И молодой лев стал готовиться к прыжку. Было ясно, что лобовая атака ни к чему не приведёт. На поверхности находится лишь самая верхушка айсберга: что скрыто толщей воды, никому пока неизвестно. Единственный способ вывести злоумышленников (если они действительно являются таковыми) на чистую воду - схватить их за руку. Но это потребует проведения настоящей спецоперации… Лёва готов был рискнуть и сыграть роль частного детектива, тем более, что простое представление интересов клиентов в суде переставало удовлетворять его тщеславие: дело могло иметь общественный резонанс, а через него реклама рикошетом ударила бы по всему «Тур-исправу».
Тщеславие! Великая вещь, двигатель прогресса… Тысячу раз неправы те, кто относит тебя к смертным грехам человечества. Да где бы оно было, человечество, если бы не тщеславие отдельных личностей, мечтавших стать великими и знаменитыми, самыми первыми, самыми-самыми! И если не самыми-самыми, то хотя бы чуть-чуть, хотя бы немножко выйти из тени, или побыть в чьей-то тени… И всё ради того, чтобы заметили, чтобы не пропасть вот так, зазря, впустую, анонимно. И кто знает, может быть та, что двадцать лет тому назад отвергла тебя как ничтожество, сегодня вспомнит о тебе, посмотрит на своего нынешнего неудачника мужа, и пожалеет, ох как пожалеет, гадина!
Но тщеславие - от слова «тщета». Сиюминутной и мимолетной славы жаждут те, кто не смог, не стал, не успел… А «человеку дела» слава нужна для рекламы, чтобы дело своё продвигать. Тогда это не тщеславие, тогда это нечто другое. Тогда это уже явление высшего прагматического порядка.
Лёва был прагматиком до мозга костей и именно из прагматизма он пускался в авантюру.
.2.
В качестве «приманки» Лёва решил использовать себя сам. Вероятность того, что его узнают в лицо была крайне мала: оно пока редко где «светилось». Правда, оно мало походило на лицо прощавшегося с жизнью человека, но можно было попробовать другое амплуа, положившись на широкий спектр предложений фирмы, которая должна была сыграть роль «жертвы».
…Лёва с минуту постоял в сквере у сталинской высотки. Фонтан еще не работал, но его должны были включить со дня на день, с окончательным приходом весны. Лёва улыбнулся: в этом доме жил писатель Коробейников, которого укусил за палец Фима из «Шапки» Владимира Войновича. На месте Фимы сейчас был Лёва, а придется ли кого-то кусать за палец или еще за что-то - покажут события, которые вот-вот должны развернуться. Возможно, Лёву сразу раскусят и отправят восвояси, а может наоборот, удастся «внедриться», и тогда сюжет получится очень даже закрученный.
«Штирлиц» оттянул на себя тяжелую дверь и оказался в холле, в котором ничего не изменилось за последние шестьдесят лет. Колонны, капители, мраморная облицовка, хрустальная люстра и бабушка-вахтёрша при входе остались от той легендарной эпохи, когда бородатые и очкастые физики, только что вернувшиеся из лагерей, надевали рюкзаки, брали брезентовые палатки, гитары и снова отправлялись на природу, но уже по доброй воле.
- Мне в «Географию», - бросил Лёва вахтерше, но она отреагировала на эту реплику столь равнодушно, что даже не предложила записаться в книгу посетителей. Поднявшись на лифте на семнадцатый этаж, он оказался в просторном коридоре, в который выходили несколько дверей. Лёва ступил на ковровую дорожку и ощутил чувство легкой зависти… Он вырос на окраине Москвы, в самой худшей её части - на Юго-Востоке, на Ждановской. «Ждань» - громадное пролетарское гетто, в котором задумчивому еврейскому мальчику было страшно показать свой явно не автохтонный нос на соседнюю улицу из-за боязни быть битым не столько из-за своей вызывающе интеллигентской внешности, сколько из-за того, что не с этого квартала. Лёву всегда удивляло, почему люди, живущие в одном городе, в одной стране, чьи деды вместе сражались с немцами в войну, не могут поделить какую-нибудь убогую детскую площадку, на которой по вечерам собираются пить портвейн. И Лёву инстинктивно тянуло в другую, настоящую Москву, где в окнах арбатских переулков виднелись стеллажи с книгами, где букинисты вели свою родословную от первопечатника Федорова, а среди дворников можно было встретить писателя, поэта или художника. Сталинский ампир - это другая Москва, блестящая, по-советски гламурная, по-олимпийски божественная, в которой люди жили в квартирах с высоченными потолками в домах с колоннами и полуколоннами, ибо они сами должны были заменить собою всех богов на небе и на земле. Лёва мечтал жить в таком доме, но провел детство в хрущевской «двушке» в Выхино.
Об авторе /5 (0)
