-А эти-то татарские ханы, они никогда в битву сами не ходили. У них телохранители были – нукеры. Человек по триста.
Спрячутся в кольце за их спинами и оттуда битвой руководят. Не то что наши князья – надел шлем и кольчугу, булавой замахал –
давай, ребята, вперед, за мной!!!

Беседа происходит на кремлевской стене в славном городе Коломне (1- см. примечания крепкого задним умом автора в
конце). Человек по имени Виталий произносит этот текст с такой лихой убежденностью, что все исторические натяжки ему от души
прощаешь. На рассказчике бесформенный свитер турецкой серой вязки, заправленный в камуфляжные штаны с оттопыренными
коленками. Толстый мужик лет тридцати, с бородой, которая тщетно пытается стать окладистой, этот самый Виталий, когда берет
в руки меч и струит меж пальцами кольца самолично откованной кольчуги, почему-то перестает заикаться и даже как будто
становится выше ростом. Он при деле и при исполнении. У них тут клуб с пышным названием «Святогор». Куют мечи и кольчуги,
бьются на турнирах всамделишными боевыми топорами, «взяли под охрану» две башни и часть кремлевской стены, все внутри
почистили, провели свет, развесили по стенам в «оружейной комнате» образцы кольчуг, булав и мечей – «от тех, что в
краеведческом музее, отличаются только датой изготовления!». Поставили железную дверь и повесили на ней бумажку: мол,
«звонок не работает, кричите громче. Администрация». Дежурят тут целыми днями, что-то приколачивают, берут за вход с
экскурсантов невеликие деньги. Удостоились пары газетных статей, заметки в «Коломенском альманахе» и благословения отцов
города. В общем, воспитывают подрастающее поколение в духе… фиг его знает, в каком духе. Державности, наверное. Да и
коломенским подросткам объективно лучше не колоться всякой дрянью, а рубиться на мечах в свободное от безделья время. Ну и
ладушки. Одно только непонятно, думаю я, внимая монологу провожатого, — ну почему православным ревнителям и воителям всегда
западло голову мыть и сапоги чистить – недосуг, что ли, на фоне государственных-то раздумий?

По узкой витой лестнице вверх взбегает щуплая собачка с грозным именем Рекс. «Он у нас ученый, вход охраняет, никого не
пропустит без команды», — стращает экскурсантов виталиев спутник, пышно представившийся Алексеем, – вообще-то говоря, просто
Лешка с зелеными прозрачными глазами и руками в цыпках. А охранник Рекс на команды, отданные ломающимся баском, — ноль
внимания. Ластится ко всем и радуется жизни. Воздухом дышит. Вид с кремлевской стены – сумасшедший!
Есть в Коломне какая-то трудно уловимая магия. Не знаю, в чем дело. Просто она есть. И даже самые заумные объяснения тут не
годятся. Виталий с Лешей тем временем рассказывают, как по ночам «в башне кто-то ходит, слышится стук мечей, птицы в окна
влетают – а внутри исчезают бесследно». Повествуют про стаи сорок над Маринкиной башней – единственное место в Коломне, где
эти птицы кружатся, и про поверье – мол, заточенная в башне Марина Мнишек, когда пришли ее казнить, сорокой обернулась и в
небе пропала. Еще говорят что-то об экстрасенсах и лозоходцах, которые приезжают сюда и просят их в башне закрыть, стоят
часами – руки раскинуты крестом – какую-то космическую энергию впитывают… Эх, язычество наше неизбывное, да и вечная тяга
«алгеброй гармонию поверить», как же это достало.
Вот оно, кстати, и слово нашлось – гармония. Вся мистика в нее-то и укладывается. Как кухонный чад в вентиляцию, вылетают в
этом городе вверх и вон дурные мысли, мелкие обиды, суета и возня. Взгляд за стену в одну бойницу: церковь, ветлы по краю
овражка, мост через пересохший ров. В другую – колокольня, ярко-желтое с ярко-белым на ярко-синем фоне неба. В третью –
ничего не видно, старые кирпичи, глубь толстенной стены. А потом опять – панорамой – дальние поля, Бобренев монастырь,
сияющий посреди бурых полей без всякого купольного золота, одной только свежей побелкой. И солнце, и ветер, и крики птиц, и
запах дыма, и ровные удары молотка где-то на краю слуха.

— Наша Коломна целых три дня в смутное время была столицей, — повествует Виталий о каком-то там указе сторонников
Лжедмитрия…
Господи, да ни в одной из виденных мною столиц…

Между прочим, я никогда не бывала в Коломне весной. Или хотя бы в солнечную погоду. Меня почему-то тянуло в этот город –
непременно в одиночестве — в самые что ни на есть «дни сомнений и тягостных раздумий», и случались они обычно осенью. Серое
небо, серо-стальная вода сливающихся Москвы и Оки. Смутное ощущение тревоги и бега по кругу внутри собственной черепной
коробки уходило, растворялось под шелест сухих листьев и мерное журчание воды. Ничего не случалось ни до, ни после, все
предрешенное шло своим чередом. Только незаметно, но окончательно менялась я сама. И зачем-то мне обязательно надо было
приехать сюда на долгой вонючей электричке, сойти за одну остановку до Голутвина(2) и дождаться трамвая номер
девять, который раз в полчаса ходил по заскорузлым рельсам, делая у платформы «Коломна» круг. А дальше в центр, и пешком под
горку, к соборной площади – иногда даже с заходом в сумрачный храм. Потом по улице Лазарева (кто это, прости господи?), мимо
зверски перестроенной церкви, где теперь табличка «Общество «Спартак», вниз, и еще вниз, поглядывая на перевернутые лодки у
ворот и уткнувшиеся в землю старенькие «Жигули», через ворота в Пятницкой башне, и опять вниз, вниз, вниз до упора – на
понтонный мостик. Все. Глубокий выдох и несколько шагов – замедленных, как в рапидной съемке, — по шатким деревяшкам.
Монетка в воду. Ветер. Бурление реки вокруг понтонных носов. Оглянуться на берег, заросший бурьяном, и красные контуры
башен. Посмотреть на острый угол слияния рек, на арки железнодорожного моста. Перейти мост и медленно восходить в горку,
пока над горизонтом не замаячат монастырские купола. А потом проделать обратный путь с еще не очень легким сердцем, но уже
не пригибаясь к земле душой. И штурмуя трамвай, почувствовать, как мой собственный покачнувшийся было к откосу состав мягко
вернулся в надежную колею.
Что-то есть в этом городе, точно – есть. И каждый раз Коломна иная, чем прежде. В ее реки никогда не удается войти дважды.
И незачем, наверное.

Весна в минувшем году выдалась холодная и бесснежная, пыльно-синяя. В Коломну мы вместе с подругой двинулись с формальной
целью «назидания чадам» – показать отбывающему каникулы второкласснику Сашке арену битвы русских с татарами, дорогу Дмитрия
Донского к Куликову полю и прочие иллюстрации к дурацкому предмету с языковывихивательным названием «москвоведение». Не
успев выехать с кольцевой, я открыла пасть и завела благоглупости на древнерусские темы. Батый, понимаешь ли, Чингисхан,
Тохтамыш…

— Знаешь, как на один из языков нашей необъятной родины, говорят, переводилось «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить?» –
мечтательно и невпопад сообщила подруга. – «Ленин кыш, Ленин пыж, Ленин тохтамыш…»

Вильнув вправо и отсмеявшись, я опять приняла подобающий вид и вновь обратилась к истории. Ах, русское воинство, ах,
Дмитрий Донской …
— Мам, а его в древней Руси, наверное, все узнавали? – поддержал беседу Саня. – Как дядю Степу?
Ну вас на фиг, сказала я спутникам и к обоюдному удовольствию прекратила всяческие лекции.

Село Дединово(3) близ Коломны (с него путешествие началось) встретило нас гордой вывеской «Атель» с провалившейся в
Лету буквой «Е» и железной дверью закрытого наглухо краеведческого музея. Напротив – храм, приспособленный под нужды
автотранспортного хозяйства, потому до предела облупленный и облепленный досками–тряпками-надписями. Зря, между прочим,
потому что был это пятипрестольный храм 1817 года постройки, отгроханный на купеческие пожертвования в самом центре и так-то
не заштатного села. «Зрелый классицизм»: величественные формы, стройные колонны и легкие элегантные портики, на которых
лежит сейчас мерзостная тень запустения и всеобщего пофигизма. Стоящей рядом небольшой церкви Рождества Богородицы (XVII
век, кстати) повезло еще меньше – в ней разместили, кажется, комбайновые мастерские. Что им терять окромя своих
цепей-шестеренок, комбайнерам из колхоза имени, естественно, Ленина, – ужас, как изгадили все вокруг. Но дорога берет круто
влево, мимо домов с наличниками и разгуливающих по обочине коричневых наглых петухов. И спустя немного в небе
прорисовываются купола Троицкой церкви, закованной, как хрупкая кисть руки в неповоротливый гипс, в мешанину строительных
лесов.
Вблизи церковь – как в кружевах, опутана резьбой и лепниной. 1700 год. Красоты неизбывной. Рядом старинный дом с пустыми
провалами окон. Когда-то строился он крепко, основательно, в «намоленном месте», окнами на храм. Не помогло. Церковь-то
вроде воскресает из небытия, а его судьба непонятна. (Может, успели уже починить с момента нашей поездки?)

— Мам, смотри, скворечник! – радуется Саня
Угу. Для Соловья-Разбойника. Размером метр на метр. Нормальная собачья будка с круглым отверстием лежит на боку у входа в
церковь. Сколотили, видать, из сэкономленного сырья, досок от лесов. Храм ремонтируют, сторож понадобится, весна настала,
жизнь продолжается – ну, что там еще в голову приходит из непреложных истин, будь они неладны?
Синий простор, разлив реки. «Коровник в стиле ампир» из белого кирпича с выложенным на фасаде годом моего рождения – дом
культуры, небось, или колхозный клуб. Типичное «твою мать!» с объяснением, мол, «музыка навеяла». Да ну его, нет у меня с
ним ничего общего, кроме метрики. Зато впереди, докуда хватает глаз – господи ты мой боже – какой пейзаж, приправленный
ветром и бликами на речном зеркале!
В небо с берега упирается стела… да какая там стела – столб, нечего пафосничать по мелочи. С вершины столба отправляется в
плавание по синим высям — будто в горний град Иерусалим с первой пристанью у троицких куполов — деревянный кораблик с
ободранной о льдины облаков обшивкой (куски коры от нее валяются на бетонном отмостке). Это памятник первому российскому
военному кораблю «Орел», в петровские времена спущенному на воду со здешних верфей. Ну, попутного тебе ветра, государев
скворечник.

А мы дожидаемся парома через Оку. Заставленный грузовиками и побитыми жизнью легковушками, он медленно движется к нам с
другого берега. Саня изучает инструкцию по пользованию переправой, бросает камушки в воду и командует мне, куда поставить на
пароме машину. «Тойота» выглядит полной идиоткой в здешних обстоятельствах времени и места: не наш абрис и чужой лупоглазый
взгляд, только грязь на капоте и крыльях густо-отечественная. Последнее обстоятельство слегка примиряет с нами, буржуями,
тетку в синем пальто, напросившуюся в попутчики до какой-то там Красной Поймы на полпути к Луховицам.
Ты, тетка, не торопись, подожди, покуда я засниму во всех возможных ракурсах полуразрушенную Казанскую церковь в стиле
ампир с классических форм колокольней на правом берегу Оки. Да и деться тебе в общем-то некуда, автобуса не предвидится еще
долго. В храме гулко и пусто, вороны пикируют из-под сводов с остатками росписей прямо мне на голову (шорох крыльев,
угрожающий треск). Антураж эти милые твари создают, будто из Эдгара По с его «nevermore!»: деревянный оклад пустого
иконостаса – как пустые глазницы и впалые кости не преданного земле черепа. Есть, конечно, ученые, которым и этого
достаточно, чтобы воссоздать облик усопшего или убиенного. Только деньги нужны большие, а «хто ж ему дасть». Церковь с
тридцатых годов так и пребывает в запустении. На окружающем ее кладбище даже стоял долгие годы любимый местным населением
пивной ларек, покуда не снесли его под напором возмущенной общественности.

Про ларек, пока я суетилась с фотоаппаратом, Лиане с Сашкой рассказал местный подвыпивший абориген. Вывалил он на них целый
ворох дединовских сплетен и легенд, в том числе про подземный ход, в старые времена якобы прокопанный под Окой от Троицкой
церкви к Казанской. Средневековое метро какое-то получалось по протяженности и ширине – правда, найти его так никому и не
удалось, хотя пытались долго и упорно.
Кстати, подобные персонажи — идеальный источник для сбора ненаучной «доп. информации». Тетки-бабки обычно долго занудствуют
на бытовые темы: а вот тут мы в войну жили… а вот здесь картошку сажали… а председатель был хи-итрый… Эти же тепленькие
весельчаки любят рассказывать про какие-то острова сокровищ да приключения местных и пришлых Али-баб (как правило, по
бабской же части). Так и видятся, когда их слушаешь, пиратские корабли под черными флагами, неспешно сплавляющиеся по Оке
меж сирых осин… Но извини, мужик, подвезти тебя мы не сможем – и амортизаторы с перегруза квакают, и от тебя чересчур
перегаром разит.

«Есть в России три столицы: Москва, Рязань и Луховицы!» – гласит рекламный щит у обочины. Так себе городок, с дороги судя.
Заштатный и нагловатый, этакая семечка на губе у Коломны, или – скорее уж — надутый жвачечный пузырь.(4) Сосновый
лес вдоль дороги куда красивее луховицких построек. («Pardon, mudak», — говорю сквозь зубы почти по-французски, уворачиваясь
от грузовика, почему-то решившего без объявления войны меня подрезать.) Меняем кассету в приемнике – попадается «Vaya con
dios», что в переводе с донкихотовского — «иди с богом». «Ай-я-я-яй, Пуэрто-Рико!», — заводит низким пиафовским голосом
солистка. Ненавижу женский вокал за редкими – вот именно такими – исключениями.
С бархатных, затаенных, почти басовых нот раскачивается медленный блюз, история страсти, ревности, гордого отрицания
очевидных пошлостей: «И знать ничего о нем не хочу!!!» «И кто ты вообще, чтобы меня судить?», — подытоживает англоязычный
голос с кассеты.
А потом начинается раздолбайская, как у лисы Алисы и кота Базилио, «Ней-на-на-на», где во втором куплете явственно слышится
слово «Суки!!», и мы въезжаем в пределы уже упомянутой выше Коломны. Теряемся там часа на три – то башни кремлевские с
демонстрацией Сашке доспехов и примеркой на его голову тяжеленного шлема. То соборы, то мостик… То долгие поиски сортира,
который отсутствует здесь как класс, даже на центральной городской автостанции.

-Руки бы оторвать этим церковникам, — с чувством произносит подруга, оглядев безобразную серую полосу с буро-малиновой
каемкой, смачно прокрашенную по нижней части церкви Иоанна Предтечи на Городище.(5) Грубые камни четырнадцатого
века, шатровая колокольня на двести лет моложе, сараеобразная пристройка сбоку. Очень люблю эту церковь, даже страшно
подумать, как много-много лет назад положила на нее глаз. Все гениальное просто, как этот стремительный шатер и изящные
купола. Сюда хочется возвращаться и тихо, без мыслей о чем-то высоком и праведном дотрагиваться ладонью до угластых камней,
разглядывать фигурку то ли льва, то ли еще кого-то древнего и легендарного на стенке, освобожденную от наслоений побелки.
Веришь, не веришь, крещеная, нехристь — не все ли равно в многовековом-то масштабе? Я мелькну, как отблеск закатного солнца
на крытых деревянным лемехом куполах, а церквушка останется – камни не старятся, они никого не помнят и ни о ком не тоскуют,
но за что действительно слава неведомому, не ощутимому мной Богу – за то, что они есть.

Саня доедает яблоко и начинает клевать носом на заднем сиденье, не забыв ревниво спросить: «Ну что, гожусь я в
путешественники?» Мы движемся обратно в Москву, а низкое солнце бьет в лобовое стекло, как будто отталкивая нас обратно
рыжим столбом света. Наспех фотографируем полуразрушенный деревянный «корабль» кладбищенской церкви XVIII в. в селе
Петровском,(6) на который прошлым летом у меня не осталось ни пленки, ни остатков «светового дня». Принимаю волевое
решение отказаться от мысли залезть по ненадежной наружной лестнице на крышу соседнего полуразрушенного собора. Я хочу
успеть в Городню – а это еще километров тридцать по испытывающему машину на прочность «второму бетонному кольцу» (хоть
какой-то прок от расставленных в былые времена вокруг Москвы частей ПВО). Мне обязательно надо показать моим
«путешественникам» городнинский храм – потому что без него наше путешествие будет (я это знаю наверняка) неполным, лишенным
финальной точки.

В прошлый раз я была в Городне(7) осенью, предгрозовым вечером. Небо шло мятыми полосами, тень от купола ложилась
кривым осколком на выбеленный шатер колокольни. Еще тогда поразилась – издалека ничего в этом храме особенного: оковалок
оковалком торчит из-за гребня холма. А потом бросаешь машину на последних остатках асфальта, бредешь вокруг и в горку по
жидкой, даже зимой не подсыхающей грязи и поднимаешь глаза…
В XVI веке, оказывается, тоже был свой стиль модерн. Что-то в этой смиренной деревенской церкви (хотя, впрочем, по тем-то
временам – весьма пышной и даже царственной) есть неуловимо неправильное, дерзкое. То, что отличает талант от
ремесленничества, – «умение посметь», внутренняя уверенность в том, что сметь – нужно. Традиционный шатер, купола, кресты,
всякие там апсиды, подклети, наличники и прочие элементы обязательной программы. Все соблюдено, ни один канон не нарушен. Но
— полуовал арки под крыльцом. Но – сдвинутые пропорции, игра теней на разнонаправленных плоскостях. И странного цвета
сиренево-розовое холодное небо на заднем плане, как театральная рампа, подсвеченная прожекторами. Тот, кто складывал детали
воедино, явно принимал дальний пейзаж и вечерний свет в свой изначальный расчет. Наверное, все это вместе называется
коротким словом «душа». Не требуется здесь никаких слов и эпитетов. Стоишь, смотришь, впитываешь, запоминаешь. Ветер ерошит
волосы, а в ветках голого дерева тихо запутывается располневшая луна. Ну что, мои дорогие, не зря петляли по проселкам меж
полей и дымящихся свалок, а?

Дальше – долгий путь домой в надвигающихся сумерках, в опускающейся темноте. Дороги пустые – ни души, ни огонька фар.
Стелются полосы дыма с полей, и машину наполняет запах горелой соломы. Мы одни на свете, мы очерчены в магический круг
невидимым маркером, мы затеряны в тишине, и этот вечер, наверное, будет с нами даже тогда, когда глубоко безразличным станет
многое остальное – и многие остальные, из-за которых сейчас так сильно и глубоко… Да бог с ними.
Так мы Сашку толком и не просветили насчет «дороги Дмитрия Донского». И сами с нее сворачивали то на трассу имени Батыя, то
на какие-то дурные проселки. Теперь пробел не восполнишь – спит «путешественник», зажав в руке яблоко.
В общем-то не все ли равно – чья дорога, к храму она или в обратную сторону. Главное, чтоб нас она хоть куда-нибудь вела.
Значит, выведет.

Если по делу и почти без лишних эмоций — примечания:

1. Коломна – город в 113 км от Москвы (Новорязанское шоссе или электричкой с Казанского вокзала). Первое упоминание
в летописи – 1170 г. Объект притязаний московских, владимирский, рязанских князей, а также всех, кто шел войной на Москву с
юга и юго-востока, – в первую очередь, естественно, татаро-монгольских узурпаторов, а в «смутное время» начала XVII века —
поляков. Стратегически важный пункт, который всегда укрепляли с особым тщанием и с особым же рвением разоряли. Каменный
Кремль построен по указу Василия III в 1525-31 гг., кардинально отремонтирован в 1660-х Из 17 башен к нынешнему моменту
сохранилось 7, остальное граждане с течением веков порастащили на кирпичи. Одна башня (Пятницкая) — с въездными воротами.
Из угловых башен, мощных и неприступных, краснокирпичных, уцелела двадцатигранная Коломенская (она же Маринкина) башня, где,
по преданию, была заключена Марина Мнишек вместе с 3-летним сыном (казнили в 1614). Рядом – Грановитая башня, связанная с
Маринкиной галереей, идущей по пряслу (отрезку крепостной стены). Также сохранились башни архитектурой попроще – Ямская,
Семеновская, Спасская, Погорелая – внушительного вида прямоугольники модели «не влезай – убьет» (сохранились бойницы,
предназначенные для фронтального и флангового обстрелов, «подошвенного боя» и т.д.). В тех местах, где предприимчивые
горожане успели разобрать стены и башни на кирпичи, хорошо видна «фортификация в разрезе»: затейливая каменная кладка стен,
всяческие контрфорсы и прочие ухищрения.

Коломна являет собой «созвездие монастырей» (Брусенский, Старо-Голутвин, Ново-Голутвин, стоящий через реку Бобренев).
Центральная площадь внутри Кремля – Соборная, где находятся Успенский собор 1672-1682 гг. постройки, «обновленный» ремонтами
в XVIII-XIX веках, отдельно стоящая колокольня 1692 г., смежная с ней Тихвинская церковь (1858-1861), напротив – вход в
Новоголутвин монастырь, чуть дальше – церкви Николы Гостиного (XVI-XVIII в.) (это в ней «Общество «Спартак», уроды) и
Воздвиженская (1764, перестроена в 1832-37). Карта Коломны в изобилии испещрена и отдельно стоящими церквями самых
различных стилей, купеческими особняками начала века и прочими достопримечательностями, о которых подробно рассказано в
массе путеводителей и буклетов. Главное достоинство городка в том, что постройки эти сочетаются органично и просто, никаких
тебе «вставных челюстей» из стекла и бетона (разве что появились краснокирпичные новорусские коттеджи). Что могло быть с
этим городом, распорядись иначе его судьбой география с историей, легко представить, если мысленно нарисовать рядом с легким
мостиком через ров, отводящий воду от речки Коломенки, Кутафью башню; надстроить башни «шатрами» по итальянскому проекту;
грубо раздвинув церкви в Кремле, упихнуть туда Кремлевский дворец съездов, Оружейную палату и Большой Кремлевский дворец;
вместо трогательных лавочек и перевернутых доньями вверх лодок поставить гранитные скамьи и пенек от памятника Ленину; тихую
асфальтовую улочку, ведущую вниз мимо Брусенского монастыря, перегородить рамками, реагирующими на металл; утыкать
«ласточкины хвосты» на стенах телекамерами; повсюду рассыпать туристов, фарцовщиков, ошалелых экскурсоводов и чекистов в
штатском с ласковыми взглядами: «Туда низ-зя!». А теперь открываем глаза и радуемся реальности. Кремли в русских городах во
многом схожи, только судьба у них разная. Кто сказал, что «столичное – значит, лучшее»?

2. Нормальный человек поедет как раз до Голутвина – там «транспортный узел», ходят в центр Коломны троллейбусы,
автобусы, маршрутки и ушлые частники-бомбилы. Но если хочется тишины в сочетании с неспешными раздумьями – тогда мой обычный
путь лучше.

3. Дединово относится к Луховицкому району. 145 км от столицы. Доехать до него можно от Коломны: двигаясь от
Москвы, усилием воли сначала миновать город по объездной дороге, но перед мостом через Оку совершить поворот влево, а потом,
километров через 15-20 – под указатель «Белоомут». Есть второй путь – от Луховиц, но тогда через Оку придется переправляться
на пароме. Он бесплатный, ходит примерно раз в полчаса. Но зависит от погодных условий, зимой переправа только по льду или
на лодках – «печной рафтинг, лавочковый бординг, валенковый джампинг — наш вклад в Олимпийское движение»).
Дединово раположилось по обе стороны Оки. По преданию, основано оно новгородцами, переселенными сюда по воле Ивана III. В
1762 году село было пожаловано М.Л.Измайлову, в 1836 г. перешло к роду Толстых. Жители занимались в основном не столько
земледелием, сколько строительством кораблей (на верфях Дединово был построен в 1669 г. тот самый первенец русского флота –
боевой корабль «Орел»), торговлей, всяким речным промыслом. Чувствовали себя практически горожанами, дома строили «как в
слободе» – крепкие купеческие особняки. Некоторые даже сохранились.
Храмовый комплекс относится к XVII-XIX векам, Воскресенская церковь построена в 1809-17 гг. на средства купца
Я.В.Кривоносова в стиле зрелого классицизма. Казанская церковь на другом берегу (где вороны и запустение) – в 1841-45 гг.
на средства Толстых, колокольня возведена в 1873 г. Троицкая церковь построена в 1606-1700 гг. по заказу Н.Ф.Шустова в
манере, близкой «архитектуре западноевропейского маньеризма», как про нее повествуют в серьезных книгах. Невероятно изящна.
Стоящий рядом дом – это особняк купцов Хромовых постройки первой половины XIX в.

4. Если даже в путеводителях нашлось доброе слово только о двух луховицких церквях, и то по окраинам райцентра –
увы. Ларек под названием «Азербайджанская кухня» – это ж не памятник, правда?

5. Церковь сооружена в XIV в., существенно переделана в первой половине XVI в. От самой древней ее части
сохранились стены на половину высоты четверика (вот их-то эти гады серой полосой и обмазали!!). Западный портал, судя по
изысканиям археологов, сильно отличался от остальным и был весьма красив с виду (всякие там архивольты, дыньки, пилоны и
пр.). От деталей белокаменного убранства XIV в. уцелел тот самый единорог на фасаде – только в нынешнем виде это не
оригинал, а копия, старинный фрагмент сообразили-таки уложить в краеведческий музей. К тому же времени относится
сохранившийся на одной из апсид фрагмент орнаментальной росписи в перемычке оконного проема. Разглядеть его сложно.

6. Обе церкви в Петровском носят название Ильинская. Деревянная кладбищенская, о которой речь, создана в вотчине
Беклемишевых в 1717 (по другим данным – в 1777) г. Здание обновили в XIX в., поломали в 30-е, а загубили не то чтобы очень
давно. Кладбище вокруг заросло бурьяном, но все еще действует, есть могилы двух-трехлетней давности.
Второй храм построен в 1812 г., здесь была усадьба А.И.Даудовой. Опять же «зрелый классицизм», колонны-портики, шпили –
барабаны и т.д.

7. Это от Москвы 75 км. Кирпичная шатровая церковь Воскресения Христова построена в селе, принадлежавшем роду
Шереметевых. Архитектор, между прочим, — Алевиз. («ах, не солгали предчувствия мне, ах, мне глаза не солга-али!!»
Краеведы-коллеги уверяют, впрочем, что никакого Алевиза здесь не водилось, ни Нового, ни старого, а путеводитель нагло врет.
Дата постройки обозначается в литературе как «ранее 1578 г.). Во второй половине XVII в. по заказу князя Я.Н.Оболенского
возведен второй ярус с приделами Иоанна Милостивого и Кирилла Белозерского. Колокольня возведена в 1896 г. по проекту
И.Д.Боголепова. В 1990-е годы храм изрядно попортили переделками. Особенно пострадали мелкие детали, наличники и пр. Но всех
и вся, как ни старайся, не перестроишь, под видом совершенствования мастерства не пропьешь. И это радует.