Настоящая Монголия

Кто рано встает, тому бог подает. Так гласит народная мудрость. Честно говоря, в то утро я бы с удовольствием отказался бы от подаяния бога, но ровно в семь часов в мою дверь постучалась Лхам. Собирался я вроде бы как недолго, но на улице мои спутники встретили меня радостными криками. Устали ждать бедняги! Лхам показала рукой на красный «Нисан», стоявший все время неподалеку. Молодой шофер в ковбойской шляпе нам помахал рукой.

«Его зовут Джаргалсехн», — представила Лхам.

Я раз пять повторил его имя прежде, чем смог запомнить. Произносить третью букву «а», переходящую в «я», и «н» на конце оказалось не так-то и легко. Мои попутчики, англичанка и немец, вообще не стали напрягаться. Они просто и кратко звали его «шофером». Джаргалсехн по-английски не говорил. По-русски тоже. Так что ему было все равно.

Улан-Батор – город среди степей. Здесь нет никаких пригородов или кольцевых автострад, служащих границей города. Едете-едете, и вдруг раз – город закончился. Дальше началась степь. Нет, не без конца и края, как представлялась она мне раньше, а ограниченная сопками. Горы простираются через всю страну. Где-то они маленькие, где-то высокие, но горы есть везде. В степи нет никаких посадок или строений. Растет себе трава, пасется скот, вдали видны белые юрты. Иногда встречаются люди. Кто-то сидит, повернувшись спиной к дороге. Кто-то едет на коне или мотоцикле. Около дорог всегда полно мальчишек, предлагающих свежий айраг (кумыс). Есть и просто стоящие и наблюдающие за проезжающими мимо автомобилями. Эрнест их даже неосмотрительно принял за местных автостопщиков. Но последних здесь, по-моему, вообще нет!

Проехав некоторое расстояние, мы остановились в монгольской деревне. Далеко не все современные монголы живут в юртах. Тянет их к какой-никакой цивилизации – электричеству, магазинам и прочим благам. Больше всего деревень на севере страны, но есть они и в Центральной Монголии. Выглядела монгольская деревня несколько необычно. Дома (похожи на наши времянки) и заборы здесь не красят. Кое-где за забором вместо дома стоит юрта. Кур, гусей и прочей птицы не видно. Огородов тоже нет. Коровы пасутся прямо около дороги.

Деревня, в которой мы остановились, жила за счет торговли бензином и обслуживанием грузовых потоков. Зимой здесь ездят шоферы грузовиков. Летом к ним присоединяются и туристы. На бензоколонке надпись «Шунхлай Ах-хуын». «Ах-хуын» — это не ругательство, а слово, означающее «принадлежит Российской Федерации». Надо ли говорить, как я смеялся? Недалеко от нее сразу несколько кафе. Лхам выбрала самое чистое, построенное на городской манер. Но все удобства во дворе. Стоит такой длинный деревянный туалет. В нем даже не яма, а ров, через который переброшены доски. На них вы можете сидеть или стоять во время посещения сего заведения. Поскользнуться нетрудно. Подсмотреть тоже – в нем попросту нет дверей.

На завтрак каждый заказывал, что хотел. Джаргалсехн и Лхам пили цай – забеленный молоком и мукой чай с солью и бараньим жиром. Мы от данного экзотического напитка отказались. Эрнест и Трейси предпочли чай, а я – кофе. Кофе получился ароматный, явно сваренный в турке, так что Трейси все время заглядывала мне в чашку и спрашивала, вкусно ли мне. Я предложил ей капнуть немного кофе в ее чай – пусть нюхает оттуда.

Наш путь лежал в Каракорум, или, как его называют монголы, Харахорин, первую столицу Монгольской империи. Асфальтированные трассы в Монголии – редкость. Всего их, кажется, две. Самая длинная – от границы России до границы Китая. Вторая – от Улан-Батора до Каракорума, триста восемьдесят километров. Выглядят они, конечно, неважно. То и дело попадаются ухабы и выбоины. На мотоцикле по ним со скоростью ветра не погоняешь (если ты не монгол, потому что монголы умудряются гонять и по такому бездорожью). Дороги надо постоянно ремонтировать. Работа эта медленная и трудная. Ремонтников с лопатами в руках мне видеть приходилось. Никакой другой техники, тракторов, асфальтоукладчиков или бульдозеров, у них не было. Как сказала Трейси, работа эта была адская.

Степь поражала своей красотой. Зеленая трава, сопки, пронзительно голубое небо и кое-где пятнышки перистых облаков, словно кусочки ваты. Наверное, в Монголии легче всего было бы снимать рекламные фильмы. Выехал за пределы Улан-Батора, включил камеру и снимай себе. Все, что ни снимешь, будет выглядеть замечательно!
От первого на территории Монголии города почти ничего не осталось. Каракорум был столицей Монгольской империи всего тридцать два года. Потом столицу перенесли в Пекин. Мне очень хотелось побывать на раскопках Каракорума. Сейчас их ведут немецкие археологи. Но у Лхам имелись несколько иные планы на сей счет. Поэтому нам было предложено посетить монастырь-музей Эрденидзу, основанного рядом с опустевшим городом в шестнадцатом веке. Вход в монастырь был платным. Нужно было платить и за разрешение фотографировать. Эрденидзу напоминал огромный город, когда-то оставленный жителями. Ветхие деревянные постройки сгнили, а каменно-кирпичные сохранились. В результате внутри периметра стен образовалось достаточно пространства, чтобы здесь разместить футбольный стадион. Но вместо стадиона росла трава и какие-то чахлые кустики. Кроме нас, Каракорум желали посетить несколько монголов в темных очках и совершенно черной одежде и группа европейских туристов в спортивных майках и трико. Последних я принял за русских и очень даже ошибся. Они оказались немцами. Увидев соотечественников, Эрнест проявил сдержанность. Он даже ни слова не произнес по-немецки.

Подоспела местная экскурсовод, женщина лет тридцати пяти. Первым делом она спросила, из какой страны мы родом. Сразу из трех стран? От удивления глаза у монголки расширились. Лхам тут же по-монгольски выложила ей весь наш маршрут, заодно сообщила, что я – профессор из Беларуси. Не произвело впечатления.
Эрденидзу переводится с монгольского как «место, где хранится богатство». Понятное дело, что монастырь с таким названием хранил немалые сокровища, в том числе и казну ханов. Но главное богатство представляли собой три храма, каждый из которых символизировал этап жизни Будды – до первого выхода в свет, время поисков истины и деятельность после ее открытия. Храмы строились в тибетском стиле. Скорее всего, первыми монахами тоже были тибетцы. Эрденидзу долгое время был самым заметным культурным центром Монголии. Здесь переводились и переписывались книги, монахи получали духовное и светское образование, здесь же жили наиболее известные мастера и художники Монголии.

Среди экспонатов был замечен и двуручный топорик. Оказалось, что вместе с буддизмом из Тибета в Монголию пришли и более древние верования. В частности, в древних богов и духов. В зависимости от ситуации каждое божество проявляло себя так или иначе. Временами демоны и духи расходились, насылая порчу на людей, скот, водные источники и даже на целые местности. Поэтому их следовало усмирять. С этой целью один раз в году проводился специальный религиозный обряд – цам. В нем участвовали лишь прошедшие специальное посвящение монахи. Они должны были совершать нечто похожее на шаманские пляски, размахивая руками и ногами, причем в руках держали освященный топор или сдвоенный ритуальный нож. Цам завершало жертвоприношение. Усмиренному божеству преподносились дары. Вроде бы как политика кнута и пряника. Будешь злобствовать, получишь ритуальным топором по образу! Перестанешь – получишь мясо овцы или яка. Учитывая, что буддизм запрещает убийство живых существ, жертвоприношение – отголосок очень древних времен.

Экскурсовод посоветовала нам сходить за вторые ворота монастыря, чтобы посмотреть на черепаху. Черепахи – любимые животные Будды, поэтому когда-то вокруг стен поставили множество их каменных изображений. Теперь сохранилось только одно. Но стоило выйти за ворота, как мы попали в стихию сувенирного рынка. Уверенно растолкав самых наглых торговцев, я прошел к тем, кто мирно стоял около прилавков. Почти все они были детьми или подростками. Из многочисленных сувениров я выбрал пять серебряных китайских монет начала двадцатого века (Эрнест тут же перевел мне все надписи), сдвоенный ритуальный нож и маленькую медную опиокурительницу без трубки. За все отдал двадцать пять долларов. Покидая место древнего города, я еще раз прикоснулся к стенам Эрденидзу, чтобы почувствовать его четырехсотлетнюю историю.

Не успели мы отъехать от Каракорума на достаточное расстояние, как вдали показались клубы пыли и всадники в национальных костюмах.

«Надам!» — закричал Джаргалсехн.

Но мы поняли и без него, что впереди традиционные монгольские скачки. Никаких споров не возникло. Мы поспешили в сторону надама. Бравые монгольские ковбои, оседлав своих маленьких лошадок, неслись по степи. Над головами гордо реял красный национальный флаг. Зрелище было потрясным! Мы остановились недалеко от основных действий праздника. Кажется, во время скачек что-то произошло, и теперь судья в национальной одежде бегал между всадниками, что-то кричал, размахивал руками, от чего испуганные лошади шарахались в сторону. Рядом стояло еще с десяток машин, российского и корейского производства. Кто-то тут же объезжал коня, а кто-то – мотоцикл. Лихой наездник пронесся на скакуне рядом с нашим джипом. Он что-то радостно кричал. Праздник есть праздник.

Наша группа не осталась незамеченной. Увидев иностранных гостей, пара ковбоев подъехала поближе и спешилась. «Привет!» — сказал один из них по-английски. Других иностранных слов он не знал. Но Трейси без всякого перевода уговорила его сфотографироваться вместе. Монгол не спеша закурил, подошел к англичанке и взял ее за плечо. Так, мол, и сфотографируемся. Маленький щуплый ковбой раздул от важности щеки. Он был ниже ее на голову, поэтому выглядел довольно комично. Я подошел поближе и переместил его руку с плеча на талию Трейси. Та даже не шелохнулась! Щелк, и вот уже ковбой пожимает руку англичанки, требует ручку, чтобы записать свой адрес и получить фото на память. Поднимается пыльная буря. Я отворачиваюсь, стараясь побыстрее спрятать цифровую камеру от песка. Но он проникает всюду. Песок скрипит на зубах. Более мелкая пыль забивает нос. Песок попадает в носки, карманы и даже под одежду. Нам остается только бежать в джип и побыстрее отчаливать. Монголы же остались стоять, глядя в нашу сторону.

Еще час или два пути (пыльная буря осталась где-то позади), и мы добрались до кемпинга. Монгольского, конечно же. Два деревянных «административных» сарайчика (в одном, как позже оказалось, были вполне приличные душ и туалет) и несколько юрт. В юртах нам предстояло провести ночь. Мы с Эрнестом расположились в одной, Лхам и Трейси – в другой. Внутри юрты напоминали маленькие домики. Деревянный пол, столик, тумбочка с зеркалом. Поскольку мы были в туристическом месте, хозяева не забыли провести электричество и повесить лампочку. Я даже нашел розетку, чтобы заправить аккумуляторы для фотоаппарата. Закрывалась юрта деревянной дверью, на которой висел огромный амбарный замок.

Девушки отправились в душ, а мы с Эрнестом прошлись вокруг лагеря. Кемпинг находился на берегу реки Орхон. Прямо напротив высились сопки, справа плотно росли тополя, слева паслись лошади. Благодать! Вода в реке оказалась прохладной и немного мутноватой, но я решил не ждать, когда дамы освободят душ (вы же знаете этих женщин!), и искупаться. Пошел спросить хозяев:

«А где здесь на реке у вас купаются?»

Хозяева, молодая пара, удивленно переглянулись.

«Вот что, — сказал мужчина, — идите лучше к тополиной роще. Там есть омут».

Найденный мною омут оказался из разряда тех, где «черти бродят». Мутная такая лужа, вокруг все истоптано копытами лошадей. Пришлось возвращаться к лагерю. Эрнест указал на место, где можно было спуститься в воду без страха порезать ноги об острые камни и найти достаточно глубокое место, чтобы нырнуть. Он принес к берегу походный стульчик, раскрыл захваченную с собой китайскую газету и стал давать ЦУ. Появились монголы, чтобы посмотреть, как я плаваю. Поцокали языками, обменялись мнениями.

Потом по берегу реки к Эрнесту подошла женщина лет тридцати-сорока в новом деловом костюме. Такие, наверное, носят клерки в Улан-Баторе. Здесь же, на природе, это выглядело несколько нелепо. Она поздоровалась по-английски. Эрнест деликатно кивнул головой и тоже поздоровался. Женщина продефилировала до рощи, вернулась обратно и снова поздоровалась. Эрнест ответил на приветствие. Женщина в костюме прогулялась чуть дальше, вернулась и снова поздоровалась. Так она делала раз сорок, пока у Эрнеста не зарябило в глазах и он не удалился от греха подальше в юрту. Монголка села на стульчик и стала смотреть, как я плаваю. Сказать, что ее пристальный взгляд меня смутил, значит, ничего не сказать! Я чувствовал себя совершенно неловко. Вышел на берег, обтерся полотенцем, накинул майку и спросил, почему она на меня уставилась. Женщина в ответ поздоровалась, встала со стульчика и спокойно так себе ушла в сторону рощи.

«Все это из любопытства, — объяснял потом Эрнест. – Она никогда не видела иностранцев, вот и пыталась общаться в меру возможностей».

Пришел монгольский пес. Мы угостили его шоколадной конфетой. Он ее есть не стал, зато с удовольствием сжевал кусок кислого сушеного творога, который по твердости напоминал скорее камень. Монголы едят такой творог без проблем. Даже у стариков здесь очень хорошие зубы.
Вечером разгулялся ветер. Да такой, что чуть было не сорвал с петель дверь в нашей юрте! Мы обсудили планы на следующие дни и легли спать. На столе горела оставленная хозяйкой кемпинга свеча. Было как-то особенно уютно. Юрта напоминала миниатюрную вселенную, за пределами которой мог существовать только хаос. Было в этом что-то далекое из детства. Наверное, также чувствует себя ребенок, сооружая в темноте на кровати маленький домик из одеяла. Сон пришел незаметно. В ту ночь всем нам снились цветные сны.

Ни свет ни заря появился Джаргалсехн. Он весьма деликатно разбудил девушек и весьма неделикатно поднял на ноги нас с Эрнестом. Утренний туалет, легкий завтрак, и вот уже упаковываемся в машину. Тепло попрощались с хозяевами, и джип тронулся. Асфальтированная дорога закончилась, но наш шофер на это особенно не обращал внимания. Он был настоящим асом, этот Джаргалсехн.

Местность немного изменилась. Все чаще стали попадаться сопки, покрытые лесом. Несколько раз проехали горные долины, по красоте напоминающие пейзажи из фильма «Властелин колец». Стада коров сменились на стада яков. Яки – весьма забавные животные. Голова, как у коровы. Хвост, как у лошади. Тело, как у овцы-переростка. Маленькие ячата напоминают карликовых пуделей. Стоит остановиться на обочине, как они смело подбегают к машине и с интересом рассматривают людей. Яки дают очень жирное и полезное для здоровья молоко. Из шерсти яков делают ткани, напоминающие кашемир. Пару раз видел из окна верблюдов, но они в горной местности редкие животные. Попадались нам и журавли, бесстрашно расхаживающие вдоль обочины. То и дело дорогу перебегали здоровенные сурки-табарганы. Монголы охотятся на них, как мы на зайцев. Мясо сурка очень нежное и вкусное. Единственная неприятность: толстые грызуны являются разносчиками инфекций, в том числе и смертельно опасной чумы, так что, попав в Монголию, не спешите соблазняться кушаньем из сурка.

Чем дальше вглубь страны, тем все выше и выше становятся горы! В какой-то момент я почувствовал легкую эйфорию. В уши словно вату заложили. Такое же чувство иногда возникает в самолете на взлете или в те моменты, когда он меняет высоту. Трейси посоветовала мне попить воды. В Гималаях она так и делала, когда поднималась на гору. Я попробовал, но изменений в организме не почувствовал.

Наконец Лхам указала на одну из гор и радостно закричала: «Тувкхун! Тувкхун!»

Итак, нам предстояло посетить один из самых красивых горных монастырей Центральной Монголии. Как вы уже поняли, назывался он Тувкхун. Как переводится название с монгольского, я так и не узнал. Из объяснений Лхам выходило, что изначально так называлась гора, на вершине которой обосновались монахи.
Дорога на гору Тувкхун довольно круто поднималась среди кедровых лесов. Кое-где к веткам были привязаны синие ленты. Джип взбирался вверх несколько минут. Потом Джаргалсехн остановил машину.

«Дальше с пассажирами и грузом я не смогу. Выбирайтесь наружу», — сказал он.

Мы так и сделали. Идти по горному лесу было приятно. Под ногами желтел ковер из опавшей хвои. Джаргалсехн ехал рядом. Примерно через минут двадцать дорога вывела на широкую поляну. Здесь уже стояло несколько УАЗиков и даже огромный КАМАЗ. Народ приехал на праздник из окрестных селений. Среди мужчин и женщин в чистой праздничной одежде расхаживали монахи в ярких красных и оранжевых одеяниях.

Лхам тут же нашла проводника-добровольца, молодого парня в штанах цвета хаки. Он рассказал, что когда-то Тувкхун считался одним из наиболее изолированных монастырей. Здесь жили преимущественно отшельники. В тридцатые годы монастырь закрыли, отшельников репрессировали либо заставили стать мирянами. Но в скалах до сих пор сохранились узкие лазы в крошечные кельи. На камнях есть старые надписи на тибетском языке. Монастырь возродился всего четырнадцать лет назад. Многие монахи – пока дети. Вот и младший брат нашего проводника тоже стал монахом. Он нам показал священное дерево. Если пожертвовать какую-нибудь мелочь и прикоснуться к его коре, дух дерева выполнит желание. Только желание должно быть конкретным и не слишком фантастическим. На Луну он не доставит и миллион на день рождения не подарит. Все остальное – можно. Я пожертвовал пять белорусских рублей и пожелал избавиться от насморка.

Сам монастырь представлял собой несколько деревянных строений, выкрашенных в яркий красный цвет. По двору ходили молодые ламы. Внутри строений громко молились. Эрнесту Тувкхун и буддистские монастыри вообще в Монголии не понравились. Он сравнивал их с монастырями в Бирме и Шри-Ланке и считал, что в монгольском буддизме духовности осталось намного меньше. В какой-то момент немец просто остановился и отказался взбираться по скалам выше. Девушки тоже через некоторое время вышли из игры. На самую вершину горы женщинам подниматься нельзя. Я поднялся и онемел от восторга. Вид был восхитительный! На плоской вершине было сооружено несколько овоо – монгольских святынь. Горка камней, несколько воткнутых в нее палок и синие ленты. Выглядят овоо немного странно, но не более, чем наши придорожные кресты. Вокруг плыли облака, блестели от влаги красноватые камни. Я посмотрел вниз. Там виднелись деревянные постройки монастыря, копошились маленькие человечки. Меня вдруг охватил такой покой и благодать, что я просто сел около одного из овоо и сидел до тех пор, пока не стало прохладно. Если первые отшельники, взобравшиеся на гору, чувствовали то же самое, то понятно, почему они выбрали именно это место для поселения…

Внизу, на поляне, мы немного передохнули и подкрепились бутербродами с арахисовым маслом. Джаргалсехну они очень понравились. Ел он их с такой скоростью, что Трейси едва успевала делать новые. Монголы угощали нас айрагом и сушеными сливками. Айраг мне понравился, а вот сливки – так себе. На вид они напоминали маленькие розовые камешки. Монголы грызут эти камешки без особых усилий. Я же с трудом осилил два. Вкус оказался кислым, как у лимона.
Я раздал детям белорусское овсяное печенье с черносливом. Но это была ошибка. Печенье вызвало нездоровый положительный эффект. Вскоре выстроилась целая очередь жаждущих получить хотя бы половинку. Видя такое дело, монахи замахали на детей руками, и те разбежались. Двое молодых монашков чинно подошли ко мне и… попросили по печенью. Пришлось угостить.

Попытки Лхам найти монаха для интервьюирования оказались тщетными. Все были заняты праздником. Я же наоборот сколотил себе небольшое исследовательское состояние, отыскав в толпе говорившую на русском молодую женщину. Она с радостью согласилась немного попереводить. Устроившись между женщинами, я задал с десяток вопросов о семье и браке и сделал несколько фотографий. Моноголки оказались весьма приятными собеседницами. Полученную от них информацию я тут же и записал.

В тот день Джаргалсехн самовольно изменил маршрут и повез нас не к горячим источникам, как планировалось ранее, а в гости к маме. Своей собственной маме, конечно. Мама и другие родственники Джары, как просто называла его Лхам, кочевали в половине дня конного пути от небольшого горного городка Цецерлег, куда мы должны были приехать только завтра. Отец нашего шофера умер, когда мальчику не исполнилось еще и десяти, так что воспитывался он как «маменькин сынок». Произнося имя мамы, Джара расплывался в улыбке.

Дорога, если так можно было назвать выбранное нашим шофером направление, шла по покрытому желтой травой плоскогорью. Это был настоящий рай для сурков! Они то и дело выпрыгивали чуть ли не из-под колес нашего автомобиля. Я как-то раньше представлял себе сурков этакими увальнями, неспособными к активному образу жизни. Ничего подобного! Монгольские сурки демонстрировали просто чудеса акробатики!
Чтобы не скучать в дороге, я стал придумывать себе монгольское имя. Коверкая звуки, я придумал себе, как казалось, очень даже красивое имя – Байртмыр или по-нашему «счастливый конь». Раз уж монголы так любят лошадей, имя должно было им понравиться. Но я здорово ошибся! Лхам и Джаргалсехн смеялись так, что последний чуть было не врезался в придорожный камень.

«Звучит очень необычно, — призналась Лхам, — только не представляйся так монголам – засмеют».

«Наверное, — сказал Джаргалсехн, — я говорю по-английски так же, как ты по-монгольски. Не понимаю смысла простых фраз».

Они еще долго смеялись, однако мой опыт оказался заразительным. Вскоре Лхам придумала нормальные монгольские имена для Трейси и Эрнеста. Эрнест остался к данному факту абсолютно прохладен, а вот Трейси ее новое имя Наран («Заря») очень понравилось. Потом она удивляла сельских жителей, называя себя по-монгольски.

«Смотри ж ты, — шептались они между собой, — в Англии имена прямо, как у нас».

Машина резко свернула в сторону нескольких белых юрт. Это и был аил (стоянка) родственников Джаргалсехна. Остановив джип, он громко попросил отогнать собак. Никаких собак и в помине рядом не было. Однако, таков монгольский этикет. В дверь здесь стучаться не принято. Требование отогнать собак является предупреждением – встречайте, к вам явился гость. На свет божий появилась пожилая монголка в красной косынке и китайских полукедах. Думаете, наш шофер бросился с мамой обниматься? Он только еще шире улыбнулся. Из соседней юрты вышли брат и невестка Джаргалсехна. С братом Джара поздоровался за руку.

В качестве гостинца мы презентовали столь понравившееся монголам минские овсяное печенье и конфеты «Дюшес». Лхам подсказывала, что надо делать. Не протягивать левую руку, не махать руками, улыбаться и желать жирных овец. Уже по всему этому было понятно, что мы попали в очень традиционную семью. Нас пригласили в юрту. Она несколько отличалась от туристического варианта. Вдоль стен были протянуты веревки, на которых сушились толстые ломти сыра и мяса. Мебели было немного. Железная кровать, нечто похожее на топчан, пара табуреток, несколько старых шкафов, мешки с солью, сахаром и крупами, а также печь-буржуйка. В последней теплился огонь. Мама Джаргалсехна тут же начала готовить нам угощенье. Остальные монголы радостно делились новостями, пробовали печенье и конфеты. Лхам сидела рядом и все время повторяла: «Спасибо! Спасибо!» Я удивленно посмотрел на нее.

«Они едят твой подарок и очень хвалят его. Говорят, как вкусно!» — пояснила Лхам.

Что ж, минские кондитеры могли бы гордиться!

Нас угостили сухим творогом, который я тихонько сунул соседке. Неохота было зубы ломать! Лхам спокойно положила творог в рот и звучно зажевала. Трейси и Эрнест откровенно мучались со своими кусками. Кто-то заметил, что я ничего не ем и протянул ломоть сыра со стены. Сыр я завернул в целлофан и пообещал забрать его в Беларусь, чтобы угостить собственную маму. Хозяева встретили мою идею с пониманием и дали еще ломоть сыра. Следующими угощениями были айраг и кусочки холодной баранины. Хозяева расспрашивали нас о странах, откуда мы приехали. Я, между прочим, рассказал, что моя тетя живет в деревне и у нее есть несколько коров. У нас тоже пьют кислое молоко, хотя по вкусу оно сильно отличается от айрага.

«А лошади у нее есть?» — спросили монголы.

«Нет, потому что есть трактор».

«Трактор? – хозяева растерянно переглянулись. – Разве трактор можно доить или забивать на мясо?»

Джаргалсехн протянул Эрнесту пиалу с архи. В сельской местности архи гонят из кислого молока. Далее угостили меня и Трейси. По совету Лхам я выпил свою порцию быстро. На вид монгольский самогон немного мутноват, но на вкус гораздо приятней белорусского аналога. Он не очень крепкий, пахнет молоком. Если бы добавить сок, мякоть фруктов и немного льда из шейкера, получился бы первоклассный коктейль!

Пока невестка нашего шофера наливала нам в миски густой суп с кусочками конины, мы пользовались короткой передышкой и сами засыпали хозяев вопросами. Особенно нас интересовала мама Джары. Она сидела в самом центре, потягивая сигаретку, и отвечала на наши вопросы. Что она сегодня делала? Работала. Смотрела за лошадьми, мыла кобылицам вымя, доила и так далее, и тому подобное. Трудно ли ей одной смотреть за своим стадом? Да уж, нелегко! У нее тридцать лошадей, есть яки и овцы. Конечно, помогают дети, но приходится помогать и им. Так, зимой Джара получил в аварии травму – материнское сердце разрывалось от тревоги. На вопрос, какую часть своей жизни она считает самой счастливой, старушка ответила: «Весну». Была ли она в Улан-Баторе? Была трижды. Что ей там больше всего понравилось? Много чего, но больше всего – смотреть в окно.

Один из племянников Джаргалсехна оказался гением. Каждый год на олимпиадах по математике он выигрывает золотую медаль. Власти аймака оплачивают его обучение в школе. Надо сказать, что все образование в Монголии давно стало платным. За обучение школьника нужно заплатить около трехсот долларов в год. Даже для горожан это очень большие деньги. Сельские жители, чтобы раздобыть их, должны продать коня. За десять лет получается небольшое стадо. Конечно, существуют различные социальные программы, но пользуются ими, как правило, не те, кто нуждается, а те, кто умеет договориться с чиновником. Эрнест во время беседы заметил, что вряд ли наши хозяева знают, где находятся Германия, Беларусь или Великобритания. Ничего подобного! Мальчик назвал столицы наших государств, их площадь и даже достопримечательности. В Беларуси, по его словам, много лесов и болот. Эрнесту пришлось извиниться.

Пользуясь случаем, я отправился в туалет. Он находился в метрах ста от аила. Просто доска, перекинутая через яму. Ни стен тебе, ни крыши. Хоть стой, хоть сиди, видно, чем ты там занят со всех сторон. Мне-то ничего, а вот девушкам данный факт никак понравиться не мог. К счастью, любопытных вокруг не было.
Когда наш джип покидал аил, многочисленные родственники Джаргалсехна махали нам вслед руками. Я смотрел на них и думал, что настоящая Монголия мне очень нравится. В тот вечер мы заночевали на берегу реки Тамир.

Большое Белое озеро

Как и предсказывал Джаргалсехн, ночью разразилась гроза. Гром бил, словно из пушки. Белые молнии сверкали в темноте, освещая долину Тамир. К утру дождь стих. Река разлилась во все стороны. Несколько пастушьих собак, перебежавших ночью с другого берега, теперь озабоченно бегали вокруг нашего лагеря. Плавать они, похоже, не умели. Пока я умывался и фотографировал, проснулись остальные. Мы с Эрнестом загружали вещи в машину. Девушки кипятили на походной плитке воду для чая-кофе, делали сэндвичи. А Джаргалсехн убрал свою палатку и сел на мокрую траву в ожидании завтрака. В этот момент появилось несколько женщин. Одна из них несла ребенка. Подойдя к реке, они разочарованно остановились. Брод исчез, перебираться было страшно. Большинство все-таки решилось и, неприлично высоко подняв юбки, пошагало в воду. Осталась лишь та, что держала в руках ребенка. Она стояла на берегу, молча глядя на нас. К ней подошла Лхам и выяснила, что женщина не против проехать вслед за товарками на нашем джипе. Джаргалсехн согласился. Завтракали мы, впрочем, без нее. Настоятельные приглашения Трейси остались без ответа.

Джип Джары пересек реку без особых усилий, хотя вода достигала линии чуть выше фар. Высадив женщину с ребенком около маленького аила, мы продолжили путешествие. В тот день мы трижды пересекали разлившиеся реки, причем однажды встретили старый советский РАФ с иностранцами. Они стояли на берегу реки, с завистью глядя, как мы переезжаем ее вброд. Попытка сэкономить на джипе привела к потере времени, а возможно, и к окончанию путешествия. В Монголии нужно всегда быть готовым к неожиданностям. Дожди в этой местности с перерывами шли еще несколько суток, и вода не убывала.

Первой остановкой была Тайхар Чулуд (Тайная скала). Внешне она не представляла собой ничего особенного. Скала себе и скала, одиноко возвышающаяся вдали от гор. Но в старые времена люди приходили сюда поклоняться потусторонним силам. Уже в эпоху палеолита на скале выбивали различные изображения и тайные знаки. В эпоху буддизма тибетские письмена оставляли ламы. Проще говоря, скала служила своеобразной каменной летописью различных эпох. Мне, как историку, было интересно увидеть оригинальные древние знаки и надписи. К сожалению, времена социализма не пощадили священное место. Скала была просто испещрена множеством графити на монгольском языке в стиле «Киса и Ося были тут». Лхам мне показала надпись на русском. Огромными белыми буквами было выведено: «Советский общестроительный трест № 3». Мне стало ужасно стыдно за тех, кто отметился таким образом на Тайной скале. Наверняка, эти люди давно покинули Монголию, оставив на память сомнительную славу Герострата.

Отъехав от скалы на приличное расстояние, мы решили позавтракать. Лхам попросила немного подождать. Мол, впереди течет река, на берегу и поедим. При этом она хитро посмотрела на меня. Значит, будет сюрприз. Иначе, зачем ей улыбаться?

Сюрприз оказался великолепным!

По плоскогорью змеилась лента живописного каньона. По его дну несла свои прозрачные воды река Чулут. Вокруг не было ни души. Ни людей, ни вездесущих лошадей и овец. Лишь спустя пятнадцать минут подъехал ГАЗик. У шофера что-то там не клеилось с рулевым управлением, и он решил позагорать рядом. Спускаться вниз мы не стали. Позавтракали бутербродами и минеральной водой рядом с каньоном. Лхам подозвала чужого шофера и угостила его сэндвичем с квашеной капустой. Рецепт, естественно, принадлежал Эрнесту. Сам немец, очарованный пейзажем, подошел слишком близко к пропасти. Пришлось оттащить его почти силой. Потом оттаскивали меня, потому что хотелось подойти как можно ближе к обрыву. Потом – Трейси. Монголы стоически отнеслись к нашим попыткам броситься вниз. Каньон Чулут был столь притягательным, что туда время от времени бросались даже животные. Ну, а что с нас, европейцев, возьмешь? Мы пока не привыкли к красоте и магии Монголии.

Наш путь лежал дальше в город Цецерлег, административный центр аймака Архангай. Аймак, или область по-нашему, занимал площадь, равную некоторым европейским государствам, но население, как и везде в Монголии, здесь было крайне редким. Мы въехали в город уже в полдень. Здесь, в отличие от предгорий, дожди не шли. Светило яркое солнце, но жарко не было благодаря постоянному прохладному ветерку. Я с удовольствием рассматривал белые деревянные домики, чистенькие улицы, кусты жасмина вдоль дороги и думал, что это совсем не напоминает грязный и большой Улан-Батор. Цецерлег переводится с монгольского как «сад». Очень точное название! Каким-то чудом он воплотил в себе все прелести маленького восточноевропейского районного центра и западноевропейской туристической деревни. Рядом с домами можно было увидеть лошадей и овец. В то же время здесь были почти чешские пивные и абсолютно буддистские монахи. Что-то в нем было особенное и привлекательное. Я решил назвать Цецерлег монгольским Мюнхеном, а Архангай – монгольской Баварией.

Лхам собиралась пополнить наши запасы продовольствия, купить хлеб и картошку, поэтому заехали на местный дзах. Случилась пятница, и между рядами сновало множество народа. В основном интересовались китайской одеждой и всякой мелочовкой. Рынок представлял собой несколько рядов железнодорожных контейнеров, служивших пристанищем для торговцев и их товара. Контейнеры владельцев посуды, сувениров и косметики привлекли только нас с Эрнестом, да и то потому, что нам не хотелось толкаться. Лхам и Джаргалсехн удалились на крытый рынок, но вскоре вернулись. Лхам тащила сетку с картошкой, а Джаргалсехн три буханки хлеба в руках. Очевидно, даже эти буханки для нашего шофера были непосильной ношей, потому что он при первой же возможности сплавил их Эрнесту. Картошку забрал я. Трейси попыталась пристыдить монгола, но он по-английски не понимал. Только что-то сказал Лхам, от чего та рассмеялась. Я вопросительно посмотрел на нее. Лхам немного помялась, а потом призналась:

«Он сказал, что ты очень сильный, раз таскаешь авоську с картошкой», — после чего вновь рассмеялась. Наверное, я сделал что-то не так, когда забрал сетку, но смысл шутки Джаргалсехна для меня так и остался непонятен.

Выезд из Цецерлега в сторону Большого Белого озера напоминал обрыв. Джаргалсехн объяснил, что дорога тут действительно не слишком пологая, но другой просто нет. Местные власти каждый год асфальтируют этот участок, но постоянные сели разрушают асфальт быстрее, чем его успевают положить. Снова дорога, снова степь, снова горы и снова сурки, юркающие в траве.

Вдали показалась деревня Тариат-Хорго. Несколько магазинов, забегаловок-цайных гадзаров и яки, прогуливающиеся вдоль дороги. Мы проезжаем мимо. Нас ожидает национальный парк Хорго-Терхин. Именно на его территории и расположено озеро Цааган-Нур, куда мы так стремимся. Въезд в парк платный. Лхам протягивает одинокому монгольскому реенджеру мятые купюры, а он ей – единственный билет, который она тут же передает мне. Таким нехитрым способом Лхам обеспечивает меня сувенирами.

Хорго-Терхин – это то, что осталось от древнего вулкана. Он извергал лаву тысячи, если не миллионы лет назад, когда человек еще не ступил на монгольскую землю. Тем не менее, следы деятельности вулкана сохранились. Черная пемза и грязные расплывы лавы отмечают границу между национальным парком и остальной землей. Дорога петляет среди причудливых скал, отлитых силой, выплеснутой наружу в доисторическую эпоху. Одинокие елочки похожи на девушек-сироток. Какие-то они жалобно-неказистые стоят вдоль дороги. На территории парка не видно сурков и других животных. Скот пасти здесь не разрешают. Сам вулкан Хорго-Терхин встречает нас вполне цивильной стоянкой, устроенной у его подножия. Там уже остановилось несколько автомобилей. Среди посетителей парка есть и европейцы.

Узкая тропинка петляет среди черных скал. По ней мы взбираемся пешком. Хорго-Терхин – настоящая большая загадка для целого сонма специалистов – геологов, спелеологов, биологов, ботаников и, наконец, для уфологов. В этой местности часто видят летающие тарелки и всякие непонятные явления. Чаще всего – летом, когда цветет полынь. Она, знаете ли, очень и очень даже недетский галлюциноген. Это легко проверить, если не смешивать абсент с водой перед употреблением. Мне в Монголии часто казалось, что цвета здесь намного ярче, чем у нас. Так вот, возможно, воздействием пыльцы полыни на мое скромное обоняние это и объясняется. Мы прошлись по тропинке вдоль кратера, полюбовались на овоо, сооруженные здесь, сделали еще несколько фотографий и спустились вниз.

Джаргалсехн завел машину и отправился дальше. Чем дальше мы удалялись от вулкана, тем все больше зелени попадалось на пути. На дороге появились всадники – иностранные туристы на маленьких монгольских лошадках. За очередным поворотом показались голубые воды Цааган-Нур. Не столько само озеро, сколько причудливые шапки зеленых сопок, украшенных дымкой белых облаков, вокруг удивляли и завораживали. Вдоль линии воды возвышались странные каменные сооружения. Лхам объяснила, что они искусственного происхождения. Их строят местные жители и туристы. С какой, правда, целью, я так и не понял. Выглядели они, тем не менее, красиво.

По площади Цааган-Нур примерно равно нашему озеру Нарочь. Но если Нарочь –самое большое озеро в Беларуси, то Цааган-Нур претендовать на звание даже просто большого никак не может. Скорее, средненькое. У нас почему-то существует представление, что в Монголии есть только степь и пустыня. В этом легко убедиться, посмотрев на карту. Однако реальность опровергает те знания о географии этой азиатской страны, которые учителя так старательно пытались привить нам в школе. Как я уже отмечал выше, климат в Монголии очень разнообразный. Значит, и ландшафты очень и очень отличаются друг от друга. В Центральной Монголии мне приходилось видеть покрытые лесами горы, степи, ограниченные стеной сопок на горизонте, и полупустынные плоскогорья. Конечно, здесь много шумных прозрачных рек. Есть и озера.

Сравнение с Нарочью мне пришло на ум еще и потому, что Цааган-Нур разделено на две неравные части косой. Перед ней, словно маяк, возвышается скала Старик. Монголы считают, что она напоминает старика, курящего трубку. Но Старик похож на старика не больше, чем гора Сокол в Новом Свете – на сокола. То есть совсем не похожа. И это не только мое впечатление! Точно так же думал и Эрнест. Он очень любил пристально вглядываться в белую гладь озера и повторять:

«Не вижу я в Старике старика! Ну и фантазия же у этих монголов!»

Позже, гуляя вдоль озера, мы с Эрнестом пришли к единому выводу, что лет через десять тут будет популярный среди иностранцев и жителей Улан-Батора курорт, вырастут корпуса отелей, берег разделят между воротилами гостиничного бизнеса. Эрнест такое уже видел на Средиземном море. В юности он любил безлюдные уголки французской Ривьеры. «Мы – пионеры, — кивал головою Эрнест, — и можем видеть озеро почти в первозданном виде».

Джип миновал Старика. Впереди стояли одинокие юрты. К одной из них мы и направлялись. Две молодые семьи жили на берегу озера и сдавали три юрты иностранным путешественникам. Они дружно выбежали из своих жилищ, как только наш джип остановился рядом, и тут же спросили у Лхам, привезли ли мы картошку. Привезли. Авоська тут же была унесена с глаз долой. Нам показали нашу юрту.
Кроме взрослых монголов, здесь жили дети. Юркие маленькие человечки носились вокруг нас с реактивной скоростью. Приезд новых гостей их обрадовал. Нам улыбались и их родители. Несколько подростков, появившихся бог знает откуда, сидели на холмиках земли, вырытой сурками, и критично осматривали меня.

«Они случайно не голубые?» — спросил я у Лхам.

«Как ты такое можешь говорить!» — возмутилась та.

Женщины, наоборот, заинтересовались Трейси. Они спросили, сколько ей лет, есть ли дети. Оказалось, что одна из дам с ребенком на руках ее ровесница. Но выглядела ровесница лет на двадцать старше англичанки.

Мужчины-монголы также все время крутились около нашей юрты. Один из них даже привел своего коня. Явно, хотел покрасоваться. Я его сфотографировал и показал картинку на экране. Монгол восхищенно вскрикнул и… позвал всех своих детей и жену. Пришлось сделать еще несколько фотографий. Если бы меня не позвали обедать, пришлось бы щелкать их и дальше.

Я ожидал какое-то блюдо из картофеля, но нам подали настоящее монгольское лакомство. Мясо молодого барашка поместили в его собственную шкуру, добавили соли, картофеля, чтобы впитал жир, положили туда раскаленных камней и опустили все это в землю. Приготовленное таким образом мясо получилось необыкновенно вкусным. Мы ели его по монгольскому обычаю руками. Единственный на всю честную компанию нож использовал лишь Джаргалсехн, чтобы разрезать слишком большие куски на более приемлемые порции. Самые аппетитные части шофер протягивал Трейси.

«Это монгольский обычай, — пояснила Лхам. – Мужчина режет куски и протягивает их женщинам и детям».

Я молча достал из кармана перочинный нож, разрезал одну из картофелин напополам и протянул одну половинку англичанке. Та с благодарностью взяла. Эрнест хмыкнул. Лхам промолчала. Джаргалсехн засмеялся так, что чуть было не упал с кровати, на которой сидел. Намек он понял весьма прозрачно и больше не помогал «женщине». Она вполне справлялась с блюдом сама.

Все мы, конечно, съесть не смогли и вернули половину мяса хозяевам. У них семья большая, охотников на такую вкуснотищу найдется немало. Еще горячие камни мы осторожно вынули из туши и, по совету Лхам, немного развлеклись, перебрасывая их с ладошки на ладошку. Это излюбленная традиция маленьких и взрослых монголов. В свое время Зигмунд Фрейд истолковал запрет монголов мочиться в огонь бессознательным страхом перед гомосексуальными контактами. Не знаю, как бы он объяснил традицию перебрасывать камни, но, по-моему, это просто необычно приятно чувствовать в ладони твердую гладкую поверхность камня, источающую тепло.

Дни около озера тянулись в приятном томном отдыхе. Жизнь на природе имела приятные преимущества перед городской. Здесь не было смога, толп толкающихся прохожих и автомобильного трафика. Только горы, озеро и всегда улыбающиеся монголы. Эрнест все время читал. Трейси гуляла по берегу. Я фотографировал. Лхам, похоже, просто отдыхала. Благодать, да и только!

Однажды я предложил всем искупаться. Лхам призналась, что не умеет плавать. И, вообще, умение плавать у монголов не слишком распространено. Дети степей, лесов и пустынь, они любят воду, берегут ее, но стараются держаться подальше. Поэтому перед нашим первым купанием произошел короткий совет, на котором присутствовал даже Джаргалсехн. Трейси не хотела лезть в воду без купального костюма, который не взяла с собой в Монголию. Я предложил сделать все по-нудистски, но англичанка вдруг застеснялась. Эрнест вообще не хотел лезть в воду, но мы его и не уговаривали. Лхам была полна решимости научиться плавать. Джаргалсехн, наоборот, опасался.

«Научиться плавать легко, — успокаивал его Эрнест. – Даже мертвые могут плавать».

Последние слова привели нашего шофера в ужас.

В конце концов Трейси согласилась плавать в майке и юбке. Лхам нашла среди своих вещей короткие шорты и топик. Джаргалсехн некоторое время ломался, но потом завел джип, и мы поехали к Старику, где пляж выглядел более-менее чистым. С нами в путь отправились двое подростков, его приятелей.

Было ветрено. Поднялись волны. Некоторое время мы развлекались, брызгая друг на друга теплой водой. Джаргалсехн разошелся не на шутку. Он так браво молотил по воде, что чуть было не утопил меня с одним из своих приятелей. Порядком наглотавшись воды, непреодолимой стеной поднявшейся вокруг монгола, я спасся бегством, отплыв как можно дальше от берега. Из-за волн ничего вокруг не было видно. Пришлось вернуться обратно. Трейси во всю учила Лхам плавать. У нашей знакомой неплохо получалось. Плавали они исключительно вдоль берега. К ним присоединился один из подростков. Он оказался даже более способным учеником. Джаргалсехн несколько раз пытался повторить подвиг соотечественников и проплыть метр-другой, но вместо этого все время тонул. Я решил помочь и попытался вытащить шофера на более глубокое место. Джара с позором бежал на берег. Ему все время вспоминались слова Эрнеста о плавающих мертвецах. Он не хотел рисковать.

После купания мы некоторое время нежились на белом песке. Светило яркое солнце, но свежий ветер не позволял умереть от жары. Лхам перевернулась на спину и, жмурясь, пыталась загорать. Подростки с любопытством разглядывали ее топик. Через мокрую ткань хорошо можно было разглядеть тугую грудь. Я попытался заставить их отвернуться, но куда там… Похоже, для парней это был бесплатный и весьма неожиданный стриптиз. Лхам, впервые познавшая, что такое полная расслабуха после купания, даже не шевелилась. Джаргалсехн сидел чуть поодаль, с опаской глядя на меня и самоотверженно закапывая себя в песок. Еще раз искупались и вернулись к себе в юрту.

«Это было так необычно, — рассказывала Лхам заждавшемуся Эрнесту. – Я чувствовала что-то волшебное».

В дальнейшем к нашей компании присоединялись и другие молодые монголы. Больше плавать никто так и не научился. Они просто заходили по пояс в озеро и перебирали ногами по дну. Дурной пример оказался заразительным, и скоро в воду полезли другие иностранцы. Раньше это почему-то не приходило им в голову. В каком-то смысле мы явились новаторами. Благодаря нам стиль жизни около Цааган-Нура немного изменился.

Одним из наиболее ярких событий пребывания около озера стал день рождения Лхам. Ей исполнились очередные шестнадцать лет. Праздничный ужин готовил я, чтобы освободить девушек от работы. Ужин состоял из тушеного мяса с овощами и компота из бананов. Других фруктов посланный в деревню Джаргалсехн не нашел. У меня сохранилась бутылка минского шампанского. Лхам достала подаренную мною бутылочку водки. Этим и отпраздновали. Я научил своих спутников говорить тосты. Трейси и Эрнест быстро поняли, что к чему, и произнесли такие здравицы в честь Лхам, что та даже вся покраснела. Джаргалсехн рожал свой тост очень долго. Лхам отказалась его переводить. Последний тост пили уже не за Лхам, а за Монголию. Наши монголы были ужасно тронуты. Они искренне любили свою родину. Каждое хорошее слово грело им душу.

Но были и не то, чтобы отрицательные моменты, скорее непривычные. Во-первых, резкая смена тепла и холода. Отправляясь гулять вокруг озера, следовало быть готовым, что жаркий день может смениться весьма и весьма прохладным вечером. По утрам в юрте было холодно. Заботливая Лхам просыпалась ни свет, ни заря, чтобы протопить печь. Свои два одеяла в таких случаях она отдавала мне. Я даже прозвал ее своей монгольской мамой. Уж очень пристально она опекала меня!

Второй вещью, вызывавшей затруднения, был… туалет. Как я уже говорил выше, монгольские туалеты устраиваются практически на виду. Все бы ничего, если бы не толпа монгольских детишек, сопровождавших нас даже туда. Я как-то пересилил стеснительность, но на второй день в туалет меня сопровождали не только дети, но и их мамы. Пришлось воспользоваться опытом спутников, которые время от времени устраивали «прогулки в горы». Эрнест при этом брал с собой что-нибудь почитать. Лхам и Трейси ходили вместе. Но, если Трейси деликатно помалкивала, зачем они туда ходят, то Лхам после возвращения расписывала, какие красоты она увидела в горах. Меня это пробивало на «хи-хи», а Эрнест однажды ей заметил: «Ты – слишком романтическая натура».

Постепенно мы привыкли к этому и потеряли всякий ложный стыд. Время от времени мы даже вспоминали всякие забавные происшествия, связанные с туалетом. Я вспомнил, что во время моей первой поездки заграницу, я не разобрался, что такое WC и пошел в отделение С, твердо решив, что W – это заведение для «women», то есть для женщин. Можете себе представить, как отреагировали дамы в отделении С! Трейси рассказала, как в Индии обнаружила в туалете скорпиона и бежала через всю деревню, на ходу поправляя джинсы. Но самую интересную историю, как всегда, выдал Эрнест:

«Однажды во время путешествия по китайской провинции Цинхай у меня случился острый приступ диареи. К счастью, туалет находился рядом. Деревянное здание типа барака без всяких там кабинок. В туалете сидело несколько мужчин, читавших в процессе газеты. Мое появление было подобно явлению Христа. Китайцы побросали газеты и стали смотреть, что это я там делаю? Вы удивитесь, но некоторые в ту пору всерьез считали, что европейцы этого не делают совсем».

Я вспомнил толпы местных детей и лишь улыбнулся.

Всему приходит конец, и как-то утром Лхам сообщила, что пора покинуть Цааган-Нур. Мы повздыхали, но делать было нечего. Сели в джип и поехали в Цецерлег. Я на память бросил в озеро монетку.

Аргхл

Цецерлег нас встретил небом, затянутым тучами, и мелким дождиком. После теплой и солнечной погоды на Цааган-Нуре выглядело это, мягко говоря, странным. Но ничего странного не было. Разные географические зоны, следовательно – разная погода. Мы перекусили в небольшом кафе в центре города. Приветливые хозяева выделили для нас VIP-помещение, хотя ничего такого мы требовали.

Следующим пунктом для посещения был небольшой сельский монастырь Шанхын. Лхам там планировала найти ламу восьмидесяти двух лет от роду, свидетеля правления маршала Чойбалсана и его политических репрессий против служителей религии. Меня же интересовали просто местные жители. Шанхын достаточно удален от крупных городских центров, редко посещается туристами, так что там, как мне казалось, можно найти первозданную жизнь Центральной Монголии.

Путь оказался не близким. В дороге мы успели несколько раз поспать, поспорить о том, о сем, остановиться, чтобы сделать фотографии гуляющих по степи журавлей, опять поспать, а потом снова поспорить. Не отдыхал лишь один Джаргалсехн. В Монголии нет законов, ограничивающих шофера во времени или в пути за рулем. Но даже, если принимать во внимание его привычку к переутомлению и недосыпанию, он должен был ужасно измотаться.

Так или иначе, в Шанхыне нас не ждали. Монастырь, несмотря на предпраздничный день, был закрыт. Вошедшие первыми в ворота Лхам и Эрнест, выскочили обратно, словно пули. Оказывается, их напугали бегавшие по двору собаки. Трейси, обожавшее общение с монгольскими собаками и детьми, спокойно вошла внутрь, и уже через несколько мгновений раздался ее громкий возглас: «Приве-е-е-ет, мистер Пес!» Я с интересом заглянул вслед и обнаружил улыбающуюся англичанку с парой здоровенных овчарок, крутившихся вокруг нее и огрызающихся друг на друга за право быть обласканным и расцелованным. Лхам и Эрнест признали, что Трейси сотворила маленькое чудо.

Но чудо не распространялось на монахов. Они с большой неохотой согласились устроить интервью Лхам со своим старожилом. Объясняли они это просто. Старик плохо видит, почти не слышит и с трудом двигается. Тем не менее, исследовательница была настойчива. В конце концов, ей надо было отрабатывать деньги Роберта. Я, кстати, попытался расспросить Лхам о технологии интервьюирования, но она лишь отмахнулась. Наверное, не хотела делиться неизвестными белорусским ученым ноу-хау.

Монастырь располагался вовсе не в пустыне. Хотя местность была засушливой, (травинка от травинки росла чуть ли не в четверти метра), но рядом паслись лошади и коровы. Вокруг монастыря громоздились деревянные изгороди, за которыми скрывались дощатые домики, напоминавшие наши сараи или чешские дачи-«халупы». Иногда вместо «халуп» стояли обычные летние юрты. Довольно странно было видеть разделение между зажиточными и бедными в мире, где и те, и другие казались бедными.

Мы направились к одному из домиков. Вышли хозяева. Увидев нас, они засуетились, стали что-то вытаскивать. Лхам объяснила: для нас сейчас поставят во дворе юрту. Мы приготовились к длительному ожиданию. Как бы не так! Двадцать минут, и юрта готова! Обустраивались мы на полу. Расстелили брезент, найденный в джипе. Лхам на газовой горелке вскипятила воду. Трейси приготовила бутерброды. Ужин проходил в полном молчании. Лхам достала видеокамеру, одолженную у Ай, и возилась с кнопками. Камера не хотела включаться.

Хозяин притащил деревянный ящик с дровами для печки. Впрочем, на счет дров я преувеличиваю. Это были обрезки фанеры, куски газет и картона, и, наконец, сухие коровьи лепешки.

«Они хорошо горят?» — спросил я у Лхам.

«Да», — просто ответила она и бросила одну из лепешек в печку.

Горел сухой навоз подобно нашему торфу. Больше дыма, чем огня.

«Какая замечательная вещь, — тем не менее, заметил я, — полностью экологически чистое топливо!»

«И какой приятный запах!» — Лхам сказала это вполне серьезно.

Чтобы мы не сомневались в ее словах, она наклонилась над одной из лепешек и с удовольствием втянула воздух в легкие. Мы с Эрнестом с трудом сдержали улыбки.

Но через десять минут произошла маленькая катастрофа. Я сидел около печи и подбрасывал туда фанеру. Огонь то и дело гас. Эрнест пожертвовал для растопки китайскую газету. Я показал на лепешки и по-монгольски сказал:

«Аргхл».

«Нет, спасибо! – ответил Эрнест. – Я уже покушал».

Мы рассмеялись. Смеялась и Трейси. А вот Лхам вдруг побледнела и попросила повторить шутку. Я повторил. Монголка села на пол, зажала голову руками и запричитала:

«Эта наша страна! У нас есть свои обычаи! Зачем же вы так? Я не понимаю этой шутки! Почему вы смеетесь? Вы над нами смеетесь?»

Лхам успокаивали минут десять. В общем-то, она была права. Мы не имели права смеяться над тем, что нам могло показаться смешным и непонятным.

Успокоившись, Лхам взяла камеру и направилась интервьюировать своего монаха. Эрнест последовал за ней. Он хотел «прогуляться в горы». Мы с Трейси остались одни. Но ненадолго. Пришла какая-то незнакомая женщина и принесла термос с супом из баранины. Объяснить, что мы уже сыты оказалось не так уж и просто. Пришлось согласиться съесть по тарелке. Трейси угостила вошедшую пряником. Женщина спрятала пряник в платье и стала знаками показывать, мол, доедайте остальное.

«Нет, спасибо, — улыбнулась ей Трейси, — мы недавно немного перекусили».

Наивная! Женщину совсем не интересовало, перекусывали мы или нет. Пока Трейси договаривала последние слова, та просто налила ей новую порцию. Я засмеялся. И зря! Пока смеялся, суп плеснули и в мою тарелку.

«Мы перекусывали, — настаивала англичанка. – Остальное можно оставить нашим друзьям».

Остальное тоже пришлось съесть нам. Суп был вкусным, но порции оказались слишком большими. Вслед за женщиной вошла хозяйка. У нее тоже был термос, но не с супом, а с цаем. Наливали его в ту же посуду, откуда мы ели суп. Тарелки предварительно сполоснули, а мутную жидкость заставили проглотить. Хитрая англичанка при этом подсунула в мою тарелку недоеденный кусок бараньего сала. Мы чуть было не поругались. Ситуацию спасла собака, появившаяся у входа. Она проглотила брошенный мною кусок так, что только зубы клацнули. Монголки моего поступка явно не одобрили.

В тот момент, когда я твердо решил, что сейчас лопну, в юрту нетвердой походкой вошел мужичок в грязном засаленном деле и обратился к Трейси по-русски. Что он там ей сказал точно, я не разобрал, но Трейси успела перекинуть целеуказатель на меня.

«Говоришь по-русски?» — спросил монгол.

«Говоришь», — кивнул я.

«Россия?» — спросил монгол.

«Беларусь», — ответил я.

Монгол удивленно воззрился на иностранца и нерешительно произнес: «Уже плохо говорю. Не понял».

«Я из Минска».

«Минск? МТЗ. Там есть такой завод», — сказал посетитель и дыхнул на меня неслабым таким перегаром. Следующие пять минут он пожимал мне руку, хлопал по плечу и вообще демонстрировал всяческую дружбу.

«Пошли в гости, — звал он меня, — будем разговаривать».

Ни я, ни Трейси никуда не хотели идти. После обильного ужина хотелось спать.

«Не хочешь? – спрашивал монгол. – Как хочешь. Пошли».

Я вздохнул и обратился к Трейси:

«Слушай, давай не будем обижать туземцев. Давай сходим на минут десять».

Англичанка все поняла и согласилась.

Мужичок переступал с ноги на ногу и повторял:

«Пошли. Ну, как хочешь. Пошли».

Наше согласие весьма обрадовало его. Он сделал рукой знак женщине, принесшей нам суп, и та убежала. «Моя жена, — похвастался он. – Я ее мужик».

Юрта монгола находилась всего лишь через улицу. В ней царили бедность, если не нищета. Полусгнивший пол, две кровати, тумбочка с зеркалом и неизменная буржуйка. Жена до нашего прихода успела развести огонь. Реактивная женщина. Она так и осталась сидеть на полу около печки. Мы с монголом сели на одну кровать, Трейси – на другую. Нам преподнесли в подарок по старому настенному календарю с изображением буддистских божеств. Наступило неловкое молчание.

«Как тебя зовут?» — наконец спросил монгол.

Я представился. Трейси тоже назвала свое имя.

«Тереза?» — переспросил хозяин.

«Нет, Трейси», — ответила англичанка.

«Тереза. Хорошее имя», — кивнул монгол.

Самого его звали Насанджаргал, что означало «годы счастья». Он также интересовался значением наших имен, но врят ли что-то понял из объяснений. Русский он выучил в Казахстане, где двадцать лет назад прошел школу механизаторов. Там он и узнал о МТЗ. После возвращения работал трактористом.

«Хорошо было, — говорил монгол. – Теперь плохо. Все развалилось. Работы нет».
Зато есть жена и четверо детей. Старший отслужил в армии и теперь учиться в Улан-Баторе. Младшему всего три года. Во время нашего разговора дети вошли в юрту, чтобы посмотреть, кто это заявился в гости к родителям? Трейси им тут же дала по конфете. Дети, как-то странно оглядываясь на папу-маму, приняли подарок и убежали на улицу. Наверное, хвастаться перед сверстниками.

«Есть дети?» — спросил Насанджаргал.

«Я не женат. Какие дети?» — ответил я.

«Сколько лет?» — удивился монгол.

«Двадцать девять».

«Плохо, — он покачал головой. – Надо, чтобы были жена и дети. А у Терезы есть дети?»

У «Терезы» их тоже не было. Но, если про меня было сказано просто «плохо», то отсутствие детей у англичанки вызвало легкий шок.

«Почему нет детей? – повторил хозяин. – Моя жена совсем девочкой была, когда взял. Четыре ребенка. Два мужика и две девки. Почему она не хочет иметь детей?»

«Когда-нибудь заведу», — неопределенно сказала Трейси.

«Очень плохо, — настаивал монгол. – Почему она не рожает?»

В его голосе слышались возмущение и откровенное непонимание.

Трейси угробила минут двадцать на объяснения британских традиций и даже ударилась в историю семьи и брака на родном острове. Это не помогло.

«Нет детей, — качал головой Насанджаргал. – Почему?»

Трейси в его глазах опустилась ниже всякого плинтуса.

«Скажи ты ему, что я не могу родить, потому что бесплодная», — воскликнула англичанка и вышла из юрты. Подаренный ей настенный календарь она демонстративно оставила на кровати.

Монголы переглянулись. «Довели девчонку!» — подумали бы в таком случае белорусы и начали бы раскаиваться в наезде. Но монголы думали иначе. Некоторое время Насанджаргал ловил ртом воздух, а потом возмущенно закричал:

«Почему ушла? Почему не взяла подарок? Она обидеть нас хотела?»

Пришлось сказать ему что-то вроде того, что в Англии женщины не забирают подарки сами, это делают мужчины. Насанджаргал успокоился, но лишь на мгновение.

«Почему у нее нет детей?» — жестко спросил он.

Я вздохнул и сочинил слезливую историю о том, как Трейси в юности уехала в Индию, где вступила в орден матери Терезы и посвятила свою жизнь Богу и помощи индийским бездомным детям. Но год или два назад она покинула монашескую жизнь и вернулась в Великобританию. Скоро она выйдет замуж за канадца и нарожает ему кучу «мужиков» и «девок». Мой рассказ глубоко тронул монголов.

«Ты тоже должен жениться и родить детей», — сказал мне Насанджаргал.

Я обещал, что женюсь, как только вернусь домой, и моя жена родит мне сразу тройню.

«Сразу не получится, — возразил монгол. – Мой маленький мужик понравился?»

«Хороший мальчик», — кивнул я.

«Наши лошади нравятся?»

«Прикольные такие лошадки», — согласился я.

«Бери сына. Бери лошадь. Подарок!»

Он хлопнул меня по колену и широко улыбнулся.

«Нет, спасибо, — я покачал головой, а про себя подумал: — Вот, аргхл! Вляпался, так вляпался!»

Но мой собеседник не собирался отступать.

«Бери! – говорил он. – Будет для семьи, как хозяин».

Я вспомнил рассказ Ирины о подарках-цацанках монголов и тяжело вздохнул. Было непонятно, то ли монгол говорит серьезно, то ли шутит. Что я буду делать с ребенком, когда вернусь в Улан-Батор? В Беларусь его со мной не отпустят. А с конем?

«Знаешь, — сказал я, запинаясь, — я на лошади ездить не умею, так что придется отказаться».

«Ничего, — ответил монгол, — научу».

И тут словно ясное солнце блеснуло из-за туч! В юрту вошла Лхам. Как потом оказалось, интервью у нее не состоялось. Видеокамера так и не включилась, а диктофона с собой не было. Вернувшись обратно, она застала возбужденную Трейси и сразу же направилась выручать меня из гостей.
Лхам деловито поздоровалась и села на кровать. В Монголии не принято спешить. Просто взять и вытащить меня под каким-то предлогом она не могла. Обменявшись с ней приветствиями, хозяин продолжил уговаривать принять подарок.

«Пойдем, будем ездить на лошади».

Я с мольбой во взгляде посмотрел на Лхам.

«Зачем ты к нему пошел?» — спокойно сказала она по-английски.

«Давно не был в гостях», — ответил я.

«Не надо было сюда ходить, — вздохнула монголка. – Ты, как ребенок, не знаешь, что и когда делать. Ну, пойдешь кататься на коне?»

«Нет уж, уволь. Если он будет настаивать, я уйду, как Трейси».

«Ты сам виноват», — продолжала Лхам.

«Хватит меня распекать! Раз уж пришла, сделай что-нибудь!» — воскликнул я.

Насанджаргал уловил эмоциональность в нашем разговоре и спросил по-монгольски у Лхам, о чем это мы так мило беседуем в его юрте. Лхам заверила хозяина, что я просто делюсь своей радостью от нового знакомства. Тот сразу же вскочил и приказал жене налить нам айраг. Хорошо, что не водку!

«Скажи ему, что очень устал и хочешь спать. Подарок, мол, заберешь завтра», — посоветовала Лхам минут через десять, когда айраг в ее пиале закончился.

Снедаемый желанием побыстрее покинуть юрту, я так и сделал. Насанджаргал удивительно быстро согласился.

Мы удалились, причем Лхам продолжила читать свои нравоучения. Пришлось поотстать и легонько ее ущипнуть. По отношению к Трейси, это выглядело бы совсем нехорошо. Типа сексуального домогательства. Но Лхам отреагировала на щипок смешком. Похоже, ей даже понравилось. Потом, уже в Улан-Баторе, по вечерам, когда мы гуляли по городу, она не раз забегала вперед, при этом как-то странно поглядывая. Но больше я не щипался. Мне и за тот щипок как-то неудобно было.

Нас ждали пришедшая в себя Трейси и несчастный Эрнест. Пока никого не было, его заставили съесть целый термос супа. Худощавый немец сидел в углу и, хлопая себя по раздувшемуся животу, бормотал:

«Я пытался сопротивляться, но она все подливала и подливала в тарелку. Я даже решил, что кто-то скоро умрет».

«Кто умрет?» — удивленно спросила Лхам.

«Я умрет, — ответил Эрнест, — потому что худой и старый».

Мы легли спать. Спального мешка у меня не было. Лхам предложила одно из своих одеял. Пришлось отказаться, так как второе она использовала в качестве подстилки, и накрыться курткой. Ночью печь погасла – аргхл слишком быстро вытлевал. Я проснулся от холода и принялся топить снова. Потом опять лег спать, но ненадолго. Всех разбудила Лхам. Она спешила покинуть Шанхын как можно быстрее.

Я вышел на улицу и потянулся. Прохладный ветер ударил в лицо, и сон как рукой сняло. Хозяин и его семья тоже проснулись. Они в полном составе вышли во двор, чтобы почистить зубы. Делали они это как-то демонстративно, одной щеткой. Пасты у них не было. Я подошел к хозяину и выдавил немного своей из тюбика, что лежал в кармане. Тот благодарно кивнул, слизал пасту языком и скривился. Значит, не понравилось.

Мы перекусили кофе с бутербродами. Угостили вошедшего монгола. Лхам вдруг обнаружила, что деньги у нашей экспедиции закончились. Расплачиваться с хозяином было нечем. Мы раскрыли бумажники и вытрясли из них все монгольские купюры.

«Быстрее! Быстрее! Собираемся!» — настаивала Лхам.

«К чему такая спешка?» — удивился немец.

«Кое-кто вчера кое-что натворил», — и Лхам жестко посмотрела в мою сторону.

Я пожал плечами, типа не понимаю, о чем речь. Трейси хихикнула.

Мы быстро собрали вещи и закинули их в джип. Проезжая мимо юрты Насанджаргала, я заметил, что ее обитатели еще спят.

«Как бы не так! – воскликнула англичанка. – Наверное, едят твою колбасу».

/…/

Мой як

После возвращения в Улан-Батор я вновь поселился в гостинице и до самого отъезда занимался исключительно деловыми встречами. Как ни грустно, a надо было уезжать. В Минск меня пришли провожать Ирина, Лхам и ее подруга Хишге. Хишге преподавала философию и социологию. В Минске у нее были друзья, которым она передавала привет. Проводы проходили, как пишут в таких случаях, в теплой и дружественной обстановке. Лхам похвасталась, что получила грант на исследования. Теперь она была богата. Я пригласил ее в Беларусь. Зимой мы могли бы покататься на санках.

Поезд тронулся. Была длинная дорога домой через всю Россию. Я в последний раз смотрел в окно на горы и степи Монголии, на ее стремительные реки, стада коров и овец, белые капли юрт и чувствовал непонятную грусть. Эта страна и ее обитатели оставались в моем сердце. Уже тогда я знал, что даже спустя месяцы и, может быть, годы буду вспоминать и видеть Монголию в своих снах.

В тот момент мне даже не казалось странным, что я приехал сюда, чтобы увидеть местных кур, но так и не увидел их. Зато обзавелся другой живностью. Как-то на пути из Шанхына в Улан-Батор Джаргалсехн спросил меня, что мне понравилось в Монголии больше всего. Я ответил, что яки. Очень красивые и необычные животные. Он засмеялся и сказал:

«Хорошо, тогда я дарю тебе одного теленка из стада моей мамы. Думаю, она не будет против».

Як, конечно же, остался в стаде. Просто все теперь знают, что он мой.

Богатые американцы и европейцы иногда покупают дома, острова и яхты в тропических странах. Они никогда туда не ездят и купленным добром не пользуются. Просто показывают фотографию с видом на дом или остров друзьям и лопаются от гордости. Как же! У них есть собственность на Таити или Маврикии! Примерно с той же целью некоторые чудаки покупают участки на Луне.

Так вот, у меня тоже есть такая собственность. Это як, который пасется в степях Монголии. Я тоже ужасно горд данным фактом. Я показываю фотографию друзьям и знакомым. Ну, посмотрите, посмотрите, какие красавцы! Вот только сейчас уже не помню, где там мой, а где чужой. Впрочем, какая разница!

Об авторе: Дмитрий Самохвалов – кандидат исторических наук, PhD, доцент. Историк и антрополог. Пишет докторскую диссертацию об изменении идентичности в транзитивном обществе.

1 часть
2 часть