Человек, побывавший в Италии и не написавший путевых заметок – тревожная аномалия. Эта мысль в очередной раз посетила меня
во время чтения очерков Стендаля «Рим, Неаполь и Флоренция». А в первый раз она возникла после знакомства с общеизвестными
«Образами Италии» Муратова.

Чувствовать себя тревожной аномалией неприятно, поэтому появился нижеследующий текст. Данные заметки о Венеции не
представляют собой традиционную для этого жанра вариацию на исторически-архитектурно-поэтические темы, хотя от архитектуры в
Венеции совсем отключиться тоже нельзя. Скорее это несколько немного аранжированных собственными впечатлениями картинок
городских примечательностей, не обязательно из разряда «досто».

Цивилизация, как известно, это то, во что превращается культура после своей смерти. Во времена синьорий культура наворотила
в Италии столько архитектурных и живописных красот, что и по сей день современной западной цивилизации не удаётся вытоптать
здесь ауру настоящей жизни, как это случилось практически повсеместно в Европе, не говоря уж об Америке, где европейской
культуры никогда и не было (вот не случайно Бродский все отпуска проводил в Венеции). Конечно, имели место
антично-древнеримские традиции и т.д., но всё равно не очень понятно, почему итальянцы были столь плодовиты на культурные
ценности во вполне утилитарной сфере городской застройки средневековья, ну а Венеция в этом плане особо представительна.

Поэтому отправляясь в Италию следует заранее настроиться на восприятие какой-нибудь конкретной детали – например формы
подоконников. Иначе попытка фиксировать прелести архитектурных форм вообще неизбежно приведёт к перегрузке и автоматическому
отключению способности наслаждаться ими. Либо сознательно не рассматривать детали и отдельные сооружения, а впитывать только
общую атмосферу, создаваемую итальянскими средневековыми городскими комплексами, которая всё ещё позволяет проникнуться
духом её создателей и тогдашних пользователей. Это, право, замечательно.

«Венеция/Местре» – вокзал на материке, а «Венеция/Санта Лючия» — вокзал собственно на островах Риальто. Поезд «Местре» —
«Санта Лючия» идёт минут десять по полуторовековой давности узкому и низкому мосту. Если голову приподнять, то получается
хорошо: полное впечатление движения состава по воде, усиливаемое видом обгоняемых или встречаемых гондол.

Важно впервые попасть в Венецию ранним и ясным зимним утром: и лагуна в лазури, и публики не так чтобы толпа, и тени
отчётливо прорисовывают объёмный декор фасадов. Летом же жара, круглосуточно не протолкнуться, да и куда романтичнее зимой.

Вокзал «Санта Лючия» ужасен – нечто типовое бетонно-стеклянное и прямоугольное, зато сразу за ним уже то, что должно быть.
Часто знакомство с Венецией начинают с посадки на речной трамвай, который по Большому Каналу доставит к Сан-Марко, следуя
вдоль смотрящей на канал каменной роскоши. Я бы, однако, рекомендовал выйдя из вокзала к причалам, повернуть налево и
двинуться мимо стоящей на углу церкви по длинной череде вливающихся друг в друга сравнительно широких улиц, пересекающих по
пути восемь небольших каналов. Это единственная оживлённая торговая артерия в этом направлении, поэтому ошибиться трудно.
Хорош такой путь тем, что прогулка по нему позволяет втянуться в Венецию постепенно и нормальным для чисто торгового по сути
города образом, хотя особых объектов из путеводителей здесь, кажется, нет.

Сразу понимаешь, чем улицы Венеции отличаются от обычных пешеходных зон в старом центре любого другого европейского города:
здесь по-настоящему нет автомобилей. То есть вообще нет, нет абсолютно – их присутствие не чувствуешь через гул с соседних
улиц или удалённое мелькание в переулках. Отсутствие авто и естественная ободранность большинства фасадов в сочетании с
привычным лоском витрин начинает создавать впечатление чего-то непонятного, которое впоследствии только усугубляется и в
конце концов превращается в ощущение города, которого не может быть. Это фикция, декорация, по чьей-то прихоти изготовленная
из настоящих материалов – камня, черепицы, мрамора и т.д. (кто-то заметил, что Венецию, как город на воде, может превзойти
только город, построенный на воздухе). Люди здесь практически не живут, при этом в городе полно народа. Автомобилей нет, при
этом в магазины каким-то образом завозятся товары, к постоянно ремонтируемым зданиям доставляются стройматериалы. А
множество лавочек торгуют какой-то совершеннейшей чушью, кропотливо изготовленной вручную из картона, цветной бумаги,
лоскутков ткани, блестящей фольги, перьев, мишуры и незаметно, чтобы торговля шла очень бойко – я ни разу не видел
покупателей. Атмосфера нереальности особенно сильна ночью, когда узенькие ломаные улочки наполнены контрастом сияющих витрин
первых этажей и гробовой темноты всех прочих – при полной тишине и безлюдьи. Никого. Это не настораживает, скорее наоборот,
кажется правильным после дневной толчеи.

Но продолжим следовать выбранным маршрутом. Улицы перешагивают через небольшие каналы с мутной зелёной водой, по которым
маневрируют гондольеры, на поворотах ловко отталкиваясь ногами от углов огибаемых зданий. Картину немного портят весьма
нелепого вида пассажиры, без них зрелище восхитительной техники гондольеров было бы изысканней. Сомнительный запах каналов
смешивается с многоязыким щебетом толпы и нарастающим обилием каменного декора, который, что важно, всегда где-то рядом,
буквально на расстоянии вытянутой руки. И такая обонятельно-аудио-визуальная смесь начинает обволакивать вас, погружая в
театральность этого города мягко и незаметно, извлекая попутно из памяти картинки учебника истории на венецианские темы.
Похоже недалеко есть военно-морское училище – часто попадаются новенькие гардемарины в ослепительной белизны фуражках и
иссиня-чёрных плащах-крылатках с золотыми цепочками. Эти персонажи (именно так их хочется называть, уж очень нарядны) тоже
играют на театральное крещендо. И когда вы достигаете моста Риальто, который открывается справа через узкие недлинные
переулки, с небольшой то ли площади, то ли просто расширения улицы, вы уже подготовлены к встрече с чем-то нетаким,
несовпадающим с привычным, не аппроксимирующим наезженный опыт урбанистических стереотипов.

Мост Риальто – популярный туристический объект. Небольшой и сильно горбатый, он состоит из двух рядов арок, прикрепленных
друг к другу со сдвигом по вертикали. Переходить по мосту Большой Канал не надо, можно просто подняться до середины и
понаблюдать жизнь на воде, которая стоит того. Веселее всего будет, если под мостом проследует большая гондола, экипаж
которой, кроме гребца-капитана, включает ещё аккордеониста и тенора. Сладкие традиционные итальянские напевы глупо-радостно
растекаются над каналом, а вот физиономии ублажаемых пассажиров во всех виденных мною случаях были абсолютно каменными.
Сочетание презабавное.

Двинувшись с торговой артерии в противоположную мосту сторону вместе с основным людским потоком вы ненадолго втянитесь в
каменный лабиринт. Очень скоро и неожиданно поток выбросит вас на площадь Сан-Марко, которая после уличных теснин покажется
необыкновенно просторной. И всё здесь будет громадно-декоративным. Слева – фантастически эклектичный собор Сан-Марко, одно
из немногих, но очень ярких архитектурных свидетельств пребывания Венеции в составе православной Византии, которая на самом
деле в венецианской культурной традиции определила очень многое – от доминанты универсальной пышности до красных башмаков
дожей и неутолимой ревности к бывшей метрополии, приведшей в конце концов к катастрофе 1204 года, в результате которой
экстерьер собора украсился (или, скорее, усложнился) мраморными колоннами, а интерьер – знаменитыми позолоченными медными
конями. Сан-Марко по планировке и общему облику – типичный византийский храм с обилием мозаик, плинфой стен и гроздью
куполов. А на этой основе время и претензии венецианского богатства накрутили столько всякого, что поначалу обозрение собора
вызывает некоторую оторопь. Но не досаду.

На Сан-Марко встречаются три архитектурно-исторические эпохи Венеции. Старшая, византийская, представлена собором, давшим
название площади. Собственно итальянская, совпадающая как с пиком Возрождения, так и с периодом наибольшего расцвета
Венецианской республики, воплощена в Дворце дожей и Колокольне. А правильно-помпезное, красивое своей одинаковостью
обрамление основной части площади заставляет вспомнить о времени австрийского владения этими местами (хотя, если быть
точным, надо сказать, что строго к австрийскому периоду относится только часть застройки напротив собора).

Дворец дожей – это, одним словом, палаццо. Ему хочется соответствовать, приодевшись во что-нибудь
разноцветно-средневековое, парчовое и бархатное. Облик Дворца не содержит решительно ничего властно-угрюмого – только
упоение богатством и роскошью настолько естественное и откровенное, что даже лишено осадка дурного. Поэтому кажется
странным, что в этом светлом и радостном строении в больших количествах происходило всё то, что неизбежно сопутствует
большим деньгам и большой власти: интриги, злодейства, кровавые заговоры, измены… Массив здания покоится на ажурной
стрельчатой арочной галерее, оттого не давит на зрение своей весомостью. Очень хороши балкончики посредине фасадов – там,
поди, дожи являлись народу.

Ну и, конечно, голуби Сан-Марко. Необыкновенно бесстрашные даже для такой городской птичьей породы, они живут тут
припеваючи и непонятно почему, во-первых, они до сих пор воркуют, а не начали действительно припевать что-нибудь
жизнерадостное, и, во-вторых, почему все прочие голуби мира не устремились сюда, где для данных пернатых организовано столь
комфортное существование. Голуби составляют отдельный аттракцион для туристов, когда вдруг тучей взлетают и несутся
куда-либо по своим делам. В отличие от сородичей в других городах, голуби Сан-Марко не утруждают себя подъёмом на высоту
более 1-2 метров и при их массовом перемещении турист мгновенно оказывается внутри облака чего-то серо-хлопающего, чувствует
шорканье крыльев обо все части своего тела и при этом полностью пропадает видимость, а также ориентация в пространстве.
Эффект поразительный – идёте вы себе спокойно по многолюдной площади, никого не трогаете, любуетесь голубым небом,
градостроительными шедеврами и вдруг всё это пропадает, как будто выключили телевизор, а сами вы получаете полное
представление об ощущениях человека, попавшего внутрь стиральной машины барабанного типа с большой скоростью вращения. К
счастью, это продолжается максимум пару секунд. Освободившиеся из голубиного облака открывают глаза и силятся сообразить,
что произошло, на всякий случай неуверенно и глупо улыбаясь.

Пьяцетта, небольшая площадь-пристань – место, где начинается море, что чувствуется по постоянной зыби в лагуне и ветру
дальних странствий, свободно гуляющему по набережной. Здесь становится понятным, что Венеция обязательно подразумевает
простор, даже внутри каменных теснот есть предчувствие необозримости, не вмещающейся в самоё себя, о чём свидетельствуют
воротца высотой в пару локтей перед наружными дверями зданий – эти воротца препятствуют морю войти в дома во время
регулярных приливов-наводнений. На Пьяцетте и море начинает пахнуть морем, а не тем букетом сомнительных ароматов, который
сопутствует венецианским каналам.

Старые, выкрашенные в косую полоску столбы, торчащие из воды, служат приютом для зачехлённых гондол, рыскающих на привязи.
У гондол чёрные лакированные бока и золочёные резные украшения кокпита, музыкально изогнутые форштевни, которые перечёркнуты
параллельными планками, ещё более связывающими их с нотным станом. Мало кто замечает (если вообще кто-то замечает, мне нигде
не попадались упоминания) необыкновенную уключину единственного весла гондолы, или то приспособление, которое используется
вместо уключины. Изделие поражает своей нездешней изысканностью: сложной S-образной формы, оно выклеивается из нескольких
кусков ценных пород дерева, тщательно полируется и покрывается тёмно-прозрачным лаком. Блуждая в районе Арсенала, в стороне
от туристических троп, я натолкнулся на витрину мастерской по изготовлению этих уключин и долго не мог понять, что это
такое. Поначалу приходит в голову мысль о необычном художественном салоне с профилированием исключительно по деревянным
стилизациям, сложно ассоциирующимся с эмоциональными всплесками неясно-декадентской тональности: плавные изгибы, хорошо
соразмеренные с массивностью дерева, заканчиваются расщеплением, напоминающим ласточкин хвост и раскрытый клюв одновременно.
Потом начинаешь сомневаться – что-то многовато будет однотипных артефактов, хотя каждый чем-то отличается от иных. Когда же
секрет раскрывается, испытываешь чувство, представляющее собой тонкую смесь эстетического наслаждения и чуть изумлённого
очарования тем обстоятельством, что из такого сугубо утилитарного предмета был сделан объект художественного посягательства,
причём прямо противоположного свойства, нежели традиционный ярко-декоративный венецианский подход, хорошо представленный
венецианским стеклом и масками.

Карнавальные маски в Венеции, особенно женские – средоточие реминисценций, квинтэссенций и секвенций. Особенно силён
чёрно-белый дуализм с золотом плюс буйное разноцветье мелких деталей и перьев Наверно потому, что силён, данный мотив
встречается часто, им и воспользуемся для выявления сути этого искусства. Плавная гибкость границы между чёрным и белым –
явное свидетельство присутствия античного наследия на которое в концентрированном виде вылито средневековье декора,
переливающееся цветовым спектром, как отсвет витражей на полу собора. Тщательно сработанная мастером маска – несомненно
высокое искусство, которое радостно не совпадает с тем, что сегодня называется искусством актуальным. Не хочется узнавать,
кто скрывается за маской, поскольку никакое лицо не может быть столь отчётливым воплощением женской природы живописности –
да и не для человеческого лица эта задача.

Поозиравшись на Пьяцетте, вернемся на площадь Сан-Марко, сделав небольшой крюк, чтобы отдать дань обязательной
достопримечательности в виде моста Вздохов. Кроме оставшихся далеко в прошлом вздохов, мост ничем особенным не примечателен.
А на площади повернём налево и устремимся под арки, выводящие на улицу Калле Ларга, которая через небольшую площадь Кампо
Морозини приведёт ко второму крупному мосту чрез Большой Канал, мосту Академии. На Кампо Морозини я неизменно сталкивался с
чрезвычайно чёрными нелегальными мигрантами-неграми, ведущими опять-же нелегальную торговлю с рук супердешёвыми сумками под
дорогими модными торговыми марками. Вернее торговля осуществляется не с рук, а с белых простыней, которые они раскидывают на
мостовой, размещая на простынях товар. Сумки хорошо выделяются на белом фоне, а кроме того простыни удобны тем, что их можно
быстро свернуть при появлении полиции, которая лениво гоняет крайне надоевших ей чёрных нелегалов. Очень похоже, что кроме
сумок мавры могут продать желающим наркотики. Надо заметить, что эти угольные, постоянно беспокойно оглядывающиеся
действующие лица изрядно портят мизансцену, сильнейшим образом диссонируя со всякой разной окружающей барочностью и
колористически, и родом своего товара, и способом торговли.

Деревянный мост Академии как-то не по-венециански просторен. На нём приятно остановиться, внутренне переключаясь на
посещение мест менее забитых туристами, не столь броских как окружение Сан-Марко, но зато и более наполненных отсветами и
отзвуками обычной, нормальной жизни, по которой уже начинаешь скучать со всей этой бутафорской натурой. Такие места
начинаются за мостом. Оживление здесь имеет место в основном между самим мостом и стрелкой острова (называемой Таможенной),
выходящей на лагуну, которую стоит посетить хотя бы из-за расположенного там крупного собора Санта Мария делла Салуте,
который выбивается из виденного доселе своей строгой серой внешностью. Неяркие, но выразительные архитектурные мотивы собора
очевидно связаны с поводом его постройки – избавлением от чумы в 17-м веке. Какое жуткое, должно быть, то было бедствие для
переуплотнённой и изолированной Венеции с уличными расщелинами и нечистотами в каналах (до сих пор 15% домов имеют сброс
канализации «за борт»). Странно, что вообще кто-то выжил.

В этих местах зимой можно найти улочки, где нет никого, но живут звуки. Неожиданные, такие как хор детских голосов, висящий
в воздухе посреди шорохов ветра, который на лету задевает грани карнизов и углов. Или птичий свист, совсем уж непонятно
откуда здесь взявшийся. Нет, понятно, что где-то поблизости есть зимний сад, но всё равно возникает ощущение выпадения из
уже принятого как данность. Впрочем, это продолжение всё той же театральности, единственно доставляющей возможность
мгновенно менять антураж разных эпох, времён, ракурсов и дискурсов.

С Таможенной стрелки открывается приятный вид на набережную, начинающуюся от
Пьяцетты. В её дальнем конце находится канал, ведущий к Арсенальной гавани,
которая окружена кремлёвского образца стенами и предварена богато декорированным
порталом. В этой гавани экипировались и вооружались венецианские корабли, здесь
ковался военный потенциал Республики, который был весьма внушителен: в
инаугурационной речи 1423-го года дож упоминает 3 тысячи кораблей с 17 тысячами
моряков. Интересно и символично, что единственное место в Венеции, окружённое
крепостными стенами, представляет собой кусок моря.

Побродив по улицам за Таможенной стрелкой, уместным будет к вечеру направиться
пешком к вокзалу, не перебираясь обратно через мост Академии. После восьми
немагистральные улицы этой части города пустеют и с новой силой возникает
ощущение театра – теперь пустого театра ночью. Без табличек со стрелками
«Ferrovia» («железная дорога») пожалуй было бы даже и боязно заблудиться. Только
эти таблички и напоминают здесь о техническом прогрессе – а так чистое
средневековье и не удивишься, если из-за угла вдруг появится какой-нибудь
Фоскари, а то и оба двое. И когда из темноты переулков выныриваешь к ярко
освещённому зданию вокзала, готов простить ему его железобетонность за
оживление, пахнущее станционным кофе. Всё, попали в фойе, далее выход.