.4.

Несколько дней Лёву никто не беспокоил. Казалось даже, что про него злонамеренно забыли несмотря на исправно сделанный денежный перевод, но как-то ближе к ночи в лёвин электронный ящик упало письмо, содержащую забавную инструкцию по дальнейшим действиям. От него требовалось явиться за неким «свитком» в условленное место, которое следовало найти, руководствуясь описанием, полным поэтических сравнений:

«Там, где начало всех дорог, где распростерт поверженный дракон, где опрокинут был цареубийца, где шар земной в руках отроковицы… укажет путь подземный ход, ведущий к городу железной битвы…» и т.п.

«Креативно, но не сложно», — решил Вульфсон. Совершенно очевидно, что квест был рассчитан на людей, знавших свой город и историю своей страны на необходимом минимальном уровне. «Начало всех дорог» — нулевой километр у Иверской часовни. «Поверженный дракон» лежал под копытами коня маршала Жукова, что смотрел на Манежную площадь. Как опрокидывали «цареубийцу» Лёва видел собственными глазами: в 1991 году с постамента стянули Якова Свердлова. Под «подземным ходом» Баландинский вне всякого сомнения имел ввиду метро. Городом, с которым могли ассоциироваться железо и битва, мог быть Курск. До «Курской» от «поверженного дракона» можно было добраться с «Площади Революции». Осталось только идентифицировать «отроковицу». Очевидно, именно с ней могла быть связана сама «передача» заветного свитка. Вряд ли его спрятали в пасти дракона под конем маршала Жукова. Но в голову Вульфсона пока ничего не приходило. Нужно было отправиться в метро и там найти подсказку.

Лёва прошел вдоль рядов бронзовых скульптур, мимо отполированных револьверов и собачьих морд. Вспомнив, что в описании фигурировал Курск, он вышел к перрону, с которого поезда идут в сторону «Курской», и решил пройти до конца к головному вагону. И тут Лёва крякнул от удовольствия и удовлетворения собственной сообразительностью: слева в нише стояли две бронзовые девочки и внимательно изучали глобус. На эту композицию редко обращают внимание, всех больше привлекают пограничники и моряки. Вполне логично, что склонный к театральным эффектам Баландинский решил задействовать монументальных школьниц в своих делах и делишках.

В столь поздний час на платформе почти никого не было. Лёва оглянулся, и стал внимательно изучать скульптуру. Шальная догадка прострелила ему голову, и презрев осторожность и камеры наружного наблюдения, Лёва запустил руку обеим школьницам пониже спины. Пальцы сразу нащупали «инородное тело», и в следующее мгновение под шум приближающегося поезда они извлекли оттуда свернутый в трубочку и перевязанный ленточкой бумажный пакет. Быстро засунув его за пазуху, Лёва шмыгнул в вагон. Он ждал за собой погони, поскольку передача «материалов» таким хитроумным способом могла привлечь внимание тех, кто следит за общественной безопасностью, а рассказы про квест и про племена Южной Эфиопии могли бы их сразу не убедить.

Сделав для «заметания следов» три пересадки, Лёва наконец решился развернуть пакет. В конверте из темной плотной и грубой бумаги лежал распечатанный на мягкой фактурной рисовой бумаге электронный авиабилет до Аддис-Абебы на послезавтра. Страховой полис был распечатан на обычной бумаге: вряд ли в страховой компании стали бы потакать «географическим» причудам. Больше в конверте ничего не было. Очевидно, дальнейшие действия должны были определяться на месте, а лишних вопросов Вольфсон решил не задавать, чтобы наиболее достоверно подыграть осуществлению «великого замысла». …Перелет в Аддис-Абебу через Каир прошел планово, без задержек и происшествий. Прилетев в главный международный эфиопский аэропорт Боле, Вульфсон оформил визу по прилету, обменял доллары на эфиопские бырры мелкими купюрами (на этот счет он был подробно проинструктирован еще при оформлении «квест-тура»). На лужайке перед аэропортом его ждал человек средник лет с шоколадной кожей и лицом человека, окончившего как минимум Университет в Аддис-Абебе и техникум в Воронеже. В руках его была табличка с русскими словами «География. Москва». Несомненно, это был кто-то из связных «Географии», который должен был передать основному и единственному участнику квест-тура очередное задание. Однако, человек просто улыбнулся, поздоровался по-русски, взял лёвин рюкзак и жестом пригласил в машину. Это был приличный с виду лендкрузер «Тойота», на котором ездит вся Африка и вообще все те континенты, не могущие похвастать качеством своих дорог.

Соломон, как звали встречающего, сносно говорил по-русски. Он пообещал завтра утром заехать за Лёвой в отель и показать ему Аддис-Абебу во всей красе, а пока предложил выспаться, ибо время было позднее, вернее, раннее, ибо уже начинал брезжить рассвет.

Лёва был крайне удивлен, когда его подвезли не куда-нибудь, а к отелю “Sheraton”. Такая «расточительность» была не характерна для «Географии», приучавшей своих клиентов к стандартам очень средней категории. Еще больше был удивлен Лёва, когда ему заявили, что на завтра у него запланирован обед с какими-то очень важными людьми, чуть ли не из министерств туризма, транспорта, авиации и т.п. По причине своего крайне сонного состояния Лёва не возражал; если согласно великому и тайному замыслу ему нужно было обедать с этими людьми, он был готов к этому.

На следующее утро за Лёвой заехал Соломон и провел для него довольно стандартную экскурсию по городу, показав дворец Менелика Второго на горе Энтото, музей с останками австралопитечки Люси и заведя в несколько антикварных лавок. Лёва отказался покупать шкуру леопарда и статуэтки из слоновой кости, так как он был ответственным путешественником и искренне любил природу. Он ограничился только шерстяной накидкой «шаммой», так как в Аддис-Абебе оказалось довольно зябко, да и в дороге теплые вещи могли сгодиться.

Вульфсон решил, как говорится, не сопротивляться, а расслабиться и получать удовольствие. Когда Соломон (прозванный Лёвой ласково Моней) вывез его за пределы города, он не спросил, зачем для званого и без сомнения торжественного обеда его везут через трущобные задворки эфиопской столицы. В конце концов, иногда очень даже приличные рестораны находятся на окраинах городов, да и сам отель «Шератон» окружают отнюдь не виллы нуворишей. Однако Лёва был несколько смущён, когда их джип подъехал к некому подобию аэродрома, причем далеко не международного… Вдоль ограждения из колючей проволоки флегматично прохаживались люди в военной форме — счастливчики из сельской бедноты, которым удалось пристроиться на государственную службу. Моня притормозил у пестрого шатра, в каких обычно устраиваются летние кафе на московских пляжах. Внутри наши друзья обнаружили сидящих за круглым столом солидных мужчин в костюмах и при галстуках; только один из них был в офицерской форме. При появлении Лёвы и Мони они встали и пожали обоим руки.

Стол был уставлен круглыми подносами с аппетитными блинами инжеры, на которых красовались горочки острых приправ. Обычно от инжеры отрывают кусочки руками, забирают в них сочные мясные или овощные соусы, иногда куски мяса, курицы, тушеные яйца, и отправляют в рот. Сами эфиопы предпочитают ингредиенты поострее. Запивают пивом или теджем — разновидностью довольно крепкой медовухи, которую подают в круглых стеклянных бутылках. Завершает трапезу крепкий абиссинский кофе, с которым Лёва имел уже честь познакомиться несколько дней назад.

Новые знакомые Лёвы оказались, по их словам, действительно представителями министерств туризма, транспорта, был среди них профессор университета Аддис-Абебы, а генерал оказался ветераном эфиопо-сомалийской войны 1978 года. Оба последних хорошо говорили по-русски. Лёва всё силился понять, почему он здесь, почему они здесь, и что им от него нужно, но в конце концов решил, что Баландинскому из Москвы это всё равно виднее, чем ему в Аддис-Абебе. Тост следовал за тостом. Пили за дружбу между Эфиопией и СССР, за дружбу между Россией и Эфиопией, за Пушкина, за Боба Марли, за Хайле Селассие и за Менелика, за царицу Савскую, и за царя Соломона, за евреев в Эфиопии, и за эфиопов в Израиле. Пили за Лёву, за его мужество приехать в Эфиопию, за его бесстрашие и решимость выполнить возложенную на него Родиной великую миссию, за то, что Россия и Эфиопия будут вечно ему благодарны, и обе страны его может быть даже наградят, наконец, выпили за «Географию» и Баландинского. Вольфсону дали в руки автомат Калашникова, накинули генеральский китель и надели генеральскую же фуражку, которая сползла набекрень, поскольку размер генеральской головы был больше. Под конец, Лёва пал на колени и облобызал эфиопский флаг, а вслед за этим — и всех своих новых эфиопских друзей, девушку, разносившую тедж и подносы с инжерой, и денщика, нашептывавшего генералу какое-то донесение, предварительно погрозив ему грозно пальчиком — «А шептунов — на мороз! Шептаться нехорошо!». Абиссинский кофе Лёва влил себе в глотку прямо из кофейника, но это ему уже не могло помочь. Тедж оказался необычно крепким, очевидно, особой выдержки. Вспомнив про мега-проект по созданию Союза Эфиопских Фашистов, Вульфсон вскинул к небу ладонь и крикнул «Хайль Селассие!», и тут же повалился в кресло…

.5.

Говорят, что в Африке снятся удивительные сны. Как общепризнанная прародина человечества, Африка возвращает к давно забытым образам и дарит никогда не испытанные ощущения. Вульфсону снилось, что он бредет по бескрайней саванне, заросшей высокой слоновьей травой. Саванна золотилась лучами заходящего солнца. Рядом с ним брела малышка-австралопитечка; она смотрела на Лёву нежными глазами из-под по первобытному выпуклых надбровных дуг, её пухлые губы, обрамленные волнистой шерстью, звали к поцелуям. «Люся, Люсенька!..» — шептал Вульфсон и его рука как бы сама собой легла на её левую ягодицу. Вдруг обеих влюбленных накрыла тень — издавая какой-то зловещий рокот над саванной летел гигантский птеродактиль. Люси жалобно завыла, и тот же момент ужасная птица схватила Лёву и устремила его к небесам… Он летел над землей, и ветер зверски свистел у него в ушах. Когти цепко держали тело отважного юриста. Птеродактиль направлялся к высокой скале. Там, безо всякого сомнения, находилось его гнездо, в котором он хотел скормить Вульфсона своим птенцам. Лёве было плохо, его мутило, хотелось блевать, он отчаянно дергался, пытаясь вырваться из когтей ископаемого монстра. Вдруг, неожиданно, птеродактиль начал стремительно снижаться, нарезая круги. Через несколько мгновений Лёва оказался брошенным на землю, а птеродактиль стал быстро подниматься снова вверх, обдавая Лёву потоками воздуха вперемешку с пылью и песком. Лёва начал задыхаться и очнулся в нашем мире…

Он лежал на выжженной солнцем жесткой траве. Вверх строго вертикально поднимался вертолет. Вокруг никого не было. На ветвях акации трепалась ветром купленная им в Аддис-Абебе шамма. Еще дальше из земли торчал серый фаллос термитника. Вертолет стремительно удалялся. Вульфсон прощупал карманы. Ни денег, ни документов не было. Не было ничего, даже дальнейшей инструкции от Баландинского.

Вульфсон снова закрыл глаза чтобы досмотреть сон до конца и затем проснуться. Но это не помогло. Пробуждение было свершившимся фактом. Тело Вульфсона было распростерто посреди африканской саванны, оно лежало, придавленное грузом неопровержимых улик, которые, впрочем, невозможно было использовать. По крайней мере, необходимо было вернуться в нормальное состояние, а для этого — добраться до ближайшего человеческого жилья и оттуда позвонить. Телефон российского консульства Вульфсон не знал, но можно было связаться с местной полицией, и там точно чем-нибудь помогли бы.

Голова гудела, тем не менее Лёва сделал над собою усилие и выпрямился в полный рост. Ландшафт кругом не сулил ничего хорошего. Вокруг расстилалась волнистая саванна с торчащими тут и там термитниками и зонтичными акациями. Вдали синели какие-то невысокие горы. Над головой голубело небо с громадными кучевыми облаками. Воздух был освежаем ветром средней интенсивности, который колыхал светлую опушку высоких трав. Несмотря на всю мерзость, которая царила в душе у Вульфсона, он не мог не отметить про себя, что представшая перед ним картина была воистину чарующей.

Тем временем, нужно было двигаться. Куда именно, он не мог сообразить. Географию Лёва знал плохо, перспектива заброски в Эфиопию возникла столь спонтанно, что не было достаточно времени, чтобы как следует подготовиться. Да и Эфиопия ли это? Может быть, Лёву «доставили» в Кению, Уганду или, не приведи Господи, в Судан или Конго, а об этих странах ничего хорошего слышать не приходилось.

Лёва решил рассуждать логически. Какими ориентирами он располагает? Никакими. Какими средствами связи? Никакими… Из одежды: рубашка, джинсы, туфли, которые предназначались для прогулки по Аддис-Абебе, но в саванне долго не протянут. Плюс ко всему накидка-шамма, которая могла согреть и при случае защитить от дождя. Продовольствие? Никакого, и это, пожалуй, пугало больше всего. Охотиться Лёва не умел; в Москве охотничьи навыки ни к чему. Да и пока непонятно было, на кого охотиться, и не будут ли охотиться на него самого. И всё же какой-то лучик надежды у Вульфсона был…

Сопоставив исходные данные, Лёва пришел в выводу, что он всё еще в Эфиопии. Если вертолет вылетел из Аддис-Абебы, вряд ли он смог бы улететь слишком далеко, в другую страну. С другой стороны, если всё это было частью «квеста Баландинского», то вряд ли Лёву забросили бы в какую-нибудь Тмутаракань, а это значит, что рано или поздно либо Лёва наткнется на людей, дорогу, деревню, либо его обнаружат «случайно». Но это в том случае, если «это» — действительно квест. Если нет, то это могло означать самое худшее: Льва Вульфсона раскусили сразу, еще в Москве у камина, и теперь над ним решили жестоко поиздеваться. И теперь рассчитывать приходилось только на себя.

Идти нужно было наобум. Но шагать в любом направлении — безумие, так как можно начать описывать круги, что случалось со многими горе-путешественниками. Вульфсон решил идти в сторону «Синих гор», как он их окрестил. Возможно, они лежали в самом сердце Африки, но в любом случае гарантировали хоть какой-то ориентир. И Лёва пошел…

Короткие субэкваториальные сумерки застали Лёву в зарослях молодых акаций. Пока ему не встретилось никаких следов дороги или хотя бы автомобильной колеи. Места представлялись дикими. Радовало то, что не было и следов хищных зверей, хотя Лев вряд ли смог отличить след настоящего льва от ослиного. Ветер понемногу стих. Температура была довольно комфортна; не было той духоты, которую обычно ожидают от этих широт. Нужно было располагаться на ночлег. Ужин Вульфсон мысленно отдал Баландинскому, но вот жажда давала о себе знать. Сказывался еще пост-алкогольный «сушняк». Выбрав место без коварных колючек акаций, Лёва разложил шамму прямо на земле и устроился на ней, свернувшись калачиком. Комары, жуки, муравьи, сороконожки его уже мало волновали. Он испытывал зверскую усталость. Ощущение злобы сменилось чувством безнадежности, которая переросла в равнодушие. Если суждено подхватить малярию, то первый приступ настигнет лишь через несколько дней, а за это время кто-нибудь его подберет и доставит до ближайшей больницы. А если нет… то на нет и суда нет! Юрист при этой мысли усмехнулся, зевнул и заснул. Ему ничего не снилось.

… Африканское утро встретило прохладой. Лёва встал и закутался в шамму. Горячий кофе или чай не предполагался программой тура на данном этапе, и Лёва решил сразу двигать дальше. Он шел примерно до полудня. Горы постепенно приближались. По крайней мере, так ему казалось. Пару раз шипы упавших веток акаций, коварно затаившиеся в чахлой траве, чуть было насквозь не пробивали его стертые стопы. Белые еще вчера туфли потеряли свой цвет. Из пучков травы Лева свил себе некое подобие панамы, смотревшейся со стороны нелепо и страшно, но в данной ситуации человека мало волнуют такие вещи. Полуденную жару Лёва решил переждать под раскидистым деревом. Соснув пару часов, он продолжил свой путь скорби. В животе урчало, в горле — горело.

Лёва заметил, что постепенно частота деревьев возросла: впереди темнел уже настоящий лес. Его это обеспокоило: одно дело пересекать почти открытую местность, другое — пробираться через лес, в котором можно нарваться на что угодно. С другой стороны, там, где лес, там вода, может даже река, а река всегда куда-нибудь да выведет.

День клонился к своему логическому завершению. Лес приближался. Входить в него накануне ночи было бы крайне неосмотрительно. Лёва стал искать место для своего второго ночлега. Он подумал, что безопаснее всего расположиться на каком-нибудь дереве. Лёва стал осматривать деревья, и вдруг заметил нечто такое, чего не должно было быть: на ветвях одной из акаций висели какие-то продолговатые «сигары», похожие то ли на гнезда птиц, то ли на ульи. Лёва подошел поближе и вскрикнул от радости и удивления: площадка вокруг дерева была утоптана, на земле валялся обрывок веревки, и более того — «сигары» оказались творениями рук человеческих! Это были «борти», сделанные из полых бревен сухих деревьев. Значит, люди близко! Непонятно, конечно, как скоро они сюда придут. Возможно, что сейчас попросту не сезон сбора дикого мёда. Но в любом случае, деревня могла быть где-то неподалеку. Залезть же самому во чрево жилища диких пчел Лёве не позволило чувство самосохранения, несмотря на то, что чувство голода призывало к другому.

Утром Вульфсон, чей желудок, казалось, уже прилип к позвоночнику, стал описывать спираль вокруг дерева бортников. На пятом кругу он наткнулся на кругляши козьего помета и некое подобие тропы, ведущей наискосок к лесу. Это была победа, или, по крайней мере, прямой путь к ней. Он пошел по тропе туда, где, как ему подсказывала интуиция, должна была быть деревня.

Он прошел около километра. Надежда начала было покидать его, но неожиданно он почуял запах костра. Сомнений больше не оставалось. Лёва воодушевился, собрал силы и пошел на запах. Так и есть! В траве показались круглые хижины, напоминавшие опрокинутые корзины. Они были очень низкие и как бы сплетенные из соломы и листьев. Числом их было штук шесть или семь и стояли они на широкой утоптанной площадке, на которой Вульфсон заметил троих ребятишек. Увидев юриста, они с криком нырнули внутрь одной из хижин. Через минуту на Лёву смотрели странные существа, не лишенные грациозности. По всей видимости, в это время дня в деревне оставались только женщины и дети. Женщины были в зеленых клетчатых юбках или в «туниках», переброшенных через плечо; кое-кто держал в руках младенцев. Все женщины, как молодые, так и старые, имели широкие разрезы на нижней губе, из-за чего она свисала ниже подбородка. У двоих африканских гетер Лёва заметил глиняные или деревянные диски, вставленные в нижнюю губу. Женщины смотрели на гостя с любопытством. Если бы они смотрели на него с вожделением, это его бы не обрадовало. Старухи же выглядели вообще так, как будто вышли из ночных детских кошмаров. Но Лёве уже выбирать не приходилось. Его мало интересовала этнография, и мало интересовали последствия близких контактов с местным населением: он жестом показал, что хочет пить и есть. Его поняли и принесли сначала калебасу с какой-то брагой, потом калебасу меньшего размера с козлятиной и клубнями маниоки. Лёва приятно охмелел, а чувство сытости привело его в окончательно умиленное состояние духа. Он был готов расцеловаться с той молоденькой девушкой, которая принесла ему вторую калебасу с брагой, но его затормозили технические сложности целования с девушкой, у которой фактически отсутствовала нижняя губа. Он заметил, что эта деталь помогает женщинам искусно и точно сплёвывать. У Лёвы так не получалось.

Тем временем послышалось громкое и беспокойное коровье мычанье. В деревне появилось первое лицо мужского пола. Это был юноша, абсолютно голый, с автоматом Калашникова на плече, с лицом и членом, расписанными продольными белыми полосами. Вслед за ним появился парень постарше, тоже с расписным членом, и Вульфсон подумал, что на их фоне он выглядит неубедительно, и что такие типажи должны пользоваться большим успехом у путешественниц-женщин из Европы и Америки. На поляну выгнали целое стадо коров-зебу. Женщины приветствовали появление скота восторженным улюлюканьем. Отряд пастухов возглавлял парень постарше, в полувоенной куртке цвета хаки, надетой на голый торс, и юбке, повязанной вокруг бедер словно бирманский саронг. На голове его красовалась давно потерявшая первоначальный цвет бейсболка, уши оттягивали массивные серьги, сделанные из разрезанных консервных банок. На плече он нёс автомат. Он поприветствовал Вульфсона вальяжным взмахом руки и неизменным «Халлоу!». Лёва подумал, что этот хлопец наверняка понимает английский и обратился к нему с классическим вопросом по этому поводу.

— Йес, ай ду! — последовал обнадеживающий ответ. — Немного!…
— Ну слава Богу! — с облегчением вздохнул Лёва. — Где находится ближайший город?
— Далеко, мистер. Триста километров.
— У вас есть машина?
— Нет, мистер… Дайте мне деньги! Я студент. Я голоден. У меня нет ни отца, ни матери…

Подобный поворот в беседе неприятно озадачил Вульфсона. Денег у него не было не только для студентов, но и на собственные нужды, которые могли бы возникнуть. Бедный и голодный студент наверняка подрабатывал на каникулах автоматчиком. Наличие скорострельного оружия могло послужить студенту дополнительным подспорьем в сборе средств на продолжение учебы. У гостя из Москвы в свою очередь не было никаких контраргументов. Но если их нет, то их следовало срочно выдумать.

— У меня много денег в Аддис-Абебе, — начал излагать свою легенду Лёва. — Если вы поможете мне туда вернуться, я дам вам триста долларов… даже пятьсот.

Парень с автоматом противно засмеялся и начал что-то обсуждать со своими товарищами, которых собралось вокруг не меньше дюжины.

— Пять тысяч, — сказал он, обернувшись. — Пять тысяч долларов…

Для Вульфсона было всё равно, сколько обещать: денег у него всё равно уже не было. Главное в его ситуации было добраться до ворот российского консульства. Но тем не менее, чтобы соблюсти правила игры, он «поторговался».

— Три тысячи долларов!… Больше у меня нет, извините…
— Хорошо, три тысячи долларов, — недолго думая, кивнул паренек.

У Вульфсона, как говорится, гора спала с плеч. Похоже, что его злоключения последних двух суток заканчивались.

— Три тысячи долларов, — произнес паренек утвердительно еще раз и посмотрел на Лёву.
— Хорошо, конечно, О»»кей, — улыбнулся тот.
— Три тысячи, — повторил молодой стрелок.

Похоже было, что Мальчиш-Плохиш хотел деньги сразу и сейчас. Вульфсон снова начал объяснять, что при себе у него денег нет, что они у него остались в отеле «Шератон». Это название ничего не говорило новоявленному спасителю и не могло служить показателем солидности клиента в лице Лёвы, который готов был осчастливить парня своими джинсами, туфлями и рубашкой, хотя человек с автоматом мог получить всё это даром.

Вульфсон решил сыграть на интернациональной дружбе. Он показал на автомат, потом на себя, ударил себя в грудь и сказал: «Калашников, Россия, дружба!», но этот пассаж не произвел впечатления на аудиторию. Более того, напряженность возросла. К Вульфсону подошли две женщины с тарелками в губах и как-то развязно процедили: «Ю, ю-ю! Ту бырр! Ван фото — ту бырр!» У Лёвы не было с собою фотоаппарата и он не мог их осчастливить красавиц двумя эфиопскими быррами в обмен на фото. Ему стало грустно. Что делать? Уйти из деревни? А они отпустят? Конечно, можно было выйти на какую-нибудь тропу и добраться до следующей деревни, где одинокому безденежному путнику поверят больше, но где гарантии, что поверят и помогут?

Вульфсон решил прекратить переговоры и присел на пенек у кострища. Селяне же принялись что-то громко и эмоционально обсуждать. Собрание продолжалось минут двадцать и было прервано мужчиной средних лет, одетого в тунику темно-синего цвета. Он что-то объяснял, и все молча слушали. Когда он закончил, женщины недовольно цыкнули и с неохотой разошлись по хижинам, а мужчины сели на корточках полукругом в дальних концах «площади».

Мужчина подошел к Вульфсону и обратился к нему на хорошем английском:
— Прошу нас извинить. Белые люди редко появляются у нас. Вы наш гость и мы вам поможем. Завтра вас проводят к большой дороге, там можно будет найти какой-нибудь транспорт. Сегодня вы наш гость. Вы откуда?
— Из России, — сказал Вульфсон понуро.
— Очень хорошо. Наши страны — друзья.
— Да, конечно. А кто вы и кто эти люди?
— Это мурси. Сам я амхарец, но хорошо понимаю их язык. Мурси скотоводы, они перегоняют скот по степи. Каждый год живут в новом месте.

Нового знакомца звали Бирук, родом он был из города Арба-Мынч, а в этих местах, по его словам, часто бывал по делам торговли. Недалеко отсюда прокладывали дорогу, и Бирук намечал для себя будущие «точки сбыта». Наибольшим спросом пользовались патроны для «калашей». По его словам, мурси имеют не самую лучшую репутацию среди своих не менее экзотических соседей, потому что часто угоняют чужой скот. Вот и в этот раз, скорее всего, они разжились где-то чужими зебу. Мурси любят выпить, и это Вульфсон уже успел заметить: деревня была уже в подпитии, как мужчины, так и женщины.

Вульфсон рассказал вкратце историю своего появления в этой деревне. Бирук удивленно пожал плечами и посоветовал обратиться в ближайший полицейский участок или военную часть. Затем переговорил о чем-то со старушкой, напоминавшей ходячую смерть от передозировки наркотиков.

— Я должен удалиться, но вы можете переночевать в хижине этой семьи. Завтра вас проводят, ни о чем не беспокойтесь. Всё будет хорошо.

Лёва очень на это надеялся. Он превозмог брезгливость и запихнул себя в низкую круглую хижину, пропахшую дымом, навозом и козлами. Стараясь не обращать внимания на запахи и насекомых, он расстелил шамму на полу. Было не по себе от мысли о соседстве безобразной старухи с отвисшей губой, но он утешал себя тем, что всё это — на одну ночь.

Бабуля оказалась веселухой, что часто встречается среди старых алкоголиков. Она улыбнулась Вульфсону беззубым ртом, оттянула нижнюю губу и лихо закинула её себе за лысый затылок. Лёву стошнило. Он боялся, что хозяйка дома захочет еще что-нибудь ему продемонстрировать. Тем временем, хижина заполнилась чумазыми и сопливыми детьми — внучатами мурсийской Бабы Яги. Ночь обещала быть запоминающейся…

Но Лёве не суждено было её дождаться. Сразу после заката снаружи послышались беспокойные крики, переросшие в вой; поднялась суета и беготня. Вульфсон выглянул наружу и увидел, что по деревне действительно мечутся люди. Вдруг пространство центральной «площади» пересекли трассы пуль: грянула длинная автоматная очередь; кто-то упал, описав в воздухе ногами замысловатый пируэт. Вульфсон словно пробка вылетел из хижины, подталкиваемый спасающимися домочадцами. Народ разбегался кто куда. Воины мурси стреляли куда-то в темноту; темнота отвечала им короткими очередями. Одна из них врезалась в хижину, и ошметки от её тростникового покрытия посыпались на лёвину шевелюру. В следующий момент Лёва уже мчался куда глаза глядят. Колючий кустарник превращал его одежды в ветошь и оставлял долгие царапины на его бледной коже. Подобно атлету, тщедушный московский интеллигент перепрыгивал через препятствия. Бездонное африканское небо светило мириадами звезд. В своих грушеобразных гнездах, гроздьями висящих на деревьях, беспокойно трепетали крылышками ткачики-вьюрки. Пышногривый лев покрывал в далеком туманном буше молодую львицу. В мутных водах реки Омо убыстрили хаотичное движение шистосомы. По саванне наперегонки со смертью мчался Вульфсон.

Его почти булгаковский бег прекратился столь неожиданно, сколь и начался. Вульфсон остановился как вкопанный над высоким обрывом. Внизу блестел мягкий изгиб широкой реки, по которой меланхолично плыл серп молодой луны.

— Омо, — подумал «Штирлиц», и не ошибся.

Читайте заключительную 3-ю часть…