. Фирмы заинтересованы, чтобы туристы прибывали на Палм-бич исключительно со стороны моря, фирменными теплоходами, выкладывая за это кругленькую сумму. И грех не войти в положение предпринимателей: ну что у критян имеется, кроме оливок да туристов? Именно поэтому перед козьей тропой на Палм-бич не красуется ни одного предупреждения. Для острастки. Чтоб впредь неповадно было. Подстава состоит в том, что выезжая на эту дорогу, невозможно сразу оценить масштаб риска. Мирный автобан прерывается автостоянкой с неизменной закусочной, за ней – мостик, деревья справа и скала слева, которые совершенно загораживают пейзаж. Четыре-пять метров пути, и только после этого внезапно открывается панорама на жуткое ущелье, домики размером с пачку сигарет на его дне и игрушечные автомобильчики несчастных туристов, ползущие на брюхе вдоль скалы. Но ты влип, приятель, потому что обратной дороги нет. На всем пути уже не предоставится ни единой возможности развернуться, лишь редкие участки, позволяющие машинам впритирочку разойтись. И – чучело с кривой ухмылкой на самом трудном повороте. Без него видно, что дело труба. Отчего не поставить это чудо на въезде?

Словом, когда прибываешь на Палм-бич в мокрой от холодного пота рубашке, ощущение, что ты все-таки умер и попал в рай. Студеный ручей с пресной водой впадает в соленое море, нежный песок, дивной дикой красоты ряды пальм. Плещешься под ними в заводи, готовясь к возвращению, и молишься, чтобы это не было последним заплывом. К великому сожалению критских турфирм, на острове есть все же места, которые не закрыть для неорганизованного осмотра. Например, плоскогорье Лассити, сплошь покрытое старинными ветряными мельницами, и по сей день исправно качающими воду из-под земли. В Лассити едут экскурсионные автобусы, а вслед за ними – дикари, то есть мы. Замечу, что дикарство как явление на Крите объясняется не только деньгами. Если ехать с экскурсией, ты обречен тащиться по местам скучным, словно школьный учебник истории, в виде всяческих развалин, и слушать гида, беззастенчиво эксплуатирующего мифологию. Посмотрите налево: здесь нимфа Галлеопея удирала от влюбленного Диониса. О! Вот отлетевший от ее нежной ступни камешек. Обратите внимание направо, на этом месте богини мести Эринии сидели кружком, закусывали оливками, перед тем как начать преследование очередной жертвы.

И попробуй оспорь. Косточки-то от оливок и впрямь валяются на дороге. Зато если ехать самостоятельно, можно объехать Лассити по периметру, останавливаясь в деревушках, чтобы выпить карафу-другую холодного местного вина, замечательного тем, что голова после него ясная, а ноги не слушаются. Поболтать с жительницами, бойко ткущими на прадедовских станках. Они, правда, говорят только по-гречески, а ты – на бессвязном английском, но взаимопонимание найдено, в порыве любви к этим замечательным теткам ты покупаешь коврик (традиционный местный узор – рыбки), который перевернешь потом в гостиничном номере, а с обратной стороны бирка: «Сделано в Исландии».

На руинах былого величия
Сами критяне отдыхают в Элафониси (Оленьи острова). Дорога проходит по краю ущелья Святой Софии, но это уже добротный автобан. На середине пути светофор: через скалу проложен тоннель с односторонним движением. Потом серпантин продолжается, причем на самом крутом его участке над обрывом расположились две девчушки. Они продают горный мед и очень удивляются, отчего народ бледнея лицом проезжает мимо. Элафониси – место уникальное. Песок здесь мельчайший, розового цвета. На самом деле это даже не песок, а перетертые волнами в пыль ракушки. В полусотне метров от берега – острова, до которых можно спокойно дойти вброд. Оленей, правда, нет, зато подводная живность налицо (в отличие от остального критского побережья, где я безуспешно нырял с маской). И опять автобан змеей петляет между небритых, поросших жесткой щетиной гор. Мы носимся по Криту как угорелые, потому что это на острове и есть самое интересное занятие. Местной природе надо отдать должное, необузданная, витальная, она пробивается сквозь кучи людского хлама. Обочина завалена бутылками, банками, целлофановыми пакетами. На кактусах висят рваные тряпки. То там, то сям ржавеют остовы брошенных машин. Есть места, где эту самую природу надо искать, словно культурный слой.

Поразительная неряшливость греков не касается только церквушек. Их можно увидеть в самых неожиданных местах, в том числе мало приспособленных для человека. Белые, ослепительней крыла херувима, церквушки и часовни зачастую лепятся к скале, где не каждый альпинист пройдет. Озадачивают и местные виллы. Их стремятся строить на самой верхушке горы. Похоже, у критян чем выше ты забрался, тем круче. Хотя в чем фишка, не понять: до моря спускаться – день, вокруг ни души, лишь опаленная жаром земля. И куда идти, если соль в доме кончилась? Еще одна местная особенность – алтари вдоль дороги. Они выглядят как кукольные домики или архитектурные макеты. Внутри – вроде детского «секрета»: кусочки фольги, обломки свечек, крохотные иконки в позолоте. Алтари эти напоминают о том, что до того, как стать истовыми христианами, греки были замечательными язычниками. Молились своим олимпийцам, наделенным полным комплектом людских грехов, от черной зависти до прелюбодейства. Потому по форме алтарики -- христианские. А по сути – совершенно варварские, эдакие заменители пенатов, идолищ поганых, глиняных фигурок богов, среди которых имелся даже покровитель воров .
Говорят, любимое выражение греков по отношению к иностранцам: «Когда мы строили Парфенон, вы еще прыгали по веткам». Все так. Да только на античной и византийской Греции нация и выдохлась. Ныне застывшие в развитии, как жучки в янтаре, греки сидят на стульях у домов и безразлично глазеют на противоположную стенку. Они нелюбопытны, к приезжим относятся с крестьянской подозрительностью и способны угрюмо игнорировать вопросы туриста, спрашивающего дорогу. После того, как я набрел в Ретимно на кафе «У Минотавра» и магазин «Ящик Пандоры», подозреваю, что критяне не в курсе даже родной мифологии (именно родной, потому что лабиринт Минотавра находится под Ираклионом, столицей Крита). Шелли говорил, что все мы немного греки, имея в виду мощный посыл античной Греции, из которого питают корни европейские законы, искусства и наука. Сдержан был в выражениях великий английский поэт. Сегодня мы больше греки, чем сами греки. Нынешним эллинам их богатое наследие до лампочки. «В современной Греции культура и средний грек – два поезда, идущие по параллелльным путям: им не суждено столкнуться». Это не я злопыхательствую, это печально констатирует Александра Фиада, известная греческая журналистка.

Кино и немцы
Если Турция – это возможность дешево полежать у моря для русских, то Крит – такая же возможность для немцев. Их здесь немерено. Фрау и фройляйн на Крите можно узнать издалека – они принципиально загорают топлесс. И чем больше даме лет, тем выше ее принципиальность. Болтая увесистыми грудями, немки дисциплинированно меряют ногами пляж: ходьба полезна для здоровья. В отеле в первый же вечер я познакомился с Волдемаром, немецким эмигрантом, уехавшим из СССР четверть века назад. Он заговорил по-русски с легким акцентом и нескрываемым удовольствием. Я спросил его про местный пляж. «Надо идти за семь километров, там песок. А здесь пляж...» Волдемар замолчал, подыскивая слово. Его глаза блуждали, туманились в поисках забытых ассоциаций. Чувствовалось, что он ныряет в самые дальние глубины своей памяти, почти в подсознание, чтобы выловить оттуда наиболее подходящий времени и месту нюанс. «Не совсем обустроенный», -- деликатно подсказал я. Глаза старого эмигранта блеснули. Он вспомнил. «Х...евый здесь пляж!» -- закончил мысль Волдемар. Немцы вынудили заговорить на своем языке всех критян, занятых в сфере туризма. Только узнав это, я понял смысл таинственного диалога, имевшего место между мной и официантом гостиничного ресторана.

-- Ду ю спик инглиш? – осведомился лощеный с бабочкой официант.
-- Йес, -- радостно отозвался я.
-- Сорри, ай ноу, -- ответил половой не без злорадства.

Я опять вспомнил Даррелла. «Амессос, кирие, -- сказал бармен. – Вам с водой или со льдом? – Немного льда, -- ответил Ларри. – Ровно столько, сколько требуется, чтобы побелить пойло. – Извините, кирие, но у нас нет льда, -- смущенно сообщил бармен. Из груди Ларри раздался глубокий горестный вздох. – Только в Греции, -- обратился он к нам по-английски, -- возможен такой диалог. От него так сильно отдает Льюисом Кэрроллом, что этого бармена можно принять за переодетого Чеширского кота». Незнание английского спасло официанта от моей тирады. Я жаждал высказать, что думаю о местной стряпне и порядках. Для этого хватило бы совсем небольшого запаса слов. Знакомство с гостиничными порядками произошло в первый же вечер, когда я пришел на ужин в бермудах. Тут же подскочила старшая по заведению с искривленным от негодования лицом. Тыча пальцем в мои обнаженные голени, она дала понять, что ресторан и этот костюм несовместны.

Я огляделся. Слева вдоль «шведского стола» уныло тянулась очередь с мисками, занятая выковыриванием из салатов наименее подозрительных кусков. Под ногами официантов крутились в ожидании подачек кошки. Через прозрачную стенку виднелся гостиничный бассейн, рядом на траве каталась мокрая псина, стряхивая с шерсти налипшую хлорку. На столах не хватало приборов. Но немца, самодеятельно сунувшегося было за вилкой к тумбочке, старшая по заведению шуганула и отчитала. Значит, это все же ресторан. Греческий ресторан! Пришлось идти переодеваться. А теперь о греческой кухне. Рискуя быть битым, процитируя Даррелла (клянусь, в последний раз). «Конечно, в Греции есть места, где можно вкусно поесть, но их надлежит терпеливо искать, поскольку они не менее редки, чем единорог. Страна располагает почти всеми необходимыми ингредиентами, однако ее обитатели обычно слишком заняты препирательствами, чтобы твердо стать на пути, ведущие к высотам кулинарного искусства».

Наш гостиничный ресторан явно не входил в число редкостей. Под видом «томатного супа» подавался разведенный кипятком кетчуп, вода из-под сваренной картошки, аккуратно слитая в супницу, громко именовалась «овощным супом». Сквозь отбивную можно было любоваться закатом. Рижская фирма-отправитель сулила нам на Крите ужины, заполненные дарами моря. Если имелся в виду глаз каракатицы, который я нашел однажды в своей тарелке среди картофельного салата, то – да, он действительно явился для меня нежданным даром. Что с вами сталось, потомки Эпикура? Где ваши боги, знающие толк в пышных пиршествах? Похоже, они давно покинули Крит. А туристы остались. С острова, как с подводной лодки -- куда деваться.

Бери узо, пошли домой
На Крите хорошо сидеть в последний день. Ощупывать руки-ноги: жив! Пить во собственное здравие узо. И развивать теорию, что сиртаки – это греки, тяпнувшие анисовки, помогают друг другу идти домой. Меряться с соседом по балкону затянувшимися ранами. Это, прикинь, меня шарахнуло волной на пляже недалеко от отеля. Это – в двух километрах отсюда. За десять дней желтые флаги реяли всего два раза, что ж теперь, и в море не лезть? Слушать знакомого, побывавшего на экскурсии «Критский вечер» в горной деревушке, где селяне и селянки в национальных костюмах возле скромных мазанок изображали простой люд. Знакомый, человек общительный, зашел в одну избушку: евроремонт, телевизор плоским экраном во всю стенку, дитенок за компом в игрушку рубится.

Делиться впечатлением от греческих водил, которые машину, высунувшуюся впереди на полкорпуса, расценивают как личное оскорбление, а уж если это машина туриста, то такое можно смыть только кровью. Любимый их способ развлечься: прижаться сзади тебя и минут пять мигать слепящими фарами. Неважно, что слева есть место для обгона. Неважно, что ты едешь в правой полосе и точно следуешь указателям скорости. Следуя неписаным греческим законам ты должен выжимать из машины максимум. Еще правила местного хорошего тона предписывают обгон совершать только на повороте и непременно по встречной полосе. Техника безопасности заключается в том, что водитель при этом непрерывно гудит. Выслушать разъяснение соседа, что когда греческие водилы высовывали при виде меня ладони с растопыренными пальцами, это они не здоровались, а показывали греческий «фак». И опять пить узо. Нет, последний вечер на острове безусловно удался. Две загадки я так и не смог решить для себя на Крите: куда исчезла минойская цивилизация и как стройноногие нежнотелые критянские девушки превращаются в грудастых широкобоких усатых теток. Но эти тайны пусть разгадывают те, кто приедет после меня.