В десяти минутах ходьбы – Пласа Майор с главным собором, который считается самым большим в Центральной Америке (не считая собора в Мехико, разумеется). Он был начат в 1610 году, но окончательный вид приобрел в 1747 году; при его постройке использовался тот же план, что и для собора в Лиме. Собор массивен и приземист; в 1824 году, во время первой гражданской войны между либеральным Леоном и консервативной Гранадой он служил крепостью и батареей – на крыше были поставлены легкие пушки. Таким образом, собор Леона разделил судьбу первых церквей крестоносцев на Ближнем Востоке, когда они строились так, чтобы в случае чего служить крепостями. На площади перед собором стоит памятник «либералу № 1» в Никарагуа – генералу и адвокату (такое сочетание было в ту пору нередким) Максимо Хересу. Он был одним из тех, кто пригласил Уолкера с наемниками в Никарагуа и даже вошел в созданное им марионеточное правительство. Но потом Херес разочаровался в Уолкере, и вместе с большинством либералов объединился с консерваторами и изгнал Уолкера из страны. Потом был премьер-министром. Короче, его мальчишеская, детская фигурка на миниатюрном постаменте отражает его место в ряду тех многочисленных и неоднозначных политических фигур, которыми пестрела история Центральной Америки.
Гораздо более значимый памятник находится в самом соборе недалеко от алтаря: мраморный лев на могиле Рубена Дарио. В соборе похоронен также столь часто встречавшийся нам на пути Педрариас. В соборе находится также так называемый «Христос Педрариса», вывезенный из Старого Леона и Серебряный алтарь. Но самое главное – подняться на крышу собора. Можно пройтись по периметру, не поднимаясь на круглые холмики куполов (на них вставать категорически запрещено из-за опасения обрушения), и посмотреть панорамой города на фоне конусов вулканов. На западе виднеется недавно отреставрированная барочная церковь Кальварио, а немного к северу, в сторону Университета – церковь бывшего монашеского братства Реколексьон (августинцы-реколлекты, отколовшиеся от основного ордена в конце XVI века). На мой взгляд, это самая симпатичная церковь во всем Леоне, хотя более строгие историки утверждают, что недавняя реставрация церкви, придавшая ей веселый сочно-абрикосовый цвет, испортила здание. Больше всего нравятся барельефы между колоннами; по идее, они изображают символы страстей Христовых, но в большинстве своем напоминают масонские знаки. А не стоят ли за леонским либерализмом жидомасоны? Здесь есть о чем подумать… Впрочем, как говорится, «это уже совсем другая история».
Совсем другая история Никарагуа начинается в Манагуа.
Манагуа можно назвать «большой деревней». Самое смешное то, что в испанском языке такой тип поселений называется campo-ciudad, что означает фактически то же самое. Но сам город Манагуа в этом не виноват. Он был обыкновенным городком, таким простым никарагуанским пареньком, да и городом был признан только в 1818 году, незадолго до Независимости. Как только она грянула, в Никарагуа сами знаете, что началось: торжества и аресты. Тридцать девять раз были торжества; наконец, в 1852 году решили сделать Манагуа «разводящим», чтобы очередной недолговечный президент мог там свой срок пересидеть. Но по-настоящему Манагуа стал столицей только по окончании Никарагуанской отечественной войны с Уолкером, в 1857 году.
Он был вполне обычным, маленьким городом с несколькими десятками тысяч жителей, с узкими улицами, несколькими церквями и широкой набережной, бегущей вдоль озера Шолотлан. Но всё переменилось, когда в канун Рождества 1972 года, 23 декабря, Манагуа был разрушен мощнейшим землетрясением. За первой паникой пришли пожары, а затем мародеры. Армии был дан приказ стрелять их на месте. Потом пришла гуманитарная и денежная помощь со всего мира в эту страну, которая уже 35 лет управлялась семейством Сомоса: отцом и двумя сыновьями. Сейчас «на престоле» находился последний Сомоса – Анастасио «Младший». Его семейство и его свита фактически присвоили себе деньги, которые направило международное сообщество на помощь пострадавшему народу. Через четыре года народ отомстил – над президентским дворцом гордо взвеял черно-красный Сандинистский флаг.
Диктатура диктатуре рознь. Когда спрашиваешь кого-то: «Как Вам жилось при президенте Имярек?» Отвечают: «О! Имярек был диктатор!!!» «Ну и что, а жилось-то как?» «Жилось, в общем, неплохо…» То есть в любом случае главное – результат, а не форма правления. Результатом положительным в Никарагуа был рост экономики, строительство дорог, развитие высокодоходного сельского хозяйства (мясное животноводство, кофе, хлопок). Результатом отрицательным было обнищание народа. Вдаваться подробно в перипетии никарагуанской революционной борьбы я не хочу; это блестяще сделал до меня Александр Тарасов в очерке «Между вулканами и партизанами: никарагуанский пейзаж» ( http://www.hrono.info/libris/lib_t/nicaragua.html ). Хочу только сказать, что не одобряю заявление пришедшего вновь к власти Даниэля Ортеги о том, что мол «все мы заблуждались, я тоже заблуждался, но теперь я другой – верьте мне люди». Это он заблуждался, когда с падчерицей своей заигрывал, которая потом в суд на него подала за «сексуальные домогательства». А тогда, в семидесятые и восьмидесятые, всё было честно, и враг в лице американского империализма стоял у порога, как было и раньше, на протяжении почти всей никарагуанской истории. И сейчас он так же стоит на пороге тех стран, которые не хотят быть банановыми республиками под управлением американской «Юнайтед фрут компани» (фигурально выражаясь, ибо сейчас нефть важнее бананов).
В Манагуа на Площади Республики стоит «Банановый Парфенон» - так Габриэль Гарсия Маркес назвал здание бывшей Национальной Ассамблеи Никарагуа (построено в 1935 году). Площадь Республики пустынна, ветер меланхолично гоняет по ней мусор, редкие попрошайки предлагают «за ответный подарок» еще более редким туристам цветочки, плетеные из пальмового листа. На площадь выходят фасадами не такой уж старый Старый Собор (1938 г) и недавно построенный тайваньцами президентский дворец с памятником Аугусто Сандино. Замыкает квадрат площади памятник основателю Сандинистского фронта (FSLN) Карлосу Фонсеке c вечным огнем. Разнообразят цветовую гамму розовые плакаты с покаявшимся Данеэлем Ортегой. Наискосок от площади – белый параллелепипед Национального Театра им. Рубена Дарио и памятник ему, без сомнения самый красивый во всем Манагуа. Этот город – благодатное поле для расстановки монументов в любом порядке и практически в любом месте, будь то памятник Боливару, рабочему с автоматом или Иоанну-Павлу II. После землетрясения 1972 года центр города лежал в руинах, населенных бомжами, а выжившие после катастрофы более удачливые граждане строили дома вокруг старого Манагуа. В итоге город разросся вширь, оставив бывший центр незастроенным. Прежние городские кварталы уступили место пустырям и площадям, а новые кварталы находились на приличном расстоянии друг от друга, соединенные широкими шоссе. По этой причине пешая прогулка по Манагуа представляет собою весьма сомнительное мероприятие.
«Банановый Парфенон» превращен сейчас во дворец культуры, в котором приютились несколько музеев, в том числе исторический, хотя экспонатов здесь немного. Самыми интересными, на мой взгляд, являются древние каменные терки для помола муки с головами орлов и ягуаров. Если хотите действительно увидеть что-то действительно уникальное, посетите небольшой музейчик «Следов Акауалинки» (Las huellas de Acahualinca). Если повезет, конечно, так как служитель может куда-нибудь отойти надолго или вообще не явиться на работу, и тогда вы простоите зря у неприметного домика на окраине Манагуа, который музей ничем не напоминает. Эти следы оставлены людьми и животными, спасавшимися от извержения вулкана примерно 8-9000 лет тому назад. Следы были покрыты слоем пепла и сохранились очень хорошо; таким же образом до нас дошли «отпечатки» людей, погибших в Помпеях.
Вокруг Манагуа и внутри него блестят водой несколько вулканических лагун. У края круглой лагуны Тискапа в центре города высится холм, на котором раньше стоял президентский дворец и располагались казармы Национальной Гвардии, которую изначально и возглавлял Анастасио Самоса Гарсия. На пороге ныне снесенного дворца был убит в феврале 1934 года Аугусто Сандино, чья вооруженная борьба заставила американцев покинуть Никарагуа после фактической оккупации страны с 1909 года. Сейчас на холме – смотровая площадка (Мирадор Тискапа) и небольшая выставка под открытым небом, посвященная Сандинистской революции 1979 года. На центр Манагуа и озеро Шолотлан смотрят дулами две танкетки, одна из которых была подарена Сомосе Бенито Муссолини (сначала Анастасио симпатизировал европейским фашистам, но потом смекнул, что дружить с Америкой выгоднее, хотя бы потому, что можно конфисковать имущество немецких эмигрантов в Никарагуа).
Рядом с танкеткой за оградой – разломанный торс бронзового коня, на котором восседал бронзовый Сомоса до июля 1979 года. Надо всем этим – отливающий металлическим блеском силуэт Сандино, видный издалека. В Испании вдоль дорог тоже любят ставить такие силуэты, только из фанеры. Например, силуэты быка. На Северном Кипре на одном из холмов у дороги я заприметил фигуру в профиль. Подумал, что это Кинг-Конг. Мне объяснили, что это Ататюрк… Фигуру же Сандино узнаешь сразу: немного тщедушный, сутуловатый, широкошляпый. С какой стороны не подойди – всё равно он смотрит на тебя. Смотрит и спрашивает: «Коля, ну почему ты раньше не приехал апельсины собирать?». Ну не приехал. И жалею об этом! Замечательное было время: никто не мечтал о карьере банковского клерка, никто не считал звезд на фасаде отелей… Эпоха романтического авантюризма в духе Че закончилась. На время. Апельсиновый рай еще ждет того, кто соберет созревшие плоды в его саду.
НИКОЛАЙ БАЛАНДИНСКИЙ, 2009 год.
Об авторе /5 (3)
