З 1.

…Странное дело: я никогда не чувствовал потребности сдавать на водительские права; уже не говорю о том, чтобы вообще в моем дому когда-нибудь завелась мысль о покупке автомобиля.

Нет, я не вздрагиваю при мысли о том, что кто-то не заправил масло в мотор или не поставил на стоянке свою «ласточку» на ручник; я не просыпаюсь в холодном поту от сознания, что через два дня мне предстоит везти свою «любимицу» на очередной тест; я не вожделею к газетному разделу, в коем выставляются на продажу «автомашины со вторых рук», да и я с первых-то рук не перечитываю этот раздел, пропуская его, перелистывая, игнорируя. Автомобильные страсти равно чужды мне, как игра на бирже и прогноз погоды из Занзибара, а хорошенький «ягуар» или пронырливый «порше» не вызывают у меня никаких чувств.

И все же…

И все же есть, видимо, нечто такое, что роднит меня с этим безумным племенем автомобилистов.

Есть порой в нашем «общении» то, что вдруг, как пружина, вбрасывает меня в иную орбиту существования.

Скорость и дорога — вот наш общий корень, наше родство, наш щит.

«Есть упоение в бою…»

Есть упоение скоростью, когда ты точь в точь повторяешь движения водителя, держась за невидимый руль и нажимая на невидимые тормоза; а когда на поворотах машину швыряет в сторону, кажется, что происходит это от невиданной страсти и напряжения.

Где-то я вычитал, что великий борзописец земли русской Николай Васильевич Гоголь, который был весьма мнительным и болел всеми болезнями сразу, излечивался только тогда, когда садился в дорожный тарантас и ловил лукавым взглядом проскакивавшие мимо очертания скудных селений.

Странно: все гоголевские хвори моментально куда-то улетучивались, когда вилась веревочкой дорога, бормотал что-то путное возница, покрикивая время от времени на трусивших без устали лошадок.

«И какой же русский не любит быстрой езды…»

Какой же?

И уж совсем оживал сей фантасмагорический сновидец, по его признанию, на итальянских просторах, под пронзительным итальянским небом.

Я его понимаю.

2.

Ибо сам испытал это непередаваемое чувство восторга, катя по итальянским автострадам.

Так сказать, восторг за чужой счет, потому что за рулем сидело прелестное создание с рыжей челкой, падающей на глаза.

Это создание откликалось на имя Ольга и владело машиной так, будто появилось на свет с рулем в руках.

Ольга родом из Риги, но живет в Италии несколько лет, сочетавшись с законным браком с Вильямино Тоцци, потомком древнего аристократического рода.

Впрочем, в тот момент, когда мы с Олей мчались по итальянским дорогам, Мино, как зовут его близкие друзья, отлучился куда-то по своим итальянским делам.

Помню, как Оля, ласково улыбнувшись, спросила меня перед тем, как мы тронулись в путь:

— А ты не боишься скорости?

— Нет. — ответил я.

И был вознагражден за достойный ответ.

Сиреневый «альфа-ромео» летел, как стремительная лань, убегающая от охотника; как стрела, выпущенная из лука; как осколок звезды, разрезающий небеса; как свет, пронзающий вечность —

впрочем, сколько штампов не понавесь, как белье на веревку, все равно не передать этого ощущения скорости, ветра и тоски.

Самое интересное, что попутно Оля ухитрялась комментировать проскакивающий, как пуля, пейзаж, точнее, меняющиеся его цветные картинки.

Помню, что спустившись откуда-то свысока, миновали мы лощины и перелески, и, заскочив в городок под названием Серамионе, буквально вынырнули у берегов озера Гарда, которое облизывало свои извилистые берега, подобно кошке, вкушающей заветное молоко.

Городки вдоль озера раскидало как кубики в детской игре, я даже не помню, в какой последовательности они выскакивали в окне: Дизенсано, Сало, Серамионе, Ривьера де Гардо…

Мы то поднимались вверх, то спускались в долину, то огибали песчаные пляжи. Оля вела автомобиль с уверенностью заправского гонщика.

— Слушай, Оля, — спросил я ее в тот момент, когда мы вкатились на автозаправку и можно было передохнуть от этого цветного праздника скорости, — скажи мне, что тебя так привлекает в этой езде? Перевернутый мир? Лист тополя, случайно зацепившийся за спящие «дворники»? Свист ветра? Пение тормозов на крутом повороте?

— Бесцельность путешествия. — ответила Оля, и в ее глазах сверкнуло подобие страсти. — Нет большего кайфа, чем мчаться куда-то без направления и без цели. Спроси у любого «водилы» и он подтвердит тебе это. Знал бы ты, как я ненавижу запланированные поездки, даже если они занимают полчаса?!

3.

И я вспомнил, что некогда был знаком с одним задумчивым «олигархом», единственным развлечением которого была такая же езда. Когда тоска душила его за горло, он садился в свой маленький, серебристый «мерс» и гнал его напролом, не разбирая дорог и преград.

«Так, — говорил он, — лучше думается, уходит тоска и приходит верное решение…»

Правда, более всего такую езду олигарх пользовал в те моменты, когда находился в Израиле, на собственной вилле; вряд ли в том месте, где он занимался бизнесом и делал деньги, его бы отпустили кататься в одиночестве.

4.

…По дороге нам захотелось заскочить в Венецию, сделать «рекламную паузу».

Забросив свой автомобиль на стоянку в Дезенсано, мы сели на электричку и через пару часов оказались в городе вечного карнавала.

Синий вечер опускался на большую площадь, над которой летали золотые львы, и блики света плясали в окнах Дворца дожей.

Плыла музыка, медленно как гондола, выплывающая из голубой лагуны.

Шум толпы потихоньку стихал, за столиками оставалось все меньше народу, и только музыка по-прежнему вилась над площадью Сан-Марко…

Какое волшебное мгновение, какая сладость бытия…

Ты так хорошо, милая моя, смотрелась на площади Сан-Марко или:

еще лучше — на Мосту Вздохов;

или — нет — еще очаровательнее на Мосту поцелуев…

Или еще лучше…

Нет, ничего не может быть лучше, чем эта ночь, нависшая над Венецией, чем эти узкие улочки, по которым бродили мы, изредка встречая странных прохожих, будто специально спрыгнувших к нам с белой простыни экрана.

Вечер сворачивался в ночь; ночь густела, застывая, как гигантский пудинг, поданный к столу героя-гурмана.

Мы брели, не разбирая дорог, не замечая мостов, выходили к нечеткой линии побережья и вновь уходили от нее, заходили в какие-то переулки, над которыми щерились красные фонари, забредали в гостиницы, где кланялся нам безумный портье, встречая нас автоматической улыбкой, а администратор лопотал по итальянски, смешно подрыгивая губой

— Нет мест, господа, — говорил он, — завтра у нас день поминовения, все места заняты.

Завтра смешливая и карнавальная Венеция отмечает День своих мертвецов; будто и сейчас не бродят они вдоль узких улочек, подпрыгивая на щербатых улицах и заглядывая в окна, над которыми висят тусклые, слезящиеся фонари.

5.

— Ну что, поехали? — олин голос выводит меня из задумчивости, и мы снова ввинчиваемся в воронку вечности.

6.

Дорога и скорость — вот что роднит меня с этими ненормальными любителями «штурвала»; я чувствовал это, подлетая к маленькому городку, за которым неприступной стеной высились Доломитовые Альпы.

Меня пронизывали винтовые токи скорости с головы до ног, и казалось мне, что все слилось воедино: олина огненная челка, падающая на лоб, ее сумасшедшие глаза, сирень «альфа-ромео» в контексте пейзажа, небо, страсть и дорога, с радостью бросающаяся под колеса, как самоубийца. В тот момент, в тот миг я знал, я понимал, я чувствовал этих пиратов штурвала, гангстеров автобанов и бандитов лихих скоростей.

Что наша жизнь? Расстояние между двумя населенными пунктами, стрелка на спидометре, дорога в никуда, ветер в лицо и великая иллюзия счастья.

А вы, сидящие у своих компьютеров, тормошащие по утрам сонных детей, впиливающиеся в очереди за билетами на концерт — что знаете вы о счастье на крутых поворотах? о любви к роковым «серпантинам»? о том, как ласкающе и нежно звучит слово «карбюратор», как протяжно и певуче?

В этой итальянской гонке за чужой счет я был участником процесса, я был составной скорости, я чувствовал себя километрами дорог.

Ольга, рыжеволосая Ольга, за этот лёт воспоминаний, за это право на соучастие могу ли я не быть тебе благодарным, а значит, и в твоем лице не быть благодарным всему вашему обезумевшему автосодружеству?!