Никто еще не придумал лучшего способа знакомства с природой, чем путешествие пешком. В феврале 2007 г. я решил пройти по самому древнему лесу в мире и крупнейшему лесному массиву Юго-Восточной Азии, который находится на территории национального парка Таман Негара в Малайзии.

Парк расположен на площади 4343 кв км. и представляет собой сплошные джунгли, пересекаемые лишь несколькими полузаросшими тропами. На территории парка нет ни одной дороги или моста. Еще километров на 30 парк окружен охранной зоной, где запрещена всякая производственная деятельность. В западной части парка возвышается гора Гунунг Тахан (2187 м.) — самая высокая на Малаккском полуострове.

Мой маршрут пролегал на север от штаб-квартиры нацпарка — поселка Куала Тахан, через Гунунг Тахан и соседние вершины, и далее на запад, к поселку Мерапох. Общая протяженность маршрута составила ок. 120 км, длительность – 5,5 дней. Эти дни доставили мне большое удовольствие от общения с абсолютно нетронутой природой, наблюдений и впечатлений, а также некоторых незабываемых приключений.

Прежде всего, конечно, волнует сам факт того, что находишься в самом древнем из ныне существующих лесов в мире. Это действительно парк мелового периода — лес здесь растет без перерыва уже 135 млн. лет. Для сравнения — привычные нам леса умеренной зоны имеют возраст, ограниченный последним оледенением, то есть не старше 10 тыс. лет (а в реальности еще меньше). Очевидно, за миллионы лет окружающий меня лес изменился кардинально, но рос все это время на одном месте. Появившись здесь сразу при появлении суши, в начале мелового периода, он около 70 млн. лет был местообитанием динозавров. Выглядел он тогда совершенно иначе: его облик определяли высокоствольные араукарии, саговники и древовидные папоротники. Уже к середине мела здесь появились первые сообщества цветковых растений, предков современных магнолий и диллений, а к палеогену он изменился полностью благодаря экспансии покрытосеменных. Позднее, с появлением человека с его страстью к названиям, этот лес стал «дождевым», «гилеей», «диптерокарповым», «постоянновлажным», «экваториальным вечнозеленым» или просто «джунглями» (последнее название не употребляется в научной литературе). Вот в такой лес я и вошел погожим февральским вечером по тропе, ведущей вверх по течению от устья реки Тахан, правого притока реки Тембелинг, впадающей, в конечном счете, в Южно-Китайское море.

Тропа идет по левому берегу реки, и первые несколько километров сильно натоптана туристами. Сумерки в низких широтах наступают очень быстро, темнеет буквально за 15-20 минут, поэтому не следует затягивать с поиском места для ночлега. Здесь нельзя также устроиться на ночь прямо на земле, как у нас в лесу — вас обязательно навестят различные беспозвоночные — муравьи, клещи, пиявки, многоножки, скорпионы и тарантулы, причем, как мы увидим далее, больше всего неприятностей могут доставить именно муравьи. По этой причине путешественник по тропическому лесу берет с собой либо гамак, либо палатку. Я обычно использую легкую одноместную палатку, способную выдерживать сильный дождь, и при этом воздухопроницаемую: в обычной палатке будет образовываться конденсат и при влажности воздуха 80-90% внутри будет мокро. Для приготовления пищи использую лишь маленький костер, который делаю на камне возле ручья, чтобы не нанести ущерба почвенному покрову и населяющей его биоте. Весь мусор утром тщательно собираю в полиэтиленовый пакет и беру с собой — после моего ухода не должно остаться ни единого следа того, что здесь вообще кто-то был.

Утро в экваториальных тропиках всегда влажное и туманное — обильная роса образуется из-за значительной разницы ночных температур по сравнению с дневными (днем 33-35 градусов, ночью 23-25). Для сравнения — летние/зимние перепады температур не достигают и 3-х градусов. В этом парнике одежда, вывешенная на улице, за ночь становится влажной и ее следует тщательно осмотреть на предмет муравьев, которые тут же осваивают новое местообитание. Сухой спирт, взятый для приготовления пищи во время дождя, следует герметично запаковывать, иначе спирт просто растает.

Итак, это действительно постоянно теплый и очень мокрый лес. Он формируется в условиях избыточного увлажнения, при котором количество осадков превышает испаряемость. Причины возникновения такого парникового режима вовсе не очевидны, здесь есть своя интрига.

Главный фактор постоянства сезонных температур в экваториальном поясе — это фактическое совпадение плоскости земной эклиптики с плоскостью вращения Земли вокруг своей оси. Иными словами, именно незначительность наклона земной оси позволяет экваториальной области получать достаточное количество тепла и зимой и летом. В области постоянно высоких температур избыточная влага привносится со стороны более холодных океанов. Давление водяного пара понижает точку росы и в ночное время большая часть влаги выпадает в виде дождя.

Парниковому режиму способствует и геоморфологическая ситуация. Классическим примером является амазонская сельва, ограниченная с запада Андами, с севера Гвианским, а с юга — Бразильским плоскогорьем, и представляющая, благодаря этому, гигантскую ловушку для влажных пассатных ветров. Огромный водосбор западной экваториальной Африки также способствует существованию здесь дождевых лесов. Наконец, это горные массивы Юго-Восточной Азии, конденсирующие влагу летних юго-западных и зимних северо-восточных муссонов.

Схема, казалось бы, простая, но возникает вопрос — каким образом во внутренних материковых областях экваториального пояса миллионы лет сохраняется столько влаги? Почему при столь высокой испаряемости влага не уходит за пределы этого гигантского котла?

Эти вопросы возникают часам к 11 утра, когда туман рассеивается и солнце заливает джунгли. С этого момента самые высокие деревья (1-го яруса), начинают испытывать дефицит влаги — и это в дождевом лесу! Для сохранения влаги листва большей части древесных растений в гилее покрыта кутикулой — воскообразным налетом, придающим растениям глянцевый оттенок. Интересно, что то же приспособление наблюдается и у многих растений засушливой зоны. Вообще, к полудню кажется удивительным, как же солнце не поглотит этот лес, не превратит его в саванну? Ответ возникает скоро — уже в первые послеполуденные часы небо заволакивается тучами и часам к трем начинается дождь.

Дождь в дождевом лесу — явление незабываемое. Он начинается со странного звука, напоминающего сцену из фильма про хоббитов, когда река выходит из берегов и настигает плохих парней из Мордора. Поток воды доходит до вас не сразу — сначала он оглушительно шелестит по листьям. Потом вы сразу оказывайтесь в воде. Тропа размокает, вокруг почти ничего не видно. Такой дождь может идти час или два, а может закончиться через 15 минут. После короткого перерыва все начинается заново. Весь мир вокруг превращается в аквариум, только очень темный, так как в этом лесу и в солнечную погоду сумеречно.

Вот в самом факте существования леса и скрывается главная интрига. Известно, что когда в амазонских джунглях вырубали леса на больших площадях, климат в этих районах изменялся кардинально — осадков уже выпадало меньше, чем испарялось влаги. Сам дождевой лес является мощным фактором сохранения режима избыточного увлажнения, поскольку он сохраняет влагу в растительной массе, не давая ей испариться сразу. Такая способность сложных систем препятствовать внешним воздействиям, сохраняя внутреннюю структуру и динамику, называется гомеостатической, а само состояние систем, влияющих на внешнюю среду, которая их же сформировала — гомеостазом. Частный случай проявления гомеостаза известен каждому школьнику (если он, конечно, учился в школе) из курса общей химии — это принцип Ла Шателье, когда химическая реакция смещается в сторону, препятствующую конечному эффекту. Этот пример приведен не зря — он нам еще пригодится.

Рассуждая таким образом, я продолжаю путь под стеной ливня. Вещи надежно упакованы и за их сохранность я не беспокоюсь, но во время дождя в лесу появляется другая проблема — пиявки. Существа эти вполне безобидные, но их очень много, они облепляют не только ноги, но и плечи, шею и грудь. Я предпочитаю не пользоваться тяжелыми высокими ботинками и бахилами, защищающими ноги от пиявок, поскольку вполне достаточно хороших легких кроссовок и плотных носков, сбрызнутых антимоскитным спреем — такая обувь не натирает ноги в длительных маршрутах, и ее легче сушить. Пиявок становится особенно много в незаметных местах — под лямками рюкзака и на груди, если только вы не счищаете их с себя каждые десять минут. Пиявки выделяют герудин — вещество, препятствующее свертыванию крови, поэтому все тело вскоре приобретает вид персонажа из фильма ужасов — мокрое и окровавленное. Однако, никакой опасности нет, хотя указанное тело выглядит весьма экзотично.

Ночь наступает мгновенно. Костер под дождем разводить не хочется, поэтому ограничиваюсь сухим пайком. Для питья использую воду из ручья, в которую добавляю марганцовки.

Рано утром дождя уже нет, но, как обычно, стоит густой туман. Тропа многократно пересекает речку и ее притоки, и на одной из проток она теряется. Это значительное событие для того, кто идет по джунглям, поэтому скажу о нем подробнее.

Тропа в джунглях представляет собой едва различимый узкий проход между колоннами деревьев и колючей пальмой-ротангом. Существует устойчивый миф, что в первичном, не тронутом человеком дождевом лесу, можно якобы легко пройти без помощи мачете, и лишь вторичный лес, сформированный на месте бывшей вырубки, непроходим. Это не так, если речь идет о значительном расстоянии. По первичному лесу идти без тропы и без мачете почти невозможно из-за ротанговой пальмы. Сбившись с тропы, вы пройдете от силы пятьсот метров за час, поэтому самое разумное — вернуться к тому месту, где она была потеряна. Но человеческая тропа заросла и приходится использовать слоновью, также идущую вдоль реки по склону, поросшему бамбуком и диким бананом. Замечу, что хорошим помощником в джунглях является GPS-навигатор, позволяющий легко найти тропу в такой ситуации (правда не всякий GPS будет работать в высокоствольной гилее). К сожалению, у меня этого прибора не было, и я пользовался лишь компасом по-старинке.

В дневное время путника в джунглях сопровождает множество разных звуков, среди которых легко распознаются лишь четыре, издаваемые цикадами, гиббонами, барбетами и птицами-носорогами.

Тон задают цикады — насекомые, похожие на большую муху, до 10 см. в длину, с огромными глазами, расположенными по бокам головы. Это одна из древнейших групп насекомых, существующих на Земле уже более 300 млн. лет. Так же, как их давние предки, цикады питаются соками деревьев. Громкий и протяжный звук, издаваемый цикадами, напоминает бензопилу.

Гораздо более приятные звуки издают гиббоны, самые маленькие из человекообразных обезьян. Это настоящие песни, со множеством вариаций и переливов. Эти песни доставляют удовольствие. Думаю, человек с музыкальным образованием мог бы рассказать о них гораздо больше.

Однообразная трель барбеты (по русски — бородастика) — столь же обязательный атрибут тропического леса, как и стрекот цикад. Эти крупные и очень красивые птицы с разноцветной головой, живут в нижнем ярусе тропического леса, активны в дневные часы, и их песня легко распознается.

Отдельной реплики заслуживает крик птицы-носорога. У одних это резкое карканье, другие издают серию спокойных вначале звуков, постепенно учащающихся в середине арии и вскоре заканчивающихся истерическим хохотом… И птиц-носорогов, и гиббонов можно легко увидеть — они буквально сопровождают путника.

Лес, по которому я иду — настоящий зоопарк. Разнообразие видов живущих здесь животных поражает: 200 видов млекопитающих, 250 — пресноводных рыб, 270 — рептилий, 150000 беспозвоночных. Здесь водится тигр, леопард, и еще 7 видов других диких кошек. Здесь живет одна из самых больших змей в мире — сетчатый питон. В лесах Таман Негары сохранился суматринский двурогий носорог — самый маленький в мире, размером с ослика.

Среди нескольких тысяч видов высших растений только древесных форм здесь около тысячи. Можно попробовать самостоятельно подсчитать число видов деревьев умеренного пояса — вряд ли вы насчитаете больше двух десятков.

С чем же связано такое ошеломляющее биоразнообразие? Очевидно, с тепличными условиями, неизменными в течение миллионов лет. Здесь нет нужды приспосабливаться к резким перепадам температур, к засушливому периоду, или к экстремально высокому содержанию солей в почве. Но за все надо платить — именно в таких «теплых местечках» возникает жесточайшая конкуренция. Здесь выигрывает тот, создал себе свою, неповторимую технологию наиболее эффективного использования ресурса, чаще всего — в сложной кооперации с соседями. Так создаются новые экологические ниши, неведомые до этого природе. Благодаря этому в условиях близкого к оптимуму и стабильного соотношения температуры и увлажнения, на одном и том же участке могут развиваться самые разнообразные, подчас экзотичные формы.

Новые технологии, закрепленные в геноме нового вида, распространяются по всему миру и оседают в менее благоприятных условиях, например у нас в умеренном поясе. В этом заключается эволюционная роль экваториальных экосистем. Здесь мало старых видов; это мир преимущественно новых форм и технологий. Эта «экваториальная помпа» качает все новые виды, и лишь немногие остаются здесь, ухитрившись занять особо устойчивую нишу. В этих редких случаях используемая технология или конкурентная стратегия оказывается настолько эффективной, что новая уже не требуется, и ниша осваивается на десятки, или даже сотни миллионов лет. Естественно, плата за это — остановка в развитии, консервация форм. К таким «живым ископаемым», окаменелые стволы которых находят в отложениях пермского периода (ок. 300 млн. лет назад) в регионах, где когда-то рос лес, относятся, например, живущие в современных лесах Юго-Восточной Азии и поныне древнейшие голосеменные — саговники, а также древовидные папоротники.

…Рассуждения прерываются возмущенным шипением — я наступил на змею, не заметив ее на тропе. Она тоже меня не заметила, очевидно, тоже размышляла. Кусать меня она не стала, уж не знаю, почему. Рассмотреть подробно ее не удалось, однако, она явно не относилась к известным здесь и весьма немногочисленным (всего 17 видов) сильноядовитым змеям — гадюкам, кобрам или крайтам. Но главное приключение было еще впереди…

На ночь устраиваюсь на берегу реки Тахан в районе слияния с ее левым притоком Теку. Обращаю внимание на груду обломков деревьев и валежника, принесенную рекой в излучину неподалеку. Такие места не слишком хороши для стоянок в джунглях, поскольку мертвые деревья служат пищей для термитов, а они, соответственно — для массы других животных. Но пройденные сегодня 25 километров дают о себе знать, и понадеявшись на то, что валежник находится в отдалении, решаю остаться. Поясню, что этот путь пройден по огромному парнику, с рюкзаком за плечами, по сильно пересеченной местности с перепадами высот 200-300 метров, поросшей колючками, часто вообще без тропы.

…Просыпаюсь в пять утра от странного шелестящего звука. Приоткрываю полог застегнутой герметичной палатки, и тут же получаю ожоги, напоминающие удар тока и парализующие руку. Луч фонаря высвечивает сплошную шевелящуюся черную массу вокруг — перед палаткой и на деревьях. Это бродячие жалящие муравьи; я уже наблюдал в Африке сцену нападения их колонны на термитник. Это черные, тонкие, довольно изящные создания длиной около 7-8 мм. с крупной головой. Они не кусают, а жалят, подобно осам. Поражает стремительность их передвижения — за те несколько секунд, пока палатка была открыта, их набежало не меньше сотни. Раздавить их очень трудно, они как будто одеты в скафандр.

Ворвавшись в палатку, они немедленно вступают в бой. С трудом избавившись от агрессоров, начинаю размышлять над сложившейся ситуацией. Я заложник муравьев. Собрать лагерь не получится, даже при утреннем свете — меня просто съедят. Решаю подождать, несмотря на то, что ожидание в кромешной темноте под беспрерывный шелест полчищ муравьев можно назвать волнующим. В шесть здесь светает (время малазийское), а к 8 утра, наконец, шорох стихает, и я решаюсь выглянуть, предварительно обработав вход репеллентом. Муравьев тьма, но это уже не та сплошная масса, которая пыталась утилизировать меня ночью. Перекидываю уже запакованные вещи в относительно безопасное место, развожу дымокур, вытряхиваю палатку и собираю рюкзак. Потом, как обычно, тщательно заливаю костер, закидываю его песком и забираю с собой в пакет весь оставшийся мусор. Это занимает не более 5 минут, и когда я ухожу, нет никаких признаков того, что здесь был полевой лагерь.

Тропа сразу уходит в горы; подъемы и спуски постоянно чередуются; часто приходится карабкаться по скалам. Растительность меняется кардинально — теперь вокруг меня небольшие искривленные миртовые деревья с мелкими листочками — лептоспермум; голосеменные — подокарпус и дакридиум; также папоротники и небольшие цветковые растения странной пальчатой формы. Почва на высоте 1700-1800 метров становится оторфованной, что является признаком заторможенности процессов разложения органического вещества. Толщина и степень разложения оторфованного слоя могут служить характеристикой состояния динамического равновесия между процессами накопления и разложения органического вещества. Не только понижение температуры с высотой, но и состав почвообразующей пород играет здесь важную роль. Массив Гунунг Тахан является гранитной интрузией, а гранитная крошка хорошо пропускает влагу.

Кроме того, это зона так называемых «туманных лесов», где источником влаги являются, главным образом, конденсат, а не дождь, способный проникнуть вглубь почвы. В результате экосистемы здесь формируются в условиях дефицита влаги в минеральном нижележащем слое, при достаточно влагообеспеченной верхушке. Этот режим своеобразного «капельного орошения»способствует не только сосредоточению жизни в верхнем слое почвы, но и смыканию древесных стволов, расстояние между которыми сокращается до 20-30 см. — по такому лесу теперь и с мачете не пробраться. Не следует забывать, что зимы здесь нет и продуктивность туманных лесов весьма высока, что в условиях дефицита кальция в почвообразующей породе приводит к избыточному накоплению органического вещества, имеющего кислую реакцию. В свою очередь, кислая реакция оторфованной почвы затормаживает продуктивность экосистемы. Это пример отрицательной обратной связи, которая обеспечивает здесь динамическое равновесие (помните пример из химии?).

Воду здесь приходится таскать с собой, так как она встречается редко. Ночи холодны, теплой одежды у меня почти нет. Уже на следующий день я достигаю вершины Гунунг Гедам и чуть позже — Гунунг Тахан.

Перепады высот при этом — от 1350 до 2100 метров. В горах очень много так называемых «потовых пчел», которые являются здесь неприятным и непременным сопровождением путника. Их очень много, и когда стараешься их отогнать, могут и ужалить, правда не они, а их спутники – небольшие осы. Обследовав окрестные вершины и перевалив на запад от Гунунг Тахан, неожиданно встречаю огромную группу туристов — малайцев, человек сорок, студентов из Куала Лумпура. После них тропа, проходящая по оторфованным почвам, превращается в жидкое месиво. На протяжении десятков километров дорога подвержена интенсивной эрозии. Почва смыта полностью, местами обнажен гранит, корни висят в воздухе.

Это результат недопустимо высокой рекреационной нагрузки — с запада от ближайшей проезжей дороги до вершины идет самая короткая тропа, всего 35 км., толпы туристов пользуются ею, чтобы забраться на Гунунг Тахан. Аналогичная ситуация в районе устья реки, откуда я начал свой путь — нагрузка на тропу там также чрезвычайно высока, что обусловлено близостью к поселку Куала Тахан. Потери от эрозии легко рассчитать: лишь с километрового участка тропы, шириной даже с полметра, с которой смыт 20-сантиметровый слой почвы (а часто смыв гораздо больше), в речку снесено 100 кубометров грунта. Это приводит к заиливанию реки, образованию отмелей, исчезновению местообитаний рыб, прибрежных животных и растительности. Картину в низовьях Тахана усугубляют моторные лодки, проникающие на 8 км. вглубь нацпарка.

Главная причина неблагоприятной экологической ситуации, которая складывается западу от вершины Гунунг Тахан, а также на юге нацпарка, вокруг реки Тембелинг, в особенности в районе устья Тахан, — это чисто символический размер входной платы, 1 малазийский рингит (8 рублей). Для сравнения — в африканских нацпарках плата за вход — 40 долларов.

Толпы туристов вблизи поселка, а также целые флотилии моторных лодок в пределах нацпарка — грустное явление, которое может служит примером отсутствия экологического контроля в угоду сиюминутной выгоде, а также ложной идее о том, что природные ресурсы должны быть бесплатны. Очевидно, что такой ненормированный туристический пресс, в конечном счете, подрывает и сам туризм, поскольку он напрямую зависит от природных ресурсов. Та же проблема стоит сейчас и в нашей стране, где туризм на особо охраняемых природных территориях развивается все более интенсивно. Парадокс заключается в том, что нацпарк не может существовать без средств от туризма, но и туризм заканчивается там, где природу изуродовали. У нас еще есть шанс повлиять на ситуацию, и не только путем разумного ограничения и перераспределения туристских потоков, но демонстрируя (а не пропагандируя!) примеры экологически грамотного поведения туристов в природе.

Должен отметить, что лозунг «сохраним родную природу» меня лично не вполне устраивает. Природа не может быть родной или не родной — мы зависим от дождевых лесов не меньше, а то и больше, чем от тайги. Родными могут быть ландшафты, знакомые с детства, но это уже совсем другой вопрос. Что же касается охраны гилеи, то это проблема выживания человечества. К сожалению, в последнее время стала модной «антиэкологическая» позиция, или просто ёрничанье на тему охраны природы. В качестве примера можно привести распространившееся мнение о том, что дождевые леса вовсе не являются «легкими планеты» (выражение Арнольда Ньюмена), поскольку потребляют кислорода для дыхания больше, чем производят. При этом ссылаются на низкое содержание гумуса в почвах под этими лесами, из чего делается вывод о нулевом углеродном балансе: всю органику, которую произвело растительное сообщество, оно же и съедает. Однако, полностью ли учитываются при этом масштабы накопления связанного углерода? Например, в виде органо-минеральных коллоидов речных взвесей, прибрежной мангровой зоны? Наконец, углерода органического вещества, вынесенного из тропических рек в океан? Это, конечно, вопрос тем, кто создает модели.

Рискну предположить, что, учитывая все стороны баланса, в конечном итоге постоянный вынос смещает равновесие в сторону производства нового органического вещества, то есть в сторону преобладания фотосинтеза над дыханием, а, следовательно, к избыточному производству кислорода. Масштабы этого явления легко представить, учитывая, что тропические леса производят половину биомассы всех живых растений Земли. Очевидно, не стоит разъяснять, какую роль при этом экваториальный лес играет в уменьшении парникового эффекта – ведь часть органического вещества связывается и депонируется, вместо того, чтобы попасть в атмосферу в виде углекислого газа. Скепсис мой вызван также тем, что «антиэкологический» взгляд появился после серии работ Ж. Карвальо в начале 80-х гг., который являлся в свое время одним из главных советников проектов освоения бразильской сельвы, а значит — весьма заинтересованной стороной… Так что, наверное, не стоит пока что гнаться за модой и становиться «антиэкологистом», давайте уж лучше лишний раз изучим вопрос. Особенно важно это для тех, кто принимает решения — к ним относятся, в частности, преподаватели школ и вузов.

Но дело не только в пресловутом лозунге. В тропических лесах обитает половина всех видов животных и растений планеты. Нет ничего проще, чем остановить работу гигантской машины по производству новых видов – достаточно вырубить экваториальный лес, уж с этим никто не поспорит. Мир не только лишится своих главных ресурсов биоразнообразия, но станет серым и скучным. И никто уже не сможет, взяв рюкзачок, отправиться в лес, который помнит динозавров.

Источник: http://www.exotravel.ru