Желание посетить тропическую Африку зародилось у меня во время путешествия по Марокко в 2004 году, описанного на tours.babaev.net. Именно там, в красном городе Марракеше, я впервые увидел такие экзотические вещи, как цельную леопардовую шкуру за 500 долл. и страусиные яйца (последние продавались в компании с прессованными ёжиками в лавке лекарственных товаров) и задумался о поездке в Африку поближе к Экватору.

За этим последовал жестокий конфликт с чартерной авиакомпанией Point Afrique, не желавшей подобру-поздорову отправлять нас в Мали, а уже затем — приобретение билетов для поездки в Кению и Танзанию.

В целом этот маршрут является проторенной тропой. Я даже читал увлекательный сетевой рассказ о Кении, где русский турист оптимистично описывал, как на него напали трое неизвестных на тихой улочке Найроби. Не откажу себе в удовольствии процитировать это волнующее повествование: «Уворачиваясь и прикрываясь рюкзаком, мне удалось избежать смертельных ран». И далее: «На такие случаи я обычно делю деньги на части и зашиваю их, оставляя долларов 50-100 на откуп».

Что касается меня, то на такие случаи я обычно не рассчитываю, в отличие от этого несчастного, которому, очевидно, фатально не везёт в любой стране мира. В отличие от этого бедолаги, я не брожу в одиночестве по угрюмым трущобам Найроби. Тогда и денег на откуп никаких обычно не требуется. Мы заказали себе четыре изматывающих дня сафари в национальных парках Кении и остаток отпуска решили провести в тихом 5-звёздочном отеле на северной оконечности острова Занзибар, принадлежащего Танзании.

Одна из основных проблем Африки, как и всех других континентов — русские туристы. Сколько я ни путешествую, никогда мне не приходилось видеть столь отталкивающих людей, хотя я все свои 28 лет прожил в России и этим гордился. В Москве они как-то растворяются, если вообще сюда забредают. Создаётся впечатление, что либо большие деньги заставляют людей деградировать, то ли, наоборот, деньги в нашей стране водятся сплошь у дегенератов. С нами путешествовала целая группа таковых: самодовольно-тупых, безразличных и невежественных новых русских, за которых каждые две-три минуты становилось кошмарно стыдно. По сравнению с ними я сам себе казался каким-то ископаемым интеллигентом. Они, к примеру, считали, что шесть утра — это слишком рано для путешествия по саванне, и потому оставались спать в отеле вместо того, чтобы ехать смотреть зверьё. Если же всё-таки их удавалось растолкать, они сетовали, что лев лежит слишком далеко и не фотогеничен, что гиена слишком быстро бежит, а джип, наоборот, едет не так быстро, как их собственный «гелендваген», и прерывали наши с женой интеллигентные споры о видах копытных возгласами типа: «Ой, слоники!»

Они не знают английского и считают, что это не проблема, если говорить с местными жителями по-русски, но очень громко. Они снимают на видеокамеру бассейн и столовку в отеле. Они спят по 12-14 часов в сутки, остальное время пьют виски и всё ещё не знают, что их время уже прошло — не только в Африке, но и в России — и что скоро они исчезнут навсегда, как берберская мышь, а мы с вами останемся.

Тропическая Африка не изобилует памятниками старины, которые мы с таким удовольствием осматривали в Юго-Восточной Азии или Индии. В Кении таковых и вовсе почти не имеется. Зато здесь есть заповедники, занимающие огромные площади, где в достатке водятся локальные племена и дикие звери. Всех их можно осмотреть на расстоянии вытянутой руки.

Сафари, даже самое простенькое, резко отличается от любого рода зоопарков. Прежде всего получаемыми ощущениями — всё-таки зверь на воле смотрится по-другому. Зверей здесь много, они повсюду. Между национальными парками есть «коридоры», по которым тоже ходят звери — и получается, что ходят они по всей стране. Междугороднее шоссе где-то неподалёку от Найроби при мне пересекло стадо жирафов.

К тому же ни в одном зоопарке мира за мной не гнался чёрный носорог, и нигде я не видел сцены драки грифа и шакала за труп погибшей антилопы. А здесь видел.

С чёрным носорогом нехорошо получилось. Внешне он на первый (неискушённый) взгляд мало чем отличается от белого носорога. Кардинальное отличие одно: белый носорог мирно пасётся и ни на кого не нападает, если только ему совсем не перекрыть кислород. Чёрный же ставит своей целью очистить национальные парки от всякой туристической нечисти. При попытке осмотреть его вблизи и получить фотокадр, которым можно будет похваляться на страницах этого сайта, мы зашли слишком далеко. Носорог решить нас самих превратить в фотокадр.

В тот день нас спасли негр-водитель и его верный микроавтобус. Водитель дал газу, и машина сработала, когда первый из двух рогов был уже на расстоянии метров пяти от нас. Для бывалого африканца этот эпизод, быть может, плюнуть и растереть, а для нас это стало незабываемым ощущением.

В заповеднике Амбосели (Amboseli National Park) представлена в основном живность саванн. Здесь множество слоновьих стад, бредущих на водопой к ближайшему водоёму, несколько видов антилоп и довольно много гиппопотамов. Африканский буйвол передвигается стадами и, по убеждению нашего проводника, не остановится, пока не добьёт попавшегося ему человека.

Проводник в саванне — это сокровище. Он останавливает джип посреди дороги и сообщает: «Вот здесь через несколько минут пройдут зебры». Через несколько минут через дорогу перед нашими взорами проходят зебры, делая вид, что они нас не видят. Или: «Вон там в кусту сидит карликовая антилопа дик-дик». Мы бы проехали и даже носом бы не повели. Но присмотревшись, видно — точно, сидит! Карликовая, не больше собаки, с маленькими рогами, обитает в кустах.

Отели в национальных парках охраняются особо, и за их территорию выходить запрещается, потому что леопарду всё равно, на кого бросаться сверху в темноте. Гиды рассказывают смачные истории о судьбе тех, кто ослушался запрета и провёл последнюю ночь своей жизни в саванне. За время поездки леопарда мы так и не увидели, но это ещё не факт, что он, со своей стороны, не видел нас. Зато львица с тремя львятами путешествовала в непосредственной близости. Из других хищников нам были представлены шакал и пятнистая гиена.

Много здесь и приматов, из которых наиболее примечательны черномордый вервет, оливковый бабуин и обыкновенный масаи. Они обычно селятся в лесостепи, но предпочитают территорию отелей, где им что-нибудь наверняка перепадёт. По отелям расклеены угрожающие таблички: «Не поощряйте обезьян, они непредсказуемы».

Это утверждение в равной степени относится ко всем трём указанным видам приматов. И особенно к масаям, которые строят свои круглые глиняные деревушки поблизости от мест обитания туристов. Масаи ходят вокруг, разряженные в красные балахоны и украшенные бисером, бряцая своими бутафорскими копьями и кинжалами, сделанными на продажу. Они требуют поощрять их 30 долларами с человека за своё нехитрое представление: танец приветствия, разжигание огня традиционным способом, осмотр деревни, участие в ярмарке сувениров.

Танец приветствия выглядит так: все масаи строятся в шеренгу, один выходит вперед и некоторое время изо всех сил прыгает в высоту. После этого все разбредаются по своим делам. Насчёт огня, правда, они нас здорово потрясли. В школе мне с пеной у рта вбивали, что добыча огня трением двух палок — ерунда и сказка, что белые пробовали многократно и ничего не выходило. Но два масая с лёгкостью развеяли этот миф. Одна из деревяшек, по их мнению, сделана из кедра, вторая из зонтичной акации. Двух минут трения было вполне достаточно для того, чтобы щепотка сухой травы загорелась. Из этого можно сделать вывод, что если температура воздуха +50, то с огнём будет всё в порядке.

Ещё масаи продемонстрировали нам свою традиционную медицину. Вперёд выступил один из наиболее оборванных представителей племени, держа в руках деревянное корыто, наполненное, как показалось моему близорукому взору, животными экскрементами всех видов. На поверку всё оказалось сложнее.

— Вот это, — сказал он, театрально вынимая один из кусков, — кора дерева такого-то. Она стопудово лечит от головной боли. Если у вас заболела голова, растолките это, выпейте, потом вас будет рвать, а потом пройдёт голова.

Через несколько минут мы узнали, как вылечиться от малярии (растолочь корень другого дерева, потом будет рвать, потом пройдёт малярия) и даже от раны на ноге (растолочь листья третьего дерева, потом будет рвать, потом — сами понимаете). Почему-то в масайской медицине особенный упор сделан на безусловной необходимости блевать. Лектор, правда, предупредил: при этом нужно уйти из деревни, чтобы рвало где-нибудь в другом месте саванны. Но, судя по внешнему виду деревни (см. фото на сайте tours.babaev.net), никто не уходит.

Деревня масаев — это непрерывное закрытое кольцо глиняных хижин, обращенных входными отверстиями внутрь. Путь в это кольцо только один, и его закрывают на ночь, впуская внутрь скотину. Посреди деревни стоит дерево, под которым масаи решают стратегические вопросы бытия. Осмотр поселения выразился в том, что нас пригласили войти в один из домиков, согнувшись в три погибели, после чего «гид» сел там на земляной пол перед остатками костра и довольно долго сидел молча в кромешной темноте, не реагируя на вопросы публики. Мы вышли из хижины и больше его не видели.

В их традиции считается недостойным заниматься земледелием, поэтому они пасут ослов, коров и коз, а в обмен на продукты их жизнедеятельности приобретают всё остальное на стороне. Но в последнее время, по-моему, масаи и этим перестали заниматься. Наибольший доход им приносят белые. Впервые в жизни я увидел, что в племенной деревне деревянные статуэтки и прочий хлам, обычно покупаемый европейцами, стоит дороже, чем в отеле. При этом, в отличие от жителей Азии или Ближнего Востока, масаи совсем не умеют торговаться и ведут себя с покупателем крайне примитивно, как дети, в основном тупо повторяя одни и те же фразы. Мне с большим трудом удалось, используя весь свой жизненный опыт (см. Тонкости восточного вымогательства), втолковать какому-то мальцу истинную ценность двадцати долларов против резного копья из чёрного дерева и кожаного щита. В конце беседы малец стал убеждённым сторонником двадцатки, которую он и получил. Однако в ту же секунду вокруг меня собралась толпа его родственников и знакомых, один из которых сообщил мне, как умел, что он его отец, что мальчик не знает рыночных расценок и продал мне за копейки хорошие вещи, и что я должен немедленно их вернуть.

В этот момент копьё и щит находились в моих руках, что давало мне пусть и небольшое, но преимущество. Я оглядел толпу и сказал так:

— Друзья мои! Только что на ваших глазах была совершена сделка. За 20 (двадцать) долларов США были мною приобретены означенные копьё и щит. Их рыночная стоимость на порядок ниже, но я пошёл на эту сделку из человеколюбия и уважения к великому народу масаев. В данный момент товар принадлежит мне. Если вы хотите совершить ещё один акт купли-продажи, я готов вам уступить вот эти самые копьё и щит за 100 (сто) долларов США.

Человеческие жертвоприношения были предотвращены усилиями моей жены Людмилы и проводника, которые силой запихнули меня в машину, спасая от разъярённых масаев. Последнее, что я слышал, были требования заплатить за копьё хотя бы «ещё пять долларов». Меня эта сцена удивила, потому что такой дремучести я до этого не встречал ни у одного торговца в мире.

Масаи вообще являются торговой маркой Кении и Танзании. Их сувениры продаются в этих странах повсюду, а сами масаи со своими характерными рваными ушами бродят во всех местах скопления туристов. Они откочевали даже на остров Занзибар, и в нашем отеле возле стойки регистрации всегда (24/7) стоял понурый масай, меланхолично бряцая своим фирменным копьём.

Впрочем, местные жители и помимо масаев выглядят довольно дремучими. В этих краях, за редким исключением, никогда не было цивилизации, и люди шагнули из каменного века прямо в капитализм. При этом многие, судя по всему, так и не шагнули, оставшись по интеллектуальному развитию на уровне австралопитека афарского, жившего как раз в этом районе задолго до нашей поездки.

В отелях на Занзибаре предпочитают держать европейский персонал, потому что негры неспособны помочь постояльцам. Трое негров на ресепшн будут в течение получаса решать проблему между собой и закончат тем, что позовут европейскую девушку на помощь. Негритянский официант возьмёт у вас заказ в ресторане и уйдёт навсегда. Другой по вашей настойчивой просьбе бросится на его поиски и пропадёт навеки. А на ваши метания по территории отеля будет безмолвно взирать меланхоличный масай возле главного входа, от желания придушить которого на седьмой день отдыха я сдерживался с трудом.

Водитель, с которым мы отправились на осмотр Каменного города (так местные называют город Занзибар, построенный арабами), позиционировал себя как человека с базовым знанием английского языка. Во всяком случае, на мой недвусмысленный вопрос «Do you speak?» он ответил уверенно: «Slow-slow». Следующий вопрос был мною задан уже на подъезде к городу: отвези-ка нас, брат, на центральный рынок. Мне было ответом презрительное сопение. Назревал цивилизационный конфликт.

Сейчас я уже согласен со своей женой Людмилой, которая изначально не верила в его знание английского. Он не знал английского. Но и своего родного суахили он тоже не знал, судя по его тотальной неспособности читать названия улиц. Мы терпеливо ждали, пока он рассматривал со всех сторон нашу карту города с подписанными по суахили названиями, после чего сказал так:

— Ха! Так это ж карта Танзании!

Во всех западных путеводителях сказано, что в таких случаях не надо на него орать. Но путеводители заблуждаются, их авторы просто не были в Африке. Здесь как раз стоит поорать, всё как-то быстрее начинает двигаться. Он позвонил Хасану — человеку, который и свёл нас с ним в этот безумный день. Я плохо понимаю суахили, но мне кажется, водила сказал ему следующее:

— Хасан, тут эти ребята суют мне карту Танзании и хотят, чтобы я их куда-то вёз! Помоги.

Мы быстро дали понять Хасану, что раздосадованы его подручным. С помощью Хасана водитель постепенно сообразил, что от него требуется, и безупречно доставил нас к центральному рынку.

Некоторые местные действительно знают английский (один из двух официальных языков Кении и Танзании), но на бездуховно-утилитарном уровне. В одном из кенийских городков по пути я разговорился с местным мальчиком лет десяти, который имел порядочный словарный запас. Беседа произошла такая (привожу на языке оригинала):

— Give me pen.

— I don`t have a pen.

— Give me chocolate.

— I don`t have a chocolate.

— Give me money.

— I don`t have money.

— Give me something.

— I don`t have anything.

На этом он отвалил, а я поехал дальше.

Визиты в местные деревни на Занзибаре напомнили мне века первопроходцев. Вот так же входил в них когда-то Дэвид Ливингстон, а до него и Васко да Гама, не зная, встретят его дарами или метнут топор из-за угла на всякий случай. За нами повсюду ходило человек сорок, включая немощных стариков, матерей с грудными детьми за спиной, чумазых подростков. Все что-то кричали, и мне казалось, не всегда дружелюбное. Помогло то, что мы не знали суахили и продолжали движение вперёд. Изредка угрюмое лицо какого-нибудь негра с мачете, проходящего мимо с задумчивым взглядом, вызывало вопросы о каннибализме. Во многих деревнях явно видели белого человека впервые, и это всего-то в километре пути от пятизвёздочного отеля, в ста метрах от асфальтированного (с грехом пополам) шоссе.

Плюс эта шизофреническая паника при виде фотоаппарата… Негры уверили себя, что фотография отнимает у человека кусочек души, и с воплями разбегаются при виде объектива. Такое же поверье есть у недоразвитых племён на севере Таиланда, если не ошибаюсь. Но если так, тогда моя душа уже давно по кусочкам растащена на тысячи фотографий.

Город Занзибар — любопытный образец мусульманской Африки, нечто среднее между Найроби и Дамаском, только скромных размеров. Здесь есть пара архитектурных памятников, которые можно от нечего делать осмотреть, но лучше всего просто побродить по лабиринту узких улочек старого города и поглазеть на колоритных негритянских женщин в ярких разноцветных шалях и с тюками на голове. Ни в одном путеводителе мы не нашли восхитительного минарета древней мечети Банамра, который можно рассмотреть, поднявшись на крышу соседнего дома за тысячу шиллингов взятки хозяину.

Перед отлётом в Москву нам удалось сделать кружок и по Найроби, столице Кении. Именно там на белых туристов совершается основная доля вооруженных нападений. Бандиты компактно проживают в районах, которые сами кенийцы называют slums: беднейших окраинах разорившихся крестьян. Жуткие места эти slums: целые холмы покрыты нагромождением аляповатых шалашей из железных листов и цементного щебня, без окон и дверей, без электричества и канализации. Здесь живут сотни тысяч человек, но эти места никто ещё не видел изнутри, потому что белому человеку там появиться равносильно самоубийству.

Зато в Найроби есть ресторан Carnivore — лучший в городе, где мясное ассорти восхитительно и включает крокодила и страуса. Обед здесь — приятное завершение трудного пути.

Мы улетали из Кении со смешанным чувством. Во-первых, стало понятно, что Африку мы увидели лишь краем глаза и совершенно не поняли. И она нас не прочухала, по всей видимости. С другой стороны, именно попробовав её легонько на вкус, можно втянуться по-настоящему. Какой-то француз, управляющий отелем в национальном парке Накуру, сказал мне об этом так:

«В Африке есть много плохих инфекций, но есть и хорошие. Одну из них я и подцепил — я влюбился в Африку, и никогда теперь не уеду отсюда».