Будь в доброй старой Англии графство Колыма, на прошлые новогодние каникулы сидели бы мы дома. Но в середине XVIII века
великую морскую державу напрочь заел ее собственный криминальный элемент. К 1763 г. некстати подоспела и война за
независимость в Северной Америке. Подлые колонисты войну выиграли, основали свои США, интересы британской короны послали
куда подальше и – чья бы корова мычала! – немедленно отказались принимать в Новый свет на пожизненное перевоспитание
английских каторжников.
Последний удар был особенно чувствительным. Русская царица Екатерина II, не долго думая, когда-то основала на Белом море
город Кемь (сократив в высочайшей резолюции на документе о высылке госпреступника народное выражение, отвечающее на вопрос
«куда?», — «К е.м.»). Английским монархам география их острова подобных вольностей не позволяла. Когда сотни барж,
пришвартованных к берегам Темзы, превратились в плавучие тюрьмы и переполнились до отказа, правительство Англии погрузило
тысячу с лишним уголовников и политзаключенных на корабли и снарядило флотилию под командованием капитана Артура Филлипа к
берегам Австралии. Как ни странно, за восемь месяцев пути кораблям удалось не отправиться ко дну, и в январе 1788 года они
бросили якоря в бухте Ботани. Чуть севернее, в бухте Сидней ошалевшие от долгого пути мореходы заложили первые поселения
будущего города с тем же названием.
За 200 последовавших лет концентрат уголовного кодекса выпал на здешних берегах красивыми и строгими кристаллами
небоскребов, засох в виде хрупких ажурных арок мостов, прорезал небо иглой телебашни, зазеленел лужайками парков и
гигантскими фикусовыми аллеями. Сама же Австралия для многих жителей Старого Света (в том числе и нашего семейства) стала не
чертовыми выселками, не богом проклятым каторжным краем, а континентом Большой-Но-Вряд-Ли-Когда-Нибудь-Исполнимой-Мечты
зелено-голубого колера.
Кто нас точно бы не одобрил, так это миссис Маккуори – но о ней, страдалице, чуть позже.

От исполнения мечты судьба оттаскивала нас буквально за уши. Незадолго до нашего отъезда по телевидению начались
триллеры-репортажи об австралийских лесных пожарах: «бой в Крыму, все в дыму», треск падающих домов, испуганный опоссум на
асфальте, которого добрые пожарные прикрывают коричневой шляпой… Мечта накрывалась тем же головным убором: родственники
оборвали телефон, объясняя мне, что я не мать, а австралийская ехидна, если тащу детей в такое пекло и дым. Муж
отмалчивался, я колебалась, дети ныли…
Пришлось проявить изворотливость и настырность.
На сайтах австралийских газет в Интернете отчего-то не было официальных сообщений о «катастрофе» и введении ЧП, репортажи
были куда спокойнее, чем по каналу CNN. В российском генконсульстве в Сиднее раздолбайский баритон дежурного посоветовал
билеты не сдавать и «противогазы не брать». Австралийские представители крупных турфирм в один голос клялись, что туризму
пожары не помеха.
Люди могут бесконечно наблюдать за огнем, водой и работой других людей, а потому идеальный объект наблюдения — пожар.
Могущественным электронным СМИ ничто человеческое не чуждо. Мы их простили, но из доверия они вышли. Между прочим, так же
когда-то жарким московским летом мы долго смеялись над «раздуванием страстей» вокруг шатурских торфяников. Пока однажды
утром не проснулись во мгле и дыму…

В общем, друзья и родственники провожали нас в Австралию, как тех английских каторжников, — со словами острастки вслух и
тайной надеждой, что видят наши оптимистические физиономии в последний раз. Фигушки… Но в то, что «праздник состоится»,
поверилось только когда толстобрюхий авиалайнер оторвался от взлетной полосы «Шереметьево-2».
«Курс на Сидней» самолет взять не может, потому что прямых рейсов из Москвы туда нет. «Аэрофлот» через 10-12 часов лету
падает без сил в Токио или где-то глубоко в Индокитае (в Австралию мы летели через Японию, обратно – через Сингапур, благо
без визы в этих странах можно остаться на пару ночей при наличии транзитных билетов). Дальше путешественник попадает в
«сумку» австралийского «Куонтаса» с кенгуриным силуэтом на фюзеляже, а тот совершает затяжной прыжок через моря-океаны еще
часов на девять. И, наконец, вот он, Зеленый континент. Аэропорт, паспортный контроль, строгие таможенные формальности –
чтобы никто не провез в Австралию европейскую флору-фауну, продукты и семена, а также приветы и посылки от Бен Ладена.
Зимние куртки запихнуты в отдельный чемодан. «Летним январским вечером приятно совершить морскую прогулку по Сиднейской
бухте», — гласит рекламный проспект, и лето оправдывает все ожидания. За год, по статистике, в Сиднее выдается только 23
ненастных дня. Нам достался из них лишь один, и то вполне терпимый.
К сожалению, миссис Маккуори в аэропорту нас не встретила. Но о ней, безумно занятой, чуть позже.

До города мы доехали в обществе шофера – веселого иммигранта греческого происхождения, искренне уверенного, что в России
сейчас «холод, война и Горбачев». В гостинице поднялись на верхний 26-й этаж и огляделись вокруг.
«Утро застало концессионеров в виду Чебоксар», как писали незабвенные Ильф и Петров. Ну, не Чебоксар, так Лондона.
Поначалу, по стойкой отечественной привычке, пытаешься найти что-то знакомое в неизвестных тебе городах и весях («чтой-то
эти Елисейские поля мне Кимры напоминают»). С Австралией этот номер не проходит, хотя, казалось бы, все к тому располагает.
Тут тебе и Оксфорд-стрит, и Джордж-стрит, и Гайд-парк, и вокзал Кингз Кросс, и английский язык, и левостороннее движение.
Но быстро понимаешь, что все это обман, иллюзия, искусно сделанная декорация, театральный задник. Совсем другой континент.
Здесь даже воздух иной, чем в Старом Свете. В городе не по-европейски просторно и привольно, места хватает и людям, и
зданиям, и ветру, и зелени, и воде. Толпа веселая, пестрая и приветливая. С наступлением темноты по дорожкам и деревьям
Гайд-парка шебуршат опоссумы (по сути – сумчатая крыса, по повадкам – толстая белка, на вид – фотомодель с детскими
трогательными глазищами). По газонам важно ходят черно-белые ибисы, гигантские 50-метровые деревья оказываются фикусами, а в
шесть утра над твоим окном хохочет, как провинциальный трагик на собственном бенефисе, странная птица кукабарра (надо
признать – отличный будильник). А на горизонте, в еще не рассеявшейся дымке от пожаров и летнем мареве обрисовываются
Голубые горы – сказочная эвкалиптовая страна.

— Ну что, продать вас с потрохами? – поинтересовалась на следующее утро наш гид Татьяна Блантер, австралийка с 26-летним
стажем, чьи услуги мы абонировали еще из Москвы. Муж и дети отчего-то замялись.
Оказывается, накануне, покуда я отлеживалась в гостинице после перелета и глотала таблетки, мужская часть семейства гуляла
по берегу бухты и осматривала местные пейзажи. Дети (как обычно) не слушались, забирались на отвесные скалы и громоздились
на странную каменную скамью с высеченными по спинке буквами. «А ну слезайте, вашу мать!!!» — потребовал возмущенный отец…
«То есть вашу жену?» – медовым голосом пропела из-за его спины ехидная Татьяна на чистом русском языке, еще не подозревая,
что завтра в качестве гида именно нас ей придется возить по Сиднею и окрестностям.
Посмеялись, раскланялись, дети слезли вниз, и вся троица повернула назад, к отелю.
Двух шагов не дошли до тропинки, по которой гуляла миссис Маккуори. Но о ней, любительнице долгих прогулок, чуть позже.

О, этот Сидней! Своими рассказами и фотографиями по возвращении в Москву мы, подозреваю, достали всех. Но город
действительно дивный. Все, что можно было в нем за пять дней осмотреть, мы своим присутствием осчастливили.
Вот суперсовременные небоскребы Дарлинг-Харбора. Растут, как трава, и никого не давят. Меж ними – силуэт телебашни, похожей
на останкинскую. К Олимпиаде-2000 наверху укрепили металлические фигуры атлетов, вся конструкция медленно вращается (один
оборот в час), посетители двух ресторанов на верхнем ярусе обозревают окрестности. А Сиднейская бухта изрезана заливами, по
ней скользят яхты и катера, солнце переливается бликами на воде, и вода – в пример иным мегаполисам – чистая. С причала
рыбаки при нас выудили приличных размеров рыбину. На пляже Бондай (пишется «Bondi», одна из многих австралийских обманок для
шибко грамотных) взлетают на волнах серфингисты. По выходным бондайские спасатели проводят профессиональные конкурсы
мастерства и красоты, и слащаво-телевизионные «спасатели Малибу» мрут, не выдержав конкуренции.
Вот величественное здание парламента. Колониальный стиль, фонтаны, памятники. А вот парк, где местные бомжи играют в
громадные шахматы на расчерченных прямо по асфальту клетках. Играют плохо, зевают пешки. «Щас я их, как детей…», – оживился
мой муж, но игроки разгрома не допустили простейшим способом – поставив его в длинную очередь «на победителя».
Вот древние пушки, свидетели славных битв. А вот самый старый бар (паб) в Сиднее. Окна у него нарисованные, потому что
стекло в XIX веке считалось предметом роскоши и его импорт из Англии облагался драконовским налогом. Под землей из погреба
к кромке воды ведет тайный ход: контрабанда всегда была не меньшим двигателем торговли, чем реклама.
Вот дикие скалы, о которые бились шхуны первых поселенцев. А вот красавец-мост Харбор-бридж. Долгое время был символом
Сиднея. Входит в любой «атлас чудес света»: общая длина 1150 метров, высота – 135 м. И по верхней кромке арок карабкаются
крошечные, как муравьишки, люди. Это местный аттракцион: туристов одевают в специальные «космонавтские» костюмы, для
страховки приковывают за руку к перилам и группами по 10 камикадзе отправляют наверх. Мое перестраховочное семейство на мост
меня не пустило. До сих пор киплю от возмущения.

Правда, сами австралийцы относятся к мосту примерно как парижане к Эйфелевой башне. «Выкрашенный в угрюмый серый цвет, он,
словно кальвинистская совесть, маячит над городом, который задумывался как ГУЛАГ короля Георга и до сих пор не может
освободиться от сильнейшего влияния небольшого острова на другом конце света. Одного взгляда на наш Мост довольно, чтобы
второй раз смотреть не захотелось», — припечатала сиднейский символ австралийская писательница Марри Сейл. Правда, сделала
она это в статье о другом, новом символе № 1 – Сиднейской опере, которая, по ее словам, «словно парит над голубыми водами
гавани»: «Некоторые считают Оперный театр великолепным образчиком «застывшей музыки», о которой говорил Гете. Другие видят в
нем выброшенного на сушу белого кита; галеон, отплывающий в волшебную страну эльфов; девять ушей, прислушивающихся к
ангельскому пению; девять играющих в футбол монашек… «Когти, оттяпанные у огромной собаки-альбиноса», — так выразился
однажды сиднейский журналист Рон Соу. «Словно что-то выползло из бухты на сушу и сдохло, — съязвил один враждебно
настроенный политик и добавил: — Пирожками в этой штуке торговать не станешь». В общем, коллекцию эпитетов г-жа Сейл
подобрала на славу.

Оперу строили по проекту датчанина Йорна Утцона с 1959 по 1973 год. Вместо малохудожественного трамвайного депо и ветхого
причала Сидней получил 67-метровые белые паруса уникального концертного комплекса с пятью залами, с самыми большими в мире
механическим органом (10 500 труб) и сотканным из шерсти театральным «Занавесом солнца и луны» (каждая половина – 93
квадратных метра). А художника всяк обидеть может – вот и обидели. Строительство здания Оперы вместо 7 миллионов долларов
съело 100 млн и продлилось на 10 лет дольше, проект несколько раз переделывался до основания, к тому же все время служил
камнем преткновения в битвах политических партий и промышленных лобби… В 1966 году, после всех технических, политических и
финансовых неудач, удрученный Утцон отстранился от дел и вернулся в Европу. Проект доделывали четверо других архитекторов.
Сэкономить не удалось все равно. На торжественном открытии здания Оперы в 1973 г. английская королева Елизавета даже не
помянула имени Утцона. Сейчас скандалы утихли, австралийцы одумались, зовут мастера обратно – но он давно живет затворником
на Майорке и возвращаться отказывается. Разве что готов делегировать в Сидней сына Яна, тоже архитектора.
Миссис Маккуори его бы наверняка убедила. Но о ней, упрямой, чуть позже.

Австралийской архитектуре сто очков вперед дает австралийская природа. Собственно, ради нее большинство туристов сюда и
стремится. Великое многообразие сумчатых и яйцекладущих. Кенгуру. Коалы с бархатным взглядом Карена Шахназарова. Мохнатые
страусы эму и птица казуар, похожая на заслуженного строителя: над туповатой башкой огромный костяной нарост-каска.
Тасманийский дьявол – существо размером с небольшого песика, способное мощными челюстями помять железный лом. Утконос.
Ехидна – символ моих материнских чувств. Опоссум (он же поссум, как его по неграмотности назвал в отчете первооткрыватель
Австралии капитан Кук). Толстый шерстяной «батяня-вомбат». Собака Динго, которая не лает, а воет и ни при каких условиях не
поддается дрессировке. Крокодилы. Кстати, миф об их прожорливости сильно преувеличен: рептилиям в зоопарке скармливают по
полкурицы в день, а зимой они вообще впадают в спячку. Если кто прожорлив – так это сами австралийцы: в кафе мы быстро
привыкли заказывать одну огромную порцию на двоих.
Потрогать и покормить австралийскую живность мы вместе с детьми отправились в те самые Голубые Горы, которые, если верить
CNN, сгорели дотла. К счастью, нет. Да и на пострадавших участках сквозь обгоревшую кору на следующий год пробивается свежая
зелень.

Неприступные, стоившие жизни многим первопроходцам, горы изрезаны глубокими ущельями и заросли эвкалиптами. Солнце
преломляется в капельках эвкалиптового масла над кронами, отчего воздух в этих горах и приобретает неповторимый голубой
оттенок. Потому же происходят и пожары: капельки-лупы, жара, прямые солнечные лучи, маслянистые ветки-спички… Человеческий
фактор лишь усугубляет дело. Хорошо, что народу в Австралии не так уж много: 18 миллионов на весь континент – плюс приезжие
типа нас.
Туристскую программу-минимум мы выполнили сполна. Пообщались с кенгуру в Парке Дикой природы, прокатились на «вертикальном
поезде», обрушивающемся под 45 градусов вниз по старой угольной штольне, выслушали порцию местных легенд. А потом гид
Татьяна вместе с водителем Иэном сделали нам поистине королевский подарок: отвезли на маленькую труднодоступную смотровую
площадку в стороне от туристских троп (водитель, несмотря на хромоту, пошел с нами — редко, пояснил, оказия туда выпадает).
Если есть на земле рай, то он именно в Голубых горах. Ты стоишь над огромным ущельем, по которому ходят тени облаков. Тебя
обнимает, рвет на части и заново лепит теплый, сильный, веселый эвкалиптовый ветер. Ты дышишь полной грудью, ты в полном,
первозданном одиночестве и ты абсолютно свободен на этом ярком зеленом континенте, на этой солнечной синей планете, в этой
огромной просторной Вселенной, где всем хватит места, где, цитируя старую книгу, «каждому будет счастье и никто не уйдет
обиженным»…

Почему-то эта крошечная площадка по имени Хардгрейв так и осталась для нас главным австралийским воспоминанием. Хотя был,
кроме нее, тропический городок Кернс у Большого Барьерного рифа. Мы жили там прямо во влажном лесу, подходящем вплотную к
океану, по вечерам между гигантских деревьев зажигали факелы с открытым огнем. В океане, правда, водились ядовитые медузы,
и бдительное местное население быстро выудило нас из теплой соленой воды. Зато мы совершили путешествие по старинной
железной дороге, проложенной сквозь горы на страшной высоте по краям ущелий и мимо величественных водопадов из Кернса в
Куранду (в 19 веке ее строили с теми же человеческими жертвами, как аналог Москва-Петербург, см. творение Некрасова).
Вернулись домой по 7,5–километровому фуникулеру «Скай рейл» — кабинки плыли на 40-метровой высоте над верхушками громадных
тропических деревьев, я спокойным голосом объясняла младшему чаду про тройную систему страховки, он делал вид, что верит.
Потом узнала, что монтаж опорных вышек канатной дороги осуществляли с помощью советских вертолетов Ми-8 (другие не тянули),
и уверенности у меня поубавилось. Съездили в компании вездесущих японцев на абсолютно необитаемый остров с чистейшим белым
песком и не поверили своим глазам, когда с ластами и масками погрузились в пестрый подводный мир кораллового рифа. Намазали
детей солнцезащитным кремом, а сами, халтурщики, обгорели до состояния окорока. Потом ходили походкой Шварцнеггера в роли
Терминатора, лечебный алоэ-гель шипел и плавился на наших спинах, и ново-русские морды стали с бывшим знаменем цвета одного.
А в очередном парке дикой природы встретили соотечественницу. Молоденькая стюардесса из «Внуково» вышла замуж за местного
жителя и переехала сюда. Быстро-быстро нам про все рассказала: что на продуктах не экономит, что сыну (такому же
белобрысому, лупо- и голубоглазому, как мама) год и восемь месяцев, что пособие ей платят долларов 500, что купили дом и,
может, она пойдет учиться… Но из Кернса даже до Сиднея два часа лету, и так ей скучно, так скучно, что поездка в зоопарк –
как поход в Большой театр…

И тут живо вспомнилась миссис Маккуори.
Мы, конечно, при всем желании встретиться с ней не могли. Миссис Маккуори, урожденная Элизабет Кэмпбелл, жена первого
военного губернатора колонии Новый Южный Уэльс Лаклана Маккуори, покоится в фамильном склепе с начертанными датами
1778-1835. Новый 1810 год ее муж отметил вступлением в должность и пробыл на посту 11 лет. Шотландец по происхождению, он
служил в Индии, похоронил там 23-летнюю первую жену и на новом континенте начал все с нуля. Стал ярым, яростным патриотом
этой страны – именно Лаклан Маккуори добился, чтобы ей в 1817 году дали имя «Австралия» вместо прежней «Новой Голландии».
При нем строились дороги, мосты и новые казармы, а бывшие каторжники получили гражданские права и действительно стали «новой
нацией», готовой на подвиги ради своей страны и осеняющей ее британской короны. Ежегодно 26 января в годовщину высадки
первых колонистов, объявленную Днем Австралии, в небо взлетали залпы салюта, а супруга губернатора лично открывала бал.
Миссис Маккуори была достойна своего супруга. В ее честь австралийцы назвали дорогу, бухту, улицу, университет… Но в
историю крепче всего вошла высеченная для нее каменная скамья на берегу бухты – «кресло миссис Маккуори», лучшая смотровая
площадка Сиднея. Здесь Элизабет подолгу сидела, глядя на бескрайнюю водную гладь. Не было тогда ни моста, ни театра, ни
высотных построек. Только каменный островок – форт Денисон, карцер для рецидивистов, где они мерли от голода и сходили с
ума. Только тысячи и тысячи миль до родных краев.

Она была настоящей англичанкой, Элизабет Маккуори и всегда умела «держать верхнюю губу жесткой», не выказывая эмоций. Но
она хорошо знала цену новой символике и новой австралийской грамматике, всем этим благим иллюзиям и топорным декорациям. Ее
собственное имя в метрике тоже написали с ошибкой: Elizabeth, через «z» вместо «s». Как королева – только не та и не там.
Она скорее бы удавилась собственным корсетом, чем призналась вслух, что Австралия – чертовы выселки и богом забытый край.
Что это страшно и трудно — поднимать на своих плечах огромный континент и никогда не узнать, каким красивым и вольным, каким
притягательным для дальних потомков он когда-нибудь станет.
С новым годом вас, миссис Маккуори. Спасибо за гостеприимство – и царствие вам небесное.