Мы снова ехали на Кавказ. Как и в 1998, мы сидели на автовокзале в Ставрополе и
ждали нашего потрепанного временем железного коня — автобуса до Мин Вод.

Я оставила
своего так и не выучившего за эти годы руссикй язык мужа с рюкзаками, а сама пошла пообщаться с обитателями местного
«туристического офиса» на интересующие меня темы. На окошке размером 20*20 см красовалась надпись «Говори кратко, проси
мало, уходи быстро». Ну хоть так, подумала я. В 1998 заросшая паучьми сетями бумажка «Ушла на обеденный перерыв» висела,
видимо, годами. Говорила я кратко, просила ну совсем крохи, а ушла быстро, потому что вразумительного ответа все равно
не добилась.

Возвращаясь
к рюкзакам, издалека почюяла неладное. Что такое есть в лице моего мужа, что он по жизни привлекает субъектов всех
возможных и невозможных социальных расслоений? Рядом с Эдом сидел бомж. Пошли отсюда, сказала я мужу. Это тебе он бомж,
а мне он – aboriginal element of rural Russia, сказал муж. %%ять, подумала я, и
так всегда. Не поняв ни слова из нашей перестрелки на английском, но, видимо, проникшись к Эду чисто мужской
солидарностью и симпатией, бомж, заслонившись от меня ладонью, проникновенно сказал ему: «Все бабы – дуры. Ду-ры,
понимаешь? Все!». «Переведи!», покровительственно махнул он мне рукой. Дурак ты, сказала я. Водки хочешь? – спросил
бомж. Я перевела. Нет, сказал муж, я не пью. Не пьешь? Как совсем не пьешь?!! Ну папироску хочешь? Я не курю, сказал Эд.
Не куришь?! Эх-ма… Вот как жисть-то!.. Он явно видел в моем здоровом загорелом муже ущербного… Бомж снова заслонился
от меня ладонью, как будто я была там исключительно с целью конфискации всего, чего он мог предложить моему мужу. А вот
тут у меня смотри-ко что есть… Он порылся в закромах своего старого вещ-мешка и достал что-то, над чем сразу радостно
начали виться мухи. Под язык положи, сразу проберет, таинственно сказал он. У «этого» вид был такой, что пробрало
бы даже с расстояния. Нет, гостеприимство гостеприимством, но ведь и границ маразма не надо переходить, думала я.
Спасибо, я от этого уклонюсь, вежливо сказал муж бомжу. Эх-ма, не пьет, не курит, травку не жует, шумел бомж,
значит, своей дури хватает, вынес он неожиданный вердикт и потерял к нам интерес.

Что он
сказал? – спросил муж, когда я перестала распадаться на части от смеха от бомжового вердикта. Я перевела. Что есть дурь?
– интеллигентно спросил муж. Дурь есть то, дорогой, чем мы, по сути, занимаемся большую часть нашей жизни. А ведь он
прав, сказал Эд вслед бомжу. Старый ворон мимо не какнет, добавил он. Ох уж мне этот английский юмор.

Дури у нас и
в самом деле хватало. Мы снова ехали на Кавказ. Мы никогда не были в Приэльбрусье и ехали туда покорить Эльбрус и
спланировать экспедицию ски-тура на Эльбрус на следующий май.

В не столь
дальние планы водителя нашего автобуса до Мин Вод явно входило покончить жизнь самообжорством. Половина пола автобуса
была покрыта цветными бумажками от сникерсов, место вокруг водительского кресла было уставлено бутыками, термосами,
пакетами…

Нет, я
обожаю кавказский менталитет… Наш автобус был напрочь самым обыкновенным – рейсовым, государственным… Но водитель
делал массу незапланирвоанных остановок – попить айрана, закупиться новыми сникерсами, потрепаться с хозяином
автозаправочной станции… «Нэт, ну ты мнэ скажи сама, ну как я поеду далше, если у Алибека позавчэра телёнок радылся –
как я не расспрашу, ты сама посуды – Алибек же был мой камдыв в армии, а это – пачты как брат!» По ходу выяснилось, что
«пачты как брат» были также 7-10 владельцев продуктовых ларьков, 5-6 таксистов, 1000-2000 водителей встречных машин, с
которыми наш постоянно перемигивался фарами, перемахивался руками и перекрикивался на полной скорости на нескольких
наречиях. Что интересно – удивляло все это из всего автобуса только меня, потому как прочие в автобусе были местные,
соответственно, водитель им тоже «как брат» или уж на всякий случай, «как прыятэль брата». Короче, время в пути
незаметно увеличилось на полтора часа («Ну ты куда спешишь? Ты такая маладая!»)… Как говорил Сусанин — хочешь завести
друзей — заведи их подальше.

А потом был
автобус до Терскола, где водитель пол-пути рассказывал нам про свои амурные дела: «Ну ты мнэ объясны — пачэму из двух
влюбленных адын обязательно стэрва?»; «Ээх, с бабами всэгда так – то шубу, то машину…Жэнщина не варабэй — залэтит нэ
пракормишь»

А потом была
гостиница в Терсколе. И еще раз я протащилась от кавказского менталитета, когда мы заселились в гостиницу – те, кто
делали уборку в номерах, явно полагали, что уборка — это есть неравномерное распределение мусора, т.е. достаточно
качественно перераспределить пыль (со стола под кровать, с кровати под ковер) и комната засияет чистотой. До
определенного момента это, очевидно, срабатывало, но потом наступил этот самый «момент» и критическая масса превысила
предельно-допустимую… А потом приехали мы… и я провела час вылизывая наш номер… (предвижу реплики типа «не хотите
грязи – платите денег или поезжайте в чистые места» — и заранее скажу – мне плевать, что вы думаете по этому поводу…
ну не хочется принципиально мне в Терсколе платить больше, чем мы платили в Альпах за вылизанную комнату с геранью на
балконе… а хотя бы я и жадничаю — зато от чистого сердца! J)

А потом было
несколько пробных заходов на ближайшие вершины, в целях акклимматизации. Наш гид из местных, Ахмед, был уникален. Он
раньше работал где-то на теплом месте в каком-то министерстве, но не выдержал пыльности кабинетов и сбежал в горы –
работать проводником и спасателем. «Нэт, эта была ужасная работа — толька
садэшь паработат, абязатэльно кто-нибуд разбудыт…» Копченый горный типаж, до слез любящий горы, свой край и свою жену.
Он надавал нам кучу полезных советов и был нашим ангелом-хранителем целую неделю. «Зачэм ветровку сняла? Адэнь абратно!
Лучше сэмь раз покрыться потом, чем адын раз инеем!». У него было обалденное чувство юмора, и какое-то совершенно
уникальное жизнелюбие и неунывание. «Што-то мнэ нэ здаровится… Умру, навэрное…» — «Почему умрешь, Ахмед?!» — «Ну всэ
вэликие люды мало жили»…. «Вот у вас гаварат — и волки сыты, и овцы целы, а у нас в горах гаварат — пастуху вечная
памят»…

А потом был
долгий и очень для меня трудный путь до вершины Эльбруса. Я проклинала все и вся, я думала, что я умру, и я хотела
умереть, потому что было очень тяжело и очень хреново и было мало воздуха. А потом мы стояли на вершине. Мы тяжело
дышали, у нас дрожали ноги и ныли плечи. Но нам было наплевать. Жизнь — игра. Задумана хреново, но графика обалденная! И
это особенно понимаешь на одной из верхушек Европы.

А потом
сновы был Терскол, снова цивилизация, горячая вода, зеркало… С утра застала мужа рядом с ним, что-то подозрительно
рассматривающего на своей небритой физии. «Ты знаешь, — пожаловался мне он, — чем больше смотрю в зеркало, тем больше
верю Дарвину»

Из запомнившегося. Один встреченный в Терсколе канадец жаловался нам –
«разговаривал с одним местным {где-то в горах}, так он мне сказал, что накануне был праздник и они ели чебуреки с
собачатиной» Цивилизованный канадец даже спустя 2 недели после оного разговора, даже после 2х скалолазных экспедиций (а
они обычно неплохо выбивают дурь из головы) пребывал в культурном шоке… Вообще на Кавказе, особенно в маленьких
деревнях, народ часто живет по принципу «съел бобра — спас дерево» — типа все, что движется, то съедобно, особенно если
оно большого размера… Совершенно не можется мне винить людей в дикости – край был счастливым и процветающим, пока не
зашкалил уровень политического маразма и равновесие не было нарушено… Какая мне разница, что люди едят? Я знаю, как
они относятся к гостям и как они приветливы и радушны, как они гостеприимны и добры…

А потом был самолет из Мин Вод в Москву. И была грусть. И она
осталась до сих пор – а прошел уже год. Потому что это был край, куда очень хочется возвращаться – из-за людей – потому
что каждый второй – твой брат, а каждый первый – ну уж совсем на крайний случай – приятель твоего брата…