«Пожалуйста», – Кларк Гейбл улыбался моему мужу так, как, наверное, не улыбался и Вивен Ли. Муж, не мигая, смотрел в объектив камеры. «Пожалуйста», – повторил Кларк, и муж осторожно взял булочку. Обычно он берёт несколько, но сейчас взять сразу три булки ему показалось некинематографичным. Я стояла за Гейблом и думала, где они нашли столько потрясающе красивых стюардов. Наверное, Кларку не понравился свой фон: посторонившись, он дал мне пройти, пояснив в камеру «госпожа только что вернулась из джакузи». Слово «туалет» ему показалось некинематографичным. Пассажиры заволновались, оглядывались назад, вытягивая шеи: откуда в боинге, выполняющем рейс Тель-Авив-Любляна – джакузи? Через час материал для трёхминутного фильма о работе лётного экипажа был снят. Оператор и его помощник перестали таскать по салону камеру с огромным микрофоном и принялись за упакованную в пластиковую коробочку курицу. Муж робко попросил ещё две булочки, Кларк Гейбл кивнул и тут же забыл о просьбе. Я предложила нажать на кнопку «вызов», но муж воспротивился: он не любил беспокоить людей.

Чтобы скоротать время, я стала рассказывать, какую вкусную рыбу готовят в словенских ресторанах. «И уху?», – спросил муж. Про уху на форуме путешественников ничего не было сказано, но я пообещала: «И уху». Муж вздохнул и посмотрел на часы… После «форели, начинённой миндалём» я увидела руку с кольцом и двумя огромными перстнями. Надо мной навис мужчина… Расстёгнутая пёстрая рубашка открывала тяжёлую цепь с массивным «маген давидом» поверх татуировки «Девственность – роскошь». Мужчина болтал с кем-то из переднего ряда. Я заволновалась:
– Слышишь его «гэ»? Он из Черновцов, точно говорю!

Муж недовольно проворчал: «Вы, киевляне, считаете себя самыми культурными в мире…»

– Сейчас убедишься! У меня глаз намётанный!

Я обратилась к нависшему мужчине: «Простите, Вы, случайно, не Кеша из Черновцов?» Мужчина брезгливо посмотрел на меня и покачал головой. Мне не хотелось отступать: «И никогда там не были? И не учились? Может, хотя бы в детском саду?» Загорелась надпись «Пристегните ремни». Кларк Гейбл погнал «не Кешу» к его креслу. Мы уже подлетали.

Люблянский аэропорт был маленький и уютный. Возле окошек с надписью «Прокат автомобилей» сразу образовалась очередь. Я стояла за «пёстрой рубашкой», слушая: «… болтливая такая… трещит и трещит. Ну, эта, местечковая, что ко мне в самолёте привязалась. Я сразу унюхал, что она из Черновцов…» «Не Кешин» спутник возражал: «Для тебя твой Киев прям пуп земли…»

Машину мы получили быстро и уже через полчаса ехали по пригороду Люблян, пытаясь разобраться в паутине улиц на карте и найти нужную нам Джеловскова 4.

Видимо, люблянцы либо стеснялись названий своих улиц, либо экономили на табличках. «Во, во смотри, крупными буквами», – кричал муж, радуясь возможности хоть что-то прочитать, – Каварна! Как не название улицы? Кафе? Вон ещё слово светится… Ищи на карте улицу Петроль… Откуда ты знаешь, что автозаправка? А «Трговина з барвами» – не улица?» Я вышла из машины ловить прохожих. Прохожие, услышав название «Джеловскова» кричали «Ага!!!», потом задумывались и качали головой: не знаем.

Я в десятый раз набрала на мобильнике номер Симоны – хозяйки, с которой списалась по Интернету. Никто не отвечал. Мы уже свыклись с мыслью, что придётся заночевать в машине, и просто ехали по тёмным улочкам района с невыговариваемым названием «Трнова», разглядывали узорные ворота… Потом я закричала: «Смотри какой смешной заяц! Прислонился к гномику и грустно так улыбается… А домик просто сказочный, с черепичной крышей! Где-то я эту крышу уже видела…» На доме висела табличка – «Джеловскова 4». Дверь в дом была широко распахнута.

В гостиной хозяйка, стоя на коленях, досушивала феном ковровое покрытие. Желая получше встретить гостей из Израиля, Симона заказала сухую чистку ковров. Чистка заняла несколько часов, а после неё три дня все члены Симониной семьи ползали по полу с фенами и вентиляторами. Мы закричали, что нам достаточно сухо для того, чтобы лечь спать. Симона облегчённо улыбнулась и сразу стала похожа на толстощёкого зайца со своего дворика. Проскакав к выходу, чтобы не наступать на мокрые пятна на ковре, хозяйка пожелала спокойной ночи, мы пожелали спокойной ночи в ответ и запрыгали к своим кроватям.

На следующее утро домик в лучах непредсказанного синоптиками солнца смотрелся ещё симпатичнее, а после найденной в холодильнике черники со сливками превратился в дворец. Из такого дома трудно уйти, но нам, как и всем туристам, нужно было спешить.

Любляна встретила нас надписью «Позор! Градбисче». Муж завертел головой и спросил, кто такой Градбисче. Я сказала, что «позор» по-словенски – это внимание, и пусть внимательно ищет стоянку, потому что мы опоздали: все парковочные места заняты. А ещё лучше, пусть выйдет из машины и обойдёт соседние улицы. Муж ушёл, но очень скоро вернулся вместе с Львом Толстым. Лев Толстой выглядел сильно похудевшим, был одет в рваные джинсы, кеды и его знаменитую длинную, сурового полотна рубаху навыпуск, подпоясанную верёвкой. «Дай ему евро», – попросил муж. «Не дам, – сказала я, – он пропьёт». Толстой затряс нечёсаными космами: «Не пити!» «Ну дай евро, – повторил муж, – Он бомж. Жалко».

– Не дам. Пусть идёт работать.

В длинном ряду машин, уткнувшихся в бордюр, образовался просвет. Муж и Толстой-бомж ринулись к свободной стоянке. Лев Николаевич прибежав первым, секунду постоял в середине прямоугольника, галантно поклонился мужу и отошёл в сторону. Оба посмотрели на меня. Стоянку я забраковала: «Тут жёлтая полоса: только для местных жителей. Ищите белую». Ещё одна машина отъехала. На этот раз муж бежал быстрее, но перед финишем снизил скорость, давая бомжу первым пересечь белую линию. Поклонная процедура повторилась, и оба снова посмотрели на меня. Я выдала Толстому два евро, Толстой сказал «Хвала» и ушёл, поглаживая бороду. А мы поспешили к фуникулёру, чтобы подняться на Люблянский Град и осмотреть город с высоты.

У входа в фуникулёр висела табличка: «Права возня – 10.00, Задня возня – 17.00». Люблянский Град был весь разворочен реставраторами, не верилось, что его когда-нибудь снова соберут. С высоты мы не углядели ничего особенного: немного крыш, немного реки. Но сказали друг другу «Потрясающий вид» и поспешили к фуникулёру – вернуться в город и начать гулять.

Любляна была похожа на хорошо отмытый Киев. Центральную улицу патрулировал Толстой. Увидев нас, он помахал монеткой: не пропил. Люблянцы и в центре экономили на табличках, но я пыталась давать пояснения: «Это Старая площадь – Старый трг, нет, это, кажется, Левстиков трг. А если не Левстиков, то точно Прешернов. Трг. А вон надпись на доме: «Водников храм». Здесь расположен знаменитый клуб люблянских водников…» (позже я прочитала в путеводителе, что Валентин Водников был поэт и член францисканского братства, но признаваться в ошибке не стала). Муж снял с шеи фотоаппарат. Мне он нехотя доверил видеокамеру. Каждый ревниво смотрел, как другой «прицеливается», и кричал «Дай я!», считая, что только он может наилучшим образом заснять

… фонтаны с добротными, толстозадыми лошадьми…

… базар, где в музейной тишине торговцы аккуратно ссыпают в бумажные пакетики отполированные дождём ягоды черешни…

… витрины с шерстяными кофтами грубой вязки, шарфами и шлёпанцами-вьетнамками, утеплёнными меховыми стельками…

В отличие от израильских лесов, похожих на парки, парк Тиволи скорее напоминал лес. Корни деревьев, хищно вцепившиеся в землю, окровавленная трава… Я набрала землянику в ладонь. Ещё в той жизни, в лесу под Киевом за несколько часов мы набирали трёхлитровый бидон, по самую выщерблинку на эмалированном горлышке, и можно было окунуть лицо в плещущееся в бидоне земляничное море, вдохнуть терпкий запах сразу всех ягодок и целовать их нежную кожу, выбирая губами самые спелые. А потом взорвался Чернобыльский реактор, и никем не собранная земляника дразнила своим обилием редких дачников. Прошло время. Люди снова ходят в киевский лес и за ежевикой, и за грибами и земляникой, хоть радиация, наверняка, осталась, да кто о ней сейчас думает…

В ресторанах на столиках зажгли свечки, плавающие в прозрачных стаканчиках. Муж вспомнил об обещанных вершинах словенской кулинарии. «Что будете пить, – официантка неплохо говорила по-русски, – Спрайт, кола, минеральная вода…» «Уху! – выкрикнул муж, – Рыбный суп! И ещё вот это, свинске филе». Официантка кивнула и черкнула в блокнотике. Через полчаса перед мужем поставили горшочек, закрытый крышкой с пипочкой. И горшочек, и крышка были сделаны из хлеба. Муж открыл крышку, принюхался, сморщился и стал расстроенно жевать пипочку. Я подозвала официантку: «Вы, кажется, перепутали. Мы заказали…» «Грыбный суп», – сказала официантка, заглянув в блокнот, – Всё правильно». Я предложила попросить заменить суп, но муж воспротивился. Он не любил беспокоить людей.

К нашему столику подошла девушка-фотограф и предложила выкупить только что сделанную фотографию. На карточке была моя рука и муж, ковыряющий в зубах палочкой. «Ну и рожа!», – заорал муж, не веря изображению. Но попытался втянуть живот и украдкой взглянул в зеркало. Я спросила девушку, по какому поводу на площади собралась толпа перед гигантской сценой. Фотограф сказала, что через несколько минут здесь будут показывать модернизированный балет – «Лебединое озеро». Я умоляющее посмотрела на уже зевающего спутника. Расслабленный после «свинского филе» спутник довольно легко согласился на «хотя бы первые двадцать минуточек».

На сцене установили декорации, но лучшей декорацией была сама ночная Любляна: мост с зеленоватыми драконами, в замершей реке по имени Сава чёрная вода разрисована отражениями домов… Оркестр заиграл прелюдию. Волшебная музыка Чайковского накрыла Старый Город невидимым куполом, и это было так здорово, что я захлопала в ладоши. И все захлопали. На сцену выскочил маленький пухлый человек в костюме с галстуком. Музыка смолкла, человек взмахнул руками и заговорил о вкладе люблянского муниципалитета в развитие мирового балета. Официантка сказала, что это заместитель мэра города. Оркестр снова заиграл, перескочив с прелюдии на па-де-де Одетты и Зигфрида из второго акта, а на сцену выплыла высокая дама в ядовито-зелёном платье с длинным шлейфом. Дама – представитель министерства экологии – долго рассказывала о вкладе министерства в развитие балета и о правильной переработке «индустрийских отпадков». Под вальс, галоп и па-дэ-труа поселянок вышло ещё несколько ораторов: мировой балет также опекали министерство строительства, министерство сельского хозяйства и страховая компания «Триглав». Количество и время самих лебедей сильно сократили, и за двадцать минут Одетта успела умереть на руках принца.

Ночью я долго не могла уснуть. Перед глазами стояли припухшие, воспалённо-красные ягоды земляники.

Утром Симона принесла карты, путеводители, детально разработанный маршрут на пяти листах и новую порцию черники со сливками. Озеро Блед Симона подчеркнула красной линией.

«Обадлеть» – сказал муж, глядя со смотровой площадки вскарабкавшегося на крутую скалу замка. Посредине озера был крошечный островок с церковью. «Обадлеть, – повторил муж, – Это ж надо, ббб…лед, какую красоту придумали». С площадки винтовая лестница вела в винный погреб. У входа в погребок стояла клетка с очень взъерошенным попугаем, чем-то похожим на люблянского Толстого. Перья у птицы торчали в разные стороны, словно попугая окунули в воду, а потом высушили феном. Возле клетки валялось несколько пустых бутылок из-под вина. В клетке стояла ещё одна бутылка, неначатая. Попугай пьяно раскачивался на жёрдочке и орал, упирая на «р»: «Др-ринк, дрррр-инк, дррр-инк!» Потом подобрался к бутылке и принялся крошить пробку, бормоча с Толстовскими интонациями, словно уговаривая самого себя: «Не пити, не пити, не пити…» В погребке за стойкой лысый монах в коричневой рясе читал лекцию о пользе алкоголя, наливая посетителям в стаканчики какое-то особенное вино: «Плиз, др-ринк, др-ринк, дрррр-инк…»

Озеро Бохинь Симона подчеркнула двумя красными линиями. «Обадлеть» – сказал муж, глядя со смотровой площадки горы Вогель. Озеро Бохинь, в отличие от аккуратного, правильной овальной формы открыточного Бледа, выглядело нервным и изломанным. Зелёные берега похотливо тянули мохнатые лапы к центру озера. От прозрачной воды исходило лёгкое сияние, будто по дну проложили подсветку. Было очень тихо. Только иногда, откуда-то сверху, доносилось: «О-о-о-о!» Словно Господь, не выдержав, сам восхищался результатом своего творчества. Мы поднялись ещё на один балкончик. «О» зазвучало громче. На самой верхней смотровой площадке женщина в ковбойской шляпе, рискуя свалиться, перегнулась через перила и кричала кому-то внизу: «Ривка, Ривка, б-о-о-и! Бои ле по-о-оооо!» (Ривка, иди сюда»)

Симонин маршрут приводил нас в залы пещер с роскошным сталактито-сталагмитовым интерьером, к горным рекам, взмыленным в попытках убрать огромные камни со своего пути, к взволнованным перед прыжком водопадам… Мне нравилось в Словении всё. Моему спутнику нравилось в Словении всё, кроме фотографов, подстерегающих туристов в местах аттракций. Меня снимали фрагментами: иногда плечо, иногда макушку. Муж попадал в кадр полностью. За неделю нам пришлось выкупить целую серию фотографий:

– красноглазый муж в подземной пещере во взятой напрокат тёплой накидке, похожий одновременно и на Чапаева, и на вурдалака…

– муж в замке на фоне роскошных оленьих рогов…

– муж…

У супруга уже выработалась привычка ходить в чёрных очках, опустив голову, словно кинозвезда, убегающая от папараци, но фотографы настигали его всюду.

«Хватит, – сказал супруг, – Есть у тебя какая-нибудь другая страна, без фотографов?» И мы поехали в Австрию, в Клагенфурт.

Клагенфурт был похож на хорошо отмытую Любляну. Улицы города расположены строго перпендикулярно друг другу, таблички с названиями висели на своих местах, и мы быстро нашли главную площадь с фонтаном Линдвурма – «Фонтан дракона». Линдрвурм был составлен из двух частей: австрийского добро молодца, который то ли чесал себе спину булавой, то ли замахивался ею на чудовище, и непосредственно самого дракона. Наверное, дракон должен был изрыгать из пасти потоки воды, но в тот день водяной напор был очень слабый, и чудище выглядело каким-то слюнявым. От дракона мы направились к самому старому зданию города: Дому позолоченого гуся, построенного специально для императора Максимилиана. Никакого гуся мы на доме не углядели, и я повела мужа в Ландхаус – парламент Каринтии. Муж в парламент идти не очень хотел: опасался фотокорреспондентов. Но корреспондентов в Ландхаусе не было. И вообще никого не было. Только симпатично-мохнатый рыжий молодой человек, к рубашке которого была приколота табличка с именем «Тобиас». Муж радостно, как старому знакомому, заулыбался Тобиасу, пояснив: «У меня в детстве эрдельтерьер был, тоже Тобик». Тобиас-Тобик продал нам входные билеты за два с половиной евро. Внутри парламент состоял из двух залов, разрисованных 655 гербами и одной скульптуры: снизу до пояса человек с ярко выраженными первичными половыми признаками, сверху непонятная геометрическая фигура. Муж недовольно покосился на скульптуру и отправился изучать гербы, а я побежала к трибуне. На трибуне было установлено несколько микрофонов, и я сказала речь о наболевшем. Супруг слушал внимательно, даже хлопал после отдельных положений и выкрикивал: «Я – за!» Впервые за двадцать лет супружеской жизни меня выслушали, и это стоило двух с половиной евро… Прощаясь, Тобиас посоветовал обязательно посетить Минимундус и попросил передать привет его тель-авивской тёте.

Ни московский Кремль, ни иерусалимскую Стену Плача не уважили в парке всемирно известных миниатюрных зданий Минимундус. Среди ста сорока четырёх представленных экспозиций – ни одной от моих Отечеств! Впрочем, даже саму Пизанскую Башню свалили куда-то в угол хозяйственного двора. Хотя кое-что родное я всё-таки нашла. Софийский Собор! Я выхватила из рук мужа фотоаппарат, но сделать снимок мне мешал мужчина в ярко-красной майке и белой кепке, расшитой знаками «$». Мужчина всё не хотел уходить, топтался, вздыхая перед зелёными с золотом куполами собора и на крики «плииз» не реагировал. Я тронула мужчину за плечо. «Кепка» обернулась, глубокий вырез майки открыл знакомую надпись про девственность. «Не Кеша» встрече совсем не обрадовался, а, наоборот, матернулся вполголоса и указал пальцем куда-то в сторону: «Тебе туда». Я послушно двинулась в указанном направлении… «Там», между Великой Китайской Стеной и замком Нойшванштайн, под номером 44 притулилось скромное здание с тёмным куполом. Возле экспозиции табличка «Czernowitz Theatre». Не точно они написали. Надо бы «Черновицкий музыкально-драматический театр имени Ольги Кобылянской».

«Теперь домой?» – спросил муж. Я открыла путеводитель: «Теперь озеро. Мы не можем уехать из Каринтии, не «полюбовавшись Вертерзее, поражающего безмятежным спокойствием прозрачных вод». Что ты выбираешь: пролететь над озером на воздушном шаре, объехать озеро на горном велосипеде или взять лодку?» Муж купился на «безмятежное спокойствие» и выбрал лодку.

Возле таблички «Прокат лодок» загорала красивая блондинка. Лодок не было. Мы спросили блондинку, можно ли арендовать какое-нибудь плавсредство. Блондинка сказала: «Sure», вытащила мобильник и стала кому-то звонить. Через пару минут она оторвалась от серебристого аппаратика и сообщила: «Герр Хундертвассер прибудет с лодкой через сорок минут, один час стоит 15 евро, минимальное время аренды – три часа». Муж обрадованно двинулся к машине, но я его завернула и повела дальше вдоль озера. Возле следующей таблички «прокат лодок» лодок тоже не было, а загорающая блондинка была, ещё красивее первой. На вопрос о лодках вторая блондика сказала: «Just a second» и забарабанила по клавишам мобильника. Условия проката на второй станции оказались идентичными: дождаться герра Хундертвассера и взять лодку на три часа. Являлась ли блондинкой девушка на третьей станции мы не поняли, так как её голова была наголо обрита. Девушка крутила педали велотренажёра, время от времени затягиваясь сигаретой. Рядом с тренажёром валялось десяток окурков с зелёным ободком: губы у девушки были густо накрашены ярко-зелёной помадой.

– Простите, эти лодки тоже мистера Ху… Ху…?

Девушка кивнула и, не прекращая крутить педали, стала звонить хозяину. Разговор был совсем короткий, но мне показалось, что щёки у девушки приняли оттенок помады. Было видно, что она подыскивает слова для перевода. Мы не стали дожидаться, пока она их найдёт, и отправились дальше. Дальше блондинки с виртуальными лодками кончились, и на четвёртой станции симпатичный старичок выдал нам лодку и два спасательных жилета.

Старинные замки на берегу озера, почему-то называющиеся виллами, перемежались с современными постройками в виде непонятных геометрических фигур, типа той, что украшала Ландхаус. Устав критиковать прибрежную архитектуру, муж закрыл глаза, подставив лицо солнцу. Я направила лодку к берегу и остановилась рядом с огороженной купальной зоной. Купальщиков не было, а возле нашей лодки покачивалась небольшая яхта. На яхте загорал абсолютно голый молодой мужчина. Мужчина был прекрасно сложен и, наверное, думал о чём-то романтическом, потому что его детородный орган был устремлён ввысь, словно мачта. Я быстро переоделась в купальник и растрясла дремавшего супруга. Муж открыл глаза и испуганно посмотрел на покачивающийся на ветру половой член нашего соседа.

Этого момента я ждала почти девять лет. С тех пор, как научившись плавать в сорокалетнем возрасте, включила двухчасовой заплыв в свой распорядок дня. Муж был убеждён, что это он научил меня плавать: с огромным терпением, часами рассказывая как «наматывал километры» в алма-атинском бассейне. «Самое главное, это дыхалка», – повторял супруг, размахивая руками на кухне. После каждого третьего взмаха он засовывал голову подмышку и оттуда сопел. Показать учителю своё мастерство мне до сих пор не удавалось: от семейных поездок на море муж категорически отказывался, ссылаясь на занятость…

Я ласточкой нырнула с лодки, на большой скорости сделала несколько кругов кролем, перешла на отточенный брас и закончила выступление недавно освоенным батерфляем. Влезла в лодку, приготовилась к похвалам… «Плохо отталкиваешься пятками…», – сокрушённо вздохнул муж. Я протянула ему плавки. Муж неохотно влез в плавки, сделал несколько круговых движений руками, сказал «ух» и нерешительно плюхнулся в воду. И сразу пошёл на дно. Через минуту его испуганная голова всё же показалась на поверхности и, задыхаясь, сообщила: «Совсем дыхалки нет». Затем снова ушла под воду. Я ошарашенно смотрела на тонущего мужа. Голый австиец прыгнул в воду и помчался в нашу сторону. Плыл он красивым кролем, делая глубокий вдох на счёт «три». Муж, при виде стремительно приближающегося голого австрийца, забарахтался ещё интенсивнее и в конце концов сам добрался до бортика. Несостоявшийся спасатель разочарованно пожелал нам хорошего дня и уплыл назад на свою яхту.

Муж долго откашливался и сморкался, поясняя: «Это от акамоля. Помнишь, у меня поза-позавчера голова болела, и я принял таблетку? Акамоль сильно сбивает дыхалку…»

После десятого чиха он сказал: «Знаешь, тут все какие-то матершинники… с собачьими именами. Давай завтра назад в Словению. Чёрт с ними, с фотографами».

Но назавтра, ранним утром мы уже улетали. Последнюю порцию черники Симона упаковала в плетёную корзинку. В ещё дремавшем аэропорту на табло горел только один рейс: «Любляна – Тель-Авив». Зал ожидания гудел на иврите. Женщина в ковбойской шляпе звала пропавшую Ривку. Несколько рядов было занято экскурсантами со значками «Шмулик-Турс: отдых для искушённых». Дамы группы спорили, как лучше укладывать чемодан мужу. Судя по крикам, побеждали приверженцы системы «сначала носки, потом трусы». Мужчины в дебатах не участвовали, солидно потягивали пиво, заедая чипсами из ярких пакетиков. «Возьму сразу три булочки», – решил мой муж, глядя на чипсы». Я поощрительно кивнула. Но ни курицы, ни булок в самолёте нам не выдали. Только какие-то вялые бутерброды. Кризис, наверное.

Адрес лучшего в мире «апартмента», где дают чернику со сливками www.tourist-apartment-ljubljana.com

А другие мои рассказы можно прочитать здесь milkyway2.com/kadin