Что самое страшное может произойти с молодой одинокой девушкой в Париже? Она может вывихнуть ногу, карабкаясь на Эйфелеву
башню, может заблудиться в метро и, в конце концов, влюбиться в смазливого парижанина. Все эти три несчастья и обрушились на
мою голову при посещении французской столицы.
Приехав в Париж, в «порт мечты» (Клебер), я решила начать свое плавание у подножья высокой, стройной, клетчатой и самой
известной парижанки. Когда-то месье Эйфель, словно Пигмалион, мощью своей инженерной мысли создал девушку с профилем
нефтяной вышки. И теперь она с парижской легкостью и обаянием качает деньги из всех кошельков мира, и я не становлюсь
исключением.
«Пастушка облаков» (Аполлинер) встретила меня гримасой «испуганного жирафа» (Мак-Орлан) и очертаниями «сюрреалистической
рыбы, вставленной хвостом в землю» (Клебер). Видимо, моя молодость, мой учащенный пульс и высокие каблуки пришлись не по
вкусу «старушке». Уже почти преодолев 1000 ступенек и увидев площадку 2 уровня, я вдруг споткнулась и услышала
подозрительный хруст ступни. Да, видимо, и сюда добралась Аннушка, разливающая везде подсолнечное масло! Понимая, что мой
отдых в Париже может закончиться, так и не начавшись, я испытала острое желание красиво расстаться с жизнью, сиганув с
Эйфелевой башни. Но не тут-то было.. Догадливые французы огородили все железной сеткой, поэтому встречу с вечностью пришлось
отложить. Продолжать свой взлет к небесам мне было предложено на скоростном лифте. Вот она, третья смотровая площадка, потом
еще одна небольшая лесенка и..

Только тот, кого манит высота, горные вершины или хотя бы небоскребы, сможет почувствовать всю прелесть обжигающего ветра и
увидеть сказочный калейдоскоп голубого неба и солнечного Парижа, как увидела это я. Oh, Paris..
Однако нога начала опухать, и вскоре мое желание плюнуть на все и всех с этой 300-метровой высоты не вызвало ни у кого
удивления, тем более, что русские туристы только этим и занимались в течение всего отведенного им времени. Спускаясь обратно
на лифте, я уже стояла на одной ноге, словно цапля, а имя Эйфеля было погребено под громоздким эпитетом «этот ненормальный
Боникхаузен» (подлинная фамилия изобретателя очень кстати подошла для данной ситуации). Еще немного, и я уже готова была
согласиться с Мопассаном, который называл башню, не иначе как «гигантским уродливым скелетом».
Остаток дня мне суждено было провести в гостинице в ожидании доктора. Когда радостные русские туристы начали осмотр
вечернего Парижа, я лежала на кровати в обнимку с бутылкой водки. Лучшего болеутоляющего средства не нашлось ни у одного
российского гражданина, поэтому компресс из водки я прикладывала ко всем распухшим местам. Мой словарный запас при общении с
доктором свелся к минимуму слов Эллочки-людоедки. Он тыкал своим французским пальцем в мою ногу, а я вторила ему словом
luxation (вывих), он дергал мою ногу, а я орала как раненый зверь: J ai mal (мне больно). Так продолжалось в течение 15
минут, но из его смеси французского, английского и даже польского, я поняла только одну фразу: О-la-la.. Ее он произнес,
слушая мои путанные рассказы и увидев на столе бутылку водки с интернациональным названием «Столичная». Тогда я осознала,
что в его мозгу возник очень красочный образ «путешествия русской алкашки в Париже», которая напившись до чертиков,
умудрилась свалиться с Эйфелевой башни и вывихнуть себе лишь ногу. Я усугубила положение тем, что спросила, правильно ли я
использую водку, накладывая спиртовые компрессы. Он побледнел, видимо, решив, что ему предлагают выпить на посошок. Его очки
грациозно полезли на лоб, и через секунду французская пятка уже мелькала в проеме двери. Но я получила-таки лошадиную дозу
обезболивающего, поэтому надежда еще хоть одним глазком взглянуть на Париж, еще хоть одной ногой, но вступить на улицы
Монмартра, не покидала меня.

В этот же день я вышла на улицу и первое, что попалось мне на пути, — это парижский метрополитен. Это было первое и
последнее зрелище, поскольку 314 станций метро не захотели так просто выпустить меня из переплетения своих извилистых
железнодорожных веток. Я довольно долго простояла на платформе, ожидая когда же мне откроются двери. Этого не произошло, так
как дверь, как выяснилось позже, нужно открывать самому поднятием вверх никелированного крючка. Сделав это открытие, я так
воодушевилась, что пропустила свою станцию. Видимо, в тот момент мое сознание было затуманено сильнодействующим лекарством,
и поэтому остаток вечера я пыталась добраться обратно, виляя в переходах и дергая все ручки приходящих электричек.
Отчаявшись найти нужную станцию, я уже просто скользила в темноте подземных переездов, вальяжно расположившись в кресле и
полагаясь на судьбу. Мимо меня проходили поющие музыканты, появлялись актеры с кукольными головами, рассказывающими смешные
истории публике. Напротив устроился саксофонист и, пронзительно глядя в мои глаза, затянул неспешную французскую мелодию.
Мимо проплывали до боли знакомые станции «Севастополь», «Сталинград». В тот момент мысль остаться в метро навсегда незаметно
сформировалась в моей голове. А что? Кресла удобные, сидячих мест много, в подземных пассажах есть даже кинотеатры и
плавательный бассейн. «Клошарить» в подземке мне удалось бы с легкостью, так как вид у меня был плачевный, хромота
присутствовала, а фразой Кисы Воробьянинова «Je ne mange pas six jours», усвоенной еще в школьном курсе литературы, я смогла
бы заработать себе на пропитание. Но метрополитен не захотел раскрыть свои объятья для русской хромоножки, и электричка
незаметно вывезла меня на начальную станцию подземных бдений. Был уже поздний вечер, поэтому ничего не оставалось, как
плестись в гостиницу по узкой темной улочке.

Темнокожая рука, внезапно возникшая на моей сумочке, стала достойным завершением этого дня. Ну уж дудки! Вывихнуть ногу,
заблудиться в метро и быть ограбленной в первый день пребывания в Париже? Ни за какие коврижки, и даже французские круасаны.
Темнокожий парень, незаметно подкравшийся ко мне, наверно, никогда не встречал такого яростного сопротивления. Правда, и я
не ожидала, что неудавшаяся кража повергнет воришку в столь глубокую депрессию. Он не озлобился, не выхватил фомку, нет.. он
вдруг жалобно залепетал что-то на смеси французского с английским. Этими причитаниями он провожал меня до гостиницы, жалуясь
на судьбу и неблагодарных туристов, оставивших его сегодня без пропитания и прочих удовольствий. Да, такое могло произойти
только в Париже, ведь он, как выяснилось, непредсказуем и ироничен — к туристам, к местным жителям и к самому себе!
На следующий день лучи солнца заливали мой гостиничный номер, который выходил в маленький палисадник, с любовью украшенный
клумбами и вьющимися лианами. Я утопала в цветочном запахе. Что это? Так пахнет азалия или герань? А может, так пахнет
Париж? Тот l ear de Paris, который продается в маленьких бутылочках на Монмартре? Атмосфера этого города незаметно
околдовывала меня. Я поняла, что Париж откроется мне таким, каким я захочу его увидеть. Надо только распахнуть свое сердце,
и туда хлынут незабываемые минуты радости и любви, подаренные этим городом. Именно с такими чувствами я карабкалась с утра
на одну из самых высоких точек Монмартра, к базилике Сакре-Кер. «Ну что за город такой: все горки, да пригорки!» — этими
словами я обращалась к Парижу, в очередной раз подбирая сотни листочков путеводителей, которые выпадали у меня из карманов.
Да, лестницы Парижа вершили мою жизнь: ловя карту Парижа на ветру, я и увидела Его.. Он бежал мне на помощь, и его галстук
темно-болотного цвета, словно зеленый сигнал семафора, давал мне разрешение на движение вперед. Крепкая мужская рука,
несколько стандартных фраз и вопросов на английском языке с красивым гортанным французским акцентом, и наконец галантное
приглашение на чашечку кофе. Так начиналась новая ступень в моем романе с Парижем.

Орлиный профиль и черные кудряшки на голове нового знакомого сбили с ритма мое девичье сердце. Его звали Винсент. Жаль,
конечно, что не Жан или Пьер — такие имена легко можно было переделать в русский ласкательный вариант «Ванюша» или
«Петруша». Правда, имя Винсент как-то сразу превратилось в Вини, хотя на Вини-пуха этот француз едва ли был похож. Скорее
это был Пятачок, который отличался небольшим ростом, небывалой энергичностью и готовностью подарить мне любой воздушный
шарик (правда, не больше!). Он сразу же предложил себя в качестве гида, благородно даря мне свои знания родного города и
средство передвижения. Правда, последнее слегка озадачило, поскольку образ Вини, одетого в накрахмаленную рубашку, галстук
высочайшего качества и сверкающего лакированными ботинками, мог ассоциироваться у меня разве что с автомобилем марки Рено,
Пежо или Альфа Ромео. Когда же я увидела своего клерка, залезающего с костюме и галстуке на миниатюрный мотоцикл… Ну что я
могла почувствовать в тот момент? Скажем откровенно, я слегка удивилась. Правда, когда в этот же день я увидела французского
бизнесмена в костюме, рассекающего улицы Парижа на самокате, я прониклась симпатией к двухколесному чуду Вини. В конце
концов, что может быть романтичней, чем мчаться по улицам Парижа, вдыхая дорогой аромат французских духов, получая по носу
умопомрачительным галстуком и ловя на лету фразы: «Вот Консьержери — здесь был казнен Робеспьер, а в этом кабачке бывали
Ренуар и Верлен. Вот дом, где умер Вольтер, а здесь на верхнем этаже квартира Ален Делона..» Дворцовые и любовные интриги
Парижа, все это обрушивалось на мою голову и будоражило фантазию.

Средневековый Париж предстал предо мной в образе химер собора Нотр-Дам и узких проулков квартала Маре, студенческий Париж
открывался со скрипом дверей Сорбонны и книжным запахом в букинистических лавках Латинского квартала. А мост Александра III
и песнопения в православном храме св. Александра Невского вдруг напомнили мне о том, что пора возвращаться домой.
В последний день я потащила своего француза на Елисейские поля, увидев которые мне сразу же захотелось умереть, но не от
восторга, а от тамошних цен. Правда, завтрак на Елисейских полях состоялся, и я с чувством собственного достоинства
вымачивала свою булочку в горячем шоколаде. Потом был Люксенбургский Сад с бутылочкой Шардоне и звуком духовых оркестров.
Вечером, когда Мулен Руж закрутил в своих мельницах горячий воздух Парижа, а Эйфелева башня оплела город золотистым
кружевным блеском, я заглянула в глаза своего француза и мне захотелось плакать. Я поняла, что, наверно, не увижу его
больше никогда.

Конечно, романтический поцелуй в Люксенбургском Саду, завтрак на Елисейских полях и даже плевок с Эйфелевой башни — это
символы и мечты, осуществив которые, мы начинаем двигаться дальше. Я получила свою порцию романтики, и мой француз уже
останется в прошлом, как светлый символ беспечной атмосферы летнего парижского воздуха. Неделя общения с русской девушкой,
жаждущей открыть для себя все тайны Парижа, утомили Вини — он побледнел, осунулся, стал ездить на красный свет и печальным
разрезом глаз напоминал теперь ослика Иа. Винсент рухнул, как Бастилия, под безудержным натиском русского темперамента, но
Лувр, Собор Нотр-Дам, Гранд-Опера, Елисейские Поля и Монмартр так и стоят незыблемо на земле.
Поэтому поезжайте в Париж! Но не ищите там пустых символов и мифов, открывайте там свою душу, ищите в ней любовь и
гармонию, потому что Париж, как сказал Гюго, «это город-ось, вокруг которой в один прекрасный день повернулась история». Чья
история? История страны? Народа? А может, и твоя личная история?
Иллюстрации к рассказу