Судан не относится к числу стран, в которые тянет вернуться, если уж когда-то там побывал. Но побывать в нём всё же стоит уважающему себя путешественнику, если он при этом уважает не только себя, но и всевозможные древности, которых в Судане предостаточно. Судан — мостик, вернее — громадный мост, между Древним Египтом и «примитивными» народами Черной Африки. Само его существование как государства в современных границах было обусловлено необходимостью строительства такого моста. Британия лелеяла мечту связать Каир и Кейптаун железной дорогой. Поддержав Египет в его стремлении отвоевать Нубию и экваториальные области после восстания Махди, Британия вместе с Египтом создали Англо-Египетский Судан. С 1899 по 1956 гг. на карте Африки красовалось полосатое государство, которое было, конечно, больше английским, нежели египетским.

Путь вверх по Нилу был единственно надежным в центр Африки. По нему шли «легионеры-экспедиционеры» императора Нерона, по нему возвращался Брюс после открытия истоков Нила. Первая русская экспедиция в Африку 1847-48 гг. Егора Ковалевского поднималась вверх в ходе по Нилу в Судане, а продвинувшийся еще дальше по Белому Нилу в ходе своей великой африканской авантюры Василий Васильевич Юнкер в 1879-1887 годах передал Кунсткамере множество уникальных экспонатов (при этом еще большая часть была утеряна в ходе его африканских злоключений). Когда в следующий раз будете смотреть знаменитый фильм «Четыре пера», помните, что в ту же эпоху где-то там на юге мучался и страдал по родине русский немец Василий Васильевич, который из-за восстания Махди застрял на юге Судана больше срока.

Вспомните, наконец, великую старушенцию Лени Рифеншталь, которая создала свою знаменитую серию африканских фотопортретов именно на юге Судана… И вам обязательно захочется в Судан, хотя то, что видела и снимала Лени вы уже сами никогда не увидите и не снимете. Натура уходит? Нет, натура уже ушла и больше не вернется.

Судан в современных границах существует де-юре, но его уже не существует де-факто. Страна разделена надвое. Север презирает Юг, Юг ненавидит север. Живущие на севере мусульмане-арабы и нубийцы испокон веков обращали южные негритянские народы в рабов. Торговля «белой и черной слоновьей костью» было основой экономики Нубии, которая исторически и этнически была ближе Египту. Нилотские народы верховьев Белого Нила оказались в составе одного государства с арабами и нубийцами не по своей воле. К исламу «южане» равнодушны. В представлении «северян» все они пьяницы, развратники, бездельники и бандиты. В расовом отношении нубийцы имеют мало общего со своими южными соотечественниками: они больше напоминают чертами лица арабов, хотя среди них преобладают люди с очень темной кожей.

Попасть на территорию Южного Судана официально через Хартум представляется проблематичным. Однако при наличии суданской визы можно воспользоваться регулярным рейсом Найроби — Джуба — Хартум, вылетев из Найроби и сойдя в Джубе в Южном Судане. А дальше уже действовать на свой страх и риск. В любом случае, ни одна хартумская турфирма, чьё поголовье и так смехотворно мало, не возьмется вас доставить на Юг.

До недавнего времени получение визы Судана являлось нелегким делом. Мы, однако, получили её быстро и без проблем, предоставив приглашение и заполнив нехитрую анкету. Виза стоит около 50 долларов и готовится несколько дней. Бумажная наклейка дополняется симпатичной голограммой.

Моя заброска в Судан осуществлялась по очень замысловатой схеме. Поздно вечером 9 марта я вылетел из Ахваза (Иран) в Тегеран, переехал из аэропорта Мерхабад в международный аэропорт имени Имама Хомейни, затем сел на утренний аэрофлотовский рейс, прилетел в семь утра в Шереметьево, приехал домой, два часа поспал, переложил вещи, поехал в Домодедово и в 17:20 вылетел в Каир, оттуда — в Хартум. Таким образом, за сутки переместился из долины Тигра и Евфрата в долину Нила, от зиккуратов к пирамидам.

Дезинфекция в Африке — наипервейшая вещь, а посему купил в Домодедово перцовку с мёдом как лучшее средство для этого дела. Памятуя, что даже в Иран удалось провезти алкоголь, решил рискнуть и на этот раз с Суданом. В Каире запасся еще ямайским ромом, чтобы микробы убивать на подлете и наверняка. При посадке в самолет до Хартума заметил соотечественника в сильно нетрезвом состоянии. Точнее, бывшего соотечественника, так как мужик был с суданским паспортом. Как же была зла судьба к этому человеку, если он, возвращаясь на новую африканскую родину, старается заглушить свою любовь к ней с такою силою? И что же ждёт нас?

А ничего хорошего! После прохождения паспортного контроля в Хартуме вся ручная кладь проходит через сканер. Мой кожаный рюкзачок сразу попал в руки неулыбчивой суданской таможеннице в голубом платке. Она молча развязала тесемки на рюкзаке, молча достала мой фотоаппарат и из под него — пакет с заветными бутылями. Также молча, даже не посмотрев в мою сторону, она отдала пакет какому-то парню, и тот пригласил следовать за ним, сказав при этом, что никаких проблем нет. Он отвел меня к стойке, за которым сидел дяденька юморист (почему юморист, поймете дальше). За дяденькой юмористом в просторной зале таможенники дербанили багаж прибывших. Целлофановые упаковки багажа летали по воздуху, как бельё при махновском налете. Дяденька взял пакет, осмотрел бутылки и спросил: — Что это, виски? — Ну что Вы, это водка! — ответил я, старясь придать лицу как можно более добродушное выражение. Они ведь не любят американцев. Зачем сразу оскорблять подозрениями традиционный русский напиток.

Он попросил меня мой паспорт. Начал заполнять бумагу. Я попытался узнать, что будет дальше. Юморист сослался на то, что он сам плохо говорит по-английски и отослал к какому-то мужику в погонах, сочень пропитым лицом. Я спросил у того, что дальше будет со мною и с моими бутылками. Гражданин начальник сказал, что Судан — исламская страна, и мои бутылки будут «разрушены» (will be destroyed). С болью в сердце я представил себе, как он будет «дистроить» горилку и ром в совсем желудке, но ничего поделать было нельзя… Меня послали за моим чемоданом. Когда вернулся обратно к стойке, юморист дал мне на подпись акт о конфискации на арабском. Я подписал. Попросил обратно паспорт. Он стал искать его у себя в бумагах, на полу, в столе, в карманах. Нет паспорта!

Признаюсь честно, чертёнок тщеславия, сидящий во мне, не дал мне особо расстроиться. В самом деле, ситуация неприятная, критическая, но однако она такова, что определенную выгоду извлечь всё же можно. В самом деле, можно обыграть всё в очень благоприятном для себя свете. Посольство вмешается, в новостях скажут: «В Судане задержан российский гражданин Николай Баландинский» и т.д. Начнут копать по поисковикам, а «кто такой этот потерпевший»? На сайт неизбежно выйдут, рейтинг сразу вырастет. Цинично? Да, зато практично! Извлекайте выгоду из любой ситуации.

… Тем временем юморист улыбнулся и протянул мне паспорт. Юмор я оценил. Сам люблю такие шутки, чего уж на других пенять? А водку в Судане гонят свою, финиковую. Называется «аракия». На первый вкус гадкая, но для дезинфекции может и сойти.

Хартум встретил подозрительным запахом пыли и неясными просветами улиц. Всё это не предвещало ничего хорошего. К счастью, мы «проскочили», и эта пыль, и эта дымка проявят себя только в предпоследний день нашего пребывания в Судане. Но я беспокоился, ибо о пыльных и песчаных бурях в субсахарских регионах был премного наслышан.

Наш водитель Махмуд меня успокоил, сказав, что пыльный морок скоро пройдет. Вообще, этот Махмуд, с которым нам предстояло провести десять дней в Судане, как водитель был хорош, да и дорогу знал хорошо: всегда привозил куда надо без лишнего напоминания. Обычно я не расслаблюсь в таких путешествиях и постоянно отслеживаю маршрут, однако здесь на Махмуда можно было положиться. Но его знания о Судане ограничивались только дорогами и точками на карте. О самих достопримечательностях он сказать не мог ровным счетом ничего. Впрочем, у нас с собой была книга П.Шинни «Нубийцы», а в ней содержалась основная информация о древних цивилизациях Нубии, ради которых мы и приехали в Судан.

Мы разместились в небольшом отеле «Шарга», что в пяти минутах езды от аэропорта. Вместе с нами в нём жила группа итальянцев. Итальянские туристы первыми освоили Судан как направление, и даже построили свой кемпинг и отель. Они и Йемен первыми «оприходовали». Удивительно, как интересы распределяются по странам: любовь итальянцев к Судану и Йемену исторически ничем не объясняется. Ну ладно, как-никак римляне две экспедиции вверх по Нилу организовали, но Йемен-то тут при чём?

Как бы то ни было, отель был обжит иностранцами и в нём был быстрый Интернет. Интернет вообще — самая быстрая штука в Судане. Суданцы крайне неторопливы и флегматичны. К иностранцам подчеркнуто равнодушны. Ни о каком приставании, «ю-ю-юканьи» и «гив-ми-мании», как в соседней Эфиопии, тут речи не идёт. Иногда складывается впечатление, что они на нас демонстративно не обращали никакого внимания. А если обращались к нам сами, то очень вежливо и неназойливо. Одним словом, в большинстве своем жители Северного Судана, то есть суданские арабы и нубийцы, люди очень милые. Про Юг ничего сказать не могу. Лени Рифеншталь там понравилось. Если туда когда-нибудь попадём, то может и нам понравится.

Первый день посвящаем Хартуму и Омдурману. Хартум произвёл гораздо лучшее впечатление, чем я ожидал. Мы жили в самом центре, в двадцати минутах ходьбы от набережной Голубого Нила, от того места, где вдоль берега высятся здания министерств, правительственных учреждений и других объектов, фотографировать которые строго запрещено. Даже мои очень наивные глаза и обезоруживающая улыбка не спасли меня от просмотра полицией у удаления моих фотографий, на которой были запечатлены «просто красивые здания Хартума». Бывший дворец британского генерал-губернатора, а ныне дом правительства посмотреть пришлось только издали. В городе много церквей, построенных в ту же эпоху, то есть в начале ХХ века. Хартум построен по регулярному плану, и в центре по крайней мере, заблудиться очень сложно.

Перво-наперво мы отправились в Этнографический музей. Он небольшой и одноэтажный. В начале экспозиция рассказывает о нилотских народах Южного Судана — динка, шиллуках, нуэрах. Потом разворачивается рассказ о нубийцах и кочевниках-арабах. В Кунсткамере в Петербурге тоже есть «суданская» коллекция, привезенная Юнкером. Жаль, что в хартумском музее нет его портрета. Надо будет подарить…

Самый главный музей в Хартуме и Судане — Национальный. По сути, он посвящен истории и археологии древнеегипетской и напатанско-мероитской эпох (первый этаж) и Христианской Нубии (фрески из церкви Св.Петра в Фарасе на втором этаже). На территории музея в отдельных строениях: египетские храмы из зоны затопления водохранилища Насер на севере страны — Семна, Бухен, Кумма. Египетские колоссы, овны и львы также находятся во дворе музея. В музее собраны все основные артефакты древних суданских цивилизаций, в том числе голова императора Августа, захваченная мероитами в Сиене в ходе налёта на римский гарнизон. Потом римляне под началом префекта Петрония в 23 г. до н.э. отправили карательную экспедицию в Мероэ, но голову императора не нашли. Её потом откопали археологи и отвезли… в Британский музей! В Хартуме — её копия. Кстати говоря, когда мы вернулись из Судана в новостях прошла информация о том, что в парижском Лувре до сентября 2010 года работает выставка, посвященная Мероэ.

После Национального музея переехали через Нил в Омдурман через мост у места слияния двух рек — Белого и Голубого Нила, то есть как раз у основания «хобота слона» (Рас-эль-Хартум). Омдурман — противоположность Хартуму. Это город в основном арабский. В отличие от перпендикулярных улиц Хартума его улицы и проулки не столь «регулярны». Если Хартум был изначально определи египтянами в 1822 году как место резиденции наместника, то Омдурман был «народным суданским» городом в противовес оккупантам с севера.

Невысокая саманная стена с широкими бойницами смотрит на Белый Нил. Это всё, что осталось от форта, построенного махдистами в 1885 году. От них вообще мало что осталось, ибо память о них не берегли…

…В 1807 году Египет, входивший в состав Оттоманской Империи, фактически обретает автономию. При новом прогрессивном хедиве Мухаммеде Али Египет становится мировой державой, впервые со времен фараонов Нового царства начинает играть ведущую роль в политике стран Средиземноморья. Египетский флот сражается с русским в битве при Наварине. Египтяне захватывают Аравию, Палестину, Киликию, вторгаются в Грецию. При чем всё это осуществляется при официальном вхождении Египта в состав другого государства! В 1820-22 годах египтяне продвигаются на юг и подчиняют себе султанат Сеннар. Движение египтян на юг, а с ними турок, ливанских и армянских купцов, европейских коммерсантов, разведчиков и ученых происходит неумолимо. Легендарный исследователь верховьев Нила, путешественник-энтузиаст Сэмюэль Бейкер возглавляет в 1869 году египетско-турецкую экспедицию по завоеванию экваториальных областей и сам становится их губернатором — Бейкер-пашой. Потом его сменит Гордон-паша, впоследствии обезглавленный Махди.

Сам Египет раздирался страстями: проникновение европейцев (англичан и французов) в политическую и экономическую жизнь страны возмущало патриотически настроенную общественность. В 1881 голу разразился так называемый «Египетский кризис» — европейцев попытались выгнать из страны. Британия в ответ оккупировала Египет и превратила его фактически в свою колонию, хотя юридически страна по прежнему входила в состав другой империи — Оттоманской! Этим любопытным казусом воспользовался проповедник Мухаммед Ахмед ибн ас-Саид Абдаллах, провозгласивший себя Махди — предвозвестником нового великого пророка. Махди Суданский, как его стали именовать в исторической литературе, поднял народ на восстание, которое достигло апогея в 1882 году. Англичане вмешались, но получили здоровенную оплеуху от махдистов в битве при Эль-Обейде в 1883 году, когда погиб десятитысячный британский корпус. Хартум был взят. Омдурман стал столицей нового исламского государства, которому, впрочем, суждено было просуществовать недолго. Построенный для умершего в 1885 году Махди мавзолей был разрушен в лордом Китченером после победоносной для англичан битве при Омдурмане в 1898 году. Прах Махди был развеян по ветру.

Мавзолей был восстановлен в 1950-х годах. Рядом с ним — дом халифов, в котором недолго жили последующие вожди теократического государства. В доме-музее халифов выставлены трофейные английские экипажи, митральезы (предшественницы пулеметов), а также оружие, с которым суданцы сражались с британцами. Обстановка в доме скромна и непритязательна, как и положено в домах религиозных лидеров.

Омдурамн славится своим рынком. Его масштаб нам не было смысла оценивать, поскольку нас интересовали не фрукты-овощи и не китайский ширпотреб, а сувениры и антиквариат. Лично мне антиквариат местный был не особо нужен, но у меня есть товарищи, которые этим всем очень интересуются, собирая коллекцию рухляди по всему миру. Должен сказать, что защитникам животных в Судане может стать не по себе. В Омдурмане есть целая улица, полная «браконьерскими» магазинами. Тут вам и тапочки из варана предложат, и сумочку дамскую с головой крокодильчика, и само крокодилово чучело. Имеются изделия из слоновой кости. Судя по объявлениям на китайском, основных заказчиков этого сырья установить несложно.

Суданцев и китайцев роднит не только пристрастие к продуктам отхожих браконьерских промыслов, но также и к сомнительным и жестоким развлечениям. Омерзительное зрелище представляет травля медведей собаками на стадионе. Медведям вырывают клыки и когти, чтобы они не смогли задрать собак-убийц. Кто научил суданцев этому? И откуда медведи в этих краях? Ни в Сахаре, ни в саваннах они ведь не водятся! Очевидно, медведей поставляют те, кто любят медвежьи лапы и слоновью кость, а также уссурийских тигров, и вообще, жрут что попало.

Человеколюбцы в свою очередь травмируют психику международной общественности страшными кадрами опухших или тощих детей из Дарфура. Если хотят показать, как тяжко живется людям в Африке, то кадры подходящие находят именно на востоке и юге Судана. Но северный мусульманский Судан, неторопливый и полусонный, живёт относительно благополучно и отнюдь не страдает от голода.

А нам вот, скорее всего, придется пострадать от жары. Термометр настойчиво приближается к +40. Слава Богу, в джипе исправно работает кондиционер, давая возможность укрыться от пекла хотя бы на время переездов. С чувством глубокого удовлетворения должен отметить, что основные дороги в Судане — отменного качества, а машин мало. Хартум и Вади-Хальфу на границе с Египтом связывают две автомагистрали, по которым на большой скорости шныряют комфортабельные междугородние автобусы. От Вади-Хальфы на пароме по водохранилищу Насер можно добраться до египетского Абу-Симбела, связав таким образом Судан и Египет в один историко-археологический маршрут.

Утро 12-го марта мы встречаем за неторопливым завтраком. Ждать Махмуда, который затоваривается провизией для нашего автопробега по пустыне, приходится около часа. В холле отеля пара пожилых французов делится своими впечатлениями. Они почему-то в ужасе от страны и с содроганием думают о предстоящем «индивидуальном туре» по Судану. Они здесь уже несколько дней. Их свозили куда-то на юг, где они наглотались пыли, а сегодня везут на верблюжий рынок, поскольку у них «свободный день» в Хартуме, который им некуда девать. Убивать время на пахучем верблюжьем рынке тоже не лучшая идея, но деваться им особо некуда.

Галдящие итальянцы тоже ждут своего водителя; он приезжает одновременно с нашим Махмудом. Энергичный дядька, переживает, что не едет с нами: он единственный в конторе, кто знает итальянский, поэтому ему приходится ехать «с этими макаронниками». Но мы всё равно встретимся — дороги Северного Судана вьются вокруг Нила, прерываясь паромными переправами, и путешественники неизбежно встречаются друг с другом.

Мы едем в Мероэ. В настоящее Мероэ, в отличие от современного городка недалеко от Четвертого порога Нила. А если быть совсем уж точным, то в историческую область Мероэ близ города Шенди, который славился в XIX веке своим алкоголем, доступными женщинами и крупнейшим рынком рабов. Пирамиды близ Шенди были обнаружены шотландцем Джеймсом Брюсом после его возвращения от истоков Нила в 1772 году, а затем одиноким путешественником-идеалистом Иоганном-Людвигом Буркхардтом из Швейцарии в 1814 году. Самые известные из ранних изображений пирамид Мероэ принадлежат художнику Эрнсту Вайденбаху, участвовавшему в экспедиции Королевской академии Пруссии в 1842-44 годах под руководством Карла Лепсиуса. С тех пор немцы основательно «подсели» на суданскую археологию; традиция эта продолжилась во времена ГДР.

Если говорить о цивилизации Мероэ и загадках, с нею связанных, то нужно сразу заметить, что загадки эти ни в коем случае не идут в сравнение с тайнами возникновения цивилизаций Древнего Египта или американского Тиауанако. Некий ореол таинственности царствам Напаты и Мероэ всегда придавала сложность расшифровки их письменности. Если бы цари древней Нубии не пользовались в качестве государственного языком Египта, и если бы древнегреческие и римские историки не оставили своих свидетельств, мы бы знали об их государствах еще меньше.

Отсутствие письменных хроник, созданных в самой стране, всегда даёт пищу для разных исторических спекуляций, которые особенно часты, когда дело касается цивилизаций так называемой Чёрной Африки. Руководствуясь скорее политикой, нежели интересами собственно исторической науки, одни утверждают, что африканцы сами не могли создать никаких цивилизаций, подобных египетской, римской и т.п., другие наоборот, настаивают на том, что в Африке возникли автохтонные оригинальные цивилизации, которые во многом превосходили европейские (правда, куда потом вдруг всё их величие подевалось, непонятно). В качестве примеров приводят Дженне-Джено в Мали (первые века н.э.) и руины Великого Зимбабве. Но о первой цивилизации мы не знаем почти ничего, а руины Великого Зимбабве при ближайшем рассмотрении оказываются достаточно грубым нагромождением плоских камней. Может быть, Зимбабве и было великим, но мы о том тоже не можем судить со всей определенностью, поскольку у великих зимбабвийцев не было своей письменности. К тому же, само их государство возникло в X-XI веках на путях арабской торговли со внутренними районами Африки, то есть гораздо позже интересующей нас эпохи.

Древний Куш, царства Напаты и Мероэ, были созданы живущими здесь нубийцами, но под сильным влиянием Египта. Египтяне продвинулись к Третьему порогу Нила и дальше во времена Нового Царства, при блистательных и великолепных Аменхотепах, Тутмосах и Хатшепсут (которую должны почитать все путешественники, мореплаватели и географы как женщину, не побоявшуюся сомалийских пиратов и снарядившую одну из самых смелых экспедиций древности — в Страну Пунт).

До прихода египтян на территории Куша существовала своя культура — Керма (2500 -1500 гг. до н.э.). Но египтяне Нового Царства принесли в Куш (Нубию) свою религию, письменность, культуру. Потом, когда Новое Царство рухнет, обилие урожая, выращенного из египетских семян, даст о себе знать.

Нубийские (кушитские) цари Кашта, Пианхи, Тахарка в VIII и VII веках до н.э. станут египетскими фараонами, снова объединят Египет и будут защищать его от Ассирии, впрочем, не слишком удачно. Войска египетского фараона Псамметиха вторгнутся в Нубию в 590-х годах до н.э., вынудив нубийцев перенести центр государственности из Напаты в Мероэ. До IV века уже нашей эры, когда Мероэ будет разорено аксумским царем Эзаной, область Мероэ будет мостом, по которому будут осуществляться контакты между Птолемеевским Египтом, Римом, Ближним Востоком, Индией и внутренними районами Африки. Мероиты были пионерами в выплавке и обработке железа. Мероиты, возможно, поставляли боевых слонов для римской армии и львов для римских цирков. Нубийцы-христиане дольше всех сопротивлялись арабской экспансии в Африке, «сдавшись» только в начале XIV века. Нубийцы создали оригинальные произведения искусства, соединив в них египетские и «африканские» мотивы. У них был свой особо почитаемый бог-лев Апедемак — храмы в честь Апедемака, равно как и «общеегипетского» Амона стояли в каждом древнем нубийском городе.

…После трёх часов езды по асфальтовому шоссе Махмуд сворачивает на грунтовую дорогу, идущую через опустыненную саванну. Мы проезжаем невысокую горную цепь и подъезжаем к небольшому КПП, где проверяют наши «пермиты». Пермиты — это разрешения на передвижение по стране и посещение памятников. Все туристы обязаны их иметь, равно как и зарегистрироваться в полиции в течение трёх дней по прибытию. Обычно это делает отель. Для этого на время забирают паспорт и одну фотографию. Процедура эта ничего не стоит. Махмуд возил с собою целую пачку именных «пермитов» с нашими отксеренными фотографиями, которые оставлял на том или ином КПП. Иногда нас пропускали, вообще ничего не спрашивая.

Через несколько минут подъезжаем к Наге, где находятся несколько значимых храмов. Несмотря на всю их значимость, размеры их настолько невелики, что на первых порах даже несколько разочаровывают. Ничего общего с Карнаком, разумеется. Основных храмов в Наге три. Самый большой — храм Амона, к которому ведет аллея каменных овнов. Храмы в Наге были построены царем Некетамани и царицей Аманитаре на рубеже двух эр, то есть храмы эти — ровесники Христа. Чуть поодаль стоят еще два храма. Первый из них совсем маленький, «жилая площадь» его не больше 20 метров. Он напоминает скорее римскую постройку, нежели египетскую. Немецкие археологи называют это здание просто — Kiosk. Рядом с «киоском» высится уже чисто египетский храм в честь не чисто египетского бога-льва Апедемака. На его «фасаде» перед входом изображены царь Нетекамани и полнотелая царица Аманитаре, разящие мечами врагов. Её полнота рассматривается в качестве доказательства негроидного происхождения нубийских царей. К слову сказать, многие нубийцы имеют склонность к полноте даже в молодом возрасте. Среди нубиек попадаются настоящие стройные красавицы, вполне соответствующие европейским канонам красоты, при том что дородность в теле ценилась и ценится среди нубийцев гораздо больше, чем изящество талии.

Рельефы храма Апедемака очень интересны и даже уникальны. На задней стене храма в центре — изображение трёхликого Апедемака, очень напоминающего трехголового индийского льва. Любопытно изображение Апедемака в виде змеи с головой льва; змея эта поднимается из цветка лотоса. Есть и изображение одного из богов в фас и с бородой, что для египетской изобразительной школы было несвойственно.

Рядом с храмами Наги находится колодец, в котором местные жители и кочевники берут воду. Приводят сюда верблюдов, коз, ослов. Воду со дна поднимают при помощи ослика-трудяги; судя по тому, как далеко его гонят от колодца, глубина его весьма значительна, не менее 30 метров. Вообще, долина Нила вокруг Мероэ во времена его расцвета была зелена и благодатна, но выпас скота вкупе с истреблением деревьев на дрова для плавильных горнов привели к истощению почв, что в свою очередь повлекло за собою закат Страны Куш.

Отобедав рыбкой в Шенди едем дальше. К слову сказать, рыбу в Судане готовят отменно. Обычно её запекают в тесте. Часто попадаются костистые куски, поэтому лучше брать цельную рыбу на гриле. Другой вариант — мясной гуляш. Подают маленькими порциями, с луком и лимончиками. Едят при помощи пшеничных лепешек. Пшеница в Судане своя, с этим проблем нет. Йогурты суданские, как «простонародные», так и «европеизированные» — отменного качества. В общем и целом, в стране всё в порядке с едой и с напитками (только все они безалкогольные). Чай, кофе, каркаде (суданская роза) — на каждом шагу. За все десять дней проблем с желудком не было ни у кого, хотя отобедать в «приличном» ресторане довелось лишь дважды в Хартуме. За его пределами «приличность» отсутствует как таковая.

После Шенди, уже на закате дня, приехали в Мусавварат-эс-Софру. Это место должно считаться главным религиозным и административным центром в области Мероэ. В 1960-х годах реставраторы из университета Гумбольдта в Берлине восстановили храм Апедемака, построенный в 230 году до н.э. царем Арнехамани. Внутри храма — барельефы с изображением слонов и львов, в том числе львят, которых в Мусавваратэс-Софре разводили в ритуальных целях. Как их в ритуалах использовали, мы не узнаем точно уже никогда. Может, приносили в жертву пленников (разумеется, из южных областей). Может просто кормили мясом досыта. Сахарские слоны, более податливые, нежели «классические» африканские, водились в окрестностях Мероэ в то время, их здесь тоже лелеяли и тренировали для служения Отечеству.

Барельефы по внешнему периметру были подняты с земли и восстановлены на своих местах (стены храма рухнули по принципу карточного домика, храм как-бы «разложился», барельефы легли в пыль и песок лицом вниз). Немцы продолжают раскопки в Судане по сей день. В Мусавварат-эс-Софре мы видели домик археологов, оставленный незадолго до нашего приезда до следующей зимы, а обратно из Хартума в Каир летели с большой семьей археологов. По лицам и одежде сразу было видно: немцы, ученые. Последователи Александра Гумбольдта.

Мусавварат-эс-Софра замечательна своим «Большим комплексом», назначение которого неясно по сей день. То ли это был храм Амона, то ли храм Апедемака, то ли еще кого-то. Скорее всего, этот громадный комплекс (55000 кв. м) был, как говорится, дворцово-храмовым. Говорят, что в плане он напоминает слона. Не уверен. Он огорожен стеной по всему периметру, внутри него — внутренние дворы, переходы, перегородки, стены, «загоны для слонов» (как считается). Слонов сюда либо приводили, либо их ловили тут же: приманят слона, зайдет он в загон, и тут — хлоп! — попался, глупый слон!

В «комплексе» стояли целые статуи слонов, одна из них частично восстановлена. Остались колонны. На стенах попадаются граффити, процарапанные арабами-кочевниками. На них, естественно, верблюды. Но для меня лично было волнительно встретить на стенах автографы современников А.С.Пушкина. Его автографа тут нет, к сожалению, но в Мусавварат-эс-Софре слева от главной лестницы (и параллельно ей) есть своеобразная «стена славы», на которой оставили надписи выдающиеся исследователи древностей — французы, англичане, немцы. В хартумском музее на перенесенном из Семны храме вырезана странная, какая-то польская фамилия, хоть и принадлежащая бретонцу — LETORZEC ( Леторжец? Леторсек?). А в Мусавварат-эс-Софре, рядом с автографом Прусской экспедиции 1844 года — надпись француза Фредерика Кайо (не путать с Рене Кайе, первым из европейцев достигшим Тимбукту в 1828 г.). Имена Летросека и Кайо тесно связаны между собой: оба — уроженцы Нанта. Кайо — ювелир, который случайно попал в Стамбул в 1814 году. Из Стамбула он отправился в Каир, где по протекции французского консула Бернардино Дроветти был представлен самому Мухаммеду Али в качестве главного специалиста во Франции по золоту и драгоценным камням. «Ну что ж, проверим, какой ты специалист!», сказал всесильный египетский паша, и отправил Кайо на поиски легендарных изумрудных приисков, забытых со времен Древнего Египта. Кайо нашёл их в районе Забары. Попутно он стал собирать коллекцию минералов и разных древностей, в числе которых была надпись на древнеегипетском и греческом языках. В скором будущем она очень помогла Шампольону в расшифровке иероглифов. Кайо вернулся в Париж, овеянный славой, и в 1819 году возвращается в Египет уже с помощником — моряком Пьером Леторсеком, который устанавливает точные географические координаты объектов, изучаемых Кайо. Тем временем Мухаммед Али посылает своего брата Исмаил Бея в поход в Нубию — возрождающемуся Египту нужна своя маленькая империя.

Кайо прикомандирован к военной экспедиции в качестве ученого. Он открывает несколько храмов в Верхнем Египте. Главным его достижением является описание пирамид Мероэ: 184 пирамиды, из них 47 — в хорошем состоянии. Возвращаясь из завоеванного Сеннара в 1822 году Кайо оставляет на стене эту надпись… Вернувшись во Францию когда-то безвестный ювелир из Нанта становится почетным легионером, его коллекция расходится по музеям, а сам он на протяжении тридцати лет является бессменным директором музея в родном городе.

Судан — лучшее место для того, чтобы ощутить себя первооткрывателем занесенных песком древних городов. Туристов вокруг почти нет. Можно полдня бродить по руинам, и никого не встретить. Можно забираться в самые укромные уголки, натыкаясь на какие-нибудь полустертые надписи, на обломки колонн и алтарей, разгребая черепки разбитых египтянами, кушитами, арабами глиняных горшков. А потом разбить лагерь у подножия пирамид и отправиться бродить среди них при холодном свете полной луны…

Признаюсь честно: фраза «у подножия пирамид» употреблена мною ради красоты слога. По закону, ближе чем на сто метров от некрополей ставить палатки нельзя. В нескольких километрах от Мероэ итальянцы построили кемпинг, где в «стационарных» палатках можно провести ночь за 100 долларов. Можно приехать своей палаткой и переночевать почти бесплатно за соседним бугром. Мы расположились за скалой к югу от Южного Некрополя, самого древнего: хоронить царей кушитских здесь начали еще около 300 года до н.э., когда центр политической жизни Куша окончательно переместился из Напаты в Мероэ. К нашему маленькому лагерю сразу «приплыли» три бедуина на кораблях пустыни; предложили прокатиться к пирамидам на дромадерах. Стоит это удовольствие 10-15 суданских фунтов (4-6 долларов), но на деле выходит несколько дороже, хотя на дополнительном бакшише бедуины не особо настаивают. Такой беспардонной и наглой обдираловки как в соседнем Египте в Судане нет — непорченые они еще, бедуины суданские.

Я отказываюсь, откладывая прогулку до утра; сейчас же в сумерках просто пешком прохожу метров пятьдесят, и оказываюсь на пригорке, с которого открывается вид на южные и северные, гораздо более многочисленные, пирамиды, отделенные от южных неширокой плоской долиной, которую можно пересечь неспешно и пешком минут за двадцать.

В Мероэ разрешается загадка странной тяги итальянцев к этим местам. Она проистекает из чувства исторической вины, как можно предположить. Итальянцы были в числе первых, кто побывал у пирамид Мероэ: на одной из них сохранился автограф Джованни Финати из Феррары, который датирован 1821 годом (очевидно, французский консул итальянского происхождения протежировал не только французов). Но самый заметный след в суданской археологии оставил другой итальянец, Джузеппе Ферлини, настоящий «расхититель гробниц», предшественник Лары Крофт. Точнее сказать, «разрушитель гробниц»…

…Путешественники в отставке, герои вчерашних дней, уходя на заслуженный отдых, часто валяют дурака. Один из моих знакомых и коллег по путешествиям по экзотическим странам любит бегать по дачному поселку в набедренной повязке из сухих пальмовых листьев и с копьем наперевес. В итальянском городе Болонья в шестидесятых годах XIX века удивлял публику бородатый человек в костюме турецкого паши с обезьянкой на руках. Когда он умер в 1870 году, на могиле этого скромного коммерсанта, зарабатывавшего на жизнь мясными консервами, можно было прочитать эпитафию:

GIUSEPPE FERLINI / MEDICO SOLDATO GEOGRAFO ARCHEOLOGO / PERCORSE DAL 1815 AL 1836 / LA GRECIA L»EGITTO LA NUBIA / ONDE PORTO» IN PATRIA / IL TESORO DELLA MAGGIOR PIRAMIDE DI MEROE / DA LUI PRIMAMENTE ESPLORATA / N. IN BOLOGNA IL 24 APRILE 1797 — IVI M. IL 30XBRE 1870.

«Джузеппе Ферлини — медик, солдат, географ, археолог. Пересек с 1815 по 1836 Грецию, Египет, Нубию, откуда привез на родину сокровища главной пирамиды Мероэ, им впервые исследованной. Родился в Болонье 24 апреля 1797 — умер 30 декабря 1870”.

Непоседливый Джузеппе рано предался охоте перемены мест. Он вырос в городе, который входил в состав Папского государства. Студент медик сбежал из дома в возрасте 18 лет, отправившись в Венецию, а оттуда на корабле на греческий остров Корфу. В Греции он проводит три года в качестве хирурга при дворе Али Тепелен-паши, мечтающем об отделении от Турции. В конце концов турки его поймали и обезглавили, и оставшийся без покровителя Джузеппе пристроился в Фессалониках. В 1821 году Греция поднимается на восстание против турецкого владычества, и профессия полевого хирурга становится более чем востребованной. Я не знаю, можно ли выучиться на хирурга в восемнадцать лет; тогда, наверное, можно было. По крайней мере, для того, чтобы ампутировать руки и ноги особого мастерства, на мой взгляд, не нужно. Джузеппе овладевает греческим и албанским языками. В 1825 году он уже в Смирне и там публикует описание одной из пещер горы Парнас, что обнаруживает его интерес к иным отраслям знаний, помимо медицины. В 1828 году после Наваринского сражения он возвращается ненадолго в Болонью, но уже в начале 1829 года через Грецию едет в Египет, где сдает экзамен по медицине и получает место доктора в госпитале города Тура. В качестве главного медика он направляется пехотный полк в Сеннар в Судане. Он меняет места службы: в его направляют и в Кордофан, и в Хартум. В Судане он приобретает рабыню по имени Кадра, которая становится его «военно-полевой женой» на время пребывания в Судане.

В Хартуме он знакомится с албанцем по имени Стефани, охотником за сокровищами, впрочем, не совсем удачливым. Дальнейшие их приключения в Судане по поискам сокровищ кушитских царей увлекательно описывает Петер Элебрахт в своей книге «Трагедия пирамид»: «…Первым делом Ферлини и Стефани атаковали поле развалин вокруг храмов в Вад-Бан-Негга, Мусавварат-эс-Суфра и Негга, расположенных недалеко от Хартума. После безрезультатных раскопок в песке, продолжавшихся неделю, они решили отправиться вниз по Нилу. Ферлини хотел попытать счастье на овеянном легендами месте древнего города Мероэ, с VI в. до н. э. бывшего столицей Эфиопского государства2. «Я решил вернуться либо без единого гроша, либо нагруженный невероятными богатствами», — вспоминал он. Хотя Стефани один раз уже потерпел неудачу, раскапывая развалины города и пирамиды близ деревни Бегаравия, Ферлини не упустил возможности разбить нос еще раз: став во главе группы поспешно навербованных людей, он обследовал руины сверху донизу. Отдельные жалкие находки не покрывали затраченных средств. Тогда искатели счастья обратились к пирамидам Мероэ; они были меньше и круче египетских, но тем не менее свидетельствовали о том значении, какое имела некогда древняя столица.

Если Ферлини в своей врачебной деятельности пользовался столь же варварскими методами, какие применял при раскопках, то едва ли многие раненые выжили, побывав в его руках. Ферлини приказал сносить пирамиды одну за другой! «Я оказался не более удачливым, чем мой товарищ, — рассказывает далее Ферлини, — причем я дошел уже до того, что срыл четвертую пирамиду, так и не разыскав ничего стоящего!»

И все же горе-археологи продолжали верить россказням местных жителей о якобы спрятанном здесь кладе. Ферлини приходил в трепет от любых сведений об огромных сокровищах, упоминания о которых встречаются в древних книгах. Лишь по прошествии нескольких недель, потраченных на уничтожение развалин, ему пришло в голову, что нубийцы, наверное, потчуют его ложными сообщениями, чтобы как можно дольше получать плату. Бесспорно, итальянский врач не оставил бы тут камня на камне, если бы в один прекрасный день не обнаружил нечто примечательное. В северной части группы пирамид Мероэ находилась пирамида царицы Аманишакете, хорошо сохранившаяся и никому не известная. 28 метров высоты и 42 метра в основании, она состояла из 64 уступов около четверти метра каждый. У ее восточной стороны располагалось культовое сооружение с тяжелым каменным сводом, который фланкировали две входные башни. С этой же стороны наверху, у вершины пирамиды, находилось глухое окно.

Вот она, цель! С четырьмя помощниками Ферлини вскарабкался на едва державшуюся вершину, которую, как ему представлялось, можно было снести без большой затраты времени. «Поднявшись на вершину с четырьмя людьми, дабы приступить к делу, я установил, что ее, уже обветшавшую, легко можно снести; когда же первые камни будут убраны, образуется место, достаточное для других рабочих». Десять рабочих начали быстро разбирать верхушку пирамиды. Нестерпимая жара основательно изнурила Ферлини и Стефани, и они вынуждены были уйти в тень. Когда смуглые нубийцы добрались до заложенного окна, один из преданных слуг громко позвал хозяина. Ферлини и Стефани забрались туда, где кипела работа; верный слуга лежал на площадке ничком, прикрывая собственным телом какое-то отверстие. Вокруг, уставившись в одну точку, толпились любопытные рабочие. Золотой дурман! Ферлини и Стефани схватились за пистолеты и велели людям немедленно оставить площадку. Те, недовольные и перепуганные, под дулами пистолетов быстро сползли с пирамиды.

Оставшись одни на вершине пирамиды в прозрачной вышине, искатели кладов вместе с двумя выказавшими преданность слугами принялись освобождать от креплений каменные блоки у отверстия. Вскоре их взору открылась камера, стены которой шли параллельно поверхностям пирамиды. Размеры ее составляли примерно 2,5 метра высоты и 3—3,5 метра длины. Ферлини пролез в помещение и очутился перед плитой, которая была покрыта куском почти совершенно белой шерстяной ткани. При самом легком прикосновении она обратилась в прах. То, что Ферлини принял за плиту, оказалось ложем, напоминающим носилки. Продолжая поиски, он вскоре извлек бронзовый сосуд, в котором находился маленький сверток ткани. При свете свечи Джузеппе Ферлини обнаружил в камере также несколько выточенных из дерева чаш, обрывки ожерелья, камни и бусины. Пройдя вдоль стен, Ферлини подобрал еще несколько амулетов, фигурок богов, пилу, нож и другие металлические предметы.

Взглянув наверх, он увидел, что несколько нубийцев собрались у входного отверстия и с любопытством уставились на него. Ферлини отступил в угол, который не просматривался сверху, и уложил находки в кожаный мешок. Под шепот толпы оба искателя кладов слезли с пирамиды и тотчас, по воспоминаниям самого Ферлини, нубийцы «окружили основание пирамиды, желая увидеть найденные вещи. Но я, с оружием в руках, с искаженным от дикой злобы выражением лица, приказал им снова приниматься за работу». Лишь поздней ночью в своей палатке Ферлини и Стефани исследовали содержимое бронзового сосуда. Они нашли золото! Из свертка выпали драгоценные погребальные приношения Аманишакете. Восторгу Ферлини не было предела. «Ювелирные работы показались мне удивительными. Определив их общее количество, я пришел к выводу, что оно, видимо, значительно превосходит все, что рассеяно по музеям Европы. Не могу не выразить восхищения тонко выполненными камеями (Камеи — резные камни с выпуклым изображением. — Прим. авт.) и драгоценными камнями, которые не только сравнимы с прекрасными произведениями греков, но и затмевают их!» Стефани прожил в Нубии достаточно долго и сознавал, какую угрозу для него и Ферлини таит в себе золотой клад. Он предложил Ферлини скрыться, чтобы спрятать находку в надежном месте и избавить от нависшей опасности свою семью в Хартуме. Ферлини же был упоен золотым дурманом едва ли не сильнее, чем пугливые нубийцы: «Но я за почти пять лет войны с ними привык ко всему; кроме того, зная их малодушие, я никоим образом не утратил мужества и, горя желанием новых открытий, решил остаться». Чтобы успокоить Стефани, в пустынной местности они вырыли глубокую яму и зарыли там клад. Когда поднялось солнце, сотен пять нубийцев окружили пирамиду. Весть о находке золота еще ночью с быстротой степного пожара пронеслась по селениям, и теперь они стояли тут, чтобы получить свою долю. Ферлини понял, какая большая опасность угрожает ему и Стефани. Он никого не стал гнать, а направил толпу к маленькой, еще необследованной пирамиде. Одурманенные приманкой, нубийцы за несколько дней разнесли пирамиду до основания, оставив только разбросанные повсюду обломки. Разочарованные и обманутые, смуглые парни потянулись назад.

Ферлини и Стефани с несколькими доверенными людьми принялись за работу, пытаясь обнаружить другие сокровища Аманишакете. На пятнадцатый день они натолкнулись на вторую камеру, напоминающую нишу в толще каменной кладки. Здесь также оказалось несколько свертков; в двух из них были прекрасные бронзовые сосуды. И вновь Ферлини испытал радостное предчувствие: «Я надеялся и на этот раз найти прекрасные золотые вещи. Но если по части золота мои ожидания не оправдались, то два обнаруженных сосуда с лихвой окупили все потери». Эти два сосуда, очевидно, настолько вознаградили Ферлини за все затраченные усилия и окрылили его, что он приказал разобрать весь памятник. Двадцать дней понадобилось рабочим, чтобы сровнять с землей пирамиду, фундамент которой был сложен из черных каменных плит. Доктор был одержим мыслью, что он еще, возможно, найдет саркофаг Аманишакете.

Пока рабочие рыли ход от передней камеры культовой постройки, неожиданно пробившись в вырубленный здесь ранее туннель, Ферлини распорядился извлечь из стены фрагмент рельефа. «Для нужд истории и археологии желательно было бы забрать этот рельеф целиком, — полагал Ферлини. — Но поскольку большой вес все равно не позволил бы переправить его через пустыню, я выбрал лишь часть, которая показалась мне наиболее интересной, так как там была выбита надпись».

По мере приближения к концу туннеля блоки его стен начали таинственно мерцать, словно приманивая к себе незваных гостей. Ферлини захотел разузнать, в чем тут дело, и чтобы рядом не было любопытных глаз, попытался отослать прочь рабочих, всех до единого, но они не подчинились. День за днем они стали появляться с тяжелыми копьями в руках, безмолвно и враждебно наблюдая за чужеземными господами. С каждым днем работа становилась все опаснее.

Ферлини прекратил работу, когда преданный раб донес ему, что окрестные нубийцы готовят нападение, чтобы завладеть его добычей. «Я полагал, — пишет Ферлини, — что если произойдет нечто серьезное и об этом сообщат властям, слух о моем открытии разнесется по свету, и тогда для меня возникнет угроза утраты сокровища. Поэтому я решился бежать ночью и тем самым ускользнуть от опасности…».

В июне 1835 года Джузеппе, Стефани, Кадра и пятеро суданцев плывут в Италию. Ферлини пытается пристроить найденные им артефакты, но наталкивается на стену скепсиса. Ему никто не верит. Дилетантский и попросту варварский способ изыскания «сокровищ». Когда сам процесс «раскопок» никак не фиксировался и не протоколировался, а преграды преодолевались при помощи динамита, невозможно было доказать, что находки были сделаны именно в том месте, откуда они якобы происходили. Ферлини находится в столь отчаянном положении, что даже великий борец за единство и свободу Италии Джузеппе Мадзини, находящийся в эмиграции в Лондоне, берется помочь в реализации мероитских находок. Только Людвиг Баварский и музей в Берлине соглашаются купить кое-что, да еще часть находок удается пристроить в качестве экспонатов в Туринский музей. В Лондоне за коллекцию предлагали не более 200 фунтов стерлингов, что очень расстраивало патриота Италии Мадзини… Всего Ферлины вывез 155 артефактов, описание которых опубликовал в 1837 году в каталоге «Scavi nella Nubia ed ogetti trovati” — “Раскопки в Нубии и найденные предметы». В родной Болонье Ферлини прожил до конца своих дней, новых авантюр не предпринимал, женился несколько раз и был погребен в семейном склепе.

Склепы, многие из которых (как считают, около сорока!) изувечил Ферлини, находятся рядом с пирамидами (а не в них и не под ними) на территории трёх некрополей в Мероэ. Обнаружение артефактов в самой пирамиде царицы Аманишахете следует считать чистой случайностью. Кушиты строили пирамиды более вытянутые ввысь, их пирамиды более крутые, нежели египетские; иногда угол достигает 70 градусов. Рядом пристраивалось что-то вроде часовни. Сердцевина пирамид «наполнялась» крупным булыжником, поверхность обкладывалась песчаником и штукатурилась. Некоторые пирамидки сияют новизной: их восстановили с использованием «старых технологий”, и эти новоделы теперь позволяют представить, как выглядели пирамиды до разрушения временем, грабителями и итальянскими военврачами. В самих пирамидах искать нечего: “поминальные часовни» очень маленькие. Туда можно заглянуть, нагнувшись, но что-то по-настоящему интересное высмотреть трудно. Однако на “парадных пристройках», представляющих что-то вроде “ложных ворот», ведущих в никуда, кое где остались следы рельефов, но изображения очень смазаны временем.

Наскоро позавтракав незамысловатыми съестными припасами Махмуда, мы отправляемся к пирамидам. Я сажусь на верблюда, «забронированного» с вечера, и по краю Южного некрополя через долину еду к Северному. Без сомнения, этот некрополь являет собою главную достопримечательность всего Судана. Менее чем в километре проходит автострада и железная дорога из Хартума в Атбару и Порт-Судан; пассажиры поездов и автобусов могут лицезреть пирамиды, не вставая с кресел.

По правилам, прежде чем гулять среди пирамид, нужно посетить “офис» гафира (сторожа, смотрителя) и показать ему свой «пермит». По идее, объехав некрополи так как мы, с юга, за буграми, можно вообще гафира проигнорировать. Но «верблюжатники» охранников боятся — близко к пирамидам на верблюдах подъезжать нельзя. Вообще, суданские археологические и исторические памятники стерегутся бдительно: штат охранников может насчитывать дюжину человек, но, как правило, они проводят день все вместе где-нибудь под акацией. Однако есть такие места, где посетителю нужно будет что-то специально открыть и показать. Тут уж без гафира никак не обойтись.

Сам «царский город» находится между шоссе и Нилом. Путь к нему проходит мимо Западного некрополя, в котором хоронили не царей и цариц, не принцев крови, а знатных горожан. Он насчитывает с десяток пирамид среднего размера. Говоря о количестве пирамид в мероитских некрополях нужно иметь ввиду, что помимо «видимых» пирамид есть и «невидимые», то есть те, от которых остались одни основания, зачастую занесенные песком. Добрая половина пирамид относится уже к «невидимым». Такая же девизуализация ждёт, похоже, и так называемый Храм Солнца. Вероятно, именно его описывал Геродот, когда рассказывал о церемонии “трапезы солнца» у кушитов. Храм сохранил во многих местах следы побелки, но рельефы нижнего яруса практически скрыты песком. Шинни в своей книге «Нубийцы» писал об изображении связанного воина в греческом шлеме; обойдя весь храм и обследовав все его потайные уголки, никакого грека не обнаружил. Только внизу западной стены чьи-то головы торчат, но явно не греческие.

Царский город, окруженный рукотворными холмами из отходов железоделательного производства, включает в себя большой храм Амона (нижние части колонн, два овна в преддверии, остатки алтаря с барельефами), фундаменты жилых строений, еще каких-то небольших храмов с парой колонн, и самое интересное — термы наподобие римских. Ключник-гафир отпирает дверь неказистого домика, и мы попадаем в помещение, представляющее собою две глубокие залы со скульптурами по периметру. Назначение этого без сомнения культурного учреждения до конца непонятно, но его сходство с римскими термами слишком очевидно. Мероиты охотно перенимали достижения римлян, захвативших Египет, который мероиты продолжали считать “своим» до самого конца свой истории, гордо именуя своих царей «фараонами Верхнего и Нижнего Египта».

После Мероэ мы ненадолго заглядываем в Атбару, когда-то бывшую главным транспортным узлом Судана, после постройки англичанами железной дороги. Затем мы съезжаем с автострады и направляемся прямо в пустыню, следуя разветвляющимся колеями, оставленными нашими предшественниками. Почти всегда предлагаются две или три «опции», но все они ведут в одном направлении. Дожди здесь редки, а потому колеи живут очень долго. По крайней мере наш Махмуд вёл машину очень уверенно.

В этой пустынной местности там и сям встречаются верблюды, ослы и то, что от них осталось. В тени акаций изредка виднеются малоэстетичные примитивные хижины неприхотливых кочевников из племени бишарин — тысячи лет они перегоняют стада коз и верблюдов туда-сюда в поисках корма и водопоя. Про «тысячи» я не оговорился. Бишарин — прямые потомки одного из древнейших кушитских кочевых племен — блеммиев (беджа). Они беспокоили египтян, завоевывая их города. Они служили в армии Птолемеев, мероитов, эфиопов (аксамитов). Вместе с христианскими государствами Нубии они противостояли арабам в VII-IX веках. Конечно, трудно представить себе грозных воинов, глядя на более чем скромных пастухов, какими они являются в наше время… Один раз мы сворачиваем к невысоким скалам, но в целом пустыня Байюда представляет собой достаточно ровную саванну, пересекаемую руслами высохших рек. Можно считать эти русла древнейшими караванными тропами Куша — через пустыню Байюда проходил кратчайший путь из Напаты в Мероэ, и впоследствии этой же «дорогой» срезали путь в верховья Нила и Эфиопию из Египта, заодно избегали нильских порогов.

Байюду мы пересекаем довольно быстро, и ищем ночлег примерно в тридцати километрах от области Напата, на «берегу» широкого вади Абу-Даун. Выбирая место помягче (то есть на песке, а не на камнях), ставим палатки. Вокруг нас — настоящий оазис: зеленеющие поля, финиковые пальмы, крестьяне где-то там копошатся. Двое из них подходят к нам поздороваться, но не увидев в нас готовности к братанию, осторожно ретировались. Памятуя, как в Эфиопии и Уганде нас обступали местные жители и «дежурили» вокруг лагеря ночь напролет, радуясь внезапному реалии-шоу «Палатка» (аналог «Дому» и «Дому-2”), мы сознательно старались заночевать подальше от населенных пунктов, но даже если бы мы расположились вблизи от них, суданцы вряд ли бы нас сильно беспокоили.

Утром мы продолжили путь по вади Абу-Даун, которое привело нас к развалинам христианского монастыря в Газали. Здесь в X-XI веках постоянно жили около пятидесяти монахов. На территории Нубии и Куша в промежутке историческом между мероитами и арабами существовали христианские государства Макурра, Нобатия, Алоа. Интересно отметить, что нубийцы-христиане использовали при богослужении не коптский, а греческий язык, и надписи после себя оставили тоже на греческом. Монастырь в Газали был оставлен под натиском арабов, которые в VIII — XIV веках постоянно третировали христианские государства Нубии. Стены монастыря в Газали сложены довольно грубо из необработанного камня. Хорошо сохранился центральный неф храма и алтарная часть; над аркой одного из проходов вырезан крест.

Ближе к Газали, на левом берегу Нила, находятся пирамиды Нури. Вообще, Нил делает столь огромную и хитрую петлю, что порой трудно сориентироваться в пространстве. Например здесь, у Напаты, он течёт с севера на юг, а не наоборот, как ему, вообще-то, предначертано.

Пирамиды Нури вытянуты в одну линию, за исключением трёх, стоящих отдельно. Их сооружение приходится на ту эпоху, когда в самом Египте «мода» на них уже прошла. Первым фараоном, погребенным в Нури, был Тахарка (умер в 664 году до н.э.). Его пирамида, понятное дело, самая большая в некрополе. Царский некрополь в Нури — крупнейший в районе Напаты (20 пирамид), но, к сожалению, его пирамиды находятся в худшем состоянии, чем в Мероэ. И дело не только в более солидном возрасте (лишние 300 лет простояли, как-никак), но и крайне убогом качестве строительного материала. Песчаник буквально крошился у меня в руках. Создавалось впечатление, что это даже не песчаник, а какой-то саман, наполненный камнями.

Тахарка был очень деятельным фараоном, оставившим после себя в Куше много «архитектурных и художественных следов». Однако он не был удачливым в военных делах. Возвышение независимого Куша началось после развала Нового Царства (его закат показан в знаменитом польском фильме «Фараон» с элементами смелой эротики в лице Барбары Брыльской). Правитель Кушу Кашта (706-751 гг. до н.э.) около 780 года завоевывает Египет. Кушиты завоевывали Египет по сути несколько раз, так как покидая пределы Верхнего и Нижнего Египта они давали «карт-бланш» местным князьям подниматься на восстания. Так же поступил сын Кашты Пианхи — большой любитель лошадей. Завоевав Египет, а вместе с ним и официальный титул «фараона Верхнего и Нижнего Египта», он вернулся в Напату, а Египет снова восстал. Приемник Пианхи — его брат Шабако — перенес столицу из Напаты в Фивы, чтобы быть всегда в центре событий, но тут пришла новая напасть — ассирийцы. Кушиты одержали над ними только одну громкую победу — под Иерусалимом, да и то при помощи исключительно Высших Сил: на армию ассирийского царя Сеннахериба обрушилась чума.

Тахарка был сыном фараона Пианхи. Ему пришлось противостоять ассирийским царям Асаргаддону и Ашурбанапалу. После того, как Ашурбанапал напал на Фивы в 666 году до н.э., власть Куша над Египтом подошла к концу: тиара фараонов Верхнего и Нижнего Египта стала символической реликвией кушитских правителей на многие поколения вперед. Реликвией, но не более того. Последним кушитским фараоном XXV династии, который пытался взять реванш в Египте, был Танветамани (умер в 653 году до н.э.), но он спровоцировал лишь страшное разграбление Фив и избиение его жителей ассирийцами. Для Напаты пришло время сосредоточится на себе самой.

Сам город Напата находился скорее всего у подножия священной горы Джебель-Баркал на правом берегу Нила. Сейчас оба берега связал новенький мост. «Священная гора» — прямой перевод. Эта останцовая «столовая» гора возвышается над плоской долиной Нила примерно в километре от его берега. Она слишком заметна для того, чтобы люди не придавали её мистического значения. Египтяне Нового Царства считали её «Троном бога Амона». Фараоны Тутмос III, Аменхотеп II и Рамзес II построили у подножия горы грандиозный храм в честь Амона-Ра, который по площади мог быть сравним с карнакским. С южной стороны гора немножко «расщеплена»; стоящий одиноко каменный «отщеп» торчит как свеча, или как фаллос (кому как нравится), но египтяне видели в нём Уреуса — божественную кобру, покровительницу Египта, символ фараоновой власти. В Карнаке есть даже изображение Амона, сидящего в пещере, а перед ним — Уреус. Считается, что это символическое изображение Джебель-Баркала. На вершине джебель-баркальского каменного «Уреуса» был устроен маленький храм с золотым «зеркалом»: Солнце отражалось в нём, и Уреус служил символическим маяком для проплывавших по Нилу кораблей и караванов, идущих по пустыне.

Мы обогнули Джебель-Баркал и направились в Курру, что лежит примерно в двенадцати километрах на юго-запад от городка Каримы, где у нас запланирован ночлег. В Курру относительно хорошо сохранилась только одна пирамида. Некрополь в Курру насчитывает несколько «подземных» склепов, к которым ведут лестницы. Большинство склепов разрушены; лестницы заканчиваются тупиками, а сами эти тупики завалены мусором, который, похоже, никто не собирается убирать. Когда мы спросили сторожей в Джебель-Баркале, почему бы не убрать мусор с территории исторических памятников, нам ответили, что у них нет денег для этого. Очевидно, ждут волонтеров из Европы.

В Курру был похоронен фараон Пианхи вместе с двадцатью четырьмя лошадьми в серебряной упряжи. Последний кушитский фараон, которому посчастливилось напоследок поправить Египтом до того, как кушитов оттуда окончательно выбили ассирийцы, был Танветамани, и он тоже погребен в Курру. Склепы Танветамани и его матери Калхаты очень хорошо сохранились. Ключник-кафир с фонарем в руке проводит посетителей внутрь склепов, в которых можно полюбоваться фресками на стенах и сводах, хоть и не обладающими выдающимися художественными достоинствами, но сохранившими свежесть красок. Я, к своему стыду, был в настоящей египетской (в данном случае «египетской» нужно взять в кавычки) гробнице в первый раз; из-за молодого возраста мне не удалось поучаствовать в экспедиции Картера, открывшего гробницу Тутанхамона. Но зато у меня ещё всё впереди.

Между Курру и Каримой шоссе пересекает ну очень пересеченную местность, изрытую глубокими ущельями и оврагами, причудливо извивающимися. В одной из ложбин разбросаны разбитые и почти целые стволы окаменевших деревьев. На Мадагаскаре, к примеру, эти стволы нарезают тонкими «ломтями», как колбасу, и делают великолепные столешницы. Товар идёт на ура; в Судане, к счастью, до этого пока не додумались, а то бы все каменные деревья из страны вывезли бы китайцы. А так и нам что-то досталось; один кусочек каменного дерева у меня теперь в аквариуме стоит в песке из озера Ньяса, а другой служит пресс-папье.

В сорокаградусную жару не очень приятно ходить по развалинам, поэтому в полдень мы размещаемся в «Нубийском гостевом доме» на окраине Каримы. Не надо путать этот «гостевой дом» с «рест-хаузом», принадлежащим тем же вездесущим (в Судане) итальянцам, который находится на самом краешке Каримы и смотрит прямо на Джебель-Баркал. Наш «нубийский домик» намного скромнее: это небольшой уютный и чистый частный дом с тремя комнатами, гостиной, кухней и двориком, горячей водой и полоскальней для белья. В домике были мы одни, нас вообще никто не беспокоил, так как сами хозяева живут в соседнем доме. После сиесты мы отправились к храму Амона у самого подножия Священной горы.

Храм Амона-Ра у Джебель-Баркала может считаться самой большой архитектурной постройкой в Куше наряду с «Большим комплексом» в Мусавварат-эс-Софре. Прусская экспедиция Лепсиуса в 1840-х годах составила первый план храмов и пирамид у «Священной горы». Храмы получили условные номера 100, 200, 300 и так далее, хотя их здесь, конечно, в сотни раз меньше. Самый большой храм Амона предваряют каменные овны. Изначально они украшали храм Аменхотепа III в Солебе, но Тахарка перевёз их сюда, когда затеял грандиозные работы по расширению храма в Напате. Слева торчит каменная кобра; закатное солнце светит точно в расщелину, и Уреус буквально залит светом, и сам источает свет.

Храм Амона сильно разрушен, основания его колонн истерзаны ветром и песком. На разбросанных временем обломках колонн и каменных блоков виднеются обрывки иероглифических текстов и фрагменты рельефов. Пустынно и безлюдно, лишь ветер гоняет целлофановые пакеты. Только они мешают ощутить себя первопроходцем — искателем древних артефактов, у которого в руке кирка, а за спиной висит рюкзак с динамитом, чтобы вскрывать гробницы и пирамиды, словно консервные банки… В храме Амона хорошо сохранился черный гранитный алтарь, по периметру которого также выгравированы иероглифические надписи. Руины двух «малых» храмов, незаметно перетекающих один в другой, приводят к двум колоннам у самого подножия Джебель-Баркала, капители которых украшены оптимистичными ликами богини Хатхор. Рядом — некое подобие пещеры, вход в которую закрыт железной дверью. Какие тайны скрывает она? Вот спешит уже, гремя ключами, хранитель древностей Джебель-Баркала. Таинственный незнакомец снимает навесной замок, и мы проникаем во внутренние помещения храма богини Мут, божественной супруги Амона, воплощающей женское начало. Четыре комнаты украшены барельефами, на многих из которых видна еще краска. Барельефы рассказывают, каким выдающимся человеком был фараон Тахарка. Это не фрески, как в гробницах Курру, а именно барельефы, порою трудноразличимые. Пахнет летучими мышами. Фараон Тахарка получает благословение богов страны, которую он потерял…

Пока служитель подробно рассказывал нам о сюжетах барельефов, в тесные помещения храма набилось большое количество народу, в основном женщин и детей. Снаружи толпа была еще большей. Очень символично было, что к «женскому» храму пришло столько женщин. Они громко переговаривались между собой, мешая нам слушать гафира. Весь храм наполнился их гвалтом.
— Сегодня что, день бесплатного посещения? — спросил я гафира.
— О нет, мой господин, — ответил гафир, и как-то хитро посмотрел на меня. — Просто настал день, которого наш народ ждал тысячу лет. Тот мужчина, который выйдет сегодня из этого храма последним перед заходом солнца, станет земным воплощением фараона Тахарки, и его дух войдет в него!

Ох, не люблю я эти эзотерические штучки, чтобы духи входили и выходили. Духи ведь разные бывают, могут и заразу занести. Я бросил взгляд в дверной проём. Сгущались сумерки. Шансов уйти от ответственности в чужой стране оставалось всё меньше. И я решил использовать старый как мир приём.
— Осторожно, барышни, ведро с краской! — крикнул я и прошмыгнул наружу. Последним в храме остался гафир. Пусть он теперь за всех мужиков и отдувается.

Но солнце еще не совсем зашло. Мы обогнули Джебель-Баркал с юго-запада и по северному, более пологому склону, поднялись на гору. Внизу простиралась одетая пальмовыми рощами долина Нила, и пустыня, уходившая в африканскую даль. На границе этих двух миров стояла Священная гора Джебель-Баркал. Бледный солнечный диск опускался на зубцы пирамид. В отличие от Нури и Курру, пирамиды Джебель-Баркала немногочисленны, однако среди них попадаются хорошо сохранившиеся, практически нетронутые жадными руками искателей сокровищ и чуткими руками реставраторов. День заканчивался волшебно, не хватало только шампанского и хрустальных бокалов… но мы ограничились йогуртами в пластиковых стаканчиках.

Утром следующего дня, прежде чем отправиться в путешествие на север Судана, мы ненадолго заглядываем в музей Джебель-Баркала прямо у подножия священной скалы. Музей небольшой, всего два зала плюс одно небольшое помещение, в котором хранится каменный гроб с мумифицированным телом древнего нубийца. В музее собраны статуи из близлежащих храмов, в том числе очень любопытная, изображающая четырех бабуинов. Каменные стелы с текстами позволяют проследить эволюцию египетского письма от иероглифического до демотического, упрощенного, вариантов. Есть надписи на греческом языке, дошедшие из нубийского Средневековья.

Мы покидаем «столичную» область Напаты и направляемся к другой столице другой эпохи — Старой Донголе. Асфальтовое шоссе бежит через пустыню; на полпути к Донголе мы сворачиваем к невысокой горе, на которой видны хорошо сохранившиеся стены и хуже сохранившиеся башни. Это крепость Абкур. В Средние века она защищала живописный оазис, который выглядит в наши дни очень картинно, если подняться к замку.

На подъезде к Старой Донголе нас встречают два куполообразных мавзолея, возвышающиеся над мусульманским кладбищем. В самой Старой Донголе сохранилось только одно здание мечети, напоминающей скорее крепость, нежели мечеть. В Х веке это здание было дворцом христианских царей Нубии, объединившей три враждовавших ранее христианских государства — Алоа, Нобатию и Мукурру, столицей которой изначально и была Донгола. Государство Алоа возникло на территории Мероэ после разгрома его аксумитскими войсками царя Эзаны в IV веке. Остров Мероэ (как называли плодородное междуречье Голубого Нила и Атбары) превратился в остров Алоа. Алоаты стали христианами-монофизитами в 540-х годах. В 570-х годах стали христианами и жители царства Мукурра, в основном представители народа ноба, завоеванного Эзаной. На севере вплоть до Первого порога Нила процветало государство Нобатия, созданное нобатами, переселенными сюда римлянами для защиты границ Египта. Столицей Нобатии был Фарас. Фрески фарасских церквей были перенесены в Национальный музей Хартума и в наши дни являются главными экспонатами его второго этажа, единственными во всем музее, которые нельзя фотографировать. Сначала, около 600 года, объединились Мукурра и Нобатия. Главная роль принадлежала Мукурре, а Нобатия управлялась епархом, назначаемым царем «объединенной Нубии», сидевшим в Донголе. Примерно в 800 году к этой федерации присоединилось Алоа ввиду необходимости совместного противостояния арабам, кочевникам кушитам и экзотическим племенам, образовавшимся в результате их смешения. В 651 году арабы осадили Донголу, но были отброшены нубийскими лучниками. Урок, который преподали меткие стрелки был таков, что впервые в своей истории Арабский Халифат был вынужден заключить «договор о ненападении». Нубийцы обязались поставлять в арабский Египет рабов, а арабы в обмен посылали в Нубию зерно и ткани. Нубийцы исполняли договор нерегулярно, и около 780 года он был переделан: посылка рабов в Египет осуществлялась не ежегодно, а раз в три года, и к рабам прилагалась еще и жирафа. В 852 году при нубийском царе Георгии вспыхнула новая война в арабами, также неудачная для последних. Цари Нубии водили дружбу с византийскими императорами и считали себя покровителями и защитниками Александрийских патриархов; если бы арабы стали тех обижать, нубийские лучники напомнили бы о себе с юга.

В Донголе было 13 крупных церквей и монастырей. Одна церковь — Святой Троицы — относительно хорошо сохранилась. Вот уже полвека изучением донгольских древностей занимается Варшавский университет. Они отреставрировали фрески этой церкви, но большую часть времени эта церковь закрыта для посещения. Поляки раскопали «Храм гранитных колонн», а в 2005 году нашли замечательно сохранившийся унитаз, точнее, переносную терракотовую «ночную вазу». Раскопки продолжаются, и хочется надеяться, что никакие кризисы их не прервут, так как в Донголе много еще что раскапывать и исследовать — территория этого города на берегу Нила ощетинилась руинами и усеяна черепками битой посуды. Как сказал поэт и археолог В.Берестов:

Нет ничего прочней,
Чем битая посуда.
Что происходит с ней?
С ней происходит чудо.
Хрупка и коротка,
И стоит слишком мало
Жизнь чашки, и горшка,
И звонкого бокала.
Зато у черепков,
Осколков и обломков
В запасе даль веков,
Признание потомков…
После того, как в 1172 году Саладдин послал в Нубию военную экспедицию, Нобатия, Мукурра и Алоа стали ослабевать. В Нубийской пустыне появился свой «гегемон» — кочевые арабо-суданские племена бени кануз. Они стали сильно влиять на экономическую жизнь нубийцев, смешиваться с ними и вмешиваться в династические споры (царская власть в Нубии переходила от дяди к племяннику). В конце концов, глава племени бени кануз стал царем нубийским в 1323 году. История христианской Нубии подошла к концу. Началась история Нубии мусульманской.

Для того, чтобы из Старой и мертвой Донголы попасть в Донголу Новую и живую, нужно переправится через Нил на пароме и проехать по шоссе еще порядка восьмидесяти километров на север. В Новой Донголе родился Махди Суданский. На противоположном берегу Нила напротив Новой Донголы находятся руины египетского храма Амона в Каве, построенного не кем-нибудь, а всеми нами любимым Тутанхамоном. К сожалению, от храмового комплекса остались в основном фундаменты, большей частью уже занесенные песком. Каменный сфинкс из Кавы находится в Британском музее.

Между Донголой и Кермой простирается страна деревень, в которых живут нубийцы народности донаглу. Наш водитель Махмуд, как оказался, тоже из этих, и он предложил нас завести в гости к своим престарелым тёткам, в свою родную деревню. Как оказалось, на свою, вернее, на нашу беду, он забыл дорогу к дому настолько, что кружил по деревне не менее часа, спрашивая редких прохожих, где его дом. Я высказал предположение, что он был изгнан в юности из деревни за какой-то неблаговидный поступок, поэтому его дом, и сам он были преданы всеобщему забвению. Наконец, когда он привез нас к его родственникам, у нас не было уже ни аппетита, ни настроения. Нетрудно было заметить, что родня встретила Махмуда не очень приветливо. То ли редко их посещает, то ли наоборот, слишком часто, пытаясь накормить своих туристов на халяву. Как бы то ни было, всё это осталось загадкой для нас. Отмечу только, что в домах и дворах нубийцев довольно чисто, а сами дворы очень просторные.

Мы едем в Керму (Карму), небольшой город на Ниле к северу от Новой Донголы. Асфальтовая дорога кончается, и в машине устанавливается запах пыли. За час до заката мы подкатываем к большому и красивому зданию — «Центр культуры Керма». Здесь планируется сделать культурный центр и музей одновременно. Место это имеет для суданцев особое значение. Дело всё в том, что городская культура Керма считается древнейшей в «Африке южнее Сахары» (есть такой расхожий географический и культурологический термин). Эта культура зарождается примерно за 2500 лет до нашей эры и её расцвет приходится на период середины XVIII-го — конца XVII-го века, во времена ослабления Египта Среднего Царства. Когда гиксосы были изгнаны из «классического» Египта, династии Нового Царства подчиняют себе Нубию, и культура Керма постепенно «рассасывается». Современный город Керма (точнее сказать — большая деревня) сильно растянут вдоль Нила; на его окраинах расположены два отдельный археологических комплекса. Первый из них и самый большой — Западная Деффуфа («деффуфа» на нубийском обозначает «большое здание»). Это достаточно высокое прямоугольное сооружение из кирпича с относительно хорошо сохранившимся фасадом и лестницей, ведущей на верхний ярус. Без всякого сомнения, это был храм. Вокруг этого сооружения располагался город, возможно дворцы знати и храмы; хорошо видны их фундаменты. Многие здания были круглые в плане, их крыши или своды поддерживались колоннами. Об этой культуре известно мало. Можно сказать только, что возникла она здесь самостоятельно, независимо от египетской. Единственным источником информации являются могильники вокруг Восточной Деффуфы, в которых было похоронено более 30000 человек, причем многие из них были принесены в жертву в ходе погребальных обрядов, когда дело касалось знати. Иные богатые погребения содержали до 300 убиенных рабов или слуг. В Керме было найдено большое количество керамики, разошедшейся по музеям.

На ночлег мы приезжаем в большой гостевой дом, вернее даже в усадьбу, принадлежащую некоему Абдаллаху. У него своя ферма и сад, в котором растет суданская роза (каркаде). Так что именно здесь удалось увидеть, как растет в природе основа знаменитого напитка. Поначалу я удивился, почему наш Махмуд, надев очки и взяв газетку, расположился в кресле на веранде, вместо того, чтобы готовить ужин. Он успокоил, сказав, что ужин приготовят без нашего участия. Более того, достал поллитровую бутылочку из-под «Колы» и предложил попробовать содержимое — финиковую водку «аракию». Помнится, еще будучи в Ливии я искал возможности продегустировать этот напиток, который в тех краях называется лакби. Тогда это сделать не удалось. В Судане я попробовал финиковое пойло, которое можно употреблять только при наличии отсутствия другой альтернативы. В мусульманских странах с сухим законом алкогольные напитки готовят из чего попадется под руку, даже из гнилых фруктов, поэтому вкус они имеют зачастую просто отвратительный.

А тем временем хозяин «фазенды» Абдаллах приготовил нам сюрприз: накрытый стол с мельхиоровыми столовыми приборами, фужерами и салфетками. Он долгое время проработал в Европе и знает ”comme il faut”. Не хватало только свечей и шампанского. По идее, его тоже можно было бы получить кустарным способом, смешав аракию со «Спрайтом». У нас был даже десерт — понятие, неизвестное нашему Махмуду, привыкшему к бедуинскому минимализму.

Тепло попрощавшись с гостеприимным хозяином, мы начинаем тяжелый переезд в сердце Срединной Нубии. Дорога (вернее сказать, её подобие) проходит по Левобережью Нила, которое в этом месте менее населено, чем Правобережье. Эта местность лишена крупных населенных пунктов наподобие Донголы или Кермы, в основном здесь — сонные нубийские деревни на кромке Ливийской пустыни. Вдоль дороги — скелеты верблюдов. А вот и они: громадный караван, голов сто, не меньше, с четырьмя погонщиками. Дромадеров перегоняют из Дарфура и Кордофана в Египет на продажу. А там они возят туристов вокруг пирамид Гизы… Путь занимает как минимум два месяца.

Мы переправляемся через Нил на пароме недалеко от Третьего порога. В нескольких километрах от него на прибрежных скалах красуются «иероглифы-петроглифы» — надписи фараонов Нового Царства, которые «закрепляют” их права на эту территорию. Сам Третий порог являет собою величественное зрелище. Ширина Нила в этом месте не менее километра, река разветвляется, вода бурлит. Как известно, нильские пороги были основой «географических координат» в Древнем Египте. Скажут «до Второго порога» или «после четвертого», и примерно понятно, где находится то, о чем идет речь. Первый и Второй пороги Нила, как известно, были скрыты водохранилищем Насера; грандиозная акция по перенесению древнеегипетских храмов была проведена в Египте и Судане (те три храма, которые стоят в павильонах хартумского Национального музея как раз оттуда). Осталось четыре верхних порога и все они находятся теперь в Судане.

Самый южный храм Средненубийского Левобережья является одновременно и самым «молодым», так как был построен фараоном Аменхотепом IV, более известным, как Эхнатон. От этого храма в Сесиби остались три колонны с ликами богини Хатхор и несколько плит с фрагментами барельефов. Недалеко от него виднеются могильники, уже давно вскрытые, разумеется. Мы направляемся на север, и к полудню приезжаем в Солеб, деревню, в которой нам придётся ночевать, и в которой на краю пшеничного поля стоит храм, построенный Аменхотепом III. Словно ракеты на старте смотрят в небо его колонны (такие же ассоциации у современного человека вызывают и стройные колонны Персеполиса в Иране). Храм в Солебе из всех древнеегипетских храмов в Судане сохранился лучше всего: можно пройти через все его залы и выйти на площадку, на которой стоит гранитный овен (вернее то, что от него осталось — только туловище; голова его собрата валяется в кустах). Вокруг храма разложено множество фрагментов колонн, плит и других деталей храма с хорошо сохранившимися надписями и барельефами. Есть чей-то портрет в лопоухий анфас, очень напоминающий нашего Махмуда.

Подробный осмотр храма в Солебе мы оставляем на утро, когда на будет жары, а покамест едем еще дальше на север по пересеченной местности. Махмуд жаждет запихнуть «программу» двух дней в один, чтобы разбить долгий путь назад на две части. В какой-то мере он прав, к тому же у нас и так полдня свободно, а провести эти полдня в маленькой нубийской деревушке не очень хочется, тем более, что в гостевых нубийских домах кондиционеры не предусматриваются.

Мы едем к на остров Саи. По дороге подъезжаем ненадолго в храму всё того же Четвертого Аменхотепа в Саадинге, но от него осталась только невыразительная колонна, истерзанная песчаными бурями. В сорока километрах от Саадинги лежит крохотная деревушка на берегу Нила, прямо напротив длинного острова Саи. Примерно с полчаса мы ждём лодочника, а затем с ветерком и под брызги Нила огибаем зелёный мыс острова Саи с севера, а затем мчимся на юг, вверх по течению. Ближе к южному мысу на берегу появляются какие-то полуразрушенные строения. Пристав к берегу, мы в буквальном смысле слова огородами пробираемся к «археологическому заповеднику Судана», как называют это место. Бывшее поселение протянулось примерно на километр с юга на север вдоль юго-восточного берега острова. На юге — остатки средневекового арабского города. На севере — руины крепости, которую занимали в обратной ретроспективе турки-османы, арабы, нубийцы христиане, а до этого это был храм, построенный фараоном Тутмосом III. Нобатийцы превратили этот храм в церковь; так на бледно-розовых египетских камнях рядом с иероглифами появились кресты. Удивительное, таинственное и сакральное место! Еще дальше на север — открытые гробницы доегипетской эпохи. Еще на острове нашли стоянку человека эпохи палеолита (100000 лет тому назад). Ко всему сказанному стоит добавить великолепный «антураж» в виде голубых вод Нила, омывающего остров со всех сторон. Ну и конечно же, завершает картину маслом дорога назад на лодке, уже в вечерних сумерках… Если бы Махмуд не включил предусмотрительно фары, мы бы не нашли ту «пристань», где садились на лодку.

«В кромешной темноте, в антисанитарных условиях» Махмуд неожиданно точно привозит нас в гостевому дому. «Неожиданно» потому что в темное время суток одинаковые на вид нубийские деревни практически неотличимы одна от другой. Электричества почти нет, дорожных указателей — тем более. Наш гостевой дом принадлежит беззубому дедушке, который, в отличие от предыдущего хозяина фермы, никогда не был в Европе, и потому его «пристанище» отличается большим аскетизмом. Воды ни в кране, ни в душе нет, и приходится умываться дедовским способом (из бочки). Меж тем, крепчает ветер, а ветер несет пыль и песок. Выходить во двор не очень приятно. В комнатах несмотря на это довольно душно. Однако, дудушка-хотельер оказался не лишенным креатива и склонным к смелых дизайнерским решениям: на воротах у него приторочена голова крокодила, а в пасти у него (у крокодила) — лампочка.

Этот «приют странника» в любом случае является единственным местом для ночлега в этих краях. Полдня дороги к северу, и можно выйти к границе Египта. Основная дорога — на правом берегу Нила, она ведёт до Вади-Хальфы, оттуда на пароме по определенным дням можно добраться до Абу-Симбела и Асуана.

Мы возвращаемся в Хартум. Перед тем, как выйти на финишную прямую, то есть на шоссе, ведущее напрямую от излучины Нила до столицы, мы подъезжаем к Третьему порогу, а потом, недалеко от местечка Кудайн — к живописным скалам. Прямо из машины видно, что одна из них украшена петроглифами с верблюдами. Но для того, чтобы посмотреть основные «композиции», нужно забраться по скалам немного вверх. Тут и люди на охоте, и корабли, хижины, коровы, магические знаки и т.п. Возраст этих петроглифов — 5000-6000 лет. Петроглифы и наскальные рисунки встречаются в разных районах Судана так же часто, как, например, в Ливии и Алжире. Когда мы пересекаем пустыню, Махмуд сворачивает к еще одной группе скал. Только его наметанный глаз помогает различить одно, но очень большое изображение льва или львицы. Потом мы объезжаем эти скалы и попадаем еще в одно фантасмагорическое место: среди желтых песков и черных скал приютился монастырь, вернее то, что от него осталось. Саманная постройка внутри сильно разрушена. На скале рядом с ним — изображение какого-то полосатого человекоподобного существа.

Мы провели в дороге почти весь день. К вечеру ветер усиливается, небо закрывает мгла. Закатное солнце просвечивает сквозь неё бледным кругом. Не нравится мне этот ветер… На шоссе — песчаная позёмка. Я предлагаю Махмуду присмотреть ночлег в одной из проезжаемых мимо деревень, в которой виднеются довольно приличные дома. Но он неожиданно сворачивает прямо в пустыню, подъезжает к какому-то бархану, выходит из машины, забирается на багажник, садится и курит, все своим видом показывая, что «уже приехали». Как человек, проведший своё детство среди лесов Подмосковья, я отлично понимаю, что ставить палатки на самом ветру, да еще смешанным с песком, мягко говоря неблагоразумно. Но Махмуд, выросший в иных географических условиях, этого не понимает. Очевидно, он нам мстит. Вчера вечером Анна, поехавшая в это путешествие вместе с девятилетней дочерью Катей, выражала некоторое недоумение подчеркнуто спартанскими условиями нашего ночлега в Солебе. Махмуда же раздражало, что «эта женщина много говорит». Вообще, в последние дни выражение его лица всё больше приобретало какое-то удрученное выражение. Под конец путешествия мы, заставлявшие его работать, ему вконец надоели. Ах, вам не нравится ночевать в нубийском доме? Было бы лучше в палатке? Ну так получайте палатку! Понаехали тут, понимаешь!

Наши палатки трепетали на ветру… нет, точнее, их плющило ветром. Я лег в своей платочке наискосок, но ветер пригибал края палатки так, что полотно ложилось мне на голову. К середине ночи я понял, что меня засыпает. Включил фонарик. Точно: все вещи покрыты песком. И я сам покрываюсь им постепенно… Одним словом, кое-как дождавшись рассвета, я вылезаю из своего убежища. Ветер превратился в песчаную бурю. При этом мне еще повезло: палатка Анны и Кати стояла на более ветреном месте, куда её заботливо поставило дитя пустыни по имени Махмуд. У Анны зуб на зуб не попадает. Их палатка засыпана песком внутри настолько, что Махмуд его оттуда выгребает по-собачьи, как норку роет. Очень хотелось засадить заряд соли в его задницу, торчащую в это время из палатки: соль — жизненно важный продукт для представителей негроидной расы, гораздо более физиологически важный, чем для европеоидов. В случае с Махмудом инъекция соли компенсировала бы еще недостаток фосфора в голове. В любом случае, я не люблю когда из меня делают идиота по-черному (увы, это чаще всего пытаются сделать именно в Африке). Махмуд еще более упал в моих глазах. Равнодушие к историческим памятникам усугубилось еще и заносчивостью. Впрочем, нам бы только добраться до Хартума.

По маршруту мы должны были еще заехать в живописное Вади-Мильк, но из-за того, что видимость была почти никакой, мы сразу поспешили в Хартум, подгоняемые ветром и песком. Мы обогнали караван джипов с французскими туристами; судя по их лицам, им тоже было невесело. Меня больше, чем кирпичный цвет моего носового платка заботил завтрашний вылет из аэропорта Хартума. И опасения были ненапрасными…

Наш вылет был запланирован на пять утра. Приехав в аэропорт к трём, мы застали у входа в зал вылетов понурых немецких археологов. Напрасно вчера я отгонял от себя дурные мысли: случилось то, что я и ожидал. Все рейсы были отменены из-за песчаной бури! Она началась в Египте, задержала несколько рейсов в Хургаде. Долететь до Каира уже не было никакой возможности. На дверях закрытого офиса «Египетских авиалиний» висело объявление, что нужно обращаться не ранее 13:00 по поводу перспектив. Что поделаешь! Поехали спать в отель.

Прогулявшись по пятничному спокойному Хартуму и отобедав в «Холидей Вилле», мы отправились в аэропорт узнавать свою дальнейшую судьбу. Там нам сказали, что регистрация начнется в пять вечера. Разумеется, мы были в аэропорту без пяти пять. То, что там творилось, можно было бы сравнить только с Ходынкой. Вообще, сравнение аэропортовых ситуаций с Ходынкой тем более оправдано, что на Ходынском поле был первый аэродром в Москве. Но мы пока еще в Судане, и сейчас главная задача — прорваться к стойке регистрации. Но путь преграждает сканер, через которую пассажиры должны пропустить свой багаж. К нему не прорваться: чемоданы перебрасывают через головы. На ленте сканера нагромождение чемоданов не меньшее, чем людей перед нею. Как в такой ситуации проверять наличие «запрещенных предметов», остается загадкой. Как бы то ни было, но с целыми ногами и ребрами мы пробрались к стойке регистрации и всё таки улетели в Каир. Добавлю только, что аэропорт в Хартуме слишком маленький и не приспособлен для размещения большого количества пассажиров, особенно когда они собираются толпой и скандалят по поводу того, что снова ничего не известно об их вылете. Скрашивает ситуацию только бесплатный быстрый Интернет.

…Судан растаял под крылом самолета. Стихия лишь ненадолго нарушила жизнь пилотов и пассажиров. Но природа еще докажет своё превосходство над техникой и человеческим разумом… Как пукнет с напрягу Земля-Матушка, так мало никому не покажется!

А то ишь ты! Разъездились тут…

НИКОЛАЙ БАЛАНДИНСКИЙ, 2010 год.