Кризис на фондовом рынке продолжался уже несколько месяцев. Биржевые котировки снижались ежедневно, и все вокруг меня разглагольствовали только об этом. Один за другим мои друзья и знакомые считали своим долгом оповестить меня, как мудро они извлекли свои сбережения из акций буквально накануне обвала. С хитрой миной все они являлись ко мне в офис, пили зелёный чай и мудро улыбались собственной прозорливости, делая безошибочные прогнозы разной степени срочности. А потом с лёгким надрывом в голосе просили зайти в Интернет и узнать последние новости с рынка, и сообщения о новых рекордах падения повергали их почему-то в уныние.

Под конец, конечно же, мне стало казаться, что на фондовом рынке остался я один, поэтому я принялся обзванивать тех, кого ещё не слышал с момента начала рецессии, и убеждать их, что уж я-то свои деньги вытащил давным-давно.

Это окончательно подорвало мою нервную систему, и я принял единственно верное решение: чем сидеть и безумными глазами изучать понижающий тренд графика РТС, я на несколько дней покину этот безумный мир. И отправлюсь в северный Вьетнам, к экзотичным народностям, которых ещё не было на моём сайте tours.babaev.net и которых глобальный финансовый кризис никогда не затронет.

Тем более что местный гид Тунг, встретивший меня на рассвете на вокзале города Лаокай, обещал доставить меня в настоящую глушь. И сдержал слово. В северном Вьетнаме меня ожидало очарование остроконечных зелёных гор, опасности подвесных тростниковых мостов, потрясающие костюмы чернозубых аборигенов — словом, всё, о чём может только мечтать неравнодушный путешественник.

Лаокай расположен на севере страны, у самой китайской границы: за рекой уже нависают над Вьетнамом китайские многоэтажки из стекла и иероглифические лозунги. Поезд из Ханоя идёт сюда всю ночь, а уже отсюда туристы растекаются по различным горным деревням, в поисках колоритных базаров и живописных горных пейзажей. Основной турбазой региона является высокогорная Сапа (это название, как и повсеместно во Вьетнаме, состоит на самом деле из двух слов), бывший французский курорт, спасавший колонизаторов от летней жары Ханоя. Сапа обладает хорошей инфраструктурой отелей, ресторанов, магазинов, но в то же время предоставляет возможность полюбоваться живущими в ней и вокруг неё многочисленными местными народностями, различными как по происхождению, так и по внешнему виду, религии и культуре.

Все они собираются на рынках, ежедневно случающихся в какой-нибудь деревне вокруг Сапы (но только они сами знают, в какой). Меня легко убедили, что в субботу рынок пройдёт в деревне Канкау, а в воскресенье нужно мчаться на рынок в Бакха, если, конечно, вы не ставите себе задачи попасть на вторничный рынок в Мыонгкхонг. Я не ставил.

Каждый народ здесь живёт по-своему и подчёркивает свою несхожесть с окружающими. Здесь нет двадцать первого века, и наступит он ещё не скоро. Почти нет асфальта, крайне мало машин, нет супермаркетов, даже заборов почти нет. Какой там фондовый рынок — я забыл о нём через четверть часа! Люди поголовно ходят в традиционных цветастых костюмах, которые изготавливают и раскрашивают себе сами, и занимаются тем, что выращивают рис на террасах или сожжённых участках леса. Последнее очень беспокоит вьетнамское правительство, потому что всякий раз возникает угроза спалить пол-Вьетнама, и поэтому горным племенам подсечно-огневое земледелие строго запрещено. Но ведь и опиумный мак выращивать тоже запрещено — но даже на мой не очень пытливый взгляд этот запрет, мягко говоря, не работает.

Правительство оснастило электричеством те деревни, до которых смогло добраться, но столбы ставить поленилось, и провода чаще всего провисают на деревьях вдоль горных тропинок. Оно же выделяет народностям деньги на покупку телевизоров и книг, но женщины племени красных дзао признались мне, что потратили их все подчистую, купив мотоцикл, на котором ездят в Сапу спекулировать сувенирами.

Красные дзао — одна из самых колоритных народностей Вьетнама. Они живут в огромных домах, рассчитанных на несколько поколений семьи, и выращивают рис каким-то хитрым способом, приносящим им немыслимые урожаи и зависть соседних племён. Когда мы заявились в их деревню, рис только что убрали, и на всех полях в округе жгли солому, удобряя таким образом землю, так что картина не уступала в величественности пожару Москвы 1812 года. По улицам, заполненным дымом, невозмутимо прогуливались женщины в гигантских красных платках, на вид напоминающих надувные шары. Из-за этих платков красные дзао и получили своё второе имя, и из-за них же сюда тонким ручейком едут группы туристов из Сапы. В результате жительницы деревни прекрасно говорят по-английски, хотя и ходят босиком и живут на голой земле, а по-вьетнамски понимают значительно слабее.

— Купи-ка у меня вот эту штуку, — с развязным голливудским акцентом обратилась ко мне женщина лет десяти с меланхоличным младенцем, подвешенным за спиной, и вытянула из сумки наволочку с непередаваемым узором.
— Да она мне не нужна, — ответил я ей в тон, хотя тон её показался мне несколько угрожающим.
— А что тебе нужно? Вот эта огромная сумка?
— Нет, и не она.
— Ну купи вот такой пояс для своей подружки.
— Денег нету, — выдвинул я свой последний тезис, но с удивлением услышал в ответ:
— Не было б денег — ты б сюда не приехал («тварь», — чуть было не добавила, как мне показалось, она).

Некоторое время мы шли в молчании.

— А что, ты тут очень голодная? — спросил я, наблюдая нагромождённые возле каждой хижины мешки с рисом.
— Ну, не голодная, но и не очень-то счастливая, — ответила она мгновенно.
— Так и я не больно-то счастлив, — ответил я ей. — На рынке маржин-коллы пошли, РТС упал ниже плинтуса, слыхала?..

Но она не слыхала. Опрос жителей деревни показал, что они не знают даже, что такое Россия, хотя перечислили мне с десяток стран Европы — русских туристов здесь просто не бывает. Удостоверившись, что наволочка меня не взволновала, моя собеседница и её ребёнок выразили своё недружелюбие, переключившись на идиллическую французскую парочку, мгновенно опущенную с небес на землю.

Совсем по-другому ведут себя чёрные дзао, которые приходят с высоких гор за тридевять земель на рынок в Бакха. Вообще-то народность дзао в южном Китае (откуда они родом) называют яо, в Таиланде мьен, и они славятся в регионе своими яркими одеждами, чайными плантациями и красивыми женщинами. Правда, я считаю, что помимо красоты, у девушки должны быть и минимальные коммуникационные способности. Этих же при взгляде на более или менее белого человека охватывал тяжёлый ступор. Зато у чёрных дзао действительно обнаружились удивительной красоты шапки с разноцветными лентами, и я должен был во что бы то ни стало добыть одну из них для своей коллекции. Мы определили для себя женщину дзао, казавшуюся на общем фоне наиболее разумной, но мой проводник безуспешно пытался объясниться с ней по-вьетнамски — очень скоро выяснилось, что она не умеет даже до пяти считать ни на одном приличном языке. Лишиться своей шапки, даже за деньги, для неё было чем-то за гранью реальности, и прошло немало времени, прежде чем она внутренне осознала, что от неё требуют невозможного. Затем, посовещавшись с соплеменниками, красавица, которую я принимал за 16-летнюю и даже короткое время пытался мимически флиртовать, сняла свою шапку (оказавшись на поверку, к моему ужасу, седовласой старушкой) и объявила цену, от которой рынок буквально застонал: двести тысяч донгов (ок. 12 долл.).

Её можно извинить: она ведь не знала. Только отчаянно близкие мне люди знают, каким жестоким я могу быть к малочисленным народностям, когда приходит время торговаться за шапку. Но эта — эта была одна из самых тяжёлых сделок в моей жизни. Безмолвный поединок горящих глаз, рубящая воздух жестикуляция, наэлектризованная атмосфера тончайшей войны нервов ради тысячи вьетнамских донгов. Но в тот день у неё не было шанса. Уже после того, как выяснилось, на сколь разных языках говорим мы с этой женщиной, я купил себе заветную шапку за 150 тысяч — купил у её соседки. Когда же мы в бессилии отползали с рынка, соседка эта на чистом вьетнамском языке предложила моему гиду купить у неё впридачу то, что она разложила на продажу и ради чего двое суток спускалась в долину: всё за 50 тысяч донгов…

В единственной гостинице райцентра Бакха, внешний вид которой не вызывал содрогания, я попросил заменить выделенную мне комнату, чтобы окна не выходили на улицу.

— Но тогда они выйдут на рынок, — переглянулись сотрудники отеля, и по лицам их пробежала легко уловимая тень, которую я, однако же, не уловил. И, не чувствуя подвоха, согласился. На закате дня пустующий рынок из моего окна выглядел вполне живописно и абсолютно покинуто.

Всё началось с рассветом, потому что именно в этот момент на базар рванули все народы северного Вьетнама. Раздавались все звуки, которые может только представить себе человек: люди кричали друг другу, грузовики утробно ревели, визжали чёрные свиньи, и моторы сотни допотопных мопедов не желали заводиться прямо под моим окошком. Кто-то истерично хохотал, выбирая аккорды попронзительнее, а где-то раздавались леденящие душу предсмертные вопли, от которых я просто подпрыгнул в постели. Какой-то человек прямо в пять утра подключил свой телевизор — очевидно, единственный в округе — к мощным усилителям и на всю долину транслировал китайский фильм со страшной, но удивительно однообразной музыкой. Жаль, что моя светлая мечта найти и уничтожить этого типа никогда не осуществится. Но зато после такого пробуждения весь день я ходил бодрячком.

На рынке в Бакха преобладают люди племени полосатых (или цветочных) хмонг, оправдывающие своё название расцветкой одежд. Это милые, добродушные люди, живущие маленькими хуторами на близлежащих высоких холмах. Они выращивают чёрных свиней, ездят на чёрных лошадях, пашут на чёрных буйволах, и в их поселениях живут чёрные собаки. Когда я обратил внимание проводника на эту романтическую особенность, он подёрнул плечами:

— Хмонги и сами скоро почернеют. Живут в грязи…

И действительно: в окрестностях Сапы живут также чёрные хмонг, носящие колоритные длинные пиджаки цвета индиго, такие же тюрбаны, а также чёрные гетры с замысловатым узором, завершающие ансамбль. Любят они и украшения, в которых щеголяют по улицам Сапы. Помимо серебряных побрякушек, нанизанных на все части тела, они гордо поблёскивают на солнце своими золотыми зубами. Это распространённая особенность племён Юго-Восточной Азии, но только сейчас благодаря своему проводнику Тунгу я раскрыл секрет этих зубов: никакие они не золотые, они лишь сверху покрыты позолотой, и любой дантист в Лаокае штампует таких зубов по десятку в день.

Здесь я с гордостью убедился, что не все горные племена несведущи в отношении России. Старик Се, которого мы обнаружили в одном из селений чёрных хмонг, победоносно воевал с американцами, а после них и с китайцами, и даже получил грамоту за отличную службу от военного руководства Вьетнама, украшающую поныне деревянную стену его жилища. Узнав, что я из России, он взглянул на мою добродушную гримасу, несколько секунд пожевал губами, воскрешая память интернациональной дружбы, и обратился к моему гиду:

— Скажи ему: куда бы он ни приехал во Вьетнаме, люди везде помогут ему…

Помимо хмонг и дзао, в окрестностях Лаокая проживают также фуна, таи, дзай, сафо и другие, менее известные науке народы. Каждый из них имеет свою репутацию, свой очаровательный и уникальный костюм, стиль жизни, свои обычаи. Всем известно, что хмонг живут высоко в горах, а дзай в долинах у рек. Таи (кстати, ближайшие родственники жителей Таиланда) отлично говорят по-вьетнамски, строят каменные дома и считаются успешных бизнесменами. Один из таких — наиболее успешных — возрастом не более первоклассника, долгое время пытался взять с меня денег за проход по деревенскому мостику через ручей. Он убедил Тунга, что мост строила его семья, и транзит стоит 2000 донгов. В этот момент по мосту, на его несчастье, прогромыхала группа нагруженных мешками местных жителей, полностью проигнорировав это дитя, что и решило наш спор. Но предприимчивый мальчик всё-таки вырвал у моего гида обещание «на следующий раз».

Напротив, племя фуна считается образчиком человеческой лени. Если в доме есть еда, они целыми днями никуда не выходят, сообщил мне Тунг. А если рис съеден, будут жрать бамбуковые побеги, потому что свиней выращивать им тоже лень.

Ну и хорошо, что лень — я и так ужасно устал от свинины. В северном Вьетнаме я постоянно ел её, и разнообразить меню никак не получалось. Однажды мы проходили по подвесному мосту из ратанга через живописную речушку, и я кровожадно спросил своего друга, водится ли здесь рыба.

— Рыба? — удивился Тунг. — Не-ет! Если бы она тут была, местные жители давно бы её съели!

Видимо, именно поэтому в последний вечер перед отъездом в Ханой мой проводник посоветовал мне попробовать на ужин собаку. До этого я никогда не ел собак, хотя пять лет изучал корейский язык, и всю жизнь мне ставили в вину и то, и другое. С другой стороны, как-то не очень приятно прожить остаток лет с ощущением, что ради твоего ужина насмерть забили какого-то несчастного Дружка.

Но в этом вопросе Тунг был непреклонен. Он сообщил мне, что собачатина является национальным блюдом любого вьетнамца. Да и 54 меньшинства страны тоже не брезгуют ею: собаку, сказал он, едят народности дзай, бана, фуна, хмонг, белые дзао. Красные и чёрные дзао тоже едят собаку. Вся многонациональная мощь страны вставала передо мной суровым указанием на ужин. И я решил попробовать собаку.

В тот вечер она сопровождалась супом из диких грибов, жареным рисом, стеблями лимонника и овощами, и всё это несколько сглаживало остроту психологических ощущений. Тем более что четвероногий друг, скажу прямо, на мой вкус вполне приятная пища, хоть и не сильно отличается от свинины, особенно будучи окроплённым соевым соусом. Я ел быстро, стараясь не смотреть по сторонам.

— У тебя дома собачка есть? — спросил Тунг, выбирая из тарелки кусок пожирнее.
— Была, — срывающимся голосом ответил я. — В детстве, рыжая. Пушистая такая…
— Сожрали? — деловито осведомился он.

Я приналёг на жареный рис.

— Правильно сделали, — уточнил мой гид. — У нас, вьетнамцев, есть поверье: если съесть собаку в первый день после полнолуния, из жизни исчезнет самая большая проблема.

Я взглянул в окно. На долину Бакха быстро спускались сумерки и тишина, и туман уже растягивал свои полупрозрачные белые языки из-за остроконечных гор, за которыми поднимался над Вьетнамом безупречно круглый лунный диск.

И я вспомнил. Ведь в моей жизни тоже была проблема. Прикончив ужин, я с дрожью в ладонях открыл со своего смартфона сайт финансовых котировок — и не поверил своим глазам. Торги на российском рынке только что завершились, индекс вырос на 28%. Быть может, моя страна так никогда и не узнает, благодаря чему была решена в тот день наша с ней самая большая проблема.

Ну что же, я вполне могу простить ей это. Ведь я-то теперь точно докажу любому, что на биржевых спекуляциях я собаку съел.

Фотогалерея к этому рассказу находится на моём сайте tours.babaev.net