КОТУЙ – ЗАГАДОЧНЫЙ И МАНЯЩИЙ.

Таежная повесть-хроника

ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ.

Чем дольше я живу на свете, чем больше вижу и оцениваю пройденный путь, тем больше восхищаюсь тайгой, её необозримыми просторами, не забываемыми запахами деревьев и трав, вольной удалью хрустально чистых рек, и тем больше мне хочется поделиться с другими своими впечатлениями и даже написать об этом книгу.

Воспоминания о прой¬денных маршрутах, старая протёртая почти до дыр походная куртка, вся про¬пахшая дымом костров, висящая в прохожей, странички дневников, простень¬кие, но очень дорогие сердцу, фотографии и неумелые любительские кино¬фильмы, как будто шептали.- Возьмись за ручку, отбрось суетность ежеднев¬ных забот и пиши, пиши… Пиши о своих верных друзьях, о местах, в кото¬рых вы были счастливы здоровой усталостью хорошо потрудившегося челове¬ка, о том необъяснимом влечении, которое возникает всякий раз в период летних отпусков.

В конце концов, я всё-таки уселся за письменный стол, разложил перед собой бумагу и крепко задумался. О чём же всё-таки писать? Обо всём том, что было с нами в разные годы и на разных маршрутах, или об одном конкретном путешествии? О реальных людях и встречах, или о вымышленных персонажах?

Решение пришло как-то само собой: нужно писать об одном походе во всех его подробностях и сложностях. А чтобы не вызывать излишне острых эмоций у знакомых при чтении отдельных эпизодов буду¬щих записок, я решил называть моих милых и добрых друзей вымышленными прозвищами, которые, как мне кажется, должны им весьма подойти и, ни в коей мере, не ущемить самолюбия.

Эти невинные маски позволят мне более свободно обращаться с событиями, имевшими место в жизни, и не опасать¬ся при этом услышать в свой адрес что-нибудь вроде: Ну, ты и даёшь! Не было этого, не было! Мы такого даже помыслить не могли, а не то, что высказывать…

В этих случаях всегда можно будет ответить.- При чём здесь ты — друг мой? Это всё не о тебе. А если в чём-то все-таки, похоже, и на тебя, тогда прости, я здесь вовсе не причем!

Облик нашей жизни складывается из тысячи мелочей, на которые живущие сегодняшним днём не обращают внимания, не замечают их до тех пор, пока вдруг та или иная мелочь из этой привычной для них жизни не выпадет.

Воспоминания наплывали неудержимо. Они были настолько яркими и ошеломляюще сильными, что я мгновенно попал под их влияние и не мог остановить поток мыслей и ощущений. Явственно, очень явственно я ощущал звуки, голоса, видел лица товарищей, иногда даже ощущал давно забытые запахи.

Ниточка мысли побежала разматываться, подхватывая, нанизывая, словно рассыпавшиеся бусинки, прошедшие дни и события. По-разному складываются наши судьбы, непохожи наши дороги, но все они лежат на одной земле и освещены одним солнцем. И всё же для каждого из нас есть свой край, уголок, клочок земли, где цветы кажутся душистее, а солнце ярче, чем где-нибудь ещё.

Время способно опьянять, как вино. Оно может иметь запах, вкус, формы. Прошлое живёт в настоящем, как бы пронизывая его, обволакивая и окружая, как аромат спелых далеко спрятанных яблок, который остро чувствуется в старом осеннем доме. Прошлое не просто наполняет нас, оно даёт смысл и содержание теперешней нашей жизни. Не будущее, а именно прошлое, потому что только из него и выходит будущее.

Выбирая свои маршруты, мы изучали и готовились к сложностям, которые ожидают нас впереди, но иногда не задумывались о том, какие радости и откровения от общения с окружающим мы будем переживать. Но всегда оказывалось так, что каждый шаг, каждый поворот дороги и реки приводили нас к местам ещё более красивым и интересным, чем прежние. Временами казалось, что с каждым последующим шагом мы проникали во всё большую древность, лежащую под покровом современности.

С момента осознавания самого себя человек начинает мечтать, и мечты его всегда связаны с будущим. Весь его жизненный цикл в это время состоит из настоящего (сегодня), завтра и будущего. Постепенно, с годами он сужается до сегодня и завтра, а после шестидесяти он состоит уже только из сегодня и вчера. Будущее сменяется на прошлое. Человек уже не мечтает о том, что может случиться с ним в будущем, а о том, что могло бы с ним быть в прошлом.

И чем дольше мы живем, тем больше становимся лишь жалкими тенями своих воспоминаний.

Удивительно бывает, берешь зеркало, смотришь в него на себя, откладываешь в сторону и сразу же забываешь свое лицо.

Проходили дни, росла стопка исписанных листков, и постепенно в муках рождалось, что-то похожее на таёжную повесть-хронику.

Спасибо вам истёртые, неразборчивые странички походных дневников, написанные в густом дыму походного костра и под трепещущими от ветра брезентовыми стенками палатки. Это вы помогли не забыть и не потерять в закоулках памяти отдельных деталей минувших событий. Благодаря вам мне осталось только привести в порядок написанное, да дополнить отдель¬ные эпизоды размышлениями и художественными деталями. Неумелая моя ру¬ка постаралась в меру сил и возможностей придать этим запискам некое подобие художественного чтива.

Вот она — эта книга, которая ещё вчера не существовала, а сейчас лежит передо мной вполне осязаемая и реальная. Я первый раз без свидетелей беру её трепетными руками, и робко перелистываю тихо шуршащие страницы.

ГЛАВА 1.

СБОРЫ.

История эта началась задолго до начала нашего повествования. Мечтатель — старый отпускной бродяга после долгих скитаний по большим и малым таёжным рекам то ли где-то услышал, то ли вычитал о сказочном затерянном крае, где течёт Котуй — река, несущая свои холодные воды в Ледовитый океан. И будто бы берега этой реки сплошь усеяны драгоценны¬ми камнями, воды кишмя кишат гигантскими рыбинами, в окружающей тайге бродят бес численные стада диких оленей и медведей, а на прекрасных го¬лубых озёрах спокойненько жируют, предаваясь бездельной праздности, линяющие гуси.

Все эти волнующие сведения так потрясли восприимчивую душу Мечтателя, что он потерял покой и начал откровенно чахнуть от нетерпения увидеть чудесную реку собственными глазами, и потрогать её богатства руками.

Он без передыха звонил то Ряше, то мне по телефону и трагическим, срывающимся голосом хрипел в трубку.- Едем! Обязательно едем только на Котуй загадочный и манящий…

При встречах он совал нам под нос какие-то мятые вырезки из журналов и рукописей, а потом достал очерк Владимирова «Разноликий Котуй».

Захлё¬бываясь, читал он начальные строки очерка: Своенравен Котуй. Начинаясь в самом центре Путораны, река сначала устремляется на юг — прочь от страны мрака и холода, её породившей. Ещё немноговодная, она пропилила в горах узкий извилистый коридор, основательно нашпигованный порогами и перекатами, заполнила своей холодной водой глубокие впадины огромных проточных озёр. Немного не дойдя до Северного полярного круга, Котуй круто по¬ворачивает обратно на север. Выйдя из гор на просторы Муруктинской кот¬ловины, река успокаивается, но ненадолго. Приняв основные притоки, Котуй вновь мчится, негодуя на порогах, разбрызгивая пену на бесчисленных пере катах и валунах, засоривших русло, вдоль отвесных скальных стен, встающих прямо из воды. Выписав огромную дугу, Котуй выкатывается к морю Лаптевых, протянувшему навстречу рукав длинного Хатангского залива. Такова эта река длиной 1409 километров, живой лентой охватывающая с юга

полуостров Таймыр.

Читая эти строки, Мечтатель зябко подёргивал плечами, как будто ему уже сейчас за ворот попадали пенные брызги ледяной Котуйской воды.

Последнюю каплю на весы сомнений добавил

Нам Павел Сигунов своими «Ожерельями Джихангира».

Когда мы прочитали на страницах этой велико¬лепной книги о том, что одному якуту затесался в сеть на Котуе «великан» весом в сто пять килограмм и длиной в два метра.- В нашем воображении мгновенно возникли громадные зубатые пасти «билей», а импульсивный Ряша нечеловеческим голосом завопил.- Хочу сто кило граммового тайменя! Хочу линялых гусей и не щипаных медведей! Хочуууу…

Теперь все наши мысли были только об Эвенкии, где под солнцем Заполярья течёт Котуй — заманчивый и манящий.

Порой, пригрезится — приснится

Тайга, где не гремят курки,

Где на плечо садится птица,

Мол, покорми меня с руки.

Сомнений в том, кто будет принимать участие в этом таёжном сафари, ни у кого из нас не возникало. Тут же последовал телефонный звонок в Челя¬бинск Командору: Идём на Котуй. Собирай команду из четырёх человек. Го¬товь тройники на тайменей. О принятом решении срочно сообщи.

Ответ последовал немедленно: Иду я, Максим и Уралочка. Четвёртым берём Лёху Усача. Предлагаю сплавляться на наших «жабах». Суда и такелаж готовы. Захватите метров пятьдесят бельевой верёвки. Что брать из продуктов? Нужна ли коптильня? Сообщите день выезда и место встречи. Целую ручки.

Телефонные совещания стали регулярными, и машина подготовки заработала на полные обороты. Хлопоты сборов в маршрут по далёкому Заполярью оказались весьма обширными и отняли у всех нас массу времени и нервов.

Заполярье — огром¬ная страна, отделённая от нас не только тысячами километров расстояний невидимой чертой Полярного круга, но и нашим воспалённым воображением.

Именно там ожидал нас край малоизвестный и таинственный. В нашем слу¬чае эта малоизвестность практически превращалась в полную неопределённость, так как туристские группы, побывавшие там, а было их всего две-три, завершали свои маршруты по Котую всего на трети того расстояния, кото¬рое мы вознамерились преодолеть.

Ряша, мужественно жертвуя своим свободным временем, которого у него, как всегда, было до неприличия мало, дваж¬ды ездил в клуб туристов и там, высунув язык, словно школьник переводил на кальку карты верховий Котуя от озера Дюпкун до Чиринды. Карта у не¬го получилась рваной и разномасштабной: были куски одно, двух и трехкилометровок.

Найденные в том же клубе описания маршрутов ясности в обстановку не внесли, а лишь напустили ещё больше таинственности и тумана.

Единственным точным документом оказалась двадцати километровка Красноярского края, которую я притащил с работы.

Все эти трудности ещё больше разжигали наше желание своими глазами увидеть Котуй — загадочный и манящий.

Минувший год заметно утомил наши организмы и, собираясь вместе, мы всё чаще повторяли:

Не кажется ль, что нам пора домой?

В лесную глушь, к полянам медоносным,

Кустам, деревьям, буйным травам росным

Вглубь царства наречённого тайгой…

Предложение Командора сплавляться на «жабах» — катамаранах было принято, и вопрос о подготовке плавсредств отпал. Для встреч с диким зверьём — волками, россомахами и медведями,- было решено взять два охотничьих ружья двенадцатого калибра и мой малокалиберный карабин.

Правда, принимая такое решение и Ряша, и Мечтатель уже сейчас твердо знали, что тайком загрузят в свой багаж лишние малокалиберки, чтобы потом, там, в тайге, как бы невзначай обнаружить их среди груды шмоток и, сделав удивлённые лица, заявить.- Смотрите! Это надо же! Случайно завалилась моя старая, добрая мелкашка!

Так было уже не раз в наших походах и этот, естествен¬но, не мог составить какого-то исключения.

Ввиду исключительной сложности предстоящего мероприятия Ряда занялся изготовлением специальных сверхубойных, так называемых, экспансивных патронов для мелкашки. Для этой цели он извёл две пачки великолепных целевых патронов.

Увеличил в них заряд пороха почти в полтора раза, а в каждой пуле высверлил отверстие и завальцевал туда по стальному шарику. Такой боеприпас, по его глубокому убеждению, должен было сходу остановить любого зверюгу.

В это же самое время в далёком Челябинске Усач ковал и паял громадней¬шие крючья — тройники, на которые можно было вытащить не только гигант¬ского тайменя, а, пожалуй, и целого кита. Мечтатель сливал в специально подготовленные бутыли таёжный напиток: ничем неразбавленный 96 процентный спирт.

Относился он к этому особо важному поручению с полной ответственностью и к моменту отъезда требуемое коли¬чество «граммулек» уютно разместилось в выделенной для этих целей таре.

Командор также припас некоторый запас горючего, которое в целях исклю¬чения возможные подмен окрасил с помощью натурального апельсина в игривый оранжевый цвет.

Уралочка занималась комплектованием походной аптечки, в которой основу составляли различные мази и притирки против наиболее популярной среди нас хворобы — люмбаги.

Степаныча мы обязали обнаружить и отловить Джона-Кровавую губу, сошедшего о трудной таёж¬ной тропы ради праздного отдыха на переполненных черноморских пляжах среди дичи несколько другого плана, охота на которую не запрещена круг¬лый год, а вместо огнестрельного оружия нужно применять совершенно иные приборы.

Джон нужен был нам, чтобы забрать у него отличную польскую па¬латку, в которой мы смогли бы разместиться вчетвером. Палатку он нам выделил весьма охотно, но на все приглашения принять участие в предстоящем круизе ответил твёрдым отказом.- Хочу погреть уставшие кости под солнцем юга, полюбоваться на красивых и добрых женщин… И мало ли что… Вас же, окромя комаров, на этом самом Котуе никто не ждёт…

В ответ Степаныч продекламировал ему два четверостишья:

Не увижу я в отпуск подмосковных лесов,

Разве только случайно.

И знакомой кукушки ежедневных часов

Не услышу звучанья.

Потянуло меня на таёжный простор,

Ближе к хладному морю.

Я точу поострей свой походный топор

И с судьбою не спорю.

После обмена такими любезностями он забрал палатку, пожал Джону когда-то мужественную руку и отбыл для доклада нам о выполненном поручении.

В начале июля все основные вопросы были обсуж¬дены, и Московская четвёрка собралась на квартире у автора, чтобы оконча¬тельно уточнить оставшиеся мелочи и договориться о взаимодействии в оставшиеся две недели перед отъездом. Согретые парой рюмочек чистейшего скотч виски, мы как-то незаметно для себя отошли от обсуждения проблем текущих и перешли к воспоминаниям о былых странствиях, прерываемых обычным ничего незначащим трёпом, короче говоря, занялись обычным вечерним городским отдыхом, когда собираются хорошо знающие друг друга люди, связанные общими интересами и увлечениями.

Миллионы людей топчут своими ногами нашу безропотную и прекрасную пла¬нету в самих различных её уголках, и пути их то расходятся, чтобы никог¬да больше не пересечься вместе, то по каким-то неведомым законам, наобо¬рот, сходятся, переплетаясь в замысловатые узоры, и тогда начинают кипеть страсти, искриться смех, звенеть слезы, плесневеть скука, рождаться любовь или ненависть. Среди этих миллионов пылили по дорогам земли и наши ноги. Однако свела нас вместе не слепая случайность, а общая привязанность и любовь к природе, ко всему новому и необычному.

Я где-то слышал, что ничто так не сближает людей, как мелкие пороки. И в иных случаях игра в карты или хорошая попойка могут сделать в этом отношении больше, чем два или три года знакомства. Может быть, это и так, но нас больше всего сблизили минуты, проведённые около таёжного костра и то неизбежное многозначитель¬ное молчание, которое возникает в такой обстановке.

Именно таёжные вечера научили нас чутко улавливать сигналы локатора красоты, заложенного приро¬дой в каждого человека.

Однако не все люди умеют пользоваться собственны¬ми локаторами, настраивать их на нужную волну и чувствительность. А что дело это не простое, можно убедиться, прослушав, к примеру, диалог человека, умеющего читать эти сигналы, и человека, эстетически глухого к ним. Этот диалог, по-моему, достаточно ярко воспроизвёл один наш поэт-современник.

-Смотри, как дышит эта ночь. Звезда, уставшая светить, упала, обожгла пле¬чо…

— Чо?

— Смотри, как вкрадчивый туман прижался к молодой воде…

— Где?

— Он полночью поклялся ей, он взял в свидетели луну!

— Ну?! — Они сейчас уйдут в песок, туда, где не видать ни зги…

— Гы!

— И, ощутив побег реки, в беспамятстве забьётся ёрш!

— Врёшь!..

— Да нет, говорю тебе, что столько тайн хранит земля, берёзы, ивы и ольха.

— Ха!..

— А сколько музыки в степях, в предутреннем дрожанье рос…

— Брось!..

— Да погоди! Почувствуй ночь, крадущийся полёт совы, сопенье медленных лосих…

— Псих!

— Послушай, разве можно так прожить и не узнать весны, прожить и не по¬нять снега?

— Га!

Такому вот «безлокаторному», в зрелом возрасте, увы, уже ничем не поможешь. Так и будет он до самого конца глух и нем ко всей красоте, которая всюду окружает нас.

Мне повезло — мои друзья не только не страдают отсутствием локаторов красоты, но являются обладателями самых совершенных их образцов.

В этот июльский вечер, сидя в мягких креслах, мы мысленно уже плыли по волнам Котуя и вдыхали запахи Заполярья. Глядя на карту у меня, как-то непроизвольно возникла идея нового варианта маршрута.

— Ребята, давайте начнём сплав не от Дюпкуна, а с верховий Воеволихана. По нему-то уж никто до нас наверняка не сплавлялся, а?

— Что же это вариант. Хотя, если судить по карте, течения в этой речонке хорошего дожидаться не приходится. Видите, как она петляет.

— Подумаешь! Котуй тоже вон, какие кренделя выписывает!

— А может быть лучше попробовать начать с Котуйкана? Там наверняка течение посильнее…

— Что же, пожалуй, и этот вариант стоит обсудить. Давайте подождём до Красноярска, а там с Командором и его командой окончательно решим.

Попив крепкого чая и основательно разомлев, мы вновь вернулись к делам текущим.

Во время походов самым важ¬ным человеком в нашей группе был Мечтатель. Он был ни кем ни будь, а завхозом.

Выполняя свои обязанности, он вытащил на свет помятую бумаженцию, на которой разместился список требуемых для похода продуктов, и, тыча пальцем в строчки, строго произносил.- Тушенка за Ряшей. Есть? Супы — за Степанычем. Колбасу ищут все.

Ряша бодрым голосом сообщил, что тушенка уже лежит в ожида¬нии упаковки, а Степаныч сообщил, что купил пятнадцать пакетиков борщей, а остальные доберет в ближайшее время. Я тоже доложил Мечтателю о том, что уже закупил двенадцать пачек индийского чая.

Должностью этой он очень дорожил, хотя всячески скрывал. Дело в том, что малоежка в Москве, в тайге он ста¬новился прожорливым, как зверь, и был готов потреблять любую пищу в нео¬граниченных количествах. Поэтому во время подготовки к выезду его боль¬ше всего заботил вопрос как бы набрать с собой побольше разнообразного продукта.

У нас задача была другого плана — ограничить его неуёмную тя¬гу к этим заготовкам и постараться сэкономить хоть какое-нибудь количество килограммов веса. В этой острой борьбе почему-то почти всегда победа была на стороне завхоза.

Мечтатель ещё раз напомнил нам о том, что необходимо заняться сушкой сухарей, а также распределил закупки продуктов на дорогу. Последние его слова в этом инструктаже были осо¬бенно строги.- Каждый берёт по две… Можно больше, но никак не меньше.

Мы молча кивали головами в знак согласия. Расходились по домам за пол¬ночь и немного навеселе, весьма довольные друг другом и проведённым ве¬чером, полные радужных надежд на скорый отъезд.

Однако, как это часто бывает, чем меньше времени оставалось до дня отъезда, тем больше неожиданных проблем возникало перед нашей четвёркой. Автора срочно направили в служебную командировку сначала в Повол¬жье, а затем в Новосибирск. В довершение всего, начальство решило задержать ему отпуск на неделю.

Мечтатель мучительно решал проблему сохране¬ния помещения своей лаборатории, которое настырные строители решили срочно ломать и воздвигать на его месте галерею — переход между двумя зданиями института, в котором имел честь работать Мечтатель. Эта затея грозила последнему вообще отменой отпуска, а, следовательно, и полным кру¬шением всех надежд увидеть Котуй — загадочный и манящий. Мы, как могли, уго¬варивали потерявшего аппетит и сон Мечтателя не забирать в голову все эти мелочи жизни и любым путём выбивать у начальства подпись на отпуск¬ном заявлении.

Степаныч, в свою очередь, писал какой-то сверхсрочный и важный отчёт для директора, в связи с назначенной на начало августа коллегией министерства.

Ряша не жалея сил боролся за правду и справедли¬вость проводя операцию по снятию собственного руководства. Он весь нахо¬дился во власти этой жуткой и завлекательной производственно-интим¬ной истории, когда злодей начальник, пользуясь своей административной властью и, применяя полный набор всевозможных приёмов и уловок, занимал¬ся обольщением невинных сотрудниц. Такие истории всегда манят к себе пикантными подробностями, лихими завихрениями сюжетной линии и поистине неповторимым сексуальным ароматом. Однако это не тема нашего повествова¬ния и хотя рука так и теребит авторучку в желании накропать страничку другую «клубничного» чтива, я мужественно перебарываю все эти соблазны и возвращаюсь к нашим текущим заботам.

В летний период, как по мановению волшебной палочки, с прилавков мага¬зинов исчезают все виды фотоматериалов. Ехать в далёкое Заполярье и не запастись киноплёнкой, чтобы заснять все перипетии наших странствий, это преступление.

Поэтому мечусь по всей Москве и везде задаю один и тот же вопрос.- Есть ли у вас цветная…

Продавщицы, ещё не дослушав оконча¬ния фразы, дружно отвечают — Нет?

В конце концов, потеряв всякую надежду, забегаю в культтовары напротив своего дома и вижу, что на полке уютно пристроилось несколько коробочек черно-белой киноплёнки, на которых написано — 0Ч45 2х8 мм. Тихими, крадущимися шагами, боясь спугнуть прекрасное видение, двигаюсь к кассе и шепотом произношу.-…рублей.

Схватив чек, быстро возвращаюсь к прилавку и елейным голосом про¬шу.- Девушка, пожалуйста, тринадцать штучек чёрно-белой 2х8.

Девушка заворачивает мне товар, и я, прижав к груди драгоценную покупку, мчусь домой. Там разворачиваю бумагу, чтобы ещё раз воочию убедиться в своём счастье, и, о горе, вижу, что передо мной лежат плёнки не 2х8, а 1х8. С воплем срываюсь с места и снова бегу в магазин.

К моей неописуемой радости это была всего лишь ошибка продавщицы, которая сама уже обнаружила её и ожидала моего неминуемого возвращения. Получив таки свою нужную плёнку, я плетусь обратно домой, постепенно приводя в норму пульс и нервы.

Не менее волнительной оказалась и проблема с доставанием билетов на поезд. С недавнего времени продажа билетов на железной дороге была пол¬ностью автоматизирована. Причём у кассира была оставлена лишь возмож¬ность заказывать машине номер поезда.

Однако в программу желание пассажиров почему-то не заложили, и теперь ехать в Красноярск можно было только красноярскими поездами, которые приходили туда в очень неудобное для нас время. На просьбу продать билет до Красноярска в Читинский или Владивостокский поезд машина отвечала неизменным отказом.

Пришлось включать в дело все свои связи, и через несколько дней я уже стоял около кассы заказов с конвертом, на котором было написано — Товарищу такому то… Четыре билета, поезд № 2 «Россия» на 28 июля 1979 года.

Миловидная кассирша быстро получила с меня положенную сумму денег и взамен вернула конверт с посадочными талонами. Выхожу на площадь перед Ярославским вок¬залом и собираюсь спускаться в метро. Однако какая-то неясная тревога не покидает меня. Очевидно, случай с покупкой киноплёнок ещё свеж в моей голове. Решаю всё-таки взглянуть на полученные билеты, открываю конверт и с ужасом читаю на талонах — Поезд № 2, вагон 9, места 13, 14, 15 и 16, но число не 20, а 21.

Железная дорога крадёт у нас целые сутки от отпуска. Возвращение в кассу ни к чему хорошему не приводит. Кассирша только по¬жимает плечами и говорит.- Помочь ничем вам не могу, билеты вкладывают в отделе комплектовки, я же только получаю деньги.

Приходится срочно связываться с Челябинском и сообщать Командору об изменении даты нашего отъезда. Тот сообщает, что у них билеты тоже уже куплены, поэтому они ме¬нять их не будут, а раз мы такие «редиски», то придётся нас ждать целые сутки в Красноярске. Питаться эти сутки они будут за нас счёт, а, следовательно, экономить не будут…

Молча выслушиваю вполне справедливые упрёки.

В конце концов, все неурядицы тем или иным образом благополучно завершаются. У Мечтателя взламывают стены в лаборатории, но руководство подписывает отпускное заявление; Степаныч вручает начальству текст доклада с ку¬чей различных графиков и диаграмм для наглядности изложенного в нём, а сам спешит домой сушить сухари; Ряша, убедившись, что со злодеем обольстите¬лем всё ясно, пожимает руки несчастным жертвам, то бишь прекрасным дамам с благополучным завершением этой жуткой истории, а затем несётся упаковывать необъемный рюкзак-упаковку. Моё начальство вдруг становится настолько благородным, что разрешает в последний пред отпускной день уйти домой с обеда.

Кажется всё, можно больше не думать о работе, а бежать в магазин и покупать на дорогу те самые две, о которых так красноречиво предупреждал нас Мечтатель.

ГЛАВА 2.

ДОРОГА НА КОТУЙ

Такси взвизгнуло тормозами и остановилось около здания Ярославского вокзала. Вылезаю наружу и начинаю вместе со своими провожающими: женой и сыном выволакивать из багажника необъемные упаковки своего груза. У меня их образовалось ровно четыре, да плюс к этому, ещё столько же полиэтиленовых пакетов с дорожным провиантом.

Кряхтя с непривычки, ска¬зывается годичное отсутствие тренировок в поднятии тяжестей, перетаскиваю всю эту груду вещей на наше постоянное место сборов: угол здания рядом с будкой чистильщика обуви.

День сегодня солнечный, и от асфальта несёт горячим жаром. Комсомольская площадь гудит и шевелится, словно гигант¬ский муравей ник. Тысячи людей уезжают в отпуска и командировки или, нао¬борот, возвращаются из них. Проезжающие, или, как и теперь принято называть транзитники, спешат успеть посмотреть за часок другой улицы и проспекты столицы, а также заглянуть в её многочисленные магазины. Шумят таксисты, пытаясь выбрать из выстроившейся вдоль тротуара очереди наиболее выгод¬ных пассажиров.

Сегодня суббота и, поэтому, подходящие одна за одной элек¬трички выплёвывают в ненасытное городское горло очередные партии подмосковных жителей, едущих в столицу за покупками. Иногда мимо нас прошмыгивают согнутые в три погибели под тяжестью огромных рюкзаков фигуры. Это такие же, как и мы, любители путешествий перетаскивают свои грузы поближе к платформам, откуда будут отходить их поезда. Сделав несколько таких челночных рейсов, они скрываются за образовавшимися горами покла¬жи и замирают там, в ожидании объявления диктора — Начинается посадка в скорый поезд №… Следующий до…

Времени до нашего «до» остается ещё целый час. Переминаясь с но¬ги на ногу и перебрасываясь отрывистыми и не всегда взаимосвязанными одна с другой фразами, с нетерпением ожидаем остальных членов группы.

Минут через десять из лихо подкатившей машины медленно вылезает Мечтатель с супругой и приветственно машет нам рукой.

Здороваемся, а затем присоединяем к моим вещам и его два рюкзака вместе с очередными авоськами, также набитыми провиантом.

Женщины сразу же начинают оживлённый обмен мнениями, основа которого состоит в том, что все мы ненормальные, если нас несёт чёрт те, куда с такими тяжестями и радикулитами.

Мечтатель не обращает на этот трёп никакого внимания и с наслаждением сосёт сигарету, а я погрузился в философские рассуждения.

Среди многочисленных недугов, тер¬зающих род человеческий, радикулит, или, как любят его обзывать в нашей команде, «люмбага», один из самых коварных, потому что он набрасы¬вается на человека с таинственной внезапностью,словно вдруг взбесив¬шаяся собака, и, как правило, в самое неподходящее время. Ещё накануне отъезда Мечтатель под большим секретом сообщил мне, что его, кажется, посе¬тила эта самая «люмбага». Причина же была самая прозаичная — возомнив себя молодым Гераклом, он пытался в одиночку передвинуть «небольшой» сейфик с одного места на другое. Именно в этот момент в спине, даже чуть-чуть пониже, что-то хрустнуло, и в теле Мечтателя появилась » люмбага «.

После этого печального открытия он подверг себя запоздалой, а потому ещё более противной, крапивно-жгучей самокритике.- И зачем я, старый ду¬рак, не дал себя вовремя в руки любимой жене, чтобы она смогла прогладить мою многострадальную спину утюжком на дорожку… Может быть, он произно¬сил и не эти фразы, а что-нибудь вроде.- И зачем я, старый кретин, не вы¬пил на дорожку водки, настоянной на бритвенных лезвиях!? Во всяком слу¬чае, глядя сейчас на его мужественно-непроницаемое лицо, невозможен обмен болезнями среди граждан. Взять бы ждать сейчас, накануне отъезда, объявление в газету: Меняю старую, выдержанную люмбагу с нечастыми приступами на кратковременный свежий грипп без осложнений.

Мечтатель продолжал сосать сигарету, а время — свой неу¬молимый бег с каждой минутой все, приближая время нашего отъезда.

За тридцать минут до отъезда в толпе из туманной городской дали воз¬никла фигура Ряши. Рассекая людские волны своей байдарочной задрайкой и возвышаясь над ними словно скала, он медленно приближался к нам. Рявкнув нам короткое.- Здрасте, всем,- и, сбросив на асфальт глыбу — задрайку, он быстрыми шагами удаляется обратно в толпу.

Уже откуда-то издалека мы слы¬шим.- Жена ждёт на Каланчёвке с остальными шмотками… Значит, он приехал сюда не из московской квартиры, а из-за города.

Говорю сыну.- Иди, помоги дяде Ряше, а то он один надсадится и заработает себе люмбагу ещё не садясь в поезд.

Сын с большой охотой бежит за ним вслед. Минут через десять они появляются уже втроём. Жена Ряши — невысокая, полненькая и симпатичная шатенка волочёт за собой необъемную сумку, из которой пахнет чем-то очень вкусным, и чехол со спиннингом. Не успевают отзвучать взаимные приветст¬виям поцелуи, как появляется последний член нашей команды — Степаныч.

Его очки по-боевому сверкают на солнце, а густая шевелюра вся блестит от пота. Чувствуется, что он очень спешил. За ним словно Санчо Панса следует Джон Кровавая губа, навьюченный тяжеленным рюкзаком, из которого словно крылья сказочной птицы торчат носки новейших резиновых сапог сорок пято¬го размера. Степаныч весь в джинсовом костюме и рубахе ни разу ненадёван¬ной.

Гора наших шмоток теперь напоминает маленький высотный домик, из-за которого даже удлинённую фигуру Ряши почти не видно. Удовлетворённые этим внушительным зрелищем, мы начинаем перетаскивать своё барахло на перрон, тем более, что посадка уже объявлена и до отхода поезда остаётся всего пятнадцать минут. На это малоприятное занятие уходит минут десять.

Наше купе едва вмещает всю многочисленную поклажу, а ещё необходимо где-то расположиться и самим.

— Ерунда, утрясётся!- авторитетно заявляет Ряша и начинает резво рассовывать рюкзаки и упаковки во все свободные углы.

Постепенно вещей на виду становится все меньше и меньше, а вместе с этим резко увеличивается и наше жизненное пространство. По радио объявляют пятиминутную готовность. Быстрее забегали ещё не успевшие закончить по¬садку пассажиры, сильнее зашевелились и занервничали провожающие. Последние попытки прощальных напутствий и разговоров. Поезд «Россия» завершал подготовку к много тысячекилометровому броску через всю страну в далёкое Приморье.

Последняя минута — поцелуи, рукопожатия, какая то непонятная грусть. Последовал почти незаметный рывок, и поезд тронулся с места. Поплыла назад платформа, а вместе с ней и наши провожающие, носильщики, случайные прохожие. Гибкое тело поезда завибрировало на стрелках и, вырвавшись на просторы пути, понеслось всё дальше и дальше от нашей родной Москвы, туда, в далёкую неизвестность, где ждал нас Котуй — загадочный и манящий.

Мерно постукивали колёса по стыкам рельсов, мелькали дорожные столбы, отмеряя для нас первые километры далёкого пути в сердце Сибири — Красно¬ярск. Со свистом проносились электрички, заполняя всё пространство купе упругим давлением воздуха. Это

Ряша, несмотря на запреты поездного начальства, всё-таки открыл окно. Шумели и гремели вещами в соседних купе пассажиры, создавали себе нужный дорожный уют. Мы же обалдело застыли на нижних полках, и глазели друг на друга, всё ещё никак не веря в то, что вся сто¬личная суета и волнения позади, и начался настоящий отпуск.

Первым вышел из этого состояния Ряша. Он как-то по особенному хрюкнул и взревел на весь вагон.- Братцы! Хорошо то как!? Вот она свобода-матушка! И посплю же я сегодня и завтра… А, может быть, и послезавтра.

Степаныч прищурился сквозь свои очки и многозначительно произнёс.- Свобода это прекрасно! Не пора ли нам пора, то, что делали вчера? Любой порядочный отпуск дол¬жен начинаться с обеда!

Мечтатель с удовольствием потёр руки и молча кивнул, а я тут же полез в глубины своих пакетов и начал извлекать оттуда многочисленные дорожные припасы.

Через минуту все шустро рылись в вещах и извлекали оттуда такие аппетитные штучки, что в желудках началось актив¬ное выделение желудочного сока, а во рту появилась обильная слюна. Такие симптомы заставляли нас ещё активнее и быстрее двигать руками.

Ряша, сидя на полке разглагольствовал.- Я долго думал, что мне брать с собой. Вишнёвый ликёр — это из области дурного вкуса. Мальвазия — это слишком претенциозно. Бренди — грубо. Мартини — вульгарно. Шампанское — чересчур в лоб и примитивно. И решил… Вот она родимая, притулилась в углу на полочке. «Моя вторая мама» — так прозвали её в народе, а народу надо верить. «Беленькая», с винтом. Завод «Кристалл»… Просто, сурово, патриотично, экономно и вкусно. Стоит всего ничего, а градусов полно.

Гора про¬дуктов на столике быстро росла, и вскоре мы начали выкладывать их уже про¬сто на полки. Появились тёмные бутылки жигулёвского и кристально прозрачная русская. Разобрав, наконец, все имеющиеся в наличии запасы, мы присту¬пили к трапезе.

Первый тост был вполне естественно провозглашен за нача¬ло отпуска. В такие торжественные и дорогие для нас минуты полезно вспо¬минать советы доброго старины Беранже :

Мы весело свой век должны прожить

Но тратиться нельзя неосторожно,

И главное : не должно пьяным быть,

А навеселе — навеселе можно…

С похмелья нам не красен белый свет,

Мы на людей, на жизнь глядим сурово,

В излишестве — здоровью страшный вред,

По рюмочке, по рюмочке здорово!

Через час отлично согретые рюмочкой русской и уплотнённые от вкусней¬ших домашних пирожков, мы быстро впали в приятный и длительный сон. Проснулись только в семь часов вечера, когда девочки-проводницы стали разносить чай.

Поезд «Россия» обслуживал комсомольско-молодёжный отряд из МИИТа. Наши проводницы студентки второго курса.

Вера — невысокая, худенькая, с небольшим острым носиком, очень общительная и разговорчивая. Теперь таких называют коммуникабельными. Приехала в Москву из Краснодара.

Ира — высокая красивая, с громадными тёмными глазами, родом из Ленинакана.

Девчонки оказались очень трудолюбивыми и содержали вагон в идеальной чистоте. Глядя на то, как они протирают тряпками все его детали, невольно становился более аккуратным.

Наша команда и проводницы сразу же почувствовали друг к другу какое-то невольное расположение. Может быть, причина кры¬лась в том великолепном чае, который они заваривали, и сладком пироге, которым мы угостили хозяек вагона. Во всяком случае, весь наш дальнейший путь проходил в обоюдном согласии.

В нынешнем году Мечтатель вознамерился видеть в далёком таёжном краю все блага цивилизации и непрерывным нытьём заставил нас взять с собой не только приёмник ВЭФ, но и кассетный магнитофон. Сейчас на весь вагон гремел голос Владимира Высотского.- Я пил чаёк из блюдца, со спиртиком бывал…

На его завлекательное пение из соседнего купе к нам в гости напросились двое молодых парней. Одеты они были весьма импозантно: один — в штанах в кремовую клеточку, второй — в штанах в голубую полоску. Сверху на парней были надеты форменные железнодорожные рубашки с наплечными знаками. Они оказались работниками «железнодорожной тяги» и большими любителями Высотского. Ехали парни в Читу, где их дожидалось какое-то оборудование, требующее ремонта. Такая смесь цивильной и форменной одежды оставляла в наших душах неизгладимое впечатление.

Вслед за парнями в купе заглядывают два грузина. Бесцеремонно садятся на свободное место и тут же сообщают, что едут во Владивосток по делу.

Спрашиваем.- По какому?

Молчание…

— Почему поездом, а не самолётом?

Ответ следует незамедлительно.- Боимся, дорогой!

Второй тут же делится своим самым сокровенным.- Не люблю сидеть дома подолгу рядом с женой. Очень утомительное занятие, дорогой! Хочется чего ни будь свеженького…

Смотрим на него сочувственно, оче¬видно, человек очень устал от семейного счастья.

Где-то не доезжая Шарьи, грузины исчезают из вагона. Оказалось обычные трепачи местного значения

Вечереет. Вдалеке, куда-то за тёмную кромку леса садится оранжево-кро¬вавое солнце. Его размеры кажутся невероятно огромными. Когда деревья закрывают раскалённый диск светила, то весь горизонт вспыхивает необы¬чайно яркими красками. Похоже, что завтрашний день будет ветреным.

Железные дороги в этом году работали на редкость плохо. Поезда бесследно терялись где-то посредине своих маршрутов и приходили в пункты назначения с громадными опозданиями. Скорый поезд из Улан-Уде, перед нашим отъездом, опоздал в Москву ровно на сутки. Нас такая перспектива совершенно не ра¬довала, и поэтому мы невольно всё время следили за графиком нашей фирменной » России».

Правда, в Шарью мы прибыли точно по расписанию, и это несколько успокоило наше разгорячённое воображение, разжигая одновременно зверский аппетит. Ряша и Степаныч одновременно взревели. — Жрать давайте!

Мечтатель режет варёную колбасу мелкими, вернее сказать, тонкими ломти¬ками, а Степаныч, которому они чем-то не импонируют, скорее всего, довольно неприятным на вид зеленовато-синим цветом, пытается тут же выбрасывать этот мясной продукт за окошко.

Приходится делать ему самое серьёзное пре¬дупреждение, а для большей верности пересадить подальше от стола. Тогда он лезет куда-то вглубь своего абсолютно нового рюкзака и извлекает оттуда бутылку Зубровки. Этот аттракцион приводит коллектив в молчаливый «вос¬торг». Такой дряни при отъездах из Москвы мы ещё ни разу не пили. Из рас¬печатанной бутылки несёт дешевым одеколоном.

Переборов в себе все неволь¬но возникающие эмоции и впечатления, решаем приступить к ужину. Ряша тре¬бует подать фужеры, на что я ему вполне резонно, на мой взгляд, отвечаю.— Стакан это тот же фужер, только без ножки. В дороге даже удобнее.

Со мной соглашаются, и я иду к Верочке за этими самыми дорожными «фужерами». Звон стаканов под несмолкающий стук колёс поезда — это всегда прекрасно. Очевидно, поэтому наш Мечтатель, приняв стакан душистого питья, мгновенно начал вдаваться в морализм, весь сводящийся к оценке наших питейно-утробных вкусов.

Поблескивая лучами закатного солнца, отражавшегося в его гла¬зах, он проникновенно вещал.- Всю дорогу они меняли акценты: переходили от русской к зубровке, а затем и к пиву. Их привычные организмы были так натренированы, что даже эту дрянь,- при этом он выразительно указывал на Зубровку,- пили с великим удовольствием.

Произнеся эти уникальные по своему содержанию фразы, Мечтатель умолк.

Уязвлённый до глубины души та¬ким неуважением к своему напитку, Степаныч тут же выдал могучее четверостишье.

Где зубровка? Почему стоит?

Почему Мечтатель замолчал?

Это Ряша, разливая на троих,

Лишь его стакан не замечал!

Ряша резво протестует и тут же разливает остатки » райского » пития по «фужерам». Выпив по последней и, как следует, закусив, мы приступили к кушанью.

Мечтатель в благодарность за великолепные стихи предлагает Степанычу.- Хочешь ватрушку ?

Тот отказывается, но взамен просит бумажку. Спрашиваем.- Зачем?

— Пойду писать поэму.

После сытного ужина у него появилось острое желание заняться поэтическим творчеством.

— А в другом месте ты писать не можешь?

— Не могу, привычка.

— Среди вредных привычек самая привычная — наиболее вредная.

Мы молча улыбаемся, а Степаныч начинает горячо доказывать, что желание у него было и до… Начать свою поэму он хочет словами — Когда мы уезжали в сибирские дали, нас дамы провожали и ручками махали.

Дальше, по его мнению, должно пойти ещё легче и прекраснее. Ещё, как гово¬рят, не вечер и творческий энтузиазм Степаныча только начинал разгорать¬ся. Любое творчество требует сосредоточенного одиночества, и он гордо удаляется в конец вагона, бормоча про себя что-то вроде.- Каков нахал! Сожрал бокал и впал в вокал…

За окном выгона нависла плотная темнота. Лишь изредка мелькали тусклые огоньки деревенских домишек и будок железнодорожных обходчиков.

Поезд мягко вонзался в пространство и наступающую ночь, унося нас всё дальше и дальше от Москвы.

С..п..ать.ть… С..п..ать..ть… С..п..ать.ть.,- мерно выбивали на стыках рельс колёса свою однообразную, убаюкивающую мелодию.

Население вагона, а вместе с ним и мы, постепенно погружались в неспокойный дорожный сон.

— Не хотите ли чаю? Чай пить будете?- Именно с этих фраз начался для нас второй день пути.

Погода радовала своим солнечным, безоблачным небом и располагала к чаепитию. Двенадцать стаканов крепкого чая нас пока вполне устраивали. Действительно, наши моло¬денькие проводницы чай заваривали великолепно, совершенно не жалея продукта — сказывалось отсутствие профессионализма.

Сегодня с утра вагон обслу¬живала Вера. Она особенно разговорчива. На каждой остановке заботливо предупреждает.- Будьте осторожнее! Не прыгайте в вагон на ходу. Это опасно!

И тут же начинала рассказывать нам жуткие истории из жизни проводников-студентов, которые были эталонными при проведении многочис¬ленных инструктажей по технике безопасности, проводимых начальством поезда. Сморщив свой острый носик и лукаво прищурив глаза, она трагическим голоском вещала.- Что было со студентом Солнцевым? Он напился в день железнодорожника, вышел в хвостовой вагон поезда, и это были последние шаги в его молодой жизни!

Убедившись в нашей живой реакции на её рас¬сказ, она с энтузиазмом продолжала.- Что было с Сидориной? Она прыгала на ходу поезда, и тем самым нанесла вред себе и платформе! Что было с разгильдяем Маркусом? Он занимался зарядкой на ходу поезда, отжимаясь на поручнях вагона; воткнулся в ферму моста и это был последний мост в его жизни!

Мы от души смеялись, обещали не быть похожими на разгильдяя Маркуса, и доставляли Вере видимое удовольствие.

К середине второго дня пути все запасы питья у нас исчерпались. Последней была бутылка Кубанской, которую мы распили с величайшим наслаж¬дением и не менее сильным сожалением о том, что всё в мире имеет свой ко¬нец. Чтобы окончательно и бесповоротно порвать с благами цивилизации решили выпить и бутылку Алазанской долины, которую я случайно прихватил с собой в дорогу.

Пить такое прекрасное вино одним без милых дам, было бы просто преступлением, и мы пригласили к нам за стол наших поездных хозя¬ек. Девчонки сначала слабо отказывались, но когда преодолели все свои сомнения и робость и попробовали предложенный напиток, то по их лицам было видно — Вино понравилось.

Ира что-то шепнула на ухо Вере, и та птичкой выпорхнула из купе. Через минуту мы уже были счастливыми обладателями четырёх громадных жёлтых бананов, от которых шёл такой великолепный за¬пах, что, на мгновение замерев на месте, мы дружно накинулись на эти заморские фрукты, словно стая голодных обезьян. Вскоре лишь кучка желтеющих шкурок напоминала о щедром подарке.

Этим благородным поступ¬ком девчонки покорили нас окончательно, и мы стали их верными рабами.

В Перми поезд простоял лишних полчаса, заменяли колёсную пару одного из вагонов.

Первым на это явление обратил внимание Ряша.

— Слушай, чем это пахнет? Чуешь?- обратился он к Мечтателю.

— Не чую…

— Точно говорю, чем-то воняет.

— Ну и вомер у тебя.

— Какой ещё вомер? Воняет, вот я и чувствую.

— Вомер — это специальный орган, расположенный у всех нормальных людей в носяре на перегородке около самого его кончика. Этот самый вомер улавливает сигнал запаха с расстояния от трёх до четырёх метров. Через долю секунды этот сигнал действует на нервную систему и на ту часть головного мозга, которая управляет чувствами и эмоциями.

— Пускай будет вомер, но всё равно воняет. Хорошо ещё заметили вовремя, а то воняло бы всю дорогу!

Погода заметно меняется. Небо заволокло рваными тёмными облаками. Правда, воздух прогрет так, что ходим в одних майках.

Очевидно, от такой температуры наше пиво начинает давать какой-то неприличный осадок. Пить такой напиток почему-то не хочется, и мы выбрасываем оставшиеся бу¬тылки за окно, подальше от насыпи.

Читаем свежие газеты, купленные во время стоянки в Перми. Кстати, в одной из них нам попалась довольно любопытная стихотворная пародия, подписанная Г. Селиванов.

Пародия была чем-то созвучна нашему дорожному настроению и потому запомнилась.

Однажды взяв вина бутылку,

Забрёл я в лес, верней — в тайгу.

Достал стакан, огурчик, вилку.

Сижу. Всё тихо. Ни гу-гу.

И вдруг — о, чудо! Шторм! Штормище!

Мой парусник идёт ко дну.

Ревёт стихия. Ветер свищет.

А выпил я всего одну.

Меня шатало и крутило,

Пока на ёлку — мачту лез.

Опять волною окатило…

Проклятье! Море, а не лес!

Очнулся я — нет бескозырки,

В ракушках весь, хоть волком вой.

Соль на губах и тельник в дырках,

Но главное, что сам живой.

С тех пор я леса избегаю.

Всё. Хватит. Чуть не утонул.

В полях досуг свой коротаю,

Там не услышишь моря гул.

Продолжаем слушать Высотского. Наши соседи в клетчато-полосатых брюках просто млеют от его пения. Под игривые слова — Ой, Вань! Смотри, какие карлики,- мы резво вкатили на Урал.

Тридцатиминутное отставание, заработанное в Пер¬ми, «Россия» лихо наверстала, и в Свердловск мы прибыли точно по расписанию — минута в минуту. По этому поводу пришлось сбегать в город за мороженным, тем более что свердловское мороженное нам всегда было по вкусу.

Очереди за этим лакомствам на привокзальной площади были просто неимоверными. Ряша метнулся в одну сторону, я резво кинулся в другую. Никаких на¬дежд на благополучное завершение этой операции не было.

Вдруг я увидел, как на площадь с трудом выкатывает свой ящик на колёсах совсем свежень¬кая мороженица. Лихо подлетаю к ней и помогаю катить это чудо на колёсах на облюбованное продавщицей место. Порыв не остается без вознаграждения — в благодарность, первым из десятков жаждущих, я становлюсь обладателем шести вафельных стаканчиков с вкуснейшим мороженным. Два из них предна¬значаются нашим проводницам, которые оказались большими сладкоежками.

По вокзальному радио передают.- Дежурная Безденежных, срочно позвоните старшему кассиру! И тут же следует — Скорый поезд № 2 отправляет¬ся с первого пути…

Прощай, Европа! Здравствуй, Азия!

Сразу же после Свердловска заваливаемся спать и занимаемся этими прият¬ными процедурами до половины десятого вечера. Встаём все, кроме Степаныча. Тот продолжает дрыхнуть словно сурок. Очевидно, пытается отоспаться за весь истекший рабочий сезон. Поднять его просто невозможно. Даже выдёргива¬ние волосинок из кудрявой шевелюры на его груди к желаемым результатам не приводит.

Ряша определяет.- Лежит словно египетская мумия в собственное соку!

— Пущай себе лежит — говорит Мечтатель.

— Пущай!- соглашаем¬ся мы.

Тем более что на столе уже дымит своими ароматами свежий чаёк. Взявшись за стаканы, мы быстро забываем о погружённом в сновидения Степаныче.

А за окном кружева перелесков меняют свои темно-зеленые узоры от редколесья до густой, почти не просматриваемой чащобы.

Я лежал на вагонной полке молча, глядя в нависающий надо мной потолок, а поезд уносил нас всё дальше от Москвы, дома, текущих дел и привычек. Почему-то, вдруг, захотелось снова очутиться дома рядом с женой.

Я стал мысленно рисовать себе её образ. Сначала это были лёгкие, едва различимые штришки. Округлости плеч, две дуги, очерчивающие грудь, плавный изгиб шеи, овал лица, кружевная волнистая паутина распущенных волос… Сейчас я чувствовал себя почти Богом, создающим первого человека на земле – женщину…

Чёрно-белый рисунок, сотканный в мыслях. И самое главное, он был соткан не только из линий, но, как мне казалось, из музыки. Каждой чёрточке соответствовала определённая нота, и все они складывались в нежную мелодию. Мелодию одинокой скрипки, звучащей в вечернем подземном переходе.

Божественная мелодия Вагнера, исполненная совсем не для тех людей, кто проходит мимо и слышит ее, походя, а исполненная только для меня одного, остановившегося, как вкопанный, и молча созерцающего уверенные, плавные движения смычка играющего её скрипача. Звук одинокой скрипки, отражающийся от голых стен, отделанных кафелем.

От моих мыслей меня отвлёк голос Ряши.

— Вы только гляньте,- задумчиво произнёс он, показывая на окно.- Вот это и есть настоящее ничто.

Мы с любопытством посмотрели в направлении его взгляда. Оказалось, что мир за окном, куда он сейчас смотрел, за то время пока мы ехали в поезде, исчез окончательно, во всяком случае, перестал быть видимым. Ни огонька, ни звёздочки на небе, ни даже краешка луны – сплошная битумно-чёрная темнота, словно поезд проносился в неосвещённом туннеле.

— Я говорю, что то, что лежит за окном, называется «ничего». Часто в детстве я пытался себе представить, что же прячется за этим словом. И теперь, кажется, понял.

— Нет, «ничто» должно выглядеть как-то иначе,- возразил ему Мечтатель.

— Это как же?

— «Ничто» – это что-то серое, липкое, тягучее и влажное.

Ряша удивлённо посмотрел на него. Подобное никогда не приходило ему в голову.

— Почему же именно серое,- спросил он.

— Ну, как же… В чёрном цвете всегда есть какое-то чувство.

— Да, никогда бы не подумал, что ты у нас такой философ. Но, пожалуй, ты прав. «Ничто» – это действительно серое, липкое и влажное.

После этих слов Ряша надолго замолчал, и ушёл куда-то глубоко вглубь себя. Мечтатель и Степаныч мирно дрыхли на своих местах, а я погрузился в размышления о той громадной и невообразимо длинной железной дороге, по которой сейчас катил нас поезд «Россия».

В 1857 г генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев-Амурский поставил вопрос о строительстве железной дороги на сибирских окраинах России. Он поручил военному инженеру Д. Романову провести изыскания и составить проект сооружения железной дороги от Амура до залива Де-Кастри. В 50-70-х годах XIX века русские специалисты разработали ряд новых проектов строительства железных дорог в Сибири, но все они не нашли поддержки у правительства, которое лишь в середине 80-х годов XIX века приступило к решению вопроса о Сибирской железной дороге. Было много предложений и от иностранных предпринимателей. Но правительство России, опасаясь усиления иностранного влияния в Сибири и на Дальнем Востоке, отклонило предложения иностранных капиталистов и их промышленных компаний и решило строить дорогу на средства казны.

Первый практический толчок к началу сооружения грандиозной магистрали дал император Российской империи Александр III.

На отчете иркутского генерал-губернатора государем была наложена резолюция: «Уж сколько отчетов генерал-губернаторов Сибири я читал и должен с грустью и стыдом сознаться, что правительство до сих пор почти ничего не сделало для удовлетворения потребностей этого богатого, но запущенного края. А пора, давно пора».

И в этом же году, ознакомившись с мнением А. Н. Корфа о значении железной дороги для дальневосточных областей, Александр III приказал «представить соображения» по поводу подготовки к строительству стального полотна.

В 1887 году под руководством инженеров Н. П. Меженинова, О. П. Вяземского и А. И. Урсати были организованы три экспедиции для изыскания трассы Среднесибирской, Забайкальской и Южно-Уссурийской железных дорог, которые к 90-м годам XIX века в основном завершили свою работу. В начале 1891 г. был создан Комитет по сооружению Сибирской железной дороги, который вынес важное постановление о том, что «Сибирская железная дорога, это великое народное дело, должна осуществляться русскими людьми и из русских материалов», и утвердил облегченные технические условия строительства магистрали. В феврале 1891 г. Комитет министров признал возможным начать работы по сооружению Великого Сибирского пути одновременно с двух сторон — от Челябинска и Владивостока.

Началу работ по постройке Уссурийского участка Сибирской железной дороги Александр III придал смысл чрезвычайного события в жизни империи, о чем свидетельствует текст рескрипта царя на имя наследника российского престола: «Повелеваю ныне приступить к постройке сплошной через всю Сибирь железной дороги, имеющей целью соединить обильные дары природы сибирских областей с сетью внутренних рельсовых сообщений. Я поручаю Вам объявить таковую волю мою, по вступлении вновь на русскую землю, после обозрения иноземных стран Востока. Вместе с тем возлагаю на Вас совершение во Владивостоке закладки разрешенного к сооружению, за счет казны и непосредственным распоряжением правительства, Уссурийского участка Великого Сибирского рельсового пути».

Николай Александрович выполнил указание августейшего родителя. 19 мая (31 мая по новому стилю) 1891 года в 10 часов утра в двух с половиной верстах от города в роскошном павильоне был совершен молебен по случаю закладки дороги. Цесаревич принял также участие в закладке первого камня железнодорожного вокзала и серебряной пластины, изготовленной в Санкт-Петербурге по образцу, одобренному императором. Так началось грандиозное и трудное строительство.

Сооружение Транссибирской магистрали осуществлялось в суровых природно-климатических условиях.

Почти на всем протяжении трасса прокладывалась по малозаселенной или безлюдной местности, в непроходимой тайге. Она пересекала могучие сибирские реки, многочисленные озера, районы повышенной заболоченности и вечной мерзлоты (от Куэнги до Бочкарево, ныне Белогорск). Исключительные трудности для строителей представлял участок вокруг Байкала (станция Байкал — станция Мысовая). Здесь приходилось взрывать скалы, прокладывать тоннели, возводить искусственные сооружения в ущельях горных речек, впадающих в Байкал.

Строительство Транссибирской магистрали потребовало огромных средств.

По предварительным расчетам Комитета по сооружению Сибирской железной дороги, ее стоимость определялась в 350 млн. руб. золотом, поэтому в целях ускорения и удешевления строительства, в 1891-1892 гг. для Уссурийской линии и Западно-Сибирской линии (от Челябинска до р. Обь) взяли за основу упрощенные технические условия. Так, согласно рекомендациям Комитета, уменьшили ширину земляного полотна в насыпях, выемках и на горных участках, а также толщину балластного слоя, укладывали облегченные рельсы и укороченные шпалы, сократили количество шпал на один километр пути. Предусматривалось капитальное строительство только больших железнодорожых мостов, а средние и малые мосты предполагалось возводить деревянными. Расстояние между станциями допускалось до пятидесяти верст, путевые здания строились на деревянных столбах.

Наиболее острой и трудноразрешимой была проблема обеспечения строительства Транссибирской магистрали рабочей силой. Потребность в квалифицированных рабочих удовлетворялась вербовкой и переброской в Сибирь строителей из центра страны. По данным В. Ф. Борзунова, к строительству Западно-Сибирского участка магистрали в разные годы привлекалось от 3,6 тысяч до 15 тысяч рабочих из Европейской России, Среднесибирского — от 3 тысяч до 11 тысяч, Забайкальского — от 2,5 тысяч до 4,5 тысяч. Значительную часть строителей составляли ссыльные арестанты и солдаты. Непрерывное пополнение рабочей силы на строительстве магистрали шло за счет привлечения сибирских крестьян и горожан и притока крестьян и мещан из европейской России. Всего на сооружении Транссиба в 1891 году, в начале стройки, было 9600 человек, в 1895-1896 годы, в разгар строительных работ. — 84-89 тысяч, в 1904 году, на завершающем этапе — только 5300 человек. На строительстве Амурской железной дороги в 1910 году работали двадцать тысяч человек.

По быстроте сооружения (в течение 12 лет), по протяженности (7,5 тысяч км), трудностям строительства и объемам выполненных работ Великая Сибирская железная дорога не знала себе равных во всем мире. В условиях почти полного бездорожья на доставку необходимых строительных материалов — а фактически приходилось завозить все, кроме леса, — затрачивалось много времени и средств. Например, для моста через Иртыш и для станции в Омске камень везли 740 верст по железной дороге из Челябинска и 580 верст с берегов Оби, а также по воде на баржах из карьеров, расположенных на берегах Иртыша в 900 верстах выше моста. Металлические конструкции для моста через Амур изготовлялись в Варшаве и доставлялись по железной дороге в Одессу, а затем перевозились морским путем во Владивосток, а оттуда по железной дороге в Хабаровск. Осенью 1914 году германский крейсер потопил в Индийском океане бельгийский пароход, который вез стальные детали для двух последних ферм моста, что задержало на год завершение работ.

Почти все работы производились вручную, орудия труда были самые примитивные — топор, пила, лопата, кайло и тачка. Несмотря на это, ежегодно прокладывалось около 500 — 600 км железнодорожного пути. Таких темпов еще не знала история. Об объеме выполненных работ и громадных затратах человеческого труда свидетельствуют данные на 1903 год: произведено свыше 100 млн. куб. метров земляных работ, заготовлено и уложено более 12 млн. шпал, около 1 млн. тонн рельсов и скреплений, построено мостов и тоннелей общей протяженностью до 100 км.

Только при сооружении Кругобайкальской железной дороги протяженностью немногим более 230 км было построено 50 галерей для предохранения пути от горных обвалов, 39 тоннелей и около 14 км подпорных стенок в основном на цементном и гидравлическом растворе. Стоимость всех тоннелей со столбами и галереями составила свыше 10 млн. руб., а расходы на сооружение всей магистрали превысили один миллиард золотых рублей.

В строительстве Транссибирской магистрали участвовало много талантливых русских инженеров — воспитанников отечественных учебных заведений, получивших опыт железнодорожного строительства в России.

Прокладка Южно-Уссурийской дороги, начатая в апреле 1891 года, закончилась в 1894 году, а тремя годами позднее был сдан и её северный участок. Временное движение на участке от Владивостока до Хабаровска протяженностью 772 км открылось 26 октября 1897 года, постоянное — 13 ноября 1897 года. Сооружением Уссурийской железной дороги руководил инженер О. П. Вяземский. Его именем названа одна из железнодорожных станций на этой железной дороге.

В 1896 г. была сдана в эксплуатацию Западно-Сибирская железная дорога от Челябинска до Новониколаевска (ныне Новосибирск) протяженностью 1422 км. Руководителем экспедиции и строительства на подходах к реке Обь и мостового перехода через нее был инженер и писатель Н.Г. Гарин-Михайловский.

Среднесибирская железная Гарин-Михайловский. дорога от Оби до Иркутска протяженностью 1839 км была сооружена в 1899 г. под руководством инженера Н. П. Меженинова. Железнодорожный мост через Обь проектировал выдающийся русский инженер-проектировщик и строитель мостов, впоследствии крупный ученый в области строительной механики и машиностроения Н.А. Белелюбский.

Большую роль в организации строительства Кругобайкальской железной дороги и решении многих технических проблем, с ним связанных, сыграл А. В. Ливеровский. Он участвовал и в сооружении восточного участка Амурской железной дороги, и уникального на Европейско-Азиатском континенте Амурского моста. 12 сентября 1904 г. по Кругобайкальской дороге прошел первый опытный поезд, а в 1905 г. открылось регулярное движение. Талантливый инженер, впоследствии крупный ученый в области мостостроения Л. Д. Проскуряков спроектировал мост через Енисей у Красноярска, он же был автором проекта моста через Амур.

К весне 1901 года было закончено строительство забайкальского участка Транссиба до станции Сретенск и для соединения европейской части России с Тихоокеанским побережьем сплошным рельсовым путем недоставало участка примерно в 2 тысячи км от Хабаровска до Сретенска.

Правда, из-за сложных климатических и геологических условий на Амурском участке, а также по политическим соображениям царское правительство на первых порах отказалось от строительства здесь дороги и решило от Забайкалья до Владивостока идти более южным путем, через Маньчжурию. Так возникла построенная Россией и введенная в эксплуатацию в 1903 году Китайско-Восточная железная дорога, проходящая по территории Маньчжурии через Харбин до станции Пограничная (Гродеково). В 1903 году построена и линия от Гродеково до Уссурийска, и Владивосток был связан стальной колеёй с центром России. С постройкой Китайско-Восточной железной дороги установилось сообщение с Дальним Востоком на всем протяжении Великого Сибирского пути. Европа получила выход к Тихому океану.

Таким образом, Транссибирская магистраль уже в первый период эксплуатации выявила свое большое значение для развития экономики, способствовала ускорению и росту оборота товаров. Однако пропускная способность дороги оказалась недостаточной. Крайне напряженным стало движение по Сибирской и Забайкальской железным дорогам во время русско-японской войны, когда с запада хлынули войска. Магистраль не справлялась с передвижением войск и с доставкой воинских грузов. Сибирская железная дорога в период войны пропускала только 13 поездов в сутки, поэтому было принято решение о сокращении перевозок гражданских грузов.

Кроме того, переброска войск осложнялась тем, что был не достроен участок Кругобайкальской железной дороги и до 1905 г. связь между западным и восточным берегами Байкала осуществлялась с помощью паромной переправы. Паром-ледокол «Байкал» водоизмещением 3470 т перевозил за один рейс 25 груженых вагонов.

В зимний период от станции Байкал до Танхоя прокладывали по льду озера рельсовый путь, по которому «перекатывали» паровозы и вагоны. В отдельные дни таким способом переправляли до 220 вагонов.

После окончания русско-японской войны российское правительство приняло ряд мер по увеличению пропускной способности Транссибирской магистрали. Для рассмотрения всего комплекса вопросов, связанных с этой проблемой, была создана специальная комиссия, которая пришла к выводу о необходимости увеличить скорость движения поездов. С этой целью было решено: увеличить количество шпал на 1 км пути и ширину земляного полотна; заменить облегченные рельсы на рельсы более тяжелых типов и укладывать их на металлические подкладки; вместо временных деревянных мостов строить капитальные, а также увеличить количество паровозов и вагонов на линии.

3 июня 1907 г. Совет министров рассмотрел и одобрил предложения Министерства путей сообщения о сооружении второй колеи Сибирской железной дороги и переустройстве горных участков пути. Под руководством А. В. Ливеровского были начаты работы по смягчению уклонов на горных участках от Ачинска до Иркутска и проведению второго пути от Челябинска до Иркутска. В 1909 г. Сибирская магистраль на протяжении 3274 км стала двухпутной. В 1913 г. вторая колея была продолжена вдоль Байкала и за Байкал до станции Карымская. Осуществление важных мероприятий по увеличению пропускной способности Транссибирской магистрали сопровождалось строительством новых ее участков или ответвлений от нее.

Неудачный исход русско-японской войны показал, что дорога, пролегающая по чужой территории, в стратегическом отношении не может обеспечить интересы страны, и вынудил царское правительство создать непрерывный рельсовый путь до Владивостока по территории России. 31 мая 1908 г. Государственный совет принял решение о сооружении Амурской железной дороги. Строительство участка Транссиба от станции Куэнга до Хабаровска протяжением 1998 км было начато в 1908 году и сдано в эксплуатацию в 1915 году. В этот же период началось строительство и Минусинско-Ачинской железной дороги (до Абакана).

Сквозное железнодорожное сообщение от Челябинска до берегов Тихого океана по территории Российской империи было открыто лишь в октябре 1916 г., после окончания строительства Амурской железной дороги и ввода в строй Амурского моста. Транссибирская магистраль была разделена в административном отношении на четыре дороги: Сибирскую, Забайкальскую, Амурскую и Уссурийскую. Непрерывно возрастала перевозка пассажиров. В годы первой мировой войны техническое состояние дороги резко ухудшилось. Но самые громадные разрушения дороги были сделаны во время гражданской войны.

Была уничтожена большая часть паровозов и вагонов, подорваны и сожжены мосты, например через Иртыш и крупнейший мост через реку Амур, устройства водоснабжения, пассажирские и станционные сооружения. Но после гражданской войны на дороге без промедления начались восстановительные работы. Зимой 1924 — 1925 годов реставрирована разрушенная часть Амурского моста, и в марте 1925 года на дороге возобновилось сквозное движение поездов, теперь уже без перерыва, до сегодняшнего дня.

Поздно ночью прибываем в Тюмень, которая запомнилась своим оригинальными вокзальными часами и сорокаминутной задержкой отправления поезда. После Тюмени сразу же заваливаемся спать.

Под заливистый храп Степаныча, который встретил наступление новых суток не прерывая сна, мы всю ночь пересекали необъятные просторы гладкой, как стол, Западно-Сибирской низменности.

Утро снова великолепное. Маленькие островки лесочков-рощиц, зелёные ска¬терти посевов, на которых чёрными угольками выделяются сидящие грачи, отды¬хающие в тени деревьев стада, голубые глазницы небольших озерков — такой откладывается в памяти проезжающих, Западная Сибирь.

Зелень травы во многих местах разбавлена желтизной — цветёт сурепка. Особенно много грачей собирается вблизи от полотна железной дороги, куда из проходящих поездов выбрасывают различные отходы и остатки пищи. Умные птицы тонко уяснили себе эту полезную ситуацию и ловко пользуются дарами «природы».

Степаныч, глядя на них, изрекает.- Тоже соображают!

И грачи действи¬тельно соображают: не успевает прогреметь мимо последний вагон поезда, как они тут же перелетают на само полотно, и начинают заниматься делом — идёт санитарная уборка пути.

Первый раз за всю дорогу сели играть в преферанс. Играем в «сочинку» — так легче определить время игры. Выигрыш традиционно идёт на стол.

Мечтатель выиграл «громадную» сумму — четыре копейки, я — два рубля. Так образовался общественный денежный фонд, который мы передаём Мечтателю, назначаемому в походах завхозом.

Принимая эту громадную сумму, он рассуждает.- В сороковые годы все самые крупные казино Америки пребывали в шоке. Некий игрок русского происхождения Генрих Быковский снимал в них банк за банком. Никто и ничто не могло его становить: тысячи, миллионы долларов сгребал он с кона почти играючи, словно надсмехаясь над хозяевами. Его везение казалось подозрительным и пугающе фантастическим. Чтобы спасти и деньги, и престиж, был пущен слух о том, что Быковский – редкий мошенник.

Тогда оскорблённый в лучших игорных чувствах гений рулетки предложил остаться один на один с крупье, предварительно раздевшись до гола и, показав контрольной команде, что никаких приспособлений или ухищрений, помогающих ему разорять гемблинги, у него нет. Споровая инспекция длилась три вечера подряд. Быковский выиграл за это время восемь миллионов долларов. Хозяева казино схватились за головы, а один, из Лас-Вегаса, умер на другой же день от апокалипсического удара. Быковский же, забрав выигрыш, предстал перед восхищенными неверами и заявил, что отныне он ни разу не войдёт ни в одно казино Америки. Вскоре после этого великий игрок внезапно умер, унеся тайну свих удач с собой.

С той поры тысячи и тысячи охваченных азартом рулеточников в разных странах мира, в том числе и в России, пытаются решить задачу: какие цифры выигрыша, какая система приводила Быковского к вратам рулетного рая.

После Барабинска выясняется, что нагнать имеющееся отставание нам на этот раз не удалось. Поезд нарушает график движения ровно на час.

В Барабинске Ряша обнаружил в продаже беля¬ши и тут же отоварился. Едим их не прерывая игры. Беляши показались на редкость вкусными. С чего бы это? Может быть потому, что начинаем экономить еду.

Продукт, взятый нами на дорогу, тает на глазах. Осталось немного поми¬доров, что-то из консервов, штук пять яиц и свежие огурчики. Эти «свежие» огурцы покрылись липким потам и воняли совсем по-человечески. Пришлось отправить их вслед за пивом за окно.

Прибыли в Новосибирск. По-местному было уже около десяти вечера, а солнце всё еще не хотело покидать своего нагретого за день места на небоскло¬не, и продолжало посылать нам в окна свои жёлто-оранжевые лучи.

Желающих покинуть Новосибирск оказалась масса, но билетов на проходящие поезда в кассах почему-то нет, хотя даже в нашем вагоне одно или два купе совершенно пустые. Поэтому все желающие толпятся на перроне около вагонов в надеж¬де уговорить проводников.

Наши девочки не теряются и внимательно изучают обстановку. Вера подходит к Ряше и спрашивает.- Не знаете, к чему бы это рука чешется?

Ряша смеётся и говорит.- Да, не мучься! Бери быстрее, а то всех расхватают.

Ободренная этим напутствием, Вера мчится отбирать наибо¬лее упитанных «зайцев». После отхода поезда ими оказываются забитыми все свободные места в купе, и даже коридор вагона. Похоже, что этот способ заработка становится привычным даже для наших робких студенток.

Коллектив занимается наведением марафета, с тем, чтобы прибыть в Красно¬ярск полными обаяния и красоты, суровой и неброской. Как-никак, а там пред¬стоит встреча с прекрасной Уралочкой.

С железной дорогой по всем расчетам нас связывают не более десяти часов пути, а дальше мы отдадимся во власть небесно-голубых дорог и сервиса Аэрофлота.

Котуй — загадочный и манящий, приблизился к нам ещё на четыре тысячи километров.

Приведя себя в порядок, то есть, побрившись, Мечтатель и Степаныч с ожесточением накинулись на прессу, в изобилии закупленную в Новосибирске. Читают и потеют, так как в купе ужасно душно. От духоты не спасают даже настежь открытые окна и две¬ри.

Почти все пассажиры уже улеглись спать, а мы решаем, что последнюю ночь в поезде можно и нужно провести более целесообразно. Предложение сообра¬зить прощальный товарищеский ужин было встречено всеми, в том числе и нашими проводницами, с большим энтузиазмом.

Они тут же предлагают пригото¬вить на ужин горячую картошку, использовав для этого имеющиеся ресторанные связи: у них там, оказывается, есть знакомый дедуля, который как раз сегодня дежурит.

Мечтатель в знак признательности за этот благородный поступок лезет в свой «сидор» и извлекает на свет божий бутыль со спиртом.

Ряша смеётся.- Не спирт, а арманьяк «Макуар Сент-Вивантде де Пти» тридцатилетней выдержки. Керосин то — есть.

Откры¬ваем последние консервы, режем хлеб. Вскоре праздничный стол был накрыт и ждал гостей.

Под общее оживление появляется Ира с дымящейся кастрюлей в руках. Тихонечко прокричав ура в её честь, мы подняли стаканы и дружно чокнулись.

У девчонок с непривычки от выпитого спирта перехватило дыхание, и глаза полезли на лоб.

Ряша покровительственно похлопал онемевшую Ирочку по плечу и уверенно заявил.- Ничего, сейчас всё пройдёт и будет хорошо!

Действительно, минут через десять всей компании стало очень хорошо. Настолько хорошо, что пришлось налить и выпить ещё разок, а затем откуда-то появилась гитара, и мы дружно рявкнули вполголоса, что-то вроде.- Что творится по тюрьмам ужасным, трудно братцы, мне вам рассказать…

Пассажиры в соседних купе вздрогнули и перевернулись на другой бок, а чей-то злой голос прорычал.- Эй! Вы там. Потише не можете? Не в лесу всё-таки.

Мы молча согласились с ним, что действительно не в лесу, и попробовали потише — оказалось, что можем и совсем неплохо.

Пока мы дружно драли горло и веселились, наш поезд уверенно наращивал своё отставание. От Новосибирска до Мариинска вместо шести часов мы пода¬ли ровно десять.

Когда за окнами показался вокзал Богатола, общее отстава¬ние от графика движения было восемь часов.

Вся дорога на этом участке забита поездами. То и дело останавливаемся и стоим где-то посредине леса, иногда по часу и более. Сразу же за нами, почти упираясь в хвостовой вагон, светит фарами электровоз следующего состава.

Настроение гнусное. Пассажир нервничают и частят железную дорогу и её начальство почём зря. Стихийно рождается лозунг — Бей Ж-Д! Спасай «Россию»!

С тоской думаем о том, какие муки доставляем мы своим отставанием Челябинцам, ждущим нас там, в таком близком и таком далёком Красноярске.

Степаныч предлагает.- Давайте подадим на железную дорогу в суд. Пущай возвернут деньгу, которую за ско¬рость вычли.

Пожалуй, это было бы самое справедливое решение, но не в нашем духе. Там, на Западе такие процессы совсем не в диковинку, а у нас могут и не понять…

Прекрасная, горячая картошка кончилась, песни, в том числе и «…картошку все мы уважаем, когда с сольцой её намять», были все перепеты. Бенефис завершился.

Девчонки ушли продолжать своё дежур¬ство, а мы от нечего делать засели за последнюю в этой дороге «пулю». У меня снова была «пруля», и я выиграл целых шестьдесят копеек, несмотря на то, что меня пытались описывать сразу все трое партнёров. Выручил лихой мизер перед самым концом игры. Благодаря ему из отстающих я сразу выбился в передовые.

За окном нудно моросит дождь, хотя ближе к краю горизонта небо чисто и только слегка размазано маленькими лохматыми облачками.

Проследовали Ачинск и, наконец, поезд пошел без остановок, всё сильнее набирая ход.

Однако нагнать накопленное отставание на оставшемся отрезке пути до Красноярска невозможно даже теоретически.

Колоса вагона застучали по настилу моста и за окнами замелькали его высокие, ажурные фермы — под нами был Енисей. Значит, мы все-таки добрались до нашей первой промежу¬точной остановки.

Из окна остановившегося вагона видим, что нас встреча¬ют: двое в форме гражданской авиации пытливо вглядываются в окна нашего вагона.

Моего знакомого среди них нет, уже потом выяснилось, что он находил¬ся в командировке в Игарке, и поэтому прислал встречать нас своих подчи¬нённых.

Мечтатель, который пытливо всматривался в толпу людей толпящихся на перроне, вдруг радостно заулыбался и замахал руками. Около вагона явились, словно сказочные духи, сияющие, как медные пятаки, Командор и Максим.

— Здорово, бродяги! Как вы тут обретались? Еще не пропылились?

-Здорово! Здорово! Сами, небось, протухли в вашей консервной банке за трое суток!? Ничего, на земле Сибирской поотдышетесь!

-Уралочка где? Или дома в спешке забыли?

-Не бойтесь, не забыли. При вещах она.

Все эти разговоры велись по ходу выгрузки. Резво собираем и вытаскиваем из вагона наши многочисленные шмотки.

На лицах Иры и Веры постепенно появляется грустное выражение. За трое суток мы как-то совершенно незаметно привыкли друг к другу, и приближающийся миг расставания отзывается в душах тихой печалью.

Через пару минут купе полностью освобождается, а ря¬дом с вагоном вырастает непередаваемо живописная куча вещей. Именно по ней узнают нас и встречающие представители Аэрофлота. Здороваемся с ними, извиняемся за неумышленное опоздание, в котором мы, собственно говоря, совсем и не виноваты.

Красноярцы показывают нам на привокзальную площадь, где стоят Волга и РАФик, предназначенные для нашей перевозки в аэропорт. Под вещи они пригнали ещё бортовую машину. На ней гордо восседает невы¬сокий парень с залихватскими запорожскими усами. Оказывается это и есть наш новый товарищ по походу — Лёха Усач.

Говорю Командору.- Слушай, а ваши шмотки где? Пускай Лоха показывает где, грузим на машину и вперед в аэропорт, в гостиницу. Ночуем, а завтра раненько утром летим в Подкаменную.

Машина с Усачём и Максимом уходит грузиться, а перед нами появляется Уралочка. За прошедший с нашего расставания год она совсем не изменилась, смотрит на нас и улыбается. Бросаемся к ней и награждаем дружескими поцелуями в обе щёчки, последние от смущения становятся совсем пунцовыми.

Прощаемся с нашими милыми проводницами и направляемся к ожидающим нас машинам.

По дороге в гостиницу нас знакомят с планом дальнейшего движения к Котую — загадочному и манящему: В шесть утра вылетаем на Подаменную Тунгуску. Билеты уже забронированы. А оттуда на втором Антоне будем делать последний воздушный бросок в Туру. Из Туры на Котуй можно попасть либо вертолётом, либо гидрачем.

Начальник аэропорта в Тунгуске наш старый знакомый — Хохлов Геннадий Кириллович находится на месте и полностью в курсе событий. Командир отряда в Туре, Тутушкин Николай Нико¬лаевич, тоже оповещён о нашем приезде и должен сделать всё необходимое, чтобы доставить нас на Котуй.

Погода в Красноярском крае всё это время стояла сухая, солнечная, пожалуй, даже слишком. Ночной дождь, свидетелями, которого мы были, первый за два месяца. Он даже не смог как следует смо¬чить землю, а лишь слегка прибил пыль.

По данным аэроразведки тайга во многих местах горит. Правда, в районе Нижней Тунгуски пожары пока не наблюдались.

В связи с намечаемым ранним вылетом решаем вещи из машины не разгру¬жать, оставить на ночёвку в пождепо, а затем сразу подвезти к самолёту.

Добравшись до гостиницы, получаем там четыре двухместных номера.

Ряша рвётся поселиться в одном номере с Уралочкой, но Командор вежливо и внушительно заявляет.- Не моги и думать, а не то, что надеяться. Ночевать с землячкой суду я.

Ряше ничего не остаётся, как молча согласиться с этими вескими доводами.

Не успеваем, как следует, устроиться в номерах, как начинается сильнейший ливень. Пожалуй, это был даже не дождь, а сплошной поток воды мгновенно хлынувшей с неба. Косые, беснующиеся водяные струи сплелись в воздухе, внезап¬но ставшем упругим и плотным, в немыслимые узоры.

За какие-то две-три минуты на асфальте образовались целые моря воды. Машины с трудом преодо¬левали эти неожиданно возникшие броды. Над капотами поднимались мощные фонтаны брызг. Некоторые из них, не успев вовремя прибавить скорость, глох¬ли и останавливались в самых глубоких местах этих мини озер. Тогда водите¬ли, вспоминая всех своих, а попутно и чужих родственников, вылезали с засученными до колен штанинами наружу и толкали свои «тачки» вручную до ближайшей «суши».

Видимость уменьшилась почти до нуля. Серая пелена висела сразу же за срезом окна. Лишь яркие огни, вынужденно включённых фар, с трудом прорезали это беснующееся серое туманное месиво воды и воздуха. Шум падающей с неба воды заглушал все остальные звуки города.

Дождь закончился так же внезапно, как и начался, успев натворить целую кучу всяких каверзных дел и делишек: разбил кое-где стёкла, поломал много деревьев и превратил проезжую часть улиц в полноводные реки.

В воздухе запахло свежестью, а от нагретого асфальта поднялись вверх многочислен¬ные испарения. Небо быстро светлело и вскоре почти полностью очистилось от облаков. Даже не верилось, что каких-то полчаса назад земля подверга¬лась интенсивнейшему водяному душу.

Пока шёл дождь, все разбежались по ваннам смывать дорожную пыль и пот. Искренне радовались горячей воде души наших друзей из Челябинска, которые двое суток ночевали цыганским табором на железнодорожном вокзале.

Чистые и порозовевшие от мытья садимся за наш первый коллективный стол. Баклажан¬ная икра, рыбные консервы, привезённая с собой из Москвы колбаса и пара бутылок русской водки красноярского разлива составили нашу праздничную трапезу.

Мечтатель громко провозглашает.- Господа, прошу вас в «Л,Юсто де Бомбаньер»!

— Это что же за диковина такая?

— Ресторанчик в маленьком французском городке Ле-Бо. Он был известен, как феодальная крепость, когда в этих краях правил род Бо. Кровавое, воинственное и жестокое семейство, прославившееся, однако, и тем, что покровительствовало трубадурам и женщинам, за что городок этот получил еще одно название — «Двор Любви».

— Коли мы в этом самом «Л,Юсто де Бомбаньер» то, что сегодня пить будем?

— Что, что?

— «Пулиньи Монтраше», вот что. Отличное марочное вино, созданное в Шардоннэ, деревушке на Золотом берегу, единственном месте на земле, где выращивают этот сорт винограда.

— Значит снова спирт,- вяло констатировал Степаныч.- Противно, но привычно.

— Ошибаешься, друг мой. Не спирт, а настоящую русскую водку. Лучший напиток в мире.

Первый тост по сложившейся традиции был поднят за встречу, за дружбу и за то, что судьба вновь всех нас вместе. Вновь, вспомнились весёлые и мудрые строфы Беранже.

Где пьют насильно, ради тоста,

Там пьют едва ли веселей,-

Мы пьём, чтоб чокаться и, просто

Пьем за здоровие друзей!

Но горе тем, в ком мрачность взгляда

Изгнала дружбу без следа:

Она — несчастию отрада,

Его звезда, среди труда,

Чтоб выпить, чокнется — и рада

Пить, чтобы чокаться всегда.

В надутом чванстве жизни чинной

Находят многие смешным

Обычай чокаться старинный;

Что свято нам — забавно им!

Нам это чванство не пристало,-

Друзья, мы попросту живём,

Нас тешит чоканье бокала,

Мы дружно пьем и все кругом,

Чтоб выпить, чокнемся сначала

И пьем, чтоб чокаться потом!

За столом постепенно начинают разгораться страсти. Ряша и Командор начали свой обычный словесный поединок, заключающийся в основном в приклеивании друг другу едких прозвищ — вывесок и обвинениях в различных мелких греш¬ках. Публику это всегда веселило, а спорщики от такой реакции входили ещё больший раж.

Мечтатель что-то мурлыкал себе под нос, Степаныч тихонько беседовал с Максимом «за жизнь», а Уралочка, удобно устроившись на кровати, с улыбкой наблюдала за разомлевшими от еды и пития походничками.

В конце концов, застолье благополучно завершилось, и мы направились в оставшееся до сна время смотреть завлекательный заграничный фильм «Каскадёры».

На этот поступок нас уговорили Челябинцы, которые в период тягостного ожидания нашего приезда уже успели его посмотреть, но почему-то жаж¬дут повторения зрелища.

Шумной гурьбой вываливаемся из гостиницы и движемся по улицам Красноярска. Этот город нам всем хорошо знаком и близок. С него начиналось большинство наших таёжных скитаний.

Он очень разный, этот могучий Сибирский город. Здесь жил и работал известный русский художник Суриков.

У набережной на вечном причале застыл старенький пароходик «Святитель Николай», на котором В.И. Ленин в 1897 году отбыл в ссылку, в село Шушенское.

Город стремительно растёт. За последние десять-пятнадцать лет он увеличился вдвое, выйдя по темпам строительства на первое место в Вос¬точной Сибири. Недавно город справил своё трёхсот пятидесятилетие.

Прямые и полные зелени улицы сейчас все завалены сломанными сучьями и целыми стволами, сваленных пронесшимся ливнем деревьев. В некоторых мес¬тах на асфальте валяются мёртвые воробьи, которых сильнейший ветер сбро¬сил на землю и лишил коротенькой птичьей жизни.

Вода с мостовых почти везде уже сошла, но двигаться вперед приходится довольно замысловатыми зигзагами, так как небольших лужиц всё-таки хватает.

Когда по пути нам попадаются вывески » Аптека», Степаныч мгновенно и бесшумно исчезает в дверях названного учреждения, а через минуту так же незаметно вновь присоединяется к общей группе.

Меня это невольно заинтриговывает, и я ти¬хонько интересуюсь у него.- Ты что там забыл? Случайно не с животом чего?

— Когда найду чего надо, расскажу. Будет сюрприз и даже очень полезный для всех!

Однако сюрприза так и не получилось, так как нужного Степанычу предмета ни в одной из Красноярских аптек не оказалось. То ли забыли завезти, то ли не бы¬ло заявок от торговой сети.

Уже потом Степаныч рассказал мне «по секре¬ту», что искал он в аптеках презервативы и, не какие ни будь, а только второго номера. Удивлённые такой чёткой постановкой задачи, молоденькие аптекарши — продавщицы заботливо предлагали привередливому покупателю.- Есть другие номера. Все берут. Неужели вам не годятся?

На что Степаныч гордо и невозмутимо ответствовал.- Именно не годятся! Желаю только номер два!

Аптекарши в глубоком сожалении пожимали плечиками и с любо¬пытством и сочувствием смотрели на привередливого покупателя. Хотя всё объяснялось очень просто: Какой-то, неизвестный нам, знаток путешествий реко¬мендовал бедолаге Степанычу упомянутое дефицитное изделие, как велико¬лепное приспособление для защиты от влаги наручных часов.

Мечта нашего друга не сбылась из-за нечеткой работы аптечной сети и отсутствия спроса на вторые номера в городе Красноярске.

Кинофильм действительно оказался довольно завлекательным, и мы совсем не жалели о потерянном времени. Воэвращались в гостиницу уже около десяти часов вечера.

Улицы засыпающего города совсем просох ли, а небо обещало хорошую погоду на завтра.

Наставшее утро полностью подтвердило вечерние обещания небесной кан¬целярии.

Голубое небо без единого облачка и ярчайшее солнце приветствова¬ли наше пробуждение на земле Сибирской.

Из Красноярска мы вылетали в шесть часов пятьдесят минут по московскому времени. По — местному это соответствовало почти одиннадцати часам, и аэропорт уже вовсю жил полнокровной трудовой жизнью: Садились и взлетали много численные самолёты союзных авиа линий, лихо, словно бабочки, вспархивали в воздух легкокрылые Антошки, с глухим жужжанием поднимались вертикально в воздух жучки-вертолёты. Толпились и шумели в очередях около касс любители воздушных путешествий и те бедолаги, которые не могут их переносить даже во сне, но в силу жизненных ситуаций вынужденные идти на эти муки. Все они жаждали любым путём приобрести побыстрее билеты и взмыть в голубые просторы пятого океана.

Нам было много проще и спокойнее: Билеты уже лежали на регистрации в депутатской, а багаж на машине следовал прямо к самолёту.

Приземистый АН-24 был так загружен нашими объёмистыми и увесистыми шмотками, что экипаж категорически потребовал от дежурной по посадке высадить не менее двух пассажиров из салона.

Притихнув, словно зайцы под кустом во время приближения охотника, мы со страхом ожидали конца этой маленький карательной операции.

К счастью, никого из нас не высадили, а жертвами наших неуёмных аппетитов по отношению к перевозке тяжестей по воздуху, стали какой-то мужик в шляпе и немыслимого цвета лапсердаке.

Степаныч категорически утвер¬ждал потом.- Наверняка, антиобщественный тип!

Второй была молоденькая симпатич¬ная девушка, скорее всего студентка. Её нам было откровенно жалко, но чув¬ство жажды тайги пересилили, и никто не поспешил заменить бедолагу на собственную персону.

Мужик пытался спорить и возражать аэропортовской власти, применяя при этом весьма яркие словосочетания, но его быстро утихомирили и удалили из самолёта. Всё, можно вздохнуть поспокойнее…

Во время взлёта за бортом несколько раз раздавался какой-то свистящий и похожий на короткий вой сирены звук. Толкаю Степаныча и спрашиваю.- Не знаешь, к чему бы это?

Тот уверенно заявляет.- К дождю и резкому изменению обстановки!

Соглашаюсь, что обстановки, пожалуй, а вот насчёт из¬менения погоды лучше бы не надо. Тем более что пока всё говорит за то, что день обещает быть солнечным и жарким.

По самолётному радио стюардесса объявила.- Уважаемые пассажиры, командир и экипаж приветствуют вас на борту самолёта АН-24, выполняющего рейс по маршруту Красноярск — Подкаменная Тунгуска — Енисейск — Норильск. Время в пути до Подкаменной Тунгуски один час пятьдесят минут… Рейс выполняется экипажем…

Самая низкая температура в Красноярском крае на побережье Ледовитого океана — плюс двенадцать градусов… Желаем вам приятного полёта!

В иллюминатор видно, как под крылом проплывает широкая сине-серая лента Енисея, причудливо петляющая на фоне зелёного моря тайги и желтеющих прямоугольников полей.

Мечтатель извлёк из глубин своих карманов какой-то грязноватый листок, разложил на коленях и, водя авторучкой, что-то глубоко мысленно соображает.

Заглядываю через его плечо — Рубли… Килограммы… Макароны… Соль… Сахар…

Понятно — он уже приступил к выполнению обязанностей завхоза и прикидывает, что бы ещё закупить для похода в Тунгуске.

0стальные члены коллектива мирно посапывают и своих креслах, убаюканные ровным, монотонным звуком работающих двигателей.

Постепенно и я впадаю в приятную дремоту, сквозь которую ощущение полета приобретает какую — то особенную, сказочную окраску. Из этого состояния меня выводит лёгкий толчок. Это колёса самолёта коснулись стальных неровностей плит взлётно-посадочной полосы в аэропорту Подкаменная Тунгуска.

Самолёт медленно подру¬ливает к месту высадки пассажиров. Открывается люк, выдвигается трап. Всё наш полёт завершен.

Знакомая по прошлому году рощица, невысокий штакетный заборчик и совершенно новые металлические ворота, выкрашенные в ядовито желтый цвет, появившиеся за год нашего отсутствия здесь.

Нас никто не встречает, и это настораживает. Как оказалось, начальник аэропорта был в командировке в Норильске, его заместитель находился в отпуске, а остальным сотрудникам аэропорта до нас не было никакого дела.

Прихо¬дится перетаскивать шмотки обратно в рощицу, и на ходу решать, что де¬лать дальше. В аэропорту полно пассажиров, желающих куда-нибудь лететь, лишь бы не торчать долго здесь. Среди них человек тридцать делающих свой перелёт в нужном нам направлении — до Туры.

Вот уже трое суток, как Тура не принимает. Причины только две: обильно выпавшие на землю дождевые осадки, размывшие грунтовую ВПП, и сплошная дымовая завеса, повисшая над тайгой от сильнейших пожаров, не дающая возможности ориентации в полёте на низко летающих АН-2. И сегодня погода по этому маршруту была нелетная.

Публика волнуется, осаждает кассу и без устали атакует дежурную по аэропорту. Среди пассажиров очень много родителей с детьми. Маленькая двух этажная гостиница поселка переполнена. В прошлом году мы очень уютно в ней переночевали, но сейчас, видно, не судьба.

Поскольку сегодня вылететь в Туру явно не удастся, решаем разбить палаточный лагерь прямо за оградой аэродрома на небольшой и очень неровной площадке, которая в довершение всего весьма усердно унавожена местным рогатым скотом.

В конце концов, нам всё-таки удается найти более или менее ровное и «не заминированное» пространство и мы устанавливаем свои «вигвамы».

В животах бурчит. За сегодняшний день у нас во рту, как говорится, не было и маковой росинки.

По очереди посещаем аэродромовскую столовую, всё меню которой состоит в этот раз из горько-солёных грибов неизвестного наименования, ухи из скумбрии, разогретой тушенки с совершенно несъедобной даже на вид, тушеной капустой и чая.

Правда, в буфете имеются весьма аппетитные коржики и булочки, которые придают нашей весьма прискорбной трапезе некоторую радужную окраску.

В довершение всех бед и уха, и капус¬та оказываются смачно пересоленными. Лишь зверский голод заставляет нас поглотить всю эту «великолепную» экзотическую пищу.

Заправившись недостающими калориями, направляемся в местные магазины, которые уютно расположились буквально в двух шагах от аэропорта на задворках гостиницы.

В промтоварный заглядываем лишь из чистого любопытства, вдруг чего ни будь из дефицита случайно завалялось. Чудес в наше время не встречается даже в таких уда¬лённых местах, как Подкаченная, поэтому покидаем магазин, едва войдя в него.

В продуктовом нас интересует совершенно конкретные вещи: хлеб, сахар, соль, печенье. Весь этот ассортимент товаров в магазине имеется, и уже через десять минут мы выходим оттуда, сгибаясь под тяжестью сделанных покупок, загруженных в полотняные мешки, специально привезенные из дому.

В них нашли себе место двадцать пять килограммов соли и столько же сахара, а

так же восемнадцать буханок очень свежего и великолепно пахнущего хлеба.

Наш завхоз счастлив — теперь практически весь необходимый нам для похода

продукт имеется в наличии.

Осталось купить килограммов пять печенья, рожков и ещё кое-какой мелочёвки, но это мы сделаем в Туре.

Вечереет, хотя это понятие в здешних краях в пору, когда еще не кончался июль, может существовать весьма условно.

В летний переход от дня к вечеру, а от вечера к ночи и от ночи к утру происходит почти незаметно. Лишь посереет небо, исчезнут тени от деревьев на невысокой траве и медленно, медленно опустится на землю звенящая тишина.

Вот и сейчас, ещё совсем светло, а на противоположном берегу Енисея в домах посёлка Подкаменная Тунгуска зажглись неяркие огоньки, ведь хотя мы находимся в аэропорту с таким же названием, но расположен он в поселке геологов с коротким и звучным названием Бор.

В настоящей же Подкаменной нам так и не удаётся побывать, хотя история образования этого села уходит корнями в далёкое прошлое. Расположено оно на устьевом побережье одного из самых могучих правых притоков батюшки Енисея, имя которого и присвоили первооснователи новому поселению. Длина притока, ни много, ни мало, составляет 1865 километров, а ширина в нижнем течении достигает шестисот-семисот метров.

Своё начало Подкаменная берёт в Иркутской области, с Ангарского кряжа, и в верховьях носит название Катанги. В пределах Красноярского края на ней расположены два наиболее крупных населенных пункта — районные центры Эвенкийского автономного округа — Ванавара а и Байкит. Через Байкит нам предстоит пролетать по дороге в Туру.

Подкаменная — река своенравная. Она то течёт по широким равнинам, то бьется в крутых берегах, иногда с отвесными склонами. В засухи река быстро мелеет, особенно в верховьях. Один из самых живописных участков — участок между Байкитом и Полигусом, В этих местах река течет среди отвесных гранитных скал и круто спадающих в долину гор, именуемых «Столбами». Отдельные каменные громадные пики напоминают башни старинных замков и средневековые крепости, а вокруг шумит вековая, бескрайняя тайга.

Есть на Подкаменной и место, носящее игривое название «Горлышко», представляющее собой узкий каменный коридор — ущелье протяжённостью в добрый десяток километров. Вода в «Горлышке» мечется из стороны в сторону среди остроконечных валунов, создавая настоящую пенисто-воздушную ванну.

Первыми исследователями Подкаменной были геологи Лопатин, Тугаринов и Обручев. Они обнаружили на её берегах железную руду и каменный уголь.

В настоящее время на этом притоке Енисея появились и первые буровые вышки — здесь открыты месторождения нефти и газа.

Всё это прекрасно. Будущее края ясно и радужно на долгие годы вперёд, но… Как поёт Владимир Высотский в одной из своих песен.- Нам туда не надо..

Наши маршруты всегда направлены туда, где следы человеческой ноги пока ещё так же редки, как дублёнки на прилавках Московских магазинов.

Бытует мнение, что освоение тайги дело очень трудное, что она упрямо и ожесточенно сопротивляется человеку, пытается остановить его на своих границах. А ведь это, пожалуй, совсем не так. Вооруженный самой современной техникой человек шагает по тайге гигантскими шагами, часто совеем не замечая, как под его ногами гибнет жизнь веками существовавшая в этой первозданной природе, гибнет, чтобы никогда больше уже не возродиться. И остаются после этого победного трудового марша лишь жалкие осколки разбитого зеркала природы.

Нет, покорить тайгу совсем не трудно,

Она уходит навсегда,

Когда откроют новый рудник

Иль город выстроят когда.

Но в толчее бетонных клеток

Потом, десяток лет спустя,

Ещё цветёт брусника летом

Цветов глазами на людей глядя.

И по ночам, сквозь ельник редкий

Из голубых таёжных стран,

Как призрак на могилу предков

Приходит лось на вскрытый котлован.

Поутихли в аэровокзале уставшие за день напрасного толкания пассажиры.

Им предстояла, так же как и нам, ещё одна неуютная ночь вдали от дома, а может быть и не одна. В аэропорту сейчас нет ни одного самолета. Своих машин он не имеет, так как является приписным к Туруханску, а транзитных рейсов в это время суток здесь нет.

Местные авиаторы мечтают о том времени, когда они смогут отделиться в самостоятельное предприятие, но бороться с Туруханском совсем не просто, как ни как районный центр, что по местным категориям приравнивается почти к столице.

История его началась ещё со времён основания знаменитой Мангазеи, которая была покинута жителями где-то в середине семнадцатого века, а на месте Туруханского зимовья, основанного в 1607 году, возникла Новая Мангазея или нынешний Туруханск. Ещё в 1600 году умные монахи перетащили сюда из Мангазеи Старой мощи святого Василия Мангазейского и основали Троицкий монастырь.

Мощи эти остались, по преданию, от несчастного местного жителя Василия Фёдорова, убитого своим жестоким хозяином. Однако согласно официальным до¬кументам Туруханск был основан лишь в 1672 году, когда на Енисее было уже сравнительно людно и имелись такие зимовья, как Имбатское, Хантайское и Дубчесское.

В начале прошлого века в пределах нынешнего Туруханского района по берегам Енисея было уже более пятидесяти небольших поселений-деревушек, расположенных на расстоянии дневного перехода друг от друга.

Громадные таёжные просторы со своим изобилием зверя, дичи и рыбы вот тот мощный магнит, который притягивал к себе вольных людишек в поисках фарта. Население по тогдашним маркам быстро росло и, несмотря на упадок самого Туруханска, край оказался довольно жизнестойким. Правда, занимая территорию по площади превышающую Карелию, население распределялось в нём очень неравномерно.

Селения жались к основному руслу Енисея, а по прито¬кам жителей почти не было. Только на Елогуе попадались редкие кеты, там же располагалась и их столица Келлог. На Дынде проживало несколько семей селькупов. Кроме того, имелись немногочисленные заимки на Дубчесе, Курейке и Турухане.

В последние годы, после решения правительства о строительстве на Курейке ГЭС, новое живительное дыхание всколыхнуло этот край. Зашумели над тихой тайгой вертолёты и повезли в самые удалённые уголки различные комплексные экспедиции.

Стал разрастаться и посёлок Бор. Подлинным его сердцем стали контора Высокоширотной экспедиции и аэропорт, через который пролегла довольно густая сеть воздушных трасс. Именно через него пролегли трассы на Игарку, Норильск, Туруханск, Байкит и, наконец, Туру — последнюю промежуточную точку нашего долгого пути к Котую — зага¬дочному и манящему.

Погода постепенно портится. Небо заволакивает сплошной пеленой облач¬ности и, наконец, на головы начинают падать крупные и холодные дожде¬вые капли, которые постепенно охлаждают наши разгорячённые организмы.

К нашей великой радости около десяти вечера из Туруханска возвращается Хохлов, и всё становится на свои места. Он обещает отправить нас в Туру завтра утром первым или вторым рейсами.

По поводу такого события решаем сгонять последнюю в этом сезоне «пульку», дабы потешиться, а заодно и по¬полнить оскудевшие общественные финансовые запасы.

Против этого ценного мероприятия только Уралочка, которая в знак протеста машет нам ручкой и, обозвав ни за что, ни про что » картёжники несчастные «, удаляется в палатку смотреть розовые или голубые, и кто её знает какие ещё, сны.

На этот раз решают сразиться друг с другом Ряша, Командор, Степаныч и я. Оставшаяся не у дел троица, бурно болеет и в любой самый неподходящий момент старается да¬вать нам ценные советы.

Это нам совсем не нравится, так как играем по две копейки за вист, а это вам, как говаривал один мой начальник, «не баран чихнул».

Карточным столом нам служат бетонные плиты, сваленные в груду невдалеке от палаток. Из-за сплошной облачности сумрак весьма основательно окутал засыпающую землю, и рассматривать сданные карты приходится напрягая зрение. Однако это делает игру ещё более завлекательной и даже в чём-то загадочной.

В тишине звучат лишь наши азартные голоса.- Пика… Трефа… Я — пасс.. Вист…

Мимо нас то и дело молчаливо проплывают тени гуляющих парочек. Совсем рядом проходит дорожка, выложенная из таких же плит, которая, очевидно, служит местной молодежи и приезжим Дон-жуанам чем-то вроде Бродвея. Гулянье продолжается часов до двух ночи, и всё это время парочки испуганно вздрагивают от наших зловещих голосов.

— А мы тебя подловим! Будешь сидеть, как миленький!

— Я вашу пику в гробу видел….

— Нет, ты по бубям ему сначала врежь, а уж потом легонечко в трефку, и опять в трефку…

Наша игра продолжается и после того, как с Бродвея исчезает последняя парочка. Конечные её результаты весьма радуют нашего Мечтателя, которому, как официальному завхозу коллектива, в кассу поступает ни много, ни мало, а четырнадцать рублей.

Уже совсем светло. Скоро над вершинами деревьев дол¬жно показаться утреннее солнышко.

Ряша потягивается, разминает уставшие от тяжёлого карточного труда руки и безобразно, но смачно, зевнув, заявля¬ет.- Уже поздно, старики! Пора ложиться в кроватку.

— Уже очень рано, — поправляю я Ряшу и также безобразно зеваю.- Три часа утра всё-таки.

— Пожалуй ты прав,- соглашается он.- Однако, все равно пора баиньки. Сегодня предстоит хлопотный денёк.

Обмениваясь свежими впечатлениями от только что закончившейся игры, со¬бираем разбросанный по плите «инструмент» и направляемся в палатки. Для сна у нас осталось не более трёх-четырёх часов.

Распаковывать рюкза¬ки, доставать из них спальники и надувные матрацы не хочется, и мы зава¬ливаемся прямо на голую землю, отделённую от нас лишь тонким брезентовым днищем палатки.

Засыпая, почему-то вдруг сочиняю нелепый, смешной стишок о прошедшей игре и тихонько шепчу его на ухо Ряше.

Было лето. Было жарко.

В даль шумя неслась река.

Дураки играли в карты,

В преферанс, не в дурака.

До утра играли в карты,

Как им было хорошо!

И играли бы так долго,

Если б умный не пришёл.

Постоял и молвил строго –

Я ведь вам не буду врать,

Вы, ребята, в карты вовсе.

Не умеете играть!

Дураки не стали спорить,

С них ума, поди, не брать,

Дураки народ не гордый-

Карты бросив, пошли спать.

Было лето, было жарко.

Где-то вдаль неслась река.

До чего ж бывает жалко,

Вот такого дурака!

Ряша глубокомысленно произносит.- Это уж точно! Было лето, было жарко. Такое сообразить можно лишь с перегрева!

И отворачивается от меня, пере¬валившись на другой бок. Я тоже закрываю глаза и пытаюсь заснуть.

Просыпаюсь от того, что мне в спину будто бы вставили острый металличес¬кий штырь и медленно его поворачивают, пытаясь переворошить всё моё внут¬реннее содержание.

Оказывается, я лежу на спиннинговой упаковке, из которой через материю проступают жесткие металлические кольца. Рядом в чудовищных муках корчится и стонет Степаныч. Его голова разместилась в узкой щели, образовавшейся между двумя рюкзаками, а на ногах уютно разместился мало¬габаритный Ряша.

Бедному Степанычу, очевидно, всю ночь снилось что-нибудь жесткое и неприятное.

Тихонечко толкаю его в бок, и постепенно привожу в состояние бодрствования и реального восприятия окружающей нас материи.

Он тут же начинает орать на Ряшу.- Убери свою немытую с моих копыт! Я тебе не диван — кровать! Пошёл вон!

От этого вопля просыпается не только Ряша, но и вся соседняя палатка. Там сразу же раздаётся смех, возня и начинаются оживлённые комментарии по поводу всего высказанного разгне¬ванным Степанычем.

Постепенно приходим в себя после «уютно » проведённой ночи и выползаем на свет божий.

Уже около восьми часов утра. Ребята друж¬но направляются в столовую на заправку организмов, а я бегу в аэровокзал, хотя такое название слишком громко звучит для небольшого двухэтажного деревянного домишки.

Хохлов находится уже на своём рабочем месте. Здоро¬ваюсь и сразу же начинаю выяснять наши перспективы. Рейс на Туру должен быть часа через полтора. Сейчас же необходимо оформить билеты, стараясь не будоражить публику.

Сделать это оказывается совсем не просто, так как около кассы волнуется настоящее людское море. Хуже всего то, что наступил час прилива. Пассажир отдохнул за ночь, накопил свежих сил и с удвоенной энергией атакует бедную кассиршу, отстаивая свои конституционные права.

Учитывая такую обстановку, меня запускают с кассу со служебного входа. Несмотря на это я с содроганием думаю о том, что здесь произойдёт, если желающие улететь в Туру поймут мои намерения лишить их сразу целого бор¬та. Успокаивает меня только то, что я не негр и нахожусь не в Америке, а всего лишь в посёлке Бор Туруханского края. Хотя, может быть, именно здесь и сохранились старинные обычаи вершить правый суд не отходя «от кассы».

Пока недовольная кассирша выписывает билеты, ворча себе под нос что-то вроде.- Ездюют тут всякие, да ещё билеты берут без очереди, я сижу на стуле и молю всех местных и приезжих богов о благополучном завершении всей этой истории.

В это время в окошечко просовывается голова в форменной лётной фуражке и громко спрашивает.- Ну, что, Катюша, загрузочная готова?

— Погоди, Витя. Видишь нужно восемь билетов выписать, да ещё багаж офор¬мить.

— А это что — все мои?

— Твои, твои…

— Сколько же с ними груза будет?

Катюша поворачивается ко мне и вопросительно смотрит…

Лихорадочно прикидываю, какую цифру нужно и можно назвать. Если сказать правду, что у нас груза килограмм шестьсот, то нас на один рейс, пожалуй, и не возьмут.

Поэтому с отчаянной решимостью и лихорадочной правдивостью в глазах вру. — Килограмм двести наберётся…

Но даже эта цифра вызывает на лице пилота выражение явного неудовольст¬вия

— Не полечу… Много груза. Пускай кого-нибудь оставляют…

— Ладно, командир, не пыли… Давай летим, ничего с твоим Антошкой не слу¬чится.

— Мне лучше знать, случится или нет. Лететь придётся напрямую, минуя Байкит, так как там полосу закрыли. Горючки придётся брать под завязку.

Лишь вмешательство начальства в лице Хохлова помогает мне утихомирить строптивого летуна.

Позднее, в самолёте, я понял причину этой строптивости. Помимо нас в нём летел чистопородный «зайчина» в пальто и шляпе, оче¬видно знакомый нашего экипажа.

Схватив оформленные билеты, выскакиваю на улицу и облегчённо вдыхаю. Затем опрометью лечу к своим друзьям, которые на всякий случай уже свер¬нули палатки, и упаковывают вещи. Настроение у них великолепное, не то, что у меня. Ещё бы все они успели позавтракать, а мой желудок или кишки, или ещё чёрт знает какая деталь организма, выражают окружающему своё неудовольствие путём весьма непотребного урчания.

Заботливый начальник аэропорта предлагает нам подогнать машину руководителя полётов, чтобы подвезти вещи к самолёту, но сытые походнички, истосковавшиеся по пере¬носке тяжестей, лихо взваливают на могучие плечи рюкзаки и упаковки и бегом доставляют их на лётное поле, так что, когда подъезжает присланная машина, везти ей оказывается совсем нечего.

Чтобы как-то оправдать её появление, усаживаем в кабину Уралочку и со всеми удобствами подвозим к самолёту, в который Ряша и Командор успевают загрузить большинство на¬шего груза.

Когда последние шмотки оказываются в его тесном нутре, оказывается, что перемещаться там совершенно не возможно. Весь проход от кабины пилотов до хвостового технического отсека забит вещами. Пилоты с огром¬ным трудом преодолевают это мощное препятствие и проникают к себе в ка¬бину. Тот, что приходил в кассу за ведомостью, ехидно замечает.- Тяжёлые килограммы в наше время пошли. Один, как три весит.

Я дипломатично отмалчиваюсь. Закрываем дверь люка, а снаружи уже заливается мотор нашего воздушного извозчика, поднимая к голубым небесам облака ядрёной пыли.

Первый пилот делает какие-то манипуляции штурвалом, и наш самолётик вздрагивает, как бы пробуя, хватит ли его силёнок, чтобы оторвать от земли всю эту немыслимую тяжесть. Затем он как-то возмущённо хрюкает, и начинает медленно двигаться в сторону ВПП. Прощай Подкаменная Тунгуска!

Эти маленькие и ловкие АН-2 набирают заданную высоту очень резво. Уже через пару минут под нами открылась во всей своей диковатой красоте гибкая бархатная лента Тунгуски в обрамлении прекрасного махрового покрывала тайги.

Во многих местах по этому покрывалу были разбросаны и блестели на солнце бриллиантики небольших озерков.

День уже полностью вступил в свои права и немилосердно жёг землю жаром и зноем. Однако самолётик великолепно проветривался, и в нём было даже довольно прохладно.

Лететь до Туры нам предстояло не менее трёх часов, поэтому каждый устраивался поудобнее на узеньких и покатых боковых сидениях. Уралочка решила, что переносить полёт в состоянии глубокого сна гораздо приятнее, чем в стадии осознанного существования и, привалившись к покатой боковине одного из рюкзаков, быстренько материализовала принятое решение.

Вчерашняя четвёрка «дураков» вновь вооружилась игральным инструментом и затеяла очередное карточное побоище, длившееся на этот раз часа два.

Пройдя кило¬метров сто вдоль Подкаменной, наш Антошка сделал глубокий разворот и направился почти точно на северо-восток.

Лететь пришлось довольно низко над тайгой. Причиной тому был сильный и очень плотный дым, который тяжёлой завесой падал на вершины деревьев, покрывал макушки невысоких сопок и почти лишал наших пи лотов всех видимых ориентиров.

Температура в это лето ж Сибири, а особенно в 3аполярьи, стояла поистине среднеазиатская. Сушь сжигала тайгу. Стоило бросить где-нибудь спич¬ку, и тут же начинал бушевать свирепый таёжный пожар. Пожары возникали и без вмешательства людей, сами собой. Старо жилы здешних мест утверждали, что подобного лета они ещё не видели.- Это всё учёные, да другие там прочие химики, своими опытами весь наш здешний климат перекорёжили. Теперь вот майся, не поймёшь, когда сеять, когда сено косить. Всё кругом, мать их… Наперекосяк идёт!

В наши бурные семидесятые годы безымянные острословы заставили за¬звучать известный старый афоризм, совершенно на новый лад, по-своему даже очень язвительный — Мы не можем ждать милостей от природы после всего того, что мы с ней сделали…

Вот и сейчас под нами бедная тайга билась и корчилась в жестоких тисках злого пожара, брошенного в неё чьей-то безалаберной или безответственной рукой. Им были охвачены десятки, и даже сотни километров прекрасных ценнейших лесов. Дым поднимался почти до нашего самолёта и пробивался через щели в салон.

Першило в гор¬ле и носу. В такие моменты пилотам приходилось поднимать машину ещё выше и продолжать полёт практически в слепую.

Тура появилась под нами совершенно неожиданно. Словно на плоском горизонтальном экране появилась стрелка — выступ образуемый в месте слияния Нижней Тунгуски с её правым притоком Кочечумом. На ней уютно расположи¬лись серо-белые квадратики строений, разделённые друг от друга прямыми чёрточками улиц.

Самолет клюнул носом и заспешил вниз к чёрному прямоу¬гольнику взлётно-посадочной полосы. Толчок, другой и пошло-запрыгало. Посадочная полоса в Туре грунтовая, поэтому за самолётом тянется клубящийся шлейф черной, словно сажа пыли.

Аэродром находился в стадии реконструкции. Повсюду были видны груды щебня и других строительных материалов. Много различных машин и механизмов. Под открытым небом сложены пирамиды мешков и ящиков — это грузы геологических экспедиций. На противоположной стороне аэродрома выстроился ряд отдыхающих от полётов и находящихся на про¬филактике АН вторых, а также несколько вертолётов, среди которых мы сразу же выделили и два Ми-8. 3а невысоким заборчиком виднелось двухэтажное зда¬ние штаба отряда с башенкой-фонарём, в которой наверняка располагался КДП.

Одноэтажное здание аэровокзала, совмещённое с какими-то служебными по¬мещениями непонятного назначения, разместилось отдельно. Между ним и шта¬бом находилась полянка, заросшая невысокими, типа ивы, деревцами и густой довольно высокой травой, правда, кое-где уже примятой и даже вытоптанной от постоянного устройства на ней мест отдыха ожидающими отлёта пассажи¬рами.

Весь перелёт до Туры занял ровно три часа тридцать минут нашего вре¬мени, за которое нас вдобавок ко всему изрядно укачало и оглушило. Поэтому мы с радостью высыпали наружу и сверх резво разгрузили на Туринскую зем¬лю весь привезенный с собой груз.

— Братцы, словно в Италии,- заявляет Ряша, указывая на парадную вывеску, прибитую над входом в аэровокзал. На ней крупными синими буквами начертано — ТУРИНСКОЕ АВИАПРЕДПРИЯТИЕ.

Мечтатель тут же вполне резонно заметил.- Это точно, как в Италии. Только вместо итальянских хиппи вокруг одни сибирские бичи, да гордые эвенки.

Бичей здесь действительно хватает. Создаётся такое впечатление, что их будто бы нарочно собрали со всей страны и завезли в Туру на всесоюзное совещание по обмену опытом.

Понятие бич мы расшифровываем по своему: бывший интеллигентный человек, ныне трудящийся Сибири.

Где мы их только не встречали! И на железной дороге, в поездах и на станциях, и в далё¬ких леспромхозах, и в районных центрах, и в таких громадных городах, как Новосибирск и Красноярск. Ходят они всегда небольшими группками в два-три человека, а весь багаж составляют тощие котомки, рюкзаки или потёртые портфели неопределённого цвета.

Чемодан у бича не встречается, практически, никогда. К чемодану у него какое-то неосознанное отвращение. Жилья, или как чаще говорят, постоянного места жительства бич не имеет, постоянной работы — тоже. Здесь, в Сибири они находят себе временную, очень часто подённую работу, нанимаясь куда угодно, лишь бы заплатили требуемую ему пятёрку в день. Получив её от работодателя, бич спешит куда-нибудь побли¬же к железнодорожному вокзалу или другому транспортному заведению, прини¬мает вовнутрь требуемую дозу, затем устраивается на скамейке или прямо на земле и «балдеет», осмысливая суть своего бытия и провожая грустным взглядом приезжающих и уезжающих пассажиров.

Вот и сейчас здесь в Туре наблюдая за ними, мне, вдруг, вспомнились яркие строчки, написанные очевидно под непосредственным впечатлением виденного, писателем Яхниным.

От пристани, от старых кедров,

Где привозные кирпичи,

По холодку в дырявых кедах

Рысцой к продмагу рвут бичи.

Хихикнув, из продмага выйдут,

Притихнут в аэропорту,

Нехитрую покупку вынут-

Свою любовь, свою беду.

И смотрят, как в пыли и в громе,

Касаясь гравия едва,

Танцует на аэродроме

На трёх колесиках АН-два…

Такими они были и здесь. С тоской смотрели на торопящихся куда-то боро¬датых парней в штормовках и телогрейках, загорелых девчат в зелёных стройотрядовских куртках с надписями «Красноярск-79. ССО» Им тоже, очевидно, хотелось куда-нибудь улететь. Улететь от своей тоски и ненужности. Но они не знали ни куда лететь, ни за чем…

Оставив всю команду сидеть на горе шмоток, иду в штаб искать местное начальство. Командир отряда на моё счастье оказывается на месте. Он только вчера выписался из больницы, где лежал на профилактике — что-то стало пошаливать сердечко. Фамилия у него запоминающаяся и немного игривая — Тутутшкин. Зовут его Николай Николаевич. В Туре живёт и работает уже много лет, привык к этому суровому краю, и покидать его не собирается.

Улыбаясь, спрашивает меня.- Что это вас на отдых в такую глухомань потянуло? На югах наверняка и теплее и уютнее.

Объсняю ему, что юга нам совершен¬но безразличны, а тянет именно в тайгу, где можно увидеть новые, необжитые места, а заодно познакомиться и с новыми людьми…

— Значит старые таёжники. А я сначала подумал, что просто так экзотики столичным гостям захотелось. Рад, что ошибся. Что ж пойдёмте устраиваться, а обо всех делах потом поговорим, когда отдохнёте с дороги. Тем более что сегодня лететь всё равно никуда уже не придётся. Поздно…

Устраивают нас просто по-царски: в одноэтажном уютном домике, одну половину которого занимают под жильё пилоты отряда, а вторая — оборудована под гостиницу для приезжего начальства. Её здесь иногда называют даже депу¬татской. Именно её и отводят нам под временное пристанище.

Состоит она из трёх больших великолепных комнат, кухни, умывальной и кладовки. Нет только туалета, и по любой нужде приходится бегать метров за пятьдесят в общест¬венное заведение на два очка, как любят выражаться проектанты.

В основной комнате-гостинной в углу сооружен электрический камин, потолок украшен деревянными плахами с резьбой местного колорита, на полу расстелен палас, на тумбочке установлен телевизор. Последний, правда, почему-то ничего не показывает, а только вещает, но это уже мелочи. В нашем походном одеянии находиться в таком великолепии даже как-то неудобно, но делать нечего — приходится мириться.

Умывшись и отдохнув минут тридцать на прекрасных кроватях и диване, отправляемся всей командой знакомиться с Турой и её обитателями.

Тура — посёлок типично высокоширотный, северный. Самые высокие дома в три этажа. В основном же, дома двух и одноэтажные деревянные или шлакоблочные. Деревьев в посёлке очень мало. Коммунальные трубы, укутанные стеклова¬той и рубероидом, проходят над землёй в деревянных коробах. Улицы больше похожи на складки сильно пересечённой местности, чем на привычные нам городские магистрали для движения транспорта и пешеходов. Чёрные как антрацит, они тускло светятся в лучах полярного дня, а когда поднимается ве¬тер, то всё вокруг покрывается тончайшей плёнкой пыли. В дождь же они дол¬жны превращаться в сплошное грязевое месиво, по которому можно передви¬гаться только на вездеходах.

Как и во всех других северных посёлках, ника¬кой нормальный овощ на открытом грунте здесь произрастать, а тем более вызревать, не может. Однако с каждым годом в Туре растёт число упрямцев-энтузиастов, которые в самодельных мини теплицах, сооружённых из стекла, полиэтиленовой плёнки и ещё чёрт знает чего, выращивают приличные урожаи огурцов, помидоров, редиски. На окнах, за стёклами приятно радуют глаз цветы в горш¬ках.

Питьевая вода в Туре привозная, да и для полива тоже. Бочка воды стоит пятьдесят копеек, а развозится вода по домам всего один раз в сутки.

Цивилизация наступает на Туру полным ходом. В посёлке уже имеется свой собственный комитет по радио и телевидению. Очень много самых различных строек.

Ряша уверенно заявляет нам.- Вот увидите, скоро Туринский метро¬политен строить начнут.

Уже строится на базе старого новый аэропорт. Авиация здесь первейший вид транспорта, без неё никуда. Нижняя Тунгуска сама справиться с мощным потоком срочных и сверхсрочных грузов не может. Особенно это заметно в нынешнем году, когда в течение двух месяцев на землю не выпало даже капли дождя, и река обмелела до предела.

Нижнюю Тун¬гуску в литературе иногда называют Угрюм-рекой. Правда, наш несговорчи¬вый Мечтатель утверждает, что Угрюм-река — это Витим, и страшно сердит¬ся, когда с ним не соглашаются.

Действительно, известный писатель и исследователь Сибири В.Я. Шишков в 1911 году, будучи техником министерства путей сообщения, работал на этой реке по промеру ее фарватера. Для составления лоции. Именно здесь он собрал материалы, послужившие основой для романа «Угрюм-река» и многих других сибирских рассказов.

Шишков писал в сво¬их дневниках.- Здесь настоящая пустыня, природные ископаемые не использу¬ются. Соболь выбит, а бедный тунгус по-прежнему бродит по пустыне, по-преж¬нему некультурный и несчастный.

Нижняя тунгуска рождается на юге Среднесибирского плоскогорья, восточнее Ангарского кряжа. Протяжённость её ещё больше чем Подкаменной — 2989 километров. В своем начале река течет спокойно по широкой долине, но уже скоро появляются шиверы и небольшие пороги. В своём среднем течении, особенно около селения Учами, река входит в узкий извилистый коридор с крутыми стенами берегов. Чем дальше на запад, тем выше и круче горы по берегам. Их отроги образуют на Нижней Тунгуске стремнины, пороги и перекаты.

В наиболее крупных порогах — Большом Каневском, Вивийском и Учамском,- скорость течения достигает пяти метров в секунду.

Нижняя Тунгуска — главная жизненная артерия Эвенкии. В поло¬водье она судоходна до посёлка Кислокан, расположенного в 1150 километров от её устья. Но навигация на реке короткая, продолжается всего тридцать-тридцать пять дней. Всё остальное время основным видом транспорта остаётся авиация.

Пожалуй, одним из первых русских прошедших вверх по Нижней Тунгуске был Енисейский казак Пантелей Пенда, который пустился в этот нелёгкий и опас¬ный путь во главе ватажки в сорок казаков в первой половине 1620 года.

Плыли землепроходцы на самодельных стругах, со всех сил налегая на вёсла, так как при любой передышке течение норовило снести их обратно или раз¬бить о грозные подводные камни.

Выше речки Илимпеи, где Нижняя Тунгуска круто поворачивает к югу, Пянда решил причалить к берегу и оглядеться. Приближалась зима, струги нуждались в ремонте, и поэтому казаки решили построить на высоком берегу с хорошим обзором лагерь. Это бревенчатое строение получило название Нижнего Пяндинского зимовья.

Перезимовав Пен¬да двинулся дальше. Однако путь вверх по Тунгуске был так труден, что пройдя всего несколько десятков километров казакам пришлось вновь рубить зимовье и пережить ещё одну суровую сибирскую зиму в тайге. Зимовье это было поставлено чуть ниже речушки Средней Кожемы.

В следующее лето Пенда со своей ватагой смог одолеть почти весь оставшийся путь по Ниж¬ней Тунгуске, но зимовать казакам пришлось всё-таки снова на этой непо¬корной реке. И только весной на третий год отряд покинул её и волоком перетащил свои струги на Лену. Так было совершено первое прохождение Ниж¬ней Тунгуски, причём вверх по течению.

К сожалению, оно почти не оставило следов в истории покорения Сибири. Только в 1949 году В.П.Окладников на¬помнил нам легенды восемнадцатого века про «гулящего человека» Пенду и проследил возможный маршрут его отряда по Нижней Тунгуске через Чегуйский волок на Лену.

На всё это долгое и многотрудное мероприятие Пенда израсходовал всего «десять рублёв денег московских ходячих прямых», которые он занял под заклад у енисейского казака Кирилла Терентьева Ванюкова «без приписи июля в десятый день до сроку до Петрова заговения сто пять¬десят первого года без росту. По сроце рост ис пяти шесть почну платить.»

Нам же сейчас только дорога до Туры обошлась в сто без малого рубликов, не считая обратной дороги и бесплатного перелёта на Котуй.

Всё никак не можем привыкнуть к местному пейзажу и природе. В небе, которое напоминает матово светящийся экран телевизора, неподвижно повисло апельсинового цвета солнце, идеально круглое и невозмутимое спокойное. Оно абсолютно не реагирует на суету людей и неистово быстрый бег совре¬менной жизни. Почти полгода солнце не меняет своего положения на небоск¬лоне, а затем как-то незаметно скатывается с него за горизонт и исчезает на оставшуюся половину года. Тогда «экран природного телевизора» гаснет, и только иногда на нём вспыхивают словно интенсивные помехи разряды северного сияния

В Туринских магазинах идеальная чистота и порядок. При входе в эти храмы чистоты невольно начинаешь вытирать ноги о коврики, заботливо рас¬стеленные около входа. Продавщицы в белоснежных халатах и без привычного нам презрительно наглого взгляда в глазах смотрятся за своими прилавками скорее, как научные работники, чем как служители прилавка. С покупателями они приветливы и вежливы до «безобразия».

— Вот бы у нас так же в столице,- вслух мечтает Степаныч.

— Да и нам в Челябинске не плохо бы,- поддерживает его Командор.

Вот тебе и Эвенкия с её былой отсталостью и забитостью. Продуты в магазине тоже отличные, а главное самые разнообразные. Особенно много консервированных овощей и фруктов болгарского производства известной фирмы Балкан. Тут и консервированные помидоры с огурцами, и раз¬личные салаты, и фруктовые компоты «ассорти», и баклажанная икра. Даже слюн¬ки начинают выделяться, когда смотришь на такую роскошь.

Здесь же, впервые на Енисее мы увидели в продаже свежесолёного хариуса, причём ни какого-нибудь плохонького, а крупного и соблазнительного. Из питья имелась водка разных сортов, в том числе и корейская, вина, вермуты. Есть сливочное масло, сыр, колбаса, много мучных кондитерских изделий и конфет.

Молодой парень в замасленной спецовке с густой, давно начесанной шевелюрой

протягивает продавщице десятку и, как ни странно, сказав слово «пожалуй¬ста», просит бутылку, а на сдачу до пятёрки — конфетку получше или печенья. Потом он долго пытается упрятать купленную бутылку за ремень брюк сна¬чала на животе, а когда это ему не удаётся, то за спину.

Завершив опера¬цию, парень выпрямляется, пробует, хорошо ли устроилась на нём купленная бутылка, поправляет спецовку и гордо покидает магазин.

К прилавку подбегают две молоденькие, лет по девятнадцать, эвенкийки и покупают сразу девять бутылок водки и три бутылки вермута. Затем, изгибаясь под тяжестью стекла и жидкости, выходят из магазина, оживлённо болтая о чём-то, повидимому, очень важном.

— Ну, дают!- говорит Ряша.

— А мы, что хуже их что ли или получаем меньше? Тем более сегодня празд¬ник!

— Это какой же?

— Первый день на Туринской земле Эвенкии!

Нагруженные покупками, возвращаемся в свою царскую обитель, и, пока Уралочка колдует на кухне, садимся за стол и начинаем обсуждать вопрос, куда же мы всё-таки будем забрасываться.

Ещё в Москве появилась у нас мыслиш¬ка начинать не с Дюпкуна, а с верховий притоков Котуя: Воеволихана или Котуйкана. Основным доводом в пользу этого варианта было то, что «от Дюпкуна турист уже плавал, а вот по Воеволихану и Котуйкану, пожалуй, никто и никогда.

Однако когда мы прибыли в Туру и увидели, вернее, ощути¬ли, стоящую здесь засуху, наше решение вновь стало склоняться в пользу Дюпкуна.

Тутушкин, узнав о наших намерениях, удивлённо присвистнул,- Ну, вы, мужики, даёте! Дался вам этот Котуй. Кроме удалённости в нём и интереса никакого нет. Ни рыбы, ни дичи, одно комарьё. Давайте я лучше заброшу вас в верховья Виви или на Тембенчи. Раз в неделю даже газетки завозить вам будем, а рыбу и дичь я вам там гарантирую.

Советовали лететь на Виви и другие работники отряда.

От таких советов Мечтатель тут же хмурился и впадал в упрямую молчаливость. Когда же советчики особенно оживлялись, он мрачно твердил одно и тоже.- Хочу на Котуй… Хочу на Котуй! Я этого дня всю жизнь ждал, а теперь мне, видите ли, какую-то Виви предла¬гают. Вон Илейко даже на Илимпею забирался, и то ничего хорошего не нашел. Хочу на Котуй!

Мы молчаливо поддерживаем его желание. Где-то в глубине сознания зарождается мыслишка — наверное, просто не хотят в такую даль лететь, вот и предлагают куда поближе.

Тутушкин, как будто угадывает наши сомнения, и говорит.- Мне то всё равно. На Котуй, так на Котуй, завезу, куда желаете. Жалеть бы только потом не пришлось. Не понравится, сами на себя пеняйте. Вылет назначаю завтра часиков на двенадцать, так что готовьтесь.

Завтра суббота и нас это несколько беспоко¬ит: ведь по субботам руководство отряда не работает, и дело иметь придётся лишь с дежурным персоналом, а это грозит различными непредвиденными осложнениями.

Правда, командир успокаивает нас.- Не волнуйтесь, всё будет тип-топ! У меня в отряде порядок железный!

О точной точке высадки договариваться будем завтра утром с экипажем, так что на сегодня все деловые вопросы у нас кончились и можно спокойно готовиться к вечернему бенефису.

Уралочка на кухне гремит кастрюлями, слышится бульканье кипящей на мощной

электроплите воды. За водой Усачу и Максиму пришлось бежать в соседние дома, где им и наполнили два ведра, правда, без особой охоты.

После этой хлопотной операции Командор, Максим и Усач решают бежать на Тунгуску ку¬паться, так как, по словам выделившего им воду жителя, не только вода в реке, но даже земля в этом году прогрелась от жары на глубину до двух-трёх метров.

Ряша и Степаныч считают, что полезнее подавить ухо и заваливаются на кровати. Мы с Мечтателем зовём из кухни Уралочку и начинаем чаёвничать, тем более что есть с чем.

Как будто приветствуя наш приезд, над Турой про¬носится первая в этом сезоне гроза. В ней было всё: и зловещая туча, и молнии с громом, и даже тёплый крупный дождь.

Пыль на улицах прибило, и столица Эвенкии стоит умытая и посвежевшая. Прямо перед нашими окнами посреди улицы троица играет в волейбол, в кружок. Техника играющих явно спортивная и профессиональная.

Один из играющих эвенк в джинсах и белой рубашке. Теперь такая ферма одежды в здешних местах совсем не редка. Сюда, хотя и медленнее, чем в обжитые места Сибири, уверенно добирается современная мода. Два других игрока явно приезжие, но, очевидно, давно живущие в этих местах. Оба идеально загорели.

Приятно видеть, что люди находят приятные занятия в любых условиях, даже в таких вот «глубинках» тайги.

Полнокровный Полярный день уже всё-таки кончился, и часов в одиннадцать вечера, когда солнце скрывается за вершинами холмов, засыпающий мир погружается в жиденькие сумерки. На Котуе в это время будет намного светлее, так как он протекает километров четыреста севернее.

Возвращаются с купания ребята и восторженно повествуют о том, какое громадное удовольствие они получили. По их словам вода в Тунгуске сейчас нагрета градусов до двадцати — не северная река, а Южный берег Крыма. Неудобство одно — всё дно из мелкого острого камня.

Завидуем им «чёрной» завистью, особенно после того, как они «по сек¬рету» сообщают о том, что комара на реке практически нет. Очевидно, засуха существенно повлияла на численность его поголовья.

Пора садиться за стол и начинать бенефис. Ряша и Степаныч продолжают «давить ухо», и чтобы при¬вести их в нормальное состояние приходится затратить не мало сил и находчивости. Наконец, стол был полностью накрыт, а все члены нашей команды во главе с Уралочкой чинно расселись вокруг него. Максим тут же очень метко обозвал эту живописную композицию — Белоснежка и семь глотов.

Действительно, нас семь здоровых мужиков и одна девушка, которая, правда, не блондинка, а скорее даже шатенка, впадающая в рыжеватые тона.

Степаныч тоже не удержался и тут же пояснил обществу, что есть женщина. Он сказал.- Древняя индийская легенда гласит: «Брахма взял свежесть розы, лёгкость древесного листа, бархатистость персика, взгляд серны, слезы тучи, улыбку солнечного луча, робость зайца, тщеславие павлина, мягкость пуха, твёрдость алмаза, сладость мёда, жестокость тигра, квохтанье сойки и воркованье голубя и сотворил женщину. Она была прекрасна и неотразима».

Ряша сказал.- Бархатистость персика, мягкость пуха и сладость мёда — это хорошо, это приятно.

Уралочка погрозила ему кулачком и почему-то пок¬раснела.

Я вспоминаю, что сегодня пятница, а именно о ней Омар Хаям в своих знаменитых «Рубаи» сказал — Сегодня пятница: поэтому смени на чашу кубок твой, а ежели все дни итак из чаши пьешь, удвой ее сегодня. Священный этот день особо помяни.

Услышав эти строфы, Ряша хлопнул себя по лбу и мгновенно выскочил из-за стола. Через минуту он уже вручал каждому из нас привезённый из Москвы сувенир-сюрприз. Это были восемь стеклянных стопок-стаканчиков, с вытрав¬ленными на них плавиковой кислотой безобразными физиономиями, под кото¬рыми были начертаны наши имена.

Шумно выражаем свой протест против тако¬го искажения оригиналов, на что Ряша авторитетно заявляет.- Сделано, что¬бы пить, а не чтобы лицезреть!

Коллектив сразу же соглашается с его до¬водами и требует немедленно наполнить стопари живительной влагой.

Так в далёком таежном посёлке сбылись вещие слова великого Хаяма, и мы ста¬ли обладателями уникального в своём роде питейного «сервиза».

После ряда весёлых тостов, когда за столом уже царило непринуждённое веселье, замечаю, что Степаныч сидит грустный и хмурый. Оказывается, проснувшись, он обнаружил, что в его правую конечность или, как он привык выражаться, » копыто», вселилась какая-то неведомая и злая хворь. Нога его около лодыжки дейст¬вительно распухла, а любое прикосновение к ней приносит Степанычу боле¬вые ощущения.

Для начала пробуем лечить его вливаниями в организм определённого вида горячительной жидкости, а когда это не помогает, собираем консилиум. В нём принимают участие все члены группы, включая и самого бо¬льного.

Как ни странно, но наименее активным членом консилиума оказалась Уралочка — официальный врач группы. Потом выяснилось, что у нее самой от таких событий разболелись зубы и приглушили все остальные впечатления.

В результате бурных дебатов нам удаётся поставить абсолютно «точный» диагноз этого сложного заболевания — Инфектартрит с поражением нервной системы путём проникающей подагры через хронический эволютивный полиартрит.

Ряша решительно требует.- Резать, только резать. Иначе распро¬странение вплоть до шейных позвонков и всё — коллапс!

Степаныч начинает мелко дрожать и тихонько гундосить.- Братцы, а может не надо? Я живучий! Братцы, лучше налейте ещё стопарь!

После ещё одного бурного совещания решаем пока ничего не резать, а лечить но¬вейшими, дефицитнейшими импортными средствами, привезёнными из очень далёкой заморской страны по величайшему блату. Называется средство «Метиндол» и предлагается оно больным в виде продолговатых таблеток-ампул белого цвета.

Согласно прилагаемой аннотации лекарство должно действовать наверняка. Правда, при этом могут возникать кое-какие побочные симптомы в виде головокружения, оглушения, поносов, сонливости, сопливости, временного расстройства зрения и даже психических отклонений.

Степаныч под нашим чутким руководством заглатывает чудесные пилюли. При этом он мелко вздрагивает и жалобно посматривает на докторов — само¬учек.

Успокаиваем его тем, что лучше быть на время психом, но со здоровы¬ми «копытами», чем безногим инвалидом и навсегда. Кажется, эти веские, убедительные аргументы несколько успокаивают впечатлительного Степаныча.

Для большей «лучшести » заставляем его натереть ногу ещё и натураль¬ной швейцарской мазью » Венорутон — гель», так как она приятна в употреблении, охлаждает, успокаивает, имеет большой аффинитет к коже и является подходящей для её физиологических характеристик.

Степаныч послушно вти¬рает это вонючее снадобье в ногу, охая и чертыхаясь, когда под пальцы попадается обильная шерстяная растительность, составляющая неизменную и обязательную часть его организма.

Глядя на его страдания, говорю.- Да, Степаныч, не «платоновский » ты человек.

Командор сразу же любопытствует А это как ?

— А вот так. Ты что же никогда не слышал, как знаменитый греческий философ Платон сформулировал однажды определение человека, от которого все его ученики рыдали от восторга?

— Я нет, что-то не приходилось слышать.

— Ну, так слушай. Его формулировка звучала так — Человек есть животное о двух ногах, лишенное перьев! Его постоянный оппонент Диоген — тот самый, что жил в бочке,- ощипал петуха и, принеся его в рощу Академа, объявил.- Вот он платоновский человек! После этого Платон вынужден был к своей формулировке добавить уточнение — И с широкими ногтями!

Командор внимательно посмотрел на Степаныча и подтвердил.- Точно, он у нас не «платоновский человек», — и тут же добавил.- И Ряша тоже…

После всех проделанных с ним процедур Степаныч успокаивается и затихает.

Уставшие, но довольные содеянными для ближнего хорошими делами, мы разошлись по комнатам нашего уютного отеля и погрузились в сновидения.

Утро встретило нас ярчайшим платиновым солнцем и новыми огорчениями. Здоровье коллектива начало трещать по всем швам: Уралочка всю ночь промучилась с нахальным зубом, Ряшу лихорадило и трясло в каком-то диком, ознобе, так что пришлось укрываться сразу двумя одеялами, а на Мечтателя совсем не ко времени напал жор, и он непрестанно что-то жевал и требовал чая.

Степаныч носит свою больную ногу наперевес словно винтовку, а когда кто-нибудь нечаянно касается её, диким голосом орёт.- Ой.ё..ё. ей! Вы, что озверели?

В сложившейся ситуации я видел лишь один реальный выход прекратить все эти безобразия — Как можно быстрее уходить в тайгу, на дикую природу, на Котуй. Там все эти хворобы быстренько выдует чистым, свежим ветерком, да и комарики выкушают вместе со всей дурной кровушкой! Тем более, что сегодня уже двадцать седьмое июля, а мы все еще на подхо¬дах, а вернее на подлётах, к Котую.

Наскоро умывшись и попив чаю, направляюсь в штаб, чтобы окончательно уточнить все вопросы, связанные с последним воздушным броском к месту начала нашего водного маршрута. Со мной идёт и Ряша, как признанный мастер таёжного ориентирования.

По скрипучей деревянной лесенке поднимаемся на второй этаж в КДП, где нас уже поджидал начальник штаба. Сходу объявляем ему наше окончательное решение.- Никаких Виви, Тембенчи и прочих Эбентиме. Только Котуй — загадочный и манящий!

— Котуй, так Котуй,- невозмутимо соглашается он с нами и приглашает к карте, чтобы на ней указать нужное место для высадки. Для этого приходится подняться еще выше, на третий этаж.

Тесное помещеньице всё заставлено различным оборудованием, необходимым для такого сложного дела, каким является управление воздушным движением. За стеклянной перегородкой ведут какой-то оживлённый разговор двое диспетчеров, а сбоку в маленькой ком¬натушке около карты нас дожидался командир вертолёта.

Это невысокий симпатичный парнишка. На нём одета коричневая, видавшая виды кожанка, из-под которой видна серо-голубая форменная рубашка. На ногах красуются громад¬ные резиновые охотничьи сапоги с завёрнутыми голенищами.

Такая обувь здесь широко практикуется, так как летать пилотам приходится в самые глухие уголки тайги, где встречаются и болота, и маленькие речушки.

Разговаривая с нами, он всё время улыбается.- Далековато забрать¬ся решили. Туда в один конец более четырехсот километров будет, а это часа три с лишним при полной загрузке, особенно учитывая, что дополнитель¬ный бак горючки придётся брать. Иначе обратно лететь неначем будет.

— Пожалуй, за один заход всех сразу и не увезём,- сомневается начальник штаба.- Вас сколько всего?

— Восемь…

— А груза?

Решаем говорить на чистоту, так как платить за него всё равно не придётся, а рисковать в полёте на такие расстояния, да ещё в условиях ненаселёнки, совсем не хочется.

— Килограммов шестьсот…

— Ничего себе по поднагрузились! Это же вместе с живым весом тонна,

если не больше! Пожалуй, учитывая двойной запас горючки за один раз действительно можем и не вытянуть…

Пилот улыбается и уверено заявляет.- Вытяну… У меня машина работящая. Взлетать всё равно с разбега, по самолётному придётся…

Ряша на всякий случай ещё раз решает уточнить.- А что если залететь не на Дюпкун, а на Котуйкан, в верховья? Ближе на целую сотню километров…

— Вы что, ребята, сдурели?! Там сейчас воды столько, что и воробью по колено не наберётся. Весь пересох…

— А Воеволи?

— Да и там не лучше. Во многих местах не река, а столбовая дорога. Полпути на себе волоком свои посудины тащить будете…

— Ну, что ж, тогда решено — высаживаемся на Дюпкун.

— Вот сюда, если не возражаете,- я тыкаю пальцем в самую южную его оконеч¬ность.

Начальник штаба о чём-то тихонько переговаривается с пилотом, а по¬том обращается к нам.- Значит с местом высадки решено. Теперь показывайте, откуда вас вытаскивать будем…

Снова смотрим на карту, где Котуй выписывает свои живописные зигзаги. Ниже Воеволихана почти нет крупных притоков, кроме одного правого. Это — Сида, протяжённостью 1059 километров. Ниже идут много численные значки, обозначающие заболоченные места. Это Муруктинская котловина.

Решаем, что дальше Сиды сплавляться незачем. Показываем точку в устье Сиды начальнику штаба, который тут же омечает её на карте.

-Когда прилетать?

— Числа пятнадцатого августа….

— Ну что же, решено — прилетим, как договорились. Зимовать в тайге не оставим.

— Сегодня вылетать будем часика через два-три, так как сейчас машина долж¬на будет ещё слетать к геологам. Тут недалеко — километров восемьдесят… Вернётся, заправим и в путь. Вам сообщим, так что пока можете отдыхать.

Ряшу просто невозможно оторвать от карты. Он водит по ней корявым пальцем, и что-то бурчит себе под нос. Потом он обращается к начальнику шта¬ба.- У вас кусочка калечки не найдётся? Хочу кое-что из маршрута скопи¬ровать…

-Конечно, есть, она нам для работы необходима.

Получив желанный кусочек кальки, Ряша начинает переводить на неё тоненькую ниточ¬ку Котуя, начиная от устья Воеволихана вниз по течению.

Помогаю ему в этом нелёгком занятии, придерживая кальку, чтобы он не сползала. Покончив с этим нужным для нас делом, прощаемся с начальником штаба и возвращаемся к ребятам.

0ни уже с нетерпением ожидают нас. Рюкзаки и другие вещи собраны — хоть сейчас загружай в вертолёт и вперёд. Однако нужно завершить кое-какие местные делишки, и, прежде всего, отправить телеграммы и письма родным и знакомым.

На почту отправляемся я и Лёха. Идём по ухабистым улицам Туры, запоминая на прощание её неповторимый местный колорит. Жители уже начина ют готовиться к долгой и холодной полярной зиме: обивают наружные стены фанерой и утепляют рубероидом.

Вся Тура забита собаками различных разме¬ров и мастей. Есть среди них лохматые, как медведи, и гладкошерстные, но все они добродушны до безобразия. Даже гавкали эти собаки как-то особенно приветливо и лениво. Своры лохматых бродяг медленно перемещались по улицам, валялись в грязных канавах и ожесточённо чесались. Ко всему тому они все были великолепно грязны и упитанны.

Найти помещение почты оказалось совсем не просто. Довольно долго мы блуждали по каким-то задворкам, пока с помощью местных знатоков не достигли, наконец, цели нашего последнего выхо¬да в этот город.

Почта располагалась в одноэтажном, невзрачном домишке. Посетителей в этом учреждении почти не было, и девчёнки-служащие предавались оживлённому и, очевидно, очень занимательному разговору. Набрав нужное количестве бланков, заполняем их вручённым нам текстом и терпели¬во дожидаемся пока одна из девиц, оторвавшись с громадным неудовольствием от разговора, выписывает нам квитанции.

— С вас два рубля…

— Пожалуйста…

Ряша и Мечтатель почему-то решают отправить домой не телеграммы, а пись¬ма и поэтому вручили нам мятые листочки со своими письменами. Запечатываем эти шедевры переписки в конверты и начинаем искать, куда бы их засунуть. Наконец, в коридоре Лёха находит какой-то железный ящик со щелью и с громадным облегчением засовывает туда конверты.

Подхожу к этому сооруже¬нию и чуть не падаю от смеха. На ящике чёткими и громадными буквами начертана надпись — Приём от населения заявок на ремонт радиоточек. Выемка заявок два раза в неделю по средам и пятницам.

Толкаю Лёху в бок и говорю ему.- Ничего себе, удружил ты мужикам. Подал заявочку… Смотри, если они узнают, что ты с их писулями сделал, то вмиг отремонтируют твою «радиоточку» вместе со всем остальным организмом. Так что лучше помалкивай.

Договариваемся с ним, что ребятам об этом курьёзном случае говорить не будем, а письма к нашему возвращению до домашних всё равно дойдут.

Время мерно отбивает свои мгновения, а вертолёта всё нет и нет.

Приле¬тел громадина МИ-6, грузно плюхнулся на землю, подняв своими длиннющими винтами такую пылевую бурю, что за ней скрылись все окружающие аэродром сопки с белой антенной Орбиты.

— Вот это сарай!- восхищенно заявляет Усач, который видит это чудо лётной техники впервые.- Ведь туда чего угодно запихать можно.

Пыль медленно и неохотно оседает на землю и окружающая природа постепенно приобретает свой прежний вид.

Степаныч совсем обезножил, скачет по комнате на одной конечности и периодически оглашает воздушное пространство противнейшими воплями.

Можно было бы не утомлять читателя этими подробностями о страданиях бед него путешественника, но, к сожалению, его болячка обошлась нам в даль¬нейшем многими неприятными моментами, поэтому я вынужден снова и снова вспоминать данную невесёлую деталь нашего путешествия. Ведь ещё Джером К. Джером писал.- У меня нет желания помнить всё. В жизни каждого человека есть много такого, о чём лучше забыть. Но это не значит, что всё прошлое должно быть похоронено. Музыка жизни умолкает, если оборвать струны воспоминаний…

Поэтому пусть не обессудят меня мои милые дру¬зья за то, что я и дальше буду часто тянуть за эту печальную струну…

Наконец, в пятом часу возвращается из полёта наш долгожданный МИ-8. Пилоты идут в штаб получать последние указания начальства, а мы начинаем резво перетаскивать свои шмотки поближе к вертолёту. Два рабочих аэропорта, молодые здоровые ребята, тащат запасной бак для горючего. Он выкрашен в ядовитый жёлтый цвет. Ребята поминутно смачно и со вкусом матерятся.

Тащить это желтое сооружение очень неудобно, так как при каждом шаге он гремит, пытается вырваться из рук и больно бьёт их по ногам. Подтащив его к вертолёту, пар¬ни с ожесточением запихивают бак в открытый люк и закрепляют хомутами к борту.

Вернулись из штаба пилоты и пригласили нас на посадку. Затаски¬ваем вещи в вертолёт. Постепенно в нём не остаётся ни клочка свободного места. Вслед за вещами загружаем Степаныча, который сейчас сам удивитель¬но похож на недвижимое имущество.

В голове невольно рождается мысль — Стоит ли тащить его с собой в глубинку, где кроме нас и комаров не сы¬щешь ни одной живой души? Вдруг с несчастной конечностью что-нибудь тя¬желое и серьёзное? Что тогда?

Тихонечко делюсь своими сомнениями с Ряшей. Тот машет рукой.- Не бери в голову! Степаныч живучий как чёрт, на свежем воздухе, да у костерка вся его хворь мгновенно исчезнет. Вспомни позапрошлый год, как он в поезде у нас дуба давал. Пущай летит, а то здесь Туре он без нас наверняка загнётся!

Усаживаемся, кто, где может, и замираем в ожидании взлёта. Через открытую дверь кабины хорошо вид¬но, как пилоты щёлкают многочисленными тумблерами, подкручивают какие-то ручки и одновременно запрашивают о чём-то диспетчера по рации. Затем начинает работать двигатель, а по земле всё быстрее и быстрее бегут тени от вращающихся лопастей винта. Окружающий воздух скручивается в упругий

жгут похожий на смерч, выдирающий из земли жесткие частицы грунта и под¬нимающий их высоко над взлётным полем. Двигатель ревёт всё сильнее и сильнее, вертолёт должен вот-вот оторваться от земли.

Ряша не выдерживает на¬пряжения текущего момента и вопит мне на ухо.- Летю!

Однако этот вопль словно бы приковал нашу винтокрылую машину к поверхности аэродрома. Сколько ни пытались пилоты оторвать машину от земли, ничего не получалось. Горячий воздух атмосферы потерял свои упругие свойства и не может удер¬живать машину на весу, особенно с таким грузом, который мы в неё загрузи¬ли.

Пилот безнадёжно машет рукой и, обращаясь к нам, кричит сквозь рёв двигателя.- Всё! Ничего из этой затеи не выйдет. Придётся наполовину убавлять загрузку. Решайте, кто полетит сейчас, а кто следующим рейсом.

Делать нечего. Остаются Степаныч, Усач, Уралочка и я. Остальные летят, и бу¬дут готовить суда к сплаву. Мы прилетим завтра. Оттаскиваем выгруженные пять рюкзаков подальше от вертолёта, почти к самому ограждению аэродрома.

Наш хромоножка — Степаныч с сопением усаживается на них и с тоской гля¬дит в сторону покинутого вертолёта, который вновь начинает свои попытки оторваться от земли-матушки. И на этот раз взлететь в воздух с места могу¬чему МИ-8 оказывается не под силу. Тогда он начинает медленно выруливать на взлётно посадочную полосу, затем наклоняет вперёд свой громадный несущий винт и, взревев, словно бешеный зверь, устремляется вперёд и вдаль…

— Решил взлетать по самолетному авторитетно поясняю я Усачу, а Степаныч кивает головой в знак согласия.

Набрав скорость, вертолёт начинает мелко дрожать и подпрыгивать, как бы пробуя свои силы и возможности.

Уже близится конец полосы, а наша «восьмёрка» всё продолжает свои жуткие упражнения. Наконец, в каком то десятке метров от её среза, вертолёт всё-таки отрывается от земли и медленно-медленно, почти незаметно для глаза, начинает своё движение в воздухе.

Мы с тревогой следим за этим воздушным аттракционом. Мне всё время кажется, что он вот-вот плюхнется обратно на землю. К счас¬тью этого не происходит. МИ-8, хотя и с великой натугой, но набирает метр за метром драгоценный запас высоты. Вот он уже поднялся над верхушками деревьев, которые отсюда, от нас, кажутся зубцами частой гребёнки. Сквозь неё просвечивает апельсинового цвета небо. Вертолёт на его фоне становит¬ся похожим на маленького чёрного жука, уползающего, а вернее улетающего, от нас в далёкую неизвестность.

— Всё, улетели,- облегчённо выдыхает Уралочка.

Мы с Лёхой спихиваем со шмоток притихшего Степаныча и начи¬наем перетаскивать их обратно в нашу гостиницу. Завершив эту не очень приятную операцию, решаем, что пора подумать и о пропитании, так как все продукты утащил в своём чреве жук-вертолёт, оставив нам совершенно несъе¬добную часть снаряжения.

Оставляем Степаныча кряхтеть и вглядываться в глубь своего организма в гостинице, а сами отправляемся в магазин. Поку¬паем там три банки болгарского компота «ассорти», пачку чая, три пачки ана¬насных вафель, хлеб и банку камбалы в томатном соусе. Уже хотим покидать это торговое заведение, когда вспомнили жалобный вопль-стон Степаныча.- Ребята, купите мне бутылку! Лечиться буду, как нам наши отцы и деды завещали…

Выполняем просьбу бедолаги и направляемся домой. По дороге ме¬ня всё время терзает пришедшая в голову мысль: стоимость нашей заброски на Котуй влетит аэропорту в немалую копеечку. Один оборот винта такого вертолёта, как МИ-8 стоит ни много, ни мало — пять копеек. Если учесть, что винт делает сто девяносто шесть оборотов в минуту, то за час работы он накручивает кругленькую сумму в пятьсот восемьдесят рубликов. Можно легко подсчитать, сколько потянет весь трёхчасовой полет до Дюпкуна.

Очевидно эта же мысль беспокоила и начальника штаба, так как он после отлёта вертолёта обратился ко мне.- Если не возражаете, то завтра пораньше постараюсь отправить вас гидрачём…

Отвечаю ему, что, конечно же, не возражаем. Сам при этом думаю.- Гидрачём даже интереснее. Мы ведь на таком аппарате ещё не летали.

За окном хлестал сильный и крупный дождь. Оставалось только надеяться, что к утру он исчерпает свои запасы и иссякнет, иначе придётся загорать здесь ещё сутки.

Вечер тянулся долго. По стёклам окон стекали непрерывные струйки воды, сквозь которые огоньки домов на противоположной стороне улицы смотрелись необычно и загадочно. Степаныч медленно высасывал свою целебную бутылку, изредка предлагая мне и Усачу.- Может примете по стопочке?

А когда, мы отказываемся, наливал себе очередную порцию в стакан и, произнеся.- Всяк выпьет, да не всяк крякнет,- выливал содержимое куда-то во внутрь своего больного организма.

Вскоре его жизненный тонус резко повысился, и Степаныч пожелал сыграть перед сном в шахматы. Отказывать больному было неприлично и не гуманно, поэтому я согласился стать его партнёром в этой древней игре. Этот матч длился без малого часа три и завершился с ничей¬ным результатом «глубокой ночью», когда из-за далёких сопок появился ослепительный край солнца, и Тура засияла в его ярких лучах.

Быстро привык¬нуть к Заполярью просто невозможно, поэтому долго ворочаемся в кроватях сбоку на бок, пока удаётся погрузиться в чуткий и неспокойный сон. Степанычу намного легче — под влиянием жгучей, успокаивающей жидкости и усталости от завершившейся шахматной баталии он мгновенно засыпает, о чём свидетельствует его великолепный храп.

Просыпаемся от громкого телефонного звонка. Звонит командир эскадрильи. Он сообщил, что гидросамолёт готов к заброске нас на Дюпкун.

— Как только соберётесь, дайте знать. Подгоним машину, чтобы на себе тяжести не тас¬кать. До реки отсюда не близко…

Быстро собираемся. Ещё раз проверяем, не забыли ли чего-нибудь в доме и выходим на крыльцо.

Заботливый командир без нашего звонка заранее подогнал к нему бортовой газон и нам осталось лишь погрузить в него шмотки и собственные организмы. Машина заурчала и тихо тронулась с места. Начался наш путь к Тунгуске, где готовился к полёту Антон второй, поставленный на поплавки.

Миновав улицы Туры, машина выехала на берег реки и начала двигаться по дороге, которая по своему качеству и рельефу больше напоминала моренные сбросы в горах.

Едва удерживаемся на ногах, вцепившись изо всех сил в трещащие борта. Сидеть вообще невозможно, так как при каждом толчке внутри организма что-то хрустит и пытается оторваться.

Машинному организму, наверное, тоже приходится не легче, и мы от всей души сочувствуем нашему шофёру, которому приходится испытывать на себе такое «удовольствие» ежедневно.

Впереди у самого берега притулился маленький АН-2. По нему словно жучки ползают два чумазых техника, копаясь в моторе громадными отвёртка¬ми и гаечными ключами. Увидев нас, они удивлённо спрашивают.- Вы чего это пожаловали так рано?

— Начальство обещает на Дюпкун отвезти.

— Ишь, куда собрались! Он, может быть, сегодня вообще не заведётся…

— А нам сказали, что машина готова и может лететь хоть сейчас.

— Начальство оно и не то скажет… Говорить не работать!

В голове от таких «весёленьких» разговорчиков начинает шевелиться беспокойная мыслишка о том, что не пришлось бы проводить свой очередной отпускной день не там, на воле, в глубинке тайги, а здесь в стольном граде-Туре.

Техники тем временем продолжали ожесточённо копаться в моторе, то ли что-то в нём отвинчивая, то ли,наоборот, завинчивая. Через некоторое время на берегу появились командир эскадрильи и пилот. Как оказалось, командир решил самолично доставить нас на место. Повозившись еще немного моторе, техники, наконец, закончили свои замысловатые операции и слезли самолёта.

Началась заправка аппарата горючим. Оно поступало прямо на берег по стальному, а в самом конце, по гибкому трубопроводу. В месте соеди¬нения стали и шланга был установлен вентиль с заглушкой. Горючки в самолет заливали под самую завязку — до тех пор, пока она не начала выливаться из баков и стекать по крыльям в воду. После этого техникам пришлось вооружиться тряпками и протирать насухо плоскости и поверхность цилиндров мотора.

Мне становится как-то не по себе. Вдруг что-нибудь из горючего всё-таки останется и, когда мы будем в воздухе, загорится по какой-нибудь причине. Гидрач не обычный самолёт — на любое ровное место не сядет, ему для этого открытая вода нужна… Однако решаю оставить все свои сомнения при себе и не будоражить ребят.

Пилоты залезают в машину и пробуют запускать двигатель. Как ни странно, им это удаётся сделать очень быстро. Винт самолёта резво набирает обороты, а по воде начинают ползти синеватые дымные струйки отработанного горючего. Один из пилотов высунулся в форточку и крикнул.- Сейчас сделаем пробный кружок по водичке и, если всё в порядке, загружаемся и вперёд!

Самолёт, ревя двигателем, отплывает от берега хвостом вперёд, затем разворачивается на месте и резво скользит по спокойней воде Тунгуски. По бо¬кам его поплавков быстро вырастают высокие белые буруны, а к берегу, пря¬мо нам под ноги, покатились крутые и довольно внушительные волны.

Степаныч сидел, устроившись на здоровенном валуне, вытянув вперёд больную ногу. Весь его вид говорил о том, что все эти приготовления ему «до фени». И хотя за отсвечивающими стёклами очков глаз почти не было видно, по всему чувствовалось, что предстоящий полёт его совсем не радовал.

Через пять минут опробование мотора путем катания по Тунгуске благополучно заканчивается и нас приглашают грузиться. Вещи в самолётик мы перетаскиваем довольно быстро, хотя при движении по поплавкам над их поверхностью появляется вода и приходится проявлять всю свою ловкость, чтобы не набрать в ботинки воды. Помогаем добраться до кабины Уралочке.

Настаёт очередь Степаныча. Проведение этой операции потребовало от нас всех навыков школы высшего спортивного мастерства и циркового искусства.

Несколько метров пути по скользкой поверхности узеньких поплавков до люка самолёта отняло у нас и «одноногого» Степаныча столько сил и нерв¬ной энергии, что, очутившись в самолёте, несколько минут мы только ошалело глядели друг на друга и тяжело дышали. Просто не верилось, что всё позади и всё благополучно.

Убедившись, что все вещи и люди находятся на борту, пилоты дали полный газ и нам Антон начал движение по воде. Через иллюминатор видно как око¬ло поплавков зарождаются гладкие крутые волны и бегут куда-то назад к берегу.

Внезапно раздался резкий, сильный удар. Где-то под днищем правого поплавка заскрипело и заскрежетало. Это на нашем пути встретился невиди¬мый подводный камень.

— Сейчас будем не лететь, а тонуть,- со знанием дела заявляет Усач.

К счастью, его предсказание не сбылось, и мы всё быстрее и быстрее скользили по водам Тунгуски. Ещё какие-то мгновения и самолет отрывается от воды.

Летим! Это событие произошло в восемь часов тридцать минут двадцать восьмого июля — ровно через неделю после нашего отъезда из Москвы.

Вновь дорожка взлётная- ветреная рань.Редкая бесплотная облачная ткань.

Делаем круг над Турой, которая сверху выглядит очень симпатично. Ровные белые квадратики домов, черные прямые ниточки улиц. Прямоугольник аэродрома с маленькими серебристыми стрекозками на нём. Блестящие под солн¬цем громадные ёмкости бензохранилища, выпуклая антенна Орбиты на зелё¬ном фоне тайги.

Погода сегодня отличная. Голубое небо с отдельными бело¬снежными украшениями в виде редкой кучёвки. Тени от неё бегут по зелё¬ному покрывалу земли, ловко соскальзывают на серую прозрачную гладь веды Тунгуски и Кочечума, и отражаются в ней, как в великолепном гигантском зеркале.

Наш самолётик уверенно направляет свой путь вверх по Кочечуму, который начинается где-то далеко на северо-востоке за прячущимися в ту¬чной дымке сопками. В корпусе самолётика полно щелей и поэтому немилосердно сквозит. Кутаемся в свои походные куртки. Особенно это необходимо Уралочке, у которой продолжается зубная боль. Степаныч водрузил свою больную ногу на один из рюкзаков и бдит, чтобы кто-нибудь из нас ненароком её не задел…

Под крыльями гидрача раскинулась Эвенкия — холмистая рав¬нина вся покрытая редколесной тайгой цвета «хаки», как утверждают наши пилоты. Слово это они произносят с каким-то особенным удовольствием. Вдоль реки и дальше по равнине разбросано множество озёр и озерец самых различных ферм и величины. Вода в них имеет множество цветов и оттенков. Очевидно, это зависит от состава почв, на которых они расположены.

С высоты озёра кажутся драгоценными камнями, помещёнными в оправу из зеленовато-серой замши болот и белоснежной лайки ягеля. В некоторых местах над равниной возвышаются невысокие буро-жёлтые вершинки. Очень много горелого леса, который выделяется на теле тайги чёрными мрачными пятнами, напоминающими окружающей природе о пронёсшейся здесь беде.

Когда самолётик залетает в очередное облако, начинается неприятная болтанка. Она сотрясает наши организмы во всех имеющихся измерениях. Однако стоит только миновать белую пелену облака, как болтанка и тряска мгновенно исчезают.

Внезапно за иллюминатором вспыхнуло и засверкало. Ярчайшая радуга перекинула своё лёгкое ажурное тело между двумя здоровенными серо-белыми облаками.

Мы ныряем под её искрящийся свод и несёмся дальше на север. Полёт продолжается уже полтора часа, но характер таёжного ландшафта внизу не меняется. Двух месячная жара высушила все небольшие речки и ручейки. Это очень хорошо видно отсюда-с верху. Мы уже летим над Воеволи ханом, тем самым притоком Котуя, по которому имели горячее желание сплавиться. Сразу же становится очевидной вся безрассудность наших замыслов. Река почти пере¬сохла. Во многих местах она сейчас отсюда сверху напоминает плохую просёлочную дорогу, посреди которой блестят многочисленные дождевые лужи. Только в отдельных местах она извивается непрерывной серой ленточкой, украшенной белыми оболочками пенистых бурунов вокруг чёрных точек камней.

Иногда к нам в салон сквозняк заносит сильный запах гари. В этих местах над тайгой висят плотные дымовые завесы — горит лес. И виноват в этом бедствии не человек, а сама природа. Происходит самовозгорание пересохшего и взрывоопасного, как порох мха и лишайника. Пожары здесь тушить некому, поэтому они кочуют по тайге с места на место, оставляя за собой чёрные отметины. Стволы деревьев в огне не сгорают, а лишь обугливаются и стоят годами, как печальное напоминание о свершившейся трагедии.

Делаем резкий поворот налево, и под нами изумрудным ожерельем Джехангира развертывается новая река.

Свершилось! Хотя мы ещё и не на месте, но под нами он — Котуй — загадочный и манящий, ради которого мы протащились по железной дороге и проболтались в воздухе тысячи километров.

Котуй разбросал свои многочисленные проточки, образовав громадные песчано-галечные острова. Воды в реке совсем мало.

Лёха кричит мне в ухо.- А всё-таки и шиверы и перекатики попадаются. Вон они буруны. Видны через каждые триста-четыреста метров…

Молча соглашаюсь с ним и с любопытством продолжаю изучать маршрут предстоящего сплава. Внизу появляются два больших белых пятна, единственные за весь наш полёт к Дюпкуну. Снежники! Только этим двум и удалось устоять под напором жгучей, изнуряющей засухи. Дыма внизу становится всё больше, пожары охватывают громадные пространства. Серые за¬весы тянутся в различных направлениях широкими волнистыми шлейфами.

Мы уже ровно три часа в полёте, вот-вот должен показаться Дюпкун. И, действительно, через несколько минут в обрамлении серо-зеленых сопок появилась голубая изогнутая аппликация в виде вытянутой цепочки сверкающих под лучами солнца капель, соединённых друг с другом тоненькими серыми ниточками проток. Дюпкун!

Палатки наших ребят заметны с воздуха великолепно. Уже издалека два пятна — одно оранжевое, другое желтое, чётко выделяются на однородном фоне редколесья.

Самолёт делает круг, затем другой и как-то особенно лихо ныряет вниз к озеру. Через минуту его поплавки оставляли за собой пенные буруны по зеркально ровной поверхности Дюпкуна. Скорость нашего движения по воде резко замедлилась, и через иллюминаторы стало отчетливо видно, как медленно наплывал на самолёт берег, по которому бродил Ряша.

С первого взгляда казалось, что он не обращает никакого внимания на наше появление.

Но вот откуда-то сбоку выскочил Командор, а за ним и Максим. Они резво махали руками и показывали пилоту место, где лучше всего подойти к берегу. Однако мель не позволяет выполнить эту операцию, и наш самолёт останавливается от желанной суши в каких-то пяти-шести метрах.

Добираться до неё приходится, используя хитроумное сооружение из связанных друг с другом баллонов от будущего катамарана.

Сооружение подталкивают к нам с помощью длинного шеста из свежесрубленной листвянки. Мы загружаем на него рюкзаки, а ребята с помощью верёвки тянут эту импровизированную баржу к себе. Таким же способом на берег переправляемся и мы сами. Особенно сложно, оказывается, загрузить на хлябающее из стороны в сторону сооружение Степаныча. В конце концов, он был всё-таки доставлен на берег, но к его великому огорчению с весьма подмоченной «Репутацией».

Пилоты машут нам на прощание руками и запускают двигатель. Самолёт зад ним ходом отплывает от берега, разворачивается и спешит к дальнему берегу озера на стартовую позицию.

Быстро хватаем фотоаппараты и кинокамеры и спешим запечатлеть на память момент взлёта.

Застыв на мгновение, самолет срывается с места и устремляется вперёд. Вокруг него мгновенно образуются высокие белоснежные валы, которые создают полное впечатление того, что самолёт движется не по воде, а по снежной холмистой равнине, внезапно обрывающейся перед его носом. В какой то момент валы исчезают, поплавки гидрача уже не пенят воду озера, а висят над его поверхностью. Самолёт взмывает вверх, в голубую пропасть неба, делает прощальный круг, превращается в маленькую чёрную точку и исчезает где-то за далёки ми вершинами. Всё, улетел! Мы остаёмся один на один с тайгой и Котуем.

Пусть никогда ты не был тут,

Но вот теперь, над этой ширью,

Ты понимаешь, что зовут

Потомки Ермака Сибирью!

Мы начинаем долгий путь

Здесь, посредине континента

В тайге, где, разлившись как ртуть,

Блестит реки живая лента.

Довольно спать, пора вставать,

Опять готовиться в дорогу,

Чтоб лучше Котуй разгадать,

Что вниз несётся по порогам.

Сбылось, стоим на берегу

Реки затмивший нам полмира,

Пронизывающей тайгу

От Дюпкуна и до Таймыра.

Первым, по-видимому, проплыл весь долгий путь по Котую на лодках Михаил Кожевников. Было это в бурном революционном тысяча девятьсот пятом году. Он писал в своём путевом очерке, опубликованном в шестом номере «Географического и геодезического журнала » за тысяча девятьсот десятый год — Река Котуй своим мрачным видом напоминает загробные реки древне¬го мира.

Сверху, с воздуха Котуй нам таким мрачным совсем не показался. Остаётся надеяться, что это впечатление сохранится и во время сплава.

Мы знаем, что в своём верхнем и среднем течении Котуй прорывает горные цепи и бушует в порогах, а ниже, на выкате из этих «гиблых» мест, он по существующим описаниям должен быть захватывающе красив своими крутыми, в несколько сот метров, берегами, тесно уставленными причудливы ми, как разрушенные башни замков, скалами.

Словно брошенные крепости-города тянутся эти берега от устья правого притока Котуйкана вниз по Котую на несколько десятков километров. На Руси есть хорошее выражение-поговорка — Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Что ж, поплывём, увидим и оценим.

Котуй — загадочный и прекрасный. Часть 2

Котуй — загадочный и прекрасный. Часть 3

Котуй — загадочный и прекрасный. Часть 4