Сьерру Неваду покидали на следующее утро на автобусе. Бесконечный серпантин
горного шоссе, бесчисленные апельсины, облака, проплывающие под тобой — и
снова мое зеленое лицо… Мы возвращались в Гренаду, чтобы в тот же день
отправиться на север провинции — в Кордобу (Cordoba).

В Кордобу едут за контрастами. Вообще контрасты свойственны всему югу
Европы — где за века неоднократно менялись правители и религии, а местные
часто шутят: «Иисус, приятель Мухамеда…». Там кровь народов, обычаи,
культуры и религии перемешаны изумительным образом, но чаще всего эта
смесь — не взрывоопасна,
а удивительно уникальна.

Контрасты подобной смеси подмечаешь везде — и в том, как типично «арабские
лица мусульманского происхождения» неистово посещают христианские храмы, и в
том, какой типичный арабский вид имеют жилища христиан… Но самый
контрастный смак — в Кордобе — за этим сюда и едут. Это — главный храм
Кордобы. Все сооружение занимает примерно 200*300 метров, треть от этого
занята апельсиновой рощей, а 2/3 — собор. Описывать это сложно. Технически —
квадрат 200*200 метров — плоское сооружение, типично мусульманская
архитектура — арки, мозаики, узоры… Когда-то давно центр этого квадрата
занимала высокая мечеть, но после очередной смены властей несколько веков
назад мечеть снесли и встроили на ее место христианский собор, сохранив при
этом все остальное, что не в центре конструкции, — все кроме самой середины
осталось точно таким же напроч мусульманским. То ли им денег не хватило, то
ли подумали, что и так сойдет — на этот счет мнения расходятся даже у
местных гидов: Вообще, когда гуляешь по этому удивительному собору и видишь
такие контрасты, то постепенно рождается и укрепляется мысль о единстве бога
для всех религий:

К слову о контрастах и Кордобе — через город течет река, берега заросли
плакучими ивами. На ивах в огромных количествах сидят небольшие белые цапли
и огромные черные вОроны — кажется, что все берега — просто живые, что
деревья засыпаны снегом и копотью:

Сам город — старый центр — носит на себе печать уважающей себя старины — не
той старины, которая обросла паутиной и занесена песками времени, но той
старины, которая покрыта серебряной сединой и опирается на палочку из
слоновой кости. В этом городе кажется, что каждый — каждый — житель гордится
наследием былого богатства одного из основных в прошлом торговых городов
Испании. И не важно, что теперь от этого былого величия остасля только
христианско-мусульманский собор: Как-то это чувствуется в воздухе здесь, в
Кордобе — особенное уважение к старине и прошлому:

ЧЕТВЕРГ

С утра — запрыгиваем в автобус и — два часа по бесконечным оливковым холмам.
И вот она — Sevilla — Севиль — легкая, радостная, богатая, залитая солнцем и
апельсиновым ароматом, покрытая цветами и садами, набитая дикими попугаями и
расслабленной публикой: Атмосфера сплошного праздника — постоянно в воздухе.
То ли с погодой нам повезло, то ли — просто волшебство, а не город.
Заблудиться — приятно. А ведь, если подумать — не так много мест на земле,
где приятно заблудиться.

Пенсион за 26 евро на двоих, козий сыр, ароматный хлеб, шикарные <хамонес> в
баре, тысячу раз адресованное моим ногам в коротких шортах <ООО!! Сеньорита!!!>: Все, спать, спать, спать — о, святая сиеста!

Дрема пропадает часам к шести вечера. Фотоаппарат — на шею, кокетливую
юбку — на бедра, декольте — на то самое видное место, где ему положено
быть — но непременно — обручальное кольцо на палец — а то не дадут уйти
далеко от отеля. Легкие сумерки, атмосфера отдыха и расслабления, безумное
количество улыбающихся людей, огни города, многократно отраженные рекой,
мягкие бесстрашные летучие мышки снуют над рекой — касаются иногда вашего
плеча плюшевыми крыльями…

В тот вечер нам посчастливилось увидеть в первозданном виде испанское чудо —
фламенко. Часов в 9 вечера пошли в старые жилые кварталы — это на
противоположной от центра города стороне реки. Узкие улочки, белье на
просушку в трех метрах над землей, осыпающаяся штукатурка, пятиэтажные
<хрущебы>, почти ноль фонарного освещения, крошечные бары, в которых уже за
метр ничего не видно из-за ядреного табачного дыма: Небольшой подъезд
занавешен марлей и освещен изнутри. Счастливый женский смех, гитара пробует
силы. Это — студия фламенко. Там не танцуют для туристов. Там танцуют для
себя. Минут 10 наблюдаем, как пожилая женщина обучает молодую различным па.
Непроизвольно начинаю сама поводить плечами и бедрами. Муж останавливает
меня, когда я уже готова начать отбивать каблуками: <Вспугнешь!> — шипит он
на меня — мы все еще шифруемся на темной улице за марлевой занавеской,
невидимые изнутри. Несколько раз пожилая дама отдает гитаристу команду
начать мелодию — молодая женщина начинает танцевать — и каждый раз
наблюдать за пожилой чуть ли не интереснее, чем за молодой — у пожилой лицо
живет отдельной жизнью — на нем боль и страсть, горечь и счастье — все, о
чем поет гитара: Но каждый раз она жестко прерывает музыку, останавливает
гитариста, начинает порывисто что-то объяснять молодой, та вспыхивает то
гневом, то интересом, повторяет па. Но вдруг, в очередной раз начав мелодию,
пожилая уже не останавливает ее — только смотрит. И мы смотрим, как
свершается чудо. Глаз не оторвать. Вся вселенная концентрируется для нас вот
за этой марлевой занавеской, в маленькой комнате в старом доме в древнем
жилом районе старинного испанского города. Ничего больше не существует — а
есть только гитара и вот эта молодая яркая гибкая женщина, которая танцует
Свой Первый Фламенко: Пожилая женщина вдруг отходит в дальний угол комнаты,
садится на стул — и мы видим ее слезы — счастливые слезы от созерцания чуда,
горькие слезы о прошедшей молодости:

Уходим на деревянных ногах, слегка ошарашенные. Окрыленные. Что-то понявшие
в себе. Честное слово — не пили мы в тот вечер, все так и было.

ПЯТНИЦА

Нет, это все-таки сумасшедшая страна, об этом невозможно не написать. Утро,
завтрак на скорую руку и — скорей в главный собор города. Просторно,
прохладно. Четверть собора отгорожена полосатыми навесными бумажками (какие
использует ГАИ при авариях). За ними — люди — спят, заваривают чай на
крошечных <полевых> плитках, читают газеты: Албанские беженцы? Переселенцы
из сгоревшей по соседству деревни? Догадки и версии толкаются в голове, как
горошины в банке. Оказалось — фабричные рабочие устраивают голодовку в знак
протеста по поводу закрытия какой-то фабрики. А святая церковь им приют по
этому поводу дала — практически в главном соборе провинции. Матрасы, теплые
одеяла, чай: Ощущения примерно такие же, как если вдруг увидишь на лугу
шмеля размером с сеттера — <такого просто не может быть, потому что не может быть никогда>. Ситуация переносится на российскую действительность — где под
восстановленным Храмом Христа Спасителя часть помещений была сдана в аренду
казино — и навязчивая ассоциация со шмелем паразитирует в голове все ярче.
Да, сидим, бастуем, говорят. Как давно? Да вот, уже третья неделя как пошла.
Службы в соборе? А что — мы тихо, мы не мешаем: Нет, ангелов по ночам не
видим. Да нет, не тяжело, есть уже две недели назад как расхотелось: Нет,
представления не имеем, надолго ли это ли у нас: Как получится: Пока снова
есть не захочется:

: И снова мы в автобусе — и через два часа мы уже в старейшем порту Европы —
Кадизе (Cadiz). Старый город на море, уже уставший от мартовской жары и
своей вечности. Сонный в обеденный час, белый город чем-то напоминает
Булкаговский Иерусалим в <Мастере и Маргарите>. Атмосфера какого-то
безнадежного ожидания чего-то, что должно случиться в далеком будущем.
Безлюдные улицы, закрытые магазины, раскаленная набережная. На море — отлив,
маленькие голые бронзовые детишки бегают по обнажившемуся песку за крабами и
зуйками. За ними по пятам носятся крошечные собачки: Все такое жаркое, что
кажется, что эта резвость на мокром песке — единственная движущаяся материя
во всем обитаемом мире. Наши бренные тяжелые тела внезапно запросили покоя:
Сиеста — она такая, раз ее попробовал — все, считай, погиб. До конца жизни в
обед работать будет тяжело. Да и не только работать — двигаться тоже.

Рядом с центральной частью набережной — парк с озером и с множеством
разнопородных уток, гусей-лебедей. Расцветки такие, что поневоле вопрошаешь
себя — а не с попугаями ли эти утки резвятся. Попугаев тоже множество,
перелетают с пальмы на пальму, пытаются общаться с вами на испанском.
Выпрашивают вкусности, конкистадоры проклятые:

После Севильи все прелести Кадиза не казались уж такими прелестными — и мы
приняли решение не оставаться в Кадизе на ночь, а добраться в этот вечер до
Тарифы (Tarifa) — самая южная точка Испании — и практически самое узкое
место пролива между Европой и Африкой. Говорят — что слово <тариф>,
одинаковое почти во всех европейских языках, произошло именно в этом месте —
где в течение многих веков местные пираты собирали с торговых кораблей
мзду — тариф.

Здесь всегда дует ветер, и поэтому город стал меккой для виндсерферов.
Город — старый, но атмосфера — очень молодая. Мы приехали туда часов в 9
вечера. Думали — все уже закрыто, гостиницу найти будет трудно, еды
никакой: Нас встретило бурление и веселье молодой толпы. Множество
спортивных магазинов, открытых кафе и ресторанов: Множество молодых
по-спортивному выглядящих горячих парней. Э-эх, что и говорить — люблю
виндсерфинг!

Не без труда нашли гостиницу за 30 евро рядом с главной площадью и собором.
Порывались <пойти посмотреть на Африку> — она же так близко — видно через
пролив — но кроме смутных огней в ночной дымке ничего не увидели.

СУББОТА

Проснулись насильственным образом: гостиница — в 5 метрах от собора, номер
на первом этаже с персональным крошечным внутренним двориком внутри здания —
без вида — 2*3 метра — наверх идет <труба> на все 5 этажей и над двориком —
только небо и чайки. Когда в 8 утра зазвонил соборный колокол, то звук
рванул прямо в эту <трубу> и заблуждал по нашему номеру, многократно
отраженный стенами. Вскочили на кровати и уставились спросонья друг на друга
безумным взглядом <ты чего? и я ничего!>. Отзвенел колокол — в наших глазах
начало появляться осмысленное выражение. Муж, со словами <Проклятые католики!> сделал попытку опять упасть в сладкое небытие. Но нет — нас ждала
Африка. При этой мысли нас сдуло с кровати и вынесло на берег моря.

Вот она — далекая и загадочная — сияет на рассветном солнце, окрашена в
розовые тона, марокканские горы укутаны дымкой утреннего тумана: Лазурь
моря, бирюза неба — и розовая Африка:

Спустились к воде: Чистейший мелкий желто-белый песок, ракушки: Белоснежные
чайки что-то высматривают в мокром песке с самоуверенным видом. На пляже —
никого. Кажется, что можешь идти и идти, окруженный этими чистыми
незамутненными цветами моря, песка и неба — идти до горизонта и дальше, и не
встретить никого: А потом, ну, может, через недельку пути испытать шок,
увидев на мокром песке отпечаток чьей-то ступни:

<Гаа-а-ах> — идиллическая тишина разрывается резким криком. Метрах в пяти от
берега в воде — глыба камня — оказывается, мы были совсем не одни — на
камнях дрых (читай: <усиленно рыбачил>) мужичок, а закричал он, когда его
чуть не сдернуло за удочку в море. Его <гаа-а-ах> адресовалось огромной
камбале, которую он не без труда выволок на камни: Разговорились (он сам
начал разговор, немыми жестами спросив нас, есть ли у нас покурить). Да,
рыбачит он тут каждый день. Да нет, всего по паре часов каждое утро. Наловит
ведерко (мы видели это <ведерко>, установленное в воде под камнями — бадья
на 70 литров) — ему и хватает. Нет, не сам все ест — в основном сдает
ресторанам по городу. Расценки — ну по 1-2 евро за рыбину. Мы сторговали у
него эту камбалу и зажарили ее тут же на берегу, набрав хвороста:

В обед стартовали в сторону Гибралтара. Вообще, в Гибралтар едут посмотреть
на Англию и на … обезьян.

Из себя Гибралтар представляет маленький клочок суши, выдающийся глубоко в
море. Почти весь клочок занимает скала, а народ живет вокруг. Народу там
примерно 20-25 тясяч всего… Ну порт, конечно… Но в основном чем они там
занимаются — я так и не поняла… Вроде и туризм не такой уж чтобы
развитый…

Политически Гибралтар является английской территорией, подчиняется Королеве
и Парламенту, но является до определнной меры довольно автономной единицей,
в частности — у них отдельные системы налогообложения и местного
самоуправления. С суши со всех сторон Гибралтар окружен Испанией, но
абсолютно на нее не похож.

Гибралтарцы удивительно трепетно относятся к факту своей принадлежности к
английской культуре — принципиально говорят только на английском, хотя кровь
там перемешана, я подозреваю, до такой степени, что ничего английского уже и
не осталось. Более удивительно то, что дома, в квартирах, очевидно, говорят
на обоих языках — выдают дети, которым все тонкости местной политики —
просто до фени — они говорят на обоих языках вперемешку, а вот взрослые на
улице — только на английском.

На самом деле Англии этот Гибралтар на хрен не нужен — периодически
английское правительство об этом вспоминает и говорит гибралтарцам — а не
стать ли вам, уважаемые, испанцами? Народ возмущается и проводит референдум.
В, кажется, 1968 году это было в последний раз, тогда из всего
тудоспособного населения полуострова за присоединение к Испании
проголосовало всего 4 человека… Сейчас, похоже, со всеми заморочками Тони
Блэра, назревает еще один референдум, но результаты, как я подозреваю, будут
не лучше — стоит только посмотреть, как местные хотят быть англичанами —
архитектура, стиль магазинов, кафе, манеры и поведение людей — все очень
английское… И даже то, что весь полуостров просто вымирает после 6
вечера — совсем как в Англии… В Испании же — наоборот — только все оживает
после пяти (окончание сиесты) — и все гудит и гуляет до часу ночи…

Кто был в Англии, будут узнавать яркие британские черты в Гибралтаре — в
устройстве общества, улиц, магазинов, почтовых ящиков. Все довольно
стерильное и неэмоциональное — по-английски. <Культурным шоком> для меня
было обнаружить в по-испански жарком климате полы в гостиницах, покрытые
коврами — на английский манер — тогда как абсолютно все испанские гостиницы
имеют исключительно каменные полы — приносящие немного прохлады в
раскаленный южным солнцем воздух.

… Мы приехали в приграничный городок Lalinea, оттуда до Гибралтарской
границы и таможни — 2 минуты хода. Как прошли паспортный контроль — сразу
отправились в центр, разыскивать какое-никакое жилье… Сразу, конечно,
поразил контраст с Испанией — и схожесть с Англией… Даже в ценах…
Средних и дешевых гостиниц нет. Все в 3 раза дороже, чем в Испании. Но мы
решили не жульничать — на пляже не ночевать и обратно за границу на ночь не
уходить — и сняли номер на двоих за примерно 55 долларов.

Ну так вот, скала у них там занимет почти весь остров — никуда от нее не
деться, а кроме нее места очень мало. Даже взлетная полоса для крошечного
аэродрома — насыпная и уходит в море… И вот они придумали сделать из этой
скалы заповедник и стали разводить там обезьян… Ну насчет разводить — не
знаю, они там считаются дикими… Считается, что это единственные дикие
обезьяны в Европе… Я бы не сказала, что они там особо дикие правда —
туристов объедают только так, но на самом деле — довольно агрессивные —
причем не от страха, а от наглости… Лазают по машинам, на спину вам
запрыгнуть могут, могут укусить, если вы им не понравились, так что
теоретически от них лучше держаться на 2-3 метра — только как удержишься —
они такие смешные и лохматые…

Найдя жилье, мы сразу отправились в заповедник. Вообще, для толстых бюргеров
туда проложена канатная дорога — все-таки не хухры-мухры — а примерно 500
метров надо лезть, но мы люди бывалые — решили взбираться сами.

Опыт общения с приматами был довольно запоминающийся. Я, как особа
трусливая, предпочитала к ним не приближаться и с самого начала оного
общения судорожно стискивала очки и камеру — по слухам и кадрам из <Сам Себе Режиссера> — предметы наибольшего интереса приматов во всем обитаемом мире.
Эдмунд же, как бравый товарищ, сразу пошел на контакт. Поводом для контакта
послужила припасенная специально для этого случая булка. Начало булки было
принято довольно благосклонно, продолжение и окончание — тоже, то вот когда
булка закончилась — товарищам далеким предкам это не понравилось и на Эда
напали. Просто нагло цапнули его за руку. Ну Эд — мужик тертый, его показным
гневом на мякине не проведешь, и он изобразил, что он тоже страшно зол и что
вот-вот тоже собирается укусить в ответ — причем не притворяясь, а серьезно.
Намек был понят и от него отстали… Я бы вот, напимер, не сообразила бы. Я
бы бросилась вырываться и убегать… и, подозреваю, устроила бы славную
потеху всему присутствовавшему там обезьяньему племени… Подозреваю, что
они там довольно часто так развлекаются…

Потом мы полезли на самый верх скалы. Когда забрались, было уже темно и
вокруг было не души. На самом верху на небольшой плоской площадке стояла
огромная пушка, нацеленная на пролив и Африку — никакой тебе охраны, ни
сигнализации…. Подумаешь, пару заборов перелезть… С одной стороны сияла
разноцветными огнями порта близкая бухта Гибралтара — с другой — совсем
рукой подать — Африка (Марокко), а над нами — огромное бархатное звездное
южное небо — и совершенно никого, а рядом — пушка, страшно стратегическая и
дюже ржавая…

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Миниатюрную Англию покинули наутро — мы отправились снова в Малагу — на
следующую ночь был наш самолет домой. На границе с Испанией у нас даже не
проверили паспорт…

В Малаге нам предстояло провести последний день — и мы даже не подозревали,
что он окажется таким удивительным…

Автобус привез нас в Малагу примерно в 2 часа дня, было очень жарко, пляж
казался единственным логичным местом пребывания утомленного жарой тела.
Обратный рейс был примерно в 11 вечера — поэтому мы часов до пяти честно
провалялись на пляже, а потом решили направиться в сторону аэропорта,
заглянув на огонек в один из прибрежных ресторанчиков.

Напоминаю, что шел самый конец предпасхальной (по католическому календарю)
недели. До еды мы в тот вечер так и не дошли — улетали домой голодные — но
просто слегка онемевшие от виденного в тот вечер. Samanta Santa — Святая
Неделя (католическая Пасха) — это самый-самый наипышнейший праздник из всех
наипышнейших в Испании. Население до сих пор — исключительно религиозное. В
качестве отступления от событий того вечера приведу пример, что, колеся по
Андалусии, в совершенно разных городах и деревнях мы постоянно обращали
внимание на то, что местные жители осеняют себя крестом и целуют перст,
когда проходят на улице мимо креста, скульптуры Девы Марии, Христа или
Апостолов. Причем делает это каждый третий человек (мы специально стояли и
смотрели, настолько это было необычно для Европы) — и еще — эта 1/3 — это не
старенькие бабули, а это ВСЕ возраста и мужчин, и женщин. Особенно меня
поражали в этом плане мальчишки-подростки — в том невменяемом возрасте 16-17
лет, когда они все <тусуются> группками — и еще носят такие вот сейчас
модные свисающие штаны, волокущиеся по полу — вот это у меня в голове не
укладывается — и, наверное, останется одним из самых ярчайших образов
современной Испании — такие пацаны (в группе!) проходя мимо религиозной
символики тоже осеняли себя крестом, и тоже смотрели на Христа/Деву
Марию/Апостолов кроткими глазами…

Ну вот, возвращаясь к предпасхальной неделе в Малаге… Поездку свою мы
вообще специально планировали как раз на эту предпасхальную неделю —
туристический сезон еще не начался, но все гостиницы уже открыты и солнце
уже такое, что у нас в России называется <разгаром лета> — про саму
Пасхальную Неделю мы были наслышаны много — и все слышанное говорило только
об одном — если вы не склонны к мазохизму, этого надо избегать — много
народу, мало гостиниц и совершенно невменяемое местное население и еще более
невменяемые цены на сервис. Про предпасхальную неделю мы подобных ужасов не
слышали. И вот — за 4 часа до самолета — мы как раз и прочувствовали в
полной мере то, на что похожа Пасха в Испании — только все вышеописанные
ужасы нас, к счастью, уже не касались — так что счастье нам досталось в
чистом виде.

Весь центр был запружен местными — толпа гудела и порывалась петь
католические гимны. Движение перекрыто — по улицам чинно рассекают
Братства. Основное католическое братство, которое нам знакомо, то так
называемые <ку-клус-кланы> — такие люди в белых расях и огромных высоких
покрывающих лицо колпаках на головах — только прорези для глаз. Костюмы
других братств — чаще всего длинные белые или черные подпоясанные рясы с
капюшоном или без.

Основное воспоминание той ночи — удивление от того, насколько глубока в
испанцах страсть к религии и к театру — и как все это сплетается в одно
целое во время Пасхи. Каждое братство — это как кружок по интересам — только
интерес у все один — католичество. Частично расплатиться за грехи, по вере
таких братств, можно, нося публично свой <крест> — огромные плоты, больше
похожие на театральные подмостки, на которых в полную человеческую величину
изображены библейские сцены — с общим числом восковых <участников>,
достигающим 10-15. Такие <плоты> носятся на плечах целого братства — человек
50-100. Поскольку тяжесть велика, всему братству приходится шагать мелкими
шагами — и всем в ногу. Некоторые <братья> покрывают глаза
светонепроницаемым черным платком — очевидно, чтобы не обращать внимание на
окружающую действительность, а быть наедине со своим <крестом> и
раскаиванием.

Восковые фигуры на плотах — удивительно живые. На лицах — очень искренние и
натуральные эмоции — чаще всего отражающие душевное и физическое страдание.
Когда эти театральные подмостки плывут, слегка покачиваясь, на плечах
<братьев> над толпой, то ловишь себя на том, что действително ВЕРИШЬ, что
эти люди — живые. Ветер колышет натуральные волосы, в неровном свете ночного
освещения искуственный румянец на щеках не кажется искуственным: Одним
словом, Мадам Тюссо отдыхает:

До этого мы неоднократно видели подобные <плоты> в разных соборах
Андалусии — они тихо стояли в затененных углах: умытые лица, завитые волосы,
отглаженные одежды — они жили в соборах какой-то непонятной и загадочной
жизнью, дожидаясь своего часа — своей единственной живой недели в году —
Саманты Санты.

По улицам братства следуют одно за другим, между ними — оркестры и люди с
факелами, вся процессия растягивается на часы и километры: Постепенно все
концентрируется у главного собора — а потом вплывает внутрь и следует по
периметру — а весь центр забит толпой с факелами и свечами. Все богатое
убранство собора кажется какой-то неимоверной фантастической декорацией. Все
как во сне — чад факелов, дрожащее пламя свечей, запах ладана — и тяжелая
торжественная тишина нескольких тысяч людей, застывших в ожидании какого-то
чуда или откровения:

: Мы опомнились часов в 10 вечера — за час до самолета — окутанные парами
ладана, голодные, с все больше тяжелеющими рюкзаками: Весь центр был
перекрыт, невозможно было даже поймать такси, за ним пришлось идти на
окраину города: По дороге в аэропорт мы как-то подавленно молчали. Даа:
Разные народы <отрываются> по-разному — пивные фестивали Баварии, военные
парады России, загадочные индейские Пау-Вау, бразильские обнаженные
танцевальные безумства. Но вот чтобы с такой силой народ не сговариваясь пел
гимны и в таких количествах носил тяжести:

… Самолет махнул крылом, рассекая теплый южный воздух. Мы судорожно
пытались отскрести от одежды воск от свечей, выветрить из волос ладан,
привести ошарашенное сознание в приличный вид.

Улетали с сожалением. Казалось, что, не смотря на все увиденное, в Андалусии
мы ничего не успели за эти 9 дней — не все смогли понять о стране и о людях,
много осталось неузнанного, неразгаданного: Не всех аборигенов расспросили о
житье-бытье, не во всех кафе перепробовали изумительный кофе, не от всех
хамонес отрезали по кусочку, не в каждом соборе зажгли электрическую свечку
за здравие, не из все апельсинов собственноручно выжали сок: Но зато мы
точно знаем, что во все фонтаны мы набросали столько денег, что хватило бы
на бюджет небольшой страны. Набросали — чтобы вернуться.

Продолжение последует… После следуюших путешествий…