Как говорят монахи – последователи учения Лао-цзы: «Даосом можешь ты не быть, но в Цин Чен Сян попасть обязан!».

У подножия этого «Зелёного города на горе» в провинции Сычуань (что означает «Четыре реки»), примерно в 150 километрах от города Чэнду даже камни высеченными на них иероглифами напоминают о том, что именно здесь «самое тихое место на земле».

Поднявшись по лестнице сквозь строй торговцев сувенирами, вы оказываетесь перед выбором у развилки двух дорог: направо свернуть – быстрее и комфортнее, налево – дольше и дешевле. А наверху, на высоте 1600 метров, за кронами восьмисотлетних деревьев скрывается главная цель путешествия – храм с фигурой основателя даосизма Лао-цзы, жившего в YI-Y веках до н.э. (по некоторым данным: 570-490 гг. до н.э.), и призывавшего людей быть в гармонии с природой, то есть не вмешиваться в ход природных процессов на земле, считая, что блага цивилизации далеко уводят человека от естественных условий бытия, и что природа его за непослушание накажет, потому что никому не позволено противоречить дао, то есть сворачивать с «правильного пути»!

Как в воду глядел мудрый «старый ребёнок» — так его прозвали в народе. Неограниченный рост потребностей при отсутствии чувства меры привели нас к тому, что мы, собственно, и имеем…

Свернув налево, оказываемся в плотном кольце людей, облачённых в синюю униформу, вооружённых носилками, с суровой готовностью к решительным действиям на обветренных лицах. Взгляды их намётанных глаз оценивающе ползут по моему телу, с точностью до ляна (50 граммов) определяя, сколько живого веса содержится в нём.

Воспалённое воображение моментально рисует кошмарную картину: узкая обрывистая тропа, один за другим срывающиеся со скользкой скалы паломники с перекошенными ужасом лицами летят вниз на дно глубокого ущелья, откуда разбитые вдребезги трупы уносят на носилках суровые люди в синей униформе.

По спине пробегает липкий холодок. И я понимаю, что моя печень, куда людская душа временно прячется во время сна, а у животных живёт постоянно, являющаяся, по китайским понятиям, вместилищем храбрости, безнадёжно мала.

Неподалёку какой-то житель Поднебесной с блаженной улыбкой укладывает свою сибаритскую плоть на плетёные носилки, вросшие в плечи двоих таких же «форменных», что окружили меня.

И тогда я с облегчением догадываюсь: их интересуют не мёртвые, а живые тела клиентов, и они готовы за несколько десятков юаней доставить на своих плечах любое из тел аж на самую вершину самой крутой горы.

Соблазнительно, конечно, хоть раз в жизни почувствовать себя китайским мандарином: чтобы на руках носили да веером обмахивали, но, вспомнив строки древнего поэта Мэй Шэна, что

Если ездить постоянно

То в паланкине, то в карете,

Не избежать паралича,

я отказываюсь от услуг носильщиков и медленно ползу по крутой лестнице вверх – от монастыря к монастырю, от храма к храму, которые здесь действительно составляют целый город на горе.

Бодрый монашек в чёрном балахоне и смешной чёрной шапочке с проворством зайца – нет, для китайца сравнение с зайцем звучит как оскорбление – с ловкость козла – так лучше – проскакал вверх по тропинке. Я для него – лишь тупая ленивая панда, жиром заплывшая, духом заблудшая всуе.

Есть две группы даосских монахов. В первой – менее строгой – разрешается всё, что не противно окружающей среде. Здесь монахи и монашки живут вместе, в полной свободе интимных отношений, женятся, питаются всем, что природа послала, в том числе и мясом, волос на голове не бреют и от вина – «начальника ста лекарств» — не отказываются, следуя заветам даосского философа Чжуан Чжоу, утверждавшего, что «речи за вином – всегда новые, вторящие естественному началу, следуй их свободному течению и проживёшь до конца свой жизненный срок». У пьяного, по мысли этого учёного мужа, жившего в IY-III веках до н.э., как у безумца, чувственные реакции ослаблены, отчего он более продвинут в сторону дао, — всеохватную «неясную и смутную безликую и туманную» всепроникающую сокровенную единую и нерасчленимую пустоту – начало всех начал, — то есть находится на «правильном пути».

Золотистое и прозрачное вино

Вселяет в человека мудрость,

Крепкое и бьющее в голову вино –

Подарок для мудреца.

И только безумец пренебрежёт

Даром небес и эликсиром знаний.

Кувшин вина – и мир у твоих ног.

Ты закончил вино, но оно поёт у тебя в голове,

И этого пенья не услышит ни один трезвенник! –

как сказал великий китайский поэт Ли Бо. Короче: «In vino veritas», господа! – знаем, проходили.

Вторая группа даосских монахов – постники, живут по строгим правилам, исповедуют вегетарианство, женщин к себе на дух не подпускают, но волосы на голове также не бреют: «Природа зачем-то позаботилась о том, чтобы они росли, а для чего ей это нужно – не наше человечье дело, ведь люди, как известно, произошли от паразитов, ползавших по телу прародителя мира Паньгу, вылупившегося из хаоса вселенной, как цыплёнок из куриного яйца. Так что не нам, жалким паразитам, судить о замыслах природы, наше дело – ползать по земле, не оставляя следов.

Вот так я и полз от монастыря к монастырю, знакомясь с иероглифами на стенах, запечатлевшими мысли даосских мудрецов: «Человек при своём рождении нежен и слаб, а по смерти крепок и твёрд. Все существа и растения при своём рождении нежные и слабые, а при гибели иссохшие и ломкие. Твёрдое и крепкое – это то, что погибает, а нежное и слабое – это то, что начинает жить. Поэтому могущественное войско не побеждает. Место сильного внизу, а слабого и нежного наверху».

Наверху – так наверху! И я полз наверх, чтобы внизу раньше времени не «иссохнуть» и не «сломаться».

А между тем, с высоты горного склона сквозь плотно стоящие стволы и широко разбросанные кроны диких абрикосов, растущих здесь никем не тронутыми в полное своё удовольствие по 500, 600, 800 и более лет, о чём свидетельствуют таблички, нежно приколоченные к стволу каждого дерева, вид на Поднебесную, распростёртую внизу во влажной дымке испарений, открывался величественный: искусственное озеро, преграждающее путь «диким» туристам, и радуга над ним – между прочим, — дурной знак- нарушение небесной гармонии, и мелкие точки автобусов и машин, уже ни под каким знаком в эту гармонию не вписывающиеся.

Последние, самые крутые метры пути, и вот она – макушка горы с храмом, посвящённым Лао-цзы – великому учителю, современнику и земляку Конфуция, основателю даосизма, который, согласно древней легенде, оседлав чёрного быка, помчался под конец жизни то ли в Тибет, то ли в саму Индию, где, проповедуя своё учение, обернулся великим Буддой.

У входа в храм – ворота, которые стерегут каменные львы и зеленеющий кроной, наверняка познавший дао, тысячелетний дикий абрикос – ровесник князя Владимира – того самого, что Русь крестил, всего лишь 300 лет уступающий самому старому дереву в Китае, растущему во дворце Гукэ пекинского парка Бэйхай, а над воротами – надпись иероглифами: «Здесь был Чан Кайши!» — тоже отметился для истории.

Внутренний дворик храма занимают: большой бронзовый котёл-колокол цзюе, установленный на треножнике, жертвенник, паникадило с сотней тлеющих свечей, источающих приторное благовоние, на стенах – философские изречения Лао-цзы, взятые из трактата «Дао Дэ Дзин» («Книга Пути и Добродетели»), и наконец, под крышей храма за ограждением – фигура самого Учителя, ставшего божеством, признавшегося, что, «не выходя со двора, можно познать мир, не выглядывая из окна, можно видеть естественное дао; чем дальше идёшь, тем меньше познаёшь; поэтому совершенномудрый не ходит, но познаёт всё, не видя вещей, он проникает в их сущность; не действуя, он добивается успеха», а добившись – молчит, потому что «знающий не говорит, говорящий не знает».

А чтобы совершенномудрым не мешали познавать дао всякие вредные создания – злые духи, обычно прилетающие с северным ветром, препятствием или экраном для них служит прямоугольный обрывок стены инби, загораживающий вход в храмовые ворота, потому что злые духи умеют летать только по прямой, для них любая извилина на пути – препятствие непреодолимое, вводящее в прострацию с потерей координации движений; поэтому и крыши храмов всегда имеют загнутые кверху углы, чтобы всякая нечистая сила не скатывалась сверху на головы совершенномудрым, поэтому и мосты, соединяющие многочисленные островки на озёрах в традиционных местах отдыха горожан представляют собой ломаную линию, прямоугольным орнаментом изогнутую змейку – непроходимый лабиринт для потерянных душ.

С внутренней стороны стена инби обычно украшается иероглифом си, обозначающим счастье, а с внешней – природным пейзажем. Если подойти к стене с закрытыми глазами и, не промахнувшись, коснуться рукой этого знака, счастье привалит непременно! – так считают китайцы.

Но на стене инби у входа в храм, посвящённый Лао-цзы, изображены совсем другие иероглифы. Там начертан призыв, который согреет душу самому закоренелому лодырю: «Ничего не делай!» — это и есть высшая даосская мудрость, откровение, которое я познал в конце долгого и трудного пути наверх. И, познав это, для спуска вниз уже воспользовался подвесной канатной дорогой, где, сидя на скамеечке, всего лишь за 20 юаней беззаботно поболтал ногами над пропастью, а потом ещё за три юаня перебрался на катере через рукотворное озеро – то самое, что служит препятствием любителям халявы. Нет, господа, любое удовольствие, даже от которого язык ложится на плечо, должно чего-нибудь стоить, а удовольствие ничего не делать должно стоить ещё дороже, а иначе такое удовольствие будет не в удовольствие!