ЕЛЕНА СОБОЛЕВА
специальный корреспондент журнала GEOTraveller.

http://www.soboleva.name/stories/taiwan_story/

Меняю левую сторону дороги на правую – в Японии, правую на левую – на Тайване, левую опять на правую – в Австралии. В конце концов, чтобы не попасть под машину, я завожу привычку выходить на дорогу, покрутив головой во все стороны. На всякий случай.

Меняю рубли на американские доллары, доллары на йены, йены на тайваньские доллары, тайваньские доллары на австралийские. В процессе обмена замечаю, что в мире точно больше десятка стран, в том числе такие экзотические как Бруней и Барбадос, чья национальная валюта напрямую зависит от Штатов — даже в названии вслед за США она угодливо повторяет «доллар». В поисках мест, как можно меньше похожих на Америку, я мечусь по географической карте.

Австралия в этом отношении разочаровывает. Дальше Австралии от России только луна, но уже в аэропорту становится понятно, что Новый Свет и здесь скрупулезно воссоздает Старый, особенно в той его части, что касается эстетики и комфорта. Одинаковые здания-коробки торговых центров, заправок, школ и даже церквей подчинены идее удобства. Добротно, но просто и скучно — только бы избежать ненужных расходов на украшения. Как и в Америке. Здесь почти всё, как в Америке. Необъятные толстухи с гамбургерами в обнимку. Футболка и шорты в качестве национального костюма. Клубника, твердая как орех. Необычна разве что природа, да привычка австралийских мужчин надевать к шортам гольфы.

Минималистичная и стерильная Япония, напротив, эстетику простоты трактует отнюдь не на западный, а на свой манер, подчиненный принципу ваби-саби: ничто не вечно и ничто не закончено. Огромное бетонное здание может быть уродливым (все равно когда-нибудь снесут, перестроят, сравняют с землей), но крохотный сад рядом с ним – совершенным. В миниатюрном – красота, говорит мне Япония. Широка страна моя родная! – отвечаю. И вообще, чем больше, тем лучше!

Тот, кто устраивал сад камней и расписывал стену во дворце сёгуна в Киото тридцатью оттенками единственного цвета – небесно-голубого, хотел сказать, что совершенство – сдержано. Чем хаотичнее, тем веселее – не сдаюсь я.

И лишь на Тайване я успокаиваюсь, почувствовав – вот оно. Буйство красок – почти индийское. Любовь к орнаментальным деталям – арабская. Трудолюбие – китайское. Комфорт – западный. Безалаберность – русская. Все немножечко «слишком», все чуть-чуть с перебором. Если нищета – то почти гротескная, будто нарочно наряженная в опереточные лохмотья. Если богатство, то бьющее в глаза – с золотом и немыслимыми завитушками. Сверкающий поезд на воздушной подушке и ржавый велосипед едут одним маршрутом, разве что с разной скоростью. Если Будда — то тридцатиметровый: голова выше храма. Если мемориал почившему диктатору – то немыслимых размеров пагода. Даже климат, и тот не может без крайностей: с утра жара как в домне, днем ливень масштабов Всемирного Потопа. Уличные ароматы: от притягательных запахов благовоний в храмах до отталкивающей вони горячего тофу – в двух шагах друг от друга. Уличный шум разлагается на тысячи составляющих: от стрекота мопедов до выкриков уличных зазывал. Радостный хаос. Как я и хотела.

Тут я задерживаюсь на месяц. И по его окончании понимаю, что не заметила бы и года.

До поездки на Тайвань я до обидного мало о нем знала. Точно могла сказать лишь то, что Тайвань – это остров, на котором трудолюбивыми руками китайского дядюшки Ляо производится большая часть мировой электроники. И что Тайвань – это не Таиланд, хоть все время так и тянет перепутать.

Первым, кто посвятил меня в существование этой страны, был однокурсник Дима. Это было во времена, когда железного занавеса уже не существовало, но граждане одной шестой части суши еще продолжали по инерции думать о загранице как о загробном мире – возможно, он существует, но маршрутов и карт к нему нет. Димка был счастливчиком, которому родной университет оплатил год учебы на Тайване. Стажировка в стране изучаемого языка была волшебной возможностью, о которой студенты вроде меня могли только мечтать — на романо-германском отделении училось четыреста человек, а у деканов были свои дети. Мальчикам с переводческого повезло больше: дочери деканов сложные языки не любили, поэтому у китаистов и арабистов просто отсутствовала конкуренция. С Тайваня Дима привез живейшее любопытство ко всему, связанному с китайской культурой: от чань-буддизма до способов приготовления «столетних» утиных яиц. При встречах со мной он особенно напирал на гастрономический аспект и заказы в китайских ресторанах делал исключительно на мандаринском диалекте. За лингвистический выпендреж его ненавидели московские официантки, зато я научилась говорить по-китайски «да» и «нет». Для русского уха ничего сложного не было, напротив, согласие и отрицание звучали просто, даже по-детски. Дуй и бу-дуй.

Наблюдая — не без сострадания — как я пытаюсь палочками есть суп, Димка взахлеб рассказывал, что на Тайване уже двадцать третий век. Что дороги там пятиярусные, рельсы провешены в воздухе на высоте восьмого этажа, а сверхскоростные поезда подходят к платформам с точностью до секунды. Бабочки там размером с птиц, тараканы – с хомячков, пельмени – с булки. Мельче обычного только люди, да собаки. Собак носят в дамских сумочках и красят в розовый цвет. Суп подают в конце трапезы, а не в начале. Чай, напротив, перед едой, но непременно с молоком. Люди приветственно улыбаются, и если вручают тебе что-то, то обязательно с поклоном и двумя руками. В его пересказе Тайвань получался похожим на летающий остров Лапуту, и в существование подобного места верилось так же слабо, как и в реальность путешествий Гулливера.

Однако пришлось убедиться на собственном опыте: несмотря на крошечные размеры своего государства-острова, тайваньцам и впрямь есть чем гордиться. Например, технологическими чудесами с титулом «самый-самый». Тайбейское метро признано самым надежным в мире. Удобное, светлое, просторное – вагоны в полтора раза шире московских – оно и вправду устроено так, чтобы оправдывать свое гордое название: Mass Rapid Transit – система быстрой массовой перевозки пассажиров.

Там же, в столице, находится самый высокий в мире небоскреб – Taipei 101. В следующем году в Дубаях обещали воздвигнуть домик повыше, но пока 508‑метровое здание, выстроенное в форме гигантского ствола бамбука, возвышается над остальным – не столь технологичным миром. В нем находится самый быстрый в мире лифт – за сорок секунд он поднимает пассажиров на 89-й этаж, путешествуя со скоростью выше 1000м в минуту. Компенсация перегрузок предусмотрена конструкцией: уши закладывает как при взлете – совсем слегка. В хорошую погоду с его обзорной площадки видно Тайбей не только на десятки километров вперед, но и как минимум на десять веков назад. Двадцать третий век у подножия здания плавно перетекает обратно в тринадцатый в предместьях: от стекла и бетона офисов в центре до огромного мемориала Чан Кай Ши и золотых пагод с загнутыми крышами на окраинах. Историческая дихотомия никому не кажется странной: прошлое уважаемо на Тайване в той же степени, что и современность. В храмах эпохи Мин верующие встряхивают бочонки с палочками для предсказаний точно так же, как их далекие предки столетия назад. Отличие в том, что потом они усаживаются в свои кондиционированные автомобили и несутся в дома с «умными» холодильниками и плазменными панелями.

Формула современного Тайваня: мопеды и скоростные поезда. Комплементарность идеи движения. Доступность и стремительность. Крайняя степень индивидуальности и общенациональная мощь. Мопеды в городах, поезда для передвижения по острову. THSR (Taiwan High Speed Rail) – еще одно чудо технического прогресса – поезд на воздушной подушке, почти что летит со средней скоростью 300 км/ч. Западную сторону острова – из Тайбея в Дзо-ин– поезд покрывает за полтора часа. На преодоление того же расстояния по восточному побережью – там, где скоростная ветка еще не построена – поезду нужно семь часов, а пассажиру – еще и две пересадки. В путешествии с самолетной скоростью есть неоспоримое преимущество: сев утром в столице на экспресс, я успеваю к вечеру вернуться в нее же, побывав при этом в нескольких городах. Окружающий пейзаж из окна поезда, однако, пейзажем традиционной школы не выглядит – скорее абстракционистское полотно: синие и зеленые пятна. Иногда оранжево-белые полосы – пронесся встречный поезд — и снова неясная мозаика возделанных рисовых полей и высоких гор.

По дорогам городов текут нескончаемые мотоциклетные реки. Аварии с участием мопедов случаются каждый день. Европейцы считают, что у тайваньцев просто отсутствует чувство страха и сами за руль мопедов не садятся: предпочитают такси, тем более что дешево. Сами тайваньцы убеждены, что их жизнь находится в руках богини Мацуи – древней заступницы моряков и вообще всех, кто в дороге. Мацуи – главная островная богиня и на Тайване ей посвящено более пяти сотен храмов. Расхожее мнение, что тайваньцы в массе своей либо конфуцианцы, либо буддисты является глубоко ошибочным. Буддизм и конфуцианство, скорее, привычное официальное прикрытие. Духовной жизнью жителей острова правят отнюдь не мировые религии, а местные языческие культы.

В буддийском, на первый взгляд, храме Лонгшан рядом со статуей довольного и круглого Будды Амиды – налитые щеки, тугой животик, блаженная улыбка — красуется Мацуи. Черная гигантская женщина с грозным лицом и двумя верными слугами по краям – демонами, чьи имена десять веков исправно служат морякам спасением в шторм: Глаза, Что Видят На Тысячу Ли и Уши, Что Слышат Над Ветром.

Или например храм Дун-юэ, который при посредничестве медиумов традиционно используется для переговоров с умершими. Первый молитвенный зал делят покровитель города Чен Хуан, буддийский Бог Смерти Яньло и множество даосских демонов рангом помельче, известных своим влиянием в Царстве Мертвых. Росписи стен второго зала – мрачные и отвратительно-привлекательные — словно заимствованы с картин Босха, изображающих христианский ад: тут и кипящие котлы, и вырывание глаз, и заклание кинжалами. Добрую половину стены занимает детальное изображение операции, в которой танатологи без труда опознают эвисцерацию – пятеро демонов усердно и деловито извлекают из орущего человека внутренние органы. Не похоже, однако, чтобы на прихожан изображенные ужасы производили сильное впечатление. Тайваньцы — политеисты и для верности кланяются каждому божеству в храме – авось, кто и заступится.

В храме Конфуция в древней столице острова Тайнане – одном из красивейших храмов на острове – статуи, как и положено в святилище жу-цзяо («религии учёных»), отсутствуют. Потому как отсутствует божество. Миром правит разумная и достаточная необходимость. Храмовый комплекс, строго выдержанный во всех оттенках одного цвета – розового, — и прилегающий сад созданы для сосредоточения и медитаций. Однако и здесь после благоговейного посещения молитвенного зала толпы верующих устремляются к обязательному для каждого тайваньского храма столу с записочками-пожеланиями. Ну в даосском, ладно, понятно, там вон какой пантеон для их выполнения. А тут кто исполнять желания будет? Пушкин что ли? То есть, простите, Конфуций?

Согласно легенде, португальские мореплаватели «открывшие» в 16 веке Тайвань, были так очарованы его природными красотами, что нарекли землю Ilha Formosa – Прекрасный остров. И как было не восхититься! Ведь и с точки зрения физической географии крошечный остров, равный по площади Голландии, опять «самый-самый»! На его территории находится высочайшая вершина Восточной Азии — Юшань («Нефритовая гора»). На горе живет божество осени — Жу-шоу. С горы оно наблюдает за заходом солнца и отражением закатных лучей. Юшань совсем чуть-чуть — всего 48 метров — не дотягивает до отметки в 4 километра. Кроме Нефритовой горы на острове более ста (!) трехтысячников. Тайваньцы, однако, альпинизмом не занимаются. Да и вообще в горах находиться не любят, а жить тем более. Если на густонаселенном острове вам требуется уединение – нужно просто подняться на гору. Горы – обиталище злых духов, поэтому люди предпочитают держаться поближе к морю.

Хотя и с водой не все просто: о дайвинге приходится забыть. Из-за отсутствия континентального шельфа глубины вокруг острова настоящие – океанские. Никаких пляжей – сразу обрыв, вдоль которого, как правило, идет сильное течение. Быть может, поэтому океан для островитян скорее источник пищи, чем развлечений. Большинство тайваньцев не умеют плавать, однако, бывает, заходят в воду, когда видят купающихся туристов. По какой-то причине они решают, что если в воде есть люди, то там безопасно, из-за чего часто тонут. Они вообще не спортивны. Единственную надежду тайваньцев на Пекинской олимпиаде – компаду тэквондо, и ту победили корейцы. Зато всенародно любим бейсбол – но только по телевизору. Невнятную американскую игру, которая и к спорту-то имеет очень опосредованное отношение, показывают по всем спортивным программам.

Ну и, конечно, очень популярно тай-цзы. В шесть утра и в шесть вечера городские парки полны разновозрастных групп – от детей до стариков – практикующих формы с наставниками. Во времена китайской Культурной революции коммунистическое правительство уничтожило большую часть учителей этого боевого искусства; те, что остались, нашли прибежище на Тайване. Традиция передается в семье – от отца к сыну. И теперь еще иностранцам. Возле мемориала диктатору Чан Кай Ши в Тайбее – торжественной бело-синей пагоды – собираются ученики Ван Цзы Е. Ему – восемьдесят, на вид не больше пятидесяти. То, что он делает в парной работе, похоже на нарезку из гонконгских боевиков: от незаметного движения ладони мастера противники отрываются от земли и отлетают на несколько метров. Повторить такое управление энергией Ци не может никто – ни китайцы, ни европейцы. «Шифу, как вы это делаете?» — осаждают его ученики. «А вот так!» — отвечает мастер. Ученик, в два раза выше и плотнее тщедушного преподавателя, снова оказывается на спине. Ван Цзы Е только хитро улыбается. И для своих – китайцев – добавляет, показывая на европейскую часть группы: «Будете плохо заниматься, со временем придется учиться тай-цзы у иностранцев!»

Китай здесь называют Большой Землей и опасливо смотрят на могучего соседа, что не раз за всю историю Тайваня пытался аннексировать его территорию. Последняя попытка была отбита американским военным флотом ровно полвека назад – китайцы пытались захватить принадлежащий Тайваню остров Кинмень. Коммунистическое правительство Мао Цзэдуна, принимая во внимание превосходящую мощь ВМФ США (и, наверняка, памятуя о Хиросиме), предложило союзным войскам весьма необычное соглашение о прекращении огня. Договорились, что китайцы будут бомбить Кинмень только по четным дням. Делали они это в течение двух месяцев с азиатским упорством и методичностью, в итоге сбросив на остров полмиллиона бомб. Жертвы исчислялись тысячами. В конце концов, китайцы ушли ни с чем. На Тайване любят Америку и не любят Китай. Несмотря на общность языка и фенотипа. Большинство населения острова – это потомки китайцев из провинции Фуцзянь, в разное время пересекших на джонках Тайваньский пролив в поисках лучшей доли. На острове они смешались с туземными племенами полинезийской группы, и почти каждый тайванец не без гордости расскажет вам, что его бабушка из племени Ами, а у жены предки из народа Труку.

Они и вправду симпатичнее китайцев с материка. Расслабленные – наверное, тропический климат способствует. Грациозные, пластичные и спокойные — европейцы на их фоне выглядят шумными, неуклюжими и неуёмными. Улыбчивые. Меньше, чем в Китае, курят.

А кроме того, их дружелюбие безграничное. Мне не только стараются помочь, проводить, объяснить, но еще непременно что-нибудь подарить. В магазине – лишнюю шоколадку, в ресторане – цветы, в музее – сувениры с лотка. А однажды женщина-таксист поделилась обедом — припасенной для себя вареной кукурузой. Мы вообще никак не могли объясниться – я тыкала пальцем в иероглиф на карте, она разводила руками. Но она улыбнулась и сказала: «Ешь, пока теплая!». И я поняла. Даже вспомнила от неожиданности Димкины уроки. «Тебе здесь?». «Дуй», — отвечаю. «Ну и нихао! Будь здорова!» — говорит, — «А на Тайване хорошо, правда? — «Очень!»

Еще диалог, на этот раз девушка-продавец знает английский. «Ты откуда такая высоченная? Русская? Ваще супер! Ты танцовщица?» Гордо приосаниваюсь – вот думаю, сколько лет не танцую, а хореографический класс не спрячешь. «Что, — говорю, — заметно?» — «Не знаю,- отвечает,- просто ведь русские все танцуют!» Господи, боже мой, да это, наверное, последняя страна в мире, где Россия еще ассоциируется с балетом, а не с куршавельскими борделями! В представлениях о нас тайваньцы отстали лет на тридцать, и прекрасно. Прекрасно, что сюда не доезжают олигархи и отпускники – тут нет all inclusive, и надеюсь – не будет.

Кроме того, отпускникам здесь нечего было бы есть! Ведь не назовешь же едой жареных кузнечиков и лягушачьи лапки. Хотя тайваньцы все время едят – как куры. Оставаясь при этом невероятно стройными. Вынужденные перерывы в питании случаются только в храмах и общественном транспорте. В метро нельзя даже пить – высокие штрафы. В метро чисто, почти стерильно. Все остальное время на острове – праздник желудка. Закусывать на ходу – общенациональное развлечение. На Тайване можно найти кухню всех материковых китайских провинций: кантонскую, сычуаньскую, пекинскую, шанхайскую – в метре друг от друга. К тому же обогащенную местным колоритом: яствами полинезийских племен, широко использующих дары моря и батат.

Островная кулинария – главное приключение. К виду и консистенции некоторых блюд приходится привыкать. То какая-то колышущаяся полупрозрачная клейкая масса, похожая на порционную медузу, оказывающаяся омлетом с мидиями. То напиток цвета испитого чая, в состав которого входят куски твердого желе, которое неожиданно, словно Чужой, через коктейльную соломинку пробирается в рот, пугая и заставляя отплевываться от неожиданности. Целая улица, где при тебе убивают и освежевывают змею. Ночные рынки, где поглощают пищу до трех утра. Разнообразие съедобного мира, которое можно приобрести с лотка, ставит в тупик – в тарелку попадает действительно все. От тараканов до лепестков лотоса.

Убийственная дисгармония между вкусом и внешним видом, а также вкусом и запахом. Например, вонючий тофу. Соевый творог особого сорта при нагревании пахнет – не ошибешься – говном. Причем так, что запах дурьяна рядом с ним – розы. Если отважиться попробовать (зажав нос и не вдыхая), выяснится, что есть можно и даже – о, ужас, довольно вкусно. Но на второй эксперимент с копрофагией я за целый месяц так и не решаюсь. Есть еще много чего несъеденного и интригующего.

Например, кухня народности Хакка. Строчки меню выглядят цитатами из «Гарри Поттерa»: креветочные обезьяны, пирог с глазами птицы феникс, и усы дракона среди прочего.

Самое популярное блюдо тайваньской кухни представляет собой тушеное в рисовом вине рагу из морепродуктов, свинины, курятины и утки. Называется fo tiao qiang и переводится как «Будда прыгает через стену». Подразумевается, что запах у этого кулинарного шедевра настолько соблазнителен, что сам Будда готов перебраться через стену (наверное, Великую Китайскую), чтобы только его попробовать. Тот факт, что Будда вегетарианец, в расчет не принимается. Что не скажешь ради красного словца! Тем более иероглифа.

Помидоры на Тайване считают тем, чем они на самом деле ботанически являются – ягодами. Их засахаривают вместе с клубникой и ананасами и продают на палочках как леденцы.

Дюжина суши стоит как в Москве пара.

А вот готовить десерты китайцы не умеют. Кажется, у них вообще нет представления о том, что такое настоящие сладости.

Сладкоежек вроде меня на Тайване все время ждет разочарование. Сколько раз внутри пирожного, которое выглядело как самое вкусное в мире, оказывались сладкие бобы! Во-первых, сладкие бобы – гадость. Во вторых, сладкие бобы – не сладкие! Ежедневную дозу глюкозы мне приходится получать в Seven Eleven: какая удача, что они торгуют шоколадными батончиками.

Зато вегетарианцам, наверное, стоит подумать о получении тайваньского гражданства – настолько разнообразен здесь растительный мир, подаваемый к столу. К тому же благодаря буддизму вегетарианской кулинарной традиции на Тайване более семи веков. Мои попытки приготовить что-нибудь из сои в Москве неизменно заканчиваются мусорным ведром. Здесь же повара достигли таких вершин в обращении с ней, что соевые бифштексы кажутся вкуснее настоящих, а соевое рагу в столовой буддийского монастыря ест даже мой муж, который продукты растительного происхождения иначе как «зеленой гадостью» не называет. С другой стороны, в монастыре ведь ничего другого и не предлагают.

Три десятка лет назад монастырь Чуан Хуатанг (Chuanthuatang) нужно было искать. Монахи забрались высоко в горы и паломнику можно было добраться до них только по узкой тропе. И то, надо было знать дорогу. Сейчас монастырь включен в реестр национальных памятников и к нему проложено такое широкое шоссе, что оно позволит разъехаться двум автомобилям. Монахи даже гостиницу для туристов построили, чтобы те не слишком беспокоили их своими мирскими привычками. После поездки на трех автобусах и пары часов пешего подъема в гору к закату мы оказались перед пейзажем, к которому я не была готова совершенно. Я наивно полагала, что такое рисуют специально для кино в фотошопе. Фотоаппарат оказывается бесполезен: очень глупо спорить не только с природой, но и с архитектурным замыслом. Кажется, гениальные зодчие, что строили монастырские здания, нарочно сверялись со светом заходящего солнца. Пока солнце садится, я не в силах отвезти взгляд от открывшейся панорамы. Закат, усиленный цветом, звучит почти музыкально. Золотистые стены – гимн Солнцу. Крыши — мадригал оттенкам красного: оранжевая черепица, терракотовые колонны, карминные портики. Шафрановые одеяния монахов – контрапункт гармонично прожитого дня.

Дверей нет: алтарь открыт в любое время суток. Только перешагни через высокий порог, обязательный для каждого храма. Если ты одержим злым демоном – непременно споткнешься на входе – порог служит дьяволу преградой. Как и покатые крыши, традиционные для восточной архитектуры. Китайцы считают, что злые духи с наклонной крыши свалятся и в помещение не попадут. Ведь зло передвигается только по прямой.

Здания здесь словно растут из земли: свободно, органично – как грибы. Пагоды кажутся естественными образованиями – камнями или растениями, ступы распускаются на склонах гор подобно диковинным цветам. Если на Западе архитектура — укрытие от природы (двери поплотнее, стены потолще, мой дом – моя крепость), то на Востоке – растворение в ней. И дом и храм буддизм делает частью горы или леса. Человека – частью мира. Мир – атрибутом Бога. Бог имманентен сое, съеденной на завтрак. Круг замыкается. Жить легко.

Ночью – самой необычной из всех в моей жизни – с видом на пагоду, гору и монастырские крыши, природа участвует в жизни человека еще раз. Неизвестная птица откликается заливистыми трелями на размеренные удары монашеского гонга, точно попадая в ритм. «Малая терция, – комментирует муж.– И ведь за полчаса ни разу не сбилась!»

Мантры, подхваченные горным эхом, тают в воздухе. День завершается. Полный, абсолютный, совершенный. С утра жизнь начинается сначала. Как будто любимую книжку закрыли, вернулись на первую страницу и с тем же удовольствием первооткрывателя начали чтение заново.

Перемещения сродни урокам даосов: учат искать не впечатлений, а состояний; не результат, а процесс; не цель, а дорогу, ведущую к цели. Фотоаппарат в путешествии – не инструмент, а скорее третья рука или еще один глаз. В лучшие моменты я чувствую, что это вовсе не я строю кадр, а он складывается сам, картинка «случается» вне моего намерения или желания. Таких мгновений за месяц я могу насчитать не больше одного или двух. Но когда это происходит – сомнений в их истинности не остается. Настолько качественно отличается «выстрел»: может и не для стороннего наблюдателя, но для меня. Тогда ощущение счастья затапливает меня целиком и остается со мной надолго. Потом много недель я жму на кнопку пуска затвора вхолостую. «Само» случаться перестает. И чем больше я задумываюсь над композицией или формальным строем кадра, чем сильнее становится мое намерение снять наконец «хорошую» карточку, тем скучнее и ближе к корзине с надписью “Trash” оказываются результаты. И что интересно – в конце концов, я почти перестаю из-за этого расстраиваться. Остается смотреть по сторонам, ждать и дышать.

Я меняю поезда и автобусы. Обращаю внимание, что все тайваньцы в дороге безмятежно засыпают. Прямо-таки используют любую возможность вздремнуть – как в армии. Одна я не перестаю таращиться в окна.

А за окнами уже другие пейзажи, что мелодично рифмуются в рисунок дороги: Тайпей и Тайнань, Тайчунг и Тайтунг. Я учусь распознавать иероглиф «тай» — «терраса» – на уличных вывесках, железнодорожных табло и даже в строчках меню.

В одном из городов на «тай» — Тайнане — бывшей столице острова — на входе в храм посетителя встречают гигантские счеты. Деревянные костяшки на проволочках как в советском универсаме. Две пары: для подсчета добрых и злых дел. И золотая надпись над алтарем: «Ты пришел, наконец…». Любезный настоятель, что растолковывает мне значение иероглифов, указывает на восточные ворота: «Вот смотри, это вход дракона, если ищешь мудрость – всегда заходи в любой храм с востока. Запад – вход тигра – для приобретения силы и бесстрашия.» Я не могу скрыть, что сильно озадачена: «И как же, интересно, тут выбирать?» . «Эх вы, глупые, жадные белые люди, — вздыхает настоятель. Все-то вам надо сразу и побольше. Иди уже…»

Потом Луканг. Город, оставшийся в моей памяти одной длинной-предлинной улицей, состоящей из двухэтажных домов в форме колодцев. Середина дома – пустота, уводящая вверх на крышу. По периметру – балконы, обращенные внутрь дома. На балконах живут целыми семьями. Второй этаж – спальни, гостиные и мастерские. Первый – магазины, в которых торгуют тем, что производят на втором. От деревянных скульптур до рисовых чипсов, от обуви до бумажных фонарей. По тем же технологиям, что и столетия назад. Город — живой музей.

Снова поезд — в Хиншуй. Ближе к экватору, и это чувствуется. Зелень — ярче, воздух – такой влажный, что его можно пить. Кондиционеры в помещениях работают на износ. Холод в отелях вводит в заблуждение: выхожу на улицу в свитере, каждый раз обнаруживаю там +35. Лихорадочно листаю китайский разговорник, изданный еще в СССР, в поисках фразы, которая поможет мне убедить хозяйку гостиницы отключить кондиционер. Вместо нее нахожу вопрос: «Где здесь центральный комитет партии?». Всего двадцать лет прошло, а людям уже нужны совершенно другие вещи!

Хозяйка отеля про кондиционер не понимает. Зато широко улыбается и три десятка раз говорит «sorry». На острове все извиняются за плохой английский. Язык в школе преподают обязательно, но как у нас в советские времена – с упором на грамматику и чтение. Когда начинаешь писать чего хочешь, почти в ста процентах случаев тебя поймут правильно. Но говорить стесняются. Не последнюю роль играет традиционный азиатский страх «потерять лицо». Если чудом соединяешь два китайских слова – восторгу слушателей нет границ – мало того что потрудилась запомнить этакую сложную штуку, так еще и не боишься выставить себя на посмешище.

В ресторане недоумеваю, почему тарелки на столе подпрыгивают и звенят. Оказывается — землетрясение! В этом районе так часто трясет, что никто даже не шелохнется. Мало того, глаз никто от еды не оторвал. Подумаешь! Умирать, так на сытый желудок.

Дальше на юг. В Тайтунге еще жарче. После ночной духоты города, утреннее такси в аэропорт – как ледяная купель после бани. Скорее-скорее – открыть все окна! За рулем абориген: черты его лица не китайские, скорее индейские: как будто вырезанные на дереве аккуратным и вдохновленным скульптором. В городе много туземцев – чувствуется, что остров Ланью близко. Аэропортик смешной: о рентгене багажа слыхом не слыхивали. Паспортный контроль вообще клоунада: не сумев разыскать страницу с данными, таможенник пускает меня по румынской визе (фотка есть – и ладно!), а в модном Мишином биометрическом паспорте долго пытается отслюнить пластиковую страничку. Да и самолетик нас ждет под стать: два мотора, шестнадцать мест. На Ланью мы оказываемся через полчаса. В этом путешествии у меня постоянные нелады со временем: кажется, что между взлетом и посадкой проходит пять минут, меж тем мы перемещаемся еще на десяток веков в прошлое. В те незапамятные времена, когда почитаемое на острове Ланью божество — царь летучих рыб по имени Черные Плавники — открыл островитянам способ жить в согласии с морем, добывая себе пищу. С тех пор на Ланью мало что изменилось. С другой стороны, то, что изменилось – непоправимо и катастрофично.

Крошечный остров, который китайцы называют Ланью – «Островом Орхидей», служит домом малочисленной народности Ями. Ями – полинезийцы и приплыли на остров с Филиппин семьсот лет назад. Сами островитяне называют себя «таво» (люди), а свою землю – «Ирала» (суша). Это обозначение, как нетрудно догадаться, воплощало представление туземцев о своем острове, как единственном клочке земли посреди бескрайнего океана. Три тысячи проживающих на острове Ями сохранили в нетронутом виде обычаи предков и образ жизни, который много веков давал им все необходимое. От жизни Ями просили немного: сладкий батат с полей и рыбу, которую они выходили ловить в океан на длинноносых белых пирогах. Хищников на острове не было, а тепло и укрытие от тайфунов предоставляли островные скалы.

Как всякий рай, их мир оказался хрупок и недолговечен, и рухнул при столкновении с наступающей цивилизацией. В середине прошлого века тайваньцы обратили внимание на свой самый южный остров и начали активную колонизацию. Сначала правительство Чан Кай Ши переселило на остров китайцев, в надежде на принудительную ассимиляцию местного населения. Это привело к сопротивлению и годам восстаний. Потом построило для туземцев бетонные дома, которые развалились при первом же землетрясении. Ями перебрались обратно в свои землянки. Их жилища, сооруженные с опорой на многовековой опыт предков, оказались куда лучше приспособлены к природным катаклизмам: покатые крыши, находящиеся вровень с землей, позволяют ливневым потокам и камням свободно скатываться к морю, не разрушая домов. Двухэтажные бетонные коробки – без дверей и окон — гнилыми зубами торчат по всему острову, зарастая сорняками и бататом. До сих пор на южном мысе острова не ликвидирована свалка ядерных отходов, которые тайваньское правительство под видом строительства консервного завода захоронило на Ланью в восьмидесятые. Бетонный саркофаг давно потрескался и пятнадцать тысяч тон ядерного мусора вытекают в море.

Несмотря на отчаянные протесты местного населения, правительство ничего не сделало для улучшения ситуации; более того, тропический рай стал активно использоваться для туризма. Не удивительно, что Ями не очень-то жалуют тайваньских туристов, да и ведут себя те на острове как колонизаторы – нагло, шумно и спесиво. К европейцам Ями настроены гораздо более дружелюбно, однако свой хрупкий мир охраняют от любопытных из последних сил. На острове у меня не получается ни одного кадра — единственный случай в моей практике, когда фотокамера вызывает запретительный жест в ста случаях из ста. Я буквально кусаю себе локти. Удачные картинки – готовые, совершенные, цельные – вместо флэшки остаются только в моей памяти. А лезть с фотоаппаратом в чужую жизнь без разрешения я не научилась, и, наверное, так и не научусь. Что может быть, тоже хорошо.

Зато я это видела! И белую с красным пирогу, которую бережно, словно живую, несли к морю пятеро загорелых туземцев. И девушку, с развевающимися волосами — черными как антрацит — что пела нежную песню, глядя на волны. И старика в остроконечном шлеме из серебряных пластин. Такие шлемы передаются из поколения в поколение – долг сына увеличить отцовский шлем на несколько пластин. Видела, но не сняла.

Утешает меня наличие мопеда: я встаю с рассветом, чтобы успеть объехать все шесть деревень до того, как скалы раскалятся на солнце. И потом, будучи не в силах остановиться, делаю еще пару кругов по острову до изнеможения и солнечных ожогов. Дорога вдоль побережья занимает час. Слева – океан, справа – изогнутые, зубчатые скалы со множеством пещер, в которых от полуденного солнца прячутся сонные козы. Форма некоторых гор настолько необычна, что им вполне подходят помпезные названия, которые китайцы так любят давать всему, что видят. Тут и Драконья Голова и Линкор и Два Льва. И даже Девственница – гора, вид которой напоминает… Well, you get the picture.

Второе шоссе – почему-то под номером 61 – перерезает остров напрямик: вверх на Хонгтоушан – Гору «Красная Голова» — и вниз почти кубарем и с ветерком. Двадцать лет назад асфальта на острове не было. Дороги – тоже вклад в разрушение острова и жизненного уклада Ями. Однако, гоняясь на перегонки с ветром, я ловлю себя на мысли, что асфальт и скорость – достижения цивилизации, от которых лично мне никогда не отказаться. Туземцы, попадающиеся на встречу на таких же мотиках – понимающе улыбаются и приветственно машут руками. Им мопеды тоже нравятся – удобно перевозить рыбу и батат.

Ближе к ночи Миша сам садится за руль. Скорость ему нравится не меньше моего, поэтому мопед ревет, подпрыгивает на ухабах и перелетает через ямы. Ветер относит в океан наши восторженные вопли. Мы делаем остановку, завороженные серебряной дорожкой луны на черной океанской воде. Замирая, смотрим на волны. И благодаря этой остановке не падаем с мопеда от неожиданности в следующий момент. Ночное небо освещает вспышка метеора. Такая пронзительная, что на три или четыре секунды весь остров оказывается залит светом – ярким, словно свет солнца. Скала зажигается у нас под ногами белыми лучами: во вспышке я вижу, как алебастром сверкает небо и молочно-снежной становится вода. Светло как днем, даже еще светлее, потому, что свет нестерпимо ярок и внезапен. Потом он гаснет. Ночь возвращается. Комментарий произошедшего импульсивен и одинаков: «Ни @#$^ cебе!». Пламя сгоревшего метеора было невероятно красиво, а еще оно высветило забавные вещи – в критический момент подсознание подсунуло нам страхи, давно забытые, но крепко вбитые в голову. Мишка признался, что в момент вспышки подумал о ядерном взрыве. Я же оптимистично решила, что на остров высадились инопланетяне!

Последнюю за месяц попытку освоить океан мы тоже предпринимаем на Ланью. Живописные коралловые рифы и небольшие глубины наводят нас на мысли о дайвинге. В единственном на остров дайв-центре баллоны ржавыми неровными рядами торчат прямо из колоритной пироги. Возле тростниковой хижины черная свинья меланхолично дожевывает коробку из-под телевизора. Коза догрызает что-то подозрительно похожее на шланг компенсатора. Сонный туземец пытается понять, чего мы от него хотим. «Нырять?!» — удивляется он примерно по истечении получаса «беседы» жестами.- «Ну, надо же чего удумали – нырять!!! Завтра приходите!» Стоп! – доходит до меня, — если мы полчаса объяснялись сейчас, то как мы договоримся о бездекомпрессионных лимитах, грузах, глубинах и рельефе дна? Да мы же просто не всплывем! К тому же сонный ями испытывает очевидное облегчение, когда мы разворачиваемся. Ну и ладно, хоть так на море посмотрим. К тому же назавтра обещали тайфун, и если не улететь с Ланью сейчас, то можно застрять на неделю.

На Тайване приходится купить новый чемодан. В него еле влезают все приобретенные для друзей сувениры: бумажные фонарики, деревянные мечи, бамбуковые веера, шелковые платья и зеленый чай. Мне очень хочется, чтобы воспоминания тоже можно было положить в чемодан и привезти домой. Аккуратно распаковав, я повесила бы воспоминания на стену. И тогда, словно Оле Луколе, нужно было бы сделать к ним всего один шаг. Заключенные в раму, картинки, запахи и звуки переносили бы меня на Ilha Formosa — солнечный остров, где время идет сразу в обе стороны: вперед и назад. Где дороги ниоткуда не начинаются и ничем не заканчиваются. Где люди улыбаются просто так. И предметы подают друг другу с поклоном и двумя руками. А собак действительно красят в розовый цвет.

Но вместо этого я снова меняю рубли на доллары. Американские. Чтобы лететь-таки в другую сторону. Теперь в Штаты. Но это будет уже совсем другая история.

Полный текст с фотографиями на сайте автора http://www.soboleva.name/stories/taiwan_story/

Фотогалерея http://www.soboleva.name/portfolio/travel/taiwan/