Уже двадцать минут дотошная негритянка изучает мою фотосумку в рентгеновском аппарате. Собрала целый консилиум. Вертят
головами, шепчутся, пытаясь понять, что затаилось в кармашке. Спросить: «Сэр, что у вас там?» — слабо. Они сами
специалисты. Но узкопрофильные. Кто по фотообъективам, кто по бритвам, кто по ботинкам. По шнуркам от ботинок – уже другой
специалист. А тут такой загадочный предмет… Вдруг одну осенило: это же зубная щетка. Ну наконец-то! Сглазил – просят ждать
еще. Очевидно, должен прибыть профи по зубным щеткам.

Кому Свобода мать родная

Стоит в Большом яблоке на острове Эллис женщина медная, в зеленом кокошнике. Еще недавно со смотровой площадки в ее голове
тысячи людей глазели на Манхеттен. Сегодня пейзаж урезан. «Близнецы» погибли, а нагромождение других скребущих небо высоток
больше напоминает надгробия.
Но даже их видом насладиться теперь проблематично. Статую Свободы охраняют, как Форт-Нокс, и в кокошник ни за какие
коврижки не пускают.

По сорокаметровому постаменту день и ночь бродят улыбчивые американские автоматчики. Глядя на оранжевую иллюминацию (после
теракта власти разработали целую кодовую систему «цветового оповещения» населения об уровне террористической опасности –
зеленый, белый, желтый, оранжевый, красный) начинаю подозревать, что в бойницы под кокошником янки как пить дать втиснули
ракетный противовоздушный комплекс «Пэтриот». На всякий случай…

Кстати, статуя Свободы в нью-йоркской гавани стоит вовсе не на земле Нью-Йорка. Остров Свободы (Либерти Айленд)
географически относится к другому штату – Нью-Джерси. И называется статуя не «Свобода», а «Свобода, освещающая мир». Хотя
коренным нью-йоркцам лучше об этом не напоминать.

Паром медленно движется вокруг скульптуры, и вдруг мне представляется ракурс, который никогда не увидишь по ТВ — вид
сзади. Многонная задница перекрывает небо. Да-а-а… Свобода — это тебе не тонконогая моделька 90-60-90. В теле женщина.
Как говорят хохлы, берешь в руки, маешь вещь.

Эльзасский скульптор Фредерик Август Бартольди лепил эту статую со своей матушки. Если бы я этого не знал, то сделал бы
полновесные выводы о его сексуальных пристрастиях. Сам-то Бартольди был мужичонкой тщедушным. А так могу лишь сказать:
повезло человеку. Не каждому дано увековечить свою маму в 80 тоннах меди.

Впрочем, с некоторых пор американцы в маму предпочитают не верить. Полная и окончательная победа политкорректности в США
ознаменовалась новой версией. Свобода – афро-американка. Антрополог Ребекка Джозеф узрела в ее фигуре ярко выраженные
негроидные признаки: осанку, рост, соотношение плеч и бедер, шею, зад (ах, этот зад…) и даже разорванные кандалы на руках
и ногах. В общем, если это и мама, то не Бартольди, а какого-нибудь Мутумбы или Нганги.

— А ты что об этом думаешь? – спрашиваю Феликса. Феликс – мой друг. Врач. Десять лет назад он уехал в эту страну и
доинтегрировался до того, что собрался жениться на настоящей американке. Собственно, поэтому я и оказался в Америке: Феликс
зазвал на свою свадьбу.

— Поразительно стройная и логичная версия, — сухо отрезает он.

Я немею. Ныне Феликс – обладатель американского паспорта. И вот, пожалуйста, первые результаты…

— А еще она была лесбиянкой, матерью-одиночкой и состояла в обществе анонимных алкоголиков, — ехидно добавляет друг, и я
понимаю, что никакой американской пропаганде тут не светит.

Убоись запаха своего

Снизу из канализационных решеток поддувает теплый воздух. Небоскребы и асфальт раскаляются на солнце. На Бродвее душно и
вкусно пахнет едой. Аромату некуда деться, вот он и носится в каменном лабиринте. В Нью-Йорке, кстати, вопреки расхожим
мифам, отлично готовят. Гораздо лучше, чем в других городах США.

Запахи в США — тема особого разговора. В любом офисе сотрудники с завидной периодичностью опыляют свои рабочие места из
освежителя. В любой американской машине висит какая-нибудь фигня с благовониями. В любом американском доме туалетная бумага
будет ароматизированной.

Самое страшное для американца — запах собственного тела. Поэтому он ежеминутно озабочен, как заменить естественный запах
на синтетический. Это поведал Феликс. Подозревая, что он боится — вдруг истинные американцы пронюхают, что его друг моется
всего два раза в день, — я взялся срочно принимать меры. На 45 долларов затарился в ближайшем супермаркете дезодорантом
для подручной области, шампунем-кондиционером, гарантирующим моим пяти оставшимся на голове волоскам стойкий запах грейфрута
в течение всего дня, и здоровенным флаконом противопотного крем для пальцев ног. Он, зараза, быстро кончался и приходилось
докупать, чтобы не опозорить державу.

В общем, ароматерапия – самый актуальный лозунг дня в США. Ирония судьбы в том, что именно в этой стране и ни в какой
другой живет скунс – самый зловонный зверь на свете.

Я познакомился с ним так. Едем с Феликсом по хайвею, и вдруг в машине появляется запах, который если один раз унюхал, не
забудешь никогда. Аж горло перехватывает. Этакая смесь кошачьей метки, бытового газа и хорошо разложившегося покойника.
Сначала я подумал, что неподалеку что-нибудь перерабатывают. Скажем, кости на клей или рыбьи потроха. Но проехали километр,
два, три, а вонь не только не исчезает, а становится только гуще.

— Химическое предприятие поблизости? – деликатно интересуюсь у друга.

Нет!—смеется он, — Это скунс. Маленькая полосатая зверушка. И нам повезло, что она прошла здесь часа три-четыре назад.
Что-то уже успело выветриться.
Если бы скунс брызнул в центре Риги, скажем у часов «Лаймы», то народ бы сдуло как ветром не только из всей Старушки, но и
вплоть до Дворца спорта.

Крайне не повезло знакомым Феликса. Их пес, гуляя вокруг загородного дома, наткнулся на скунса. А скунс от врага никогда не
убегает. Нет необходимости. Он просто подпрыгивает на месте, отставляет хвост и выбрызгивает содержимое анальных желез.
Получив на морду порцию чудодейственного секрета, псина в состоянии нервного стресса рванула домой и стала кататься по
диванам, пытаясь оттереть шерсть.

Жить в доме стало невозможно. Соседи, лишенные из-за пса возможности пообедать на лужайке с барбекю, грозили иском. Обивку
с диванов пришлось содрать и сжечь. Пес выл от ужаса, предвидя, что его постигнет та же участь. Но его просто искупали в
томатном соке. Это единственное, что способно отбить скуньсий запах.

Поцелуйтесь со своей свиньей…

Запомните и передайте своим детям – никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах не вздумайте рассказывать американцу
анекдоты про голубых, попов, негров и дур-блондинок. Настоятельно рекомендую также воздерживаться от упоминаний в юморном
контексте о полицейских, фермерах, армянском радио, тещах и любовниках в шкафу. Предсказать, что именно оскорбит вашего
собеседника, не могу. Но он оскорбится – это несомненно.

Лично я умудрился влипнуть даже со свиньей.

Сидим у Феликса в теплой компании его приятелей. Трепемся и пьем пиво. И тут мне вздумалось рассказать, не спорю —
бородатый, не спорю – тупой, но на мой взгляд абсолютно безобидный анекдот.

Цирк. Выходит конферансье со свиньей и объявляет – сейчас вы услышите, как это животное говорит по-французски. Зал
замирает. Конферансье поворачивается к свинье и вопрошает: компрене ву де ля франсе? Свинья молчит. Конферансье разбегается
и дает ей сочный пинок под зад. Свинья кричит – уиии…

Ответом этому анекдоту было полное молчание. Не то что ха-ха – даже подобия вежливой улыбки не последовало. Гости смотрят
на меня как на прокаженного и потихоньку отсаживаются подальше. Я, понятное дело, в растерянности. Говорю, что жутко
извиняюсь, но не врубаюсь, кого и чем обидел.

Один из собутыльников по имени Тони, переглянувшись с земляками, вежливо, но с укором осведомляется: ты — националист?
Нет, возражаю. Про ку-клукс-клан слыхал, но дела с ним не имел, не состоял, не участвовал. Тогда, продолжает Тони мягко и
вкрадчиво, объясни нам, за что ты не любишь французов? Я прикрыл отвисшую челюсть. Заверил его, что к французам, а также
американцам, русским, белорусам, итальянцам, китайцам и прочим народам мира отношусь хорошо, что я интернационалист и до сих
пор считаю, что все люди братья.

За дело взялся Билл.

— О кей, – сказал он. — Значит, ты не любишь животных?

— Люблю. Собак люблю, кошек, кроликов…

— А свиней? Как ты относишься к свиньям. Какие ассоциации они вызывают у тебя?

Я задавил в собственном горле слово «отбивная»:

— Полезное животное. У меня на родине широко используется в народном хозяйстве и регулярно кормится в соответствии с
санитарными нормами, предусмотренными правительством страны в отношении свиноводства.

Атмосфера разрядилась. Но ненамного.

— Тогда я понял, — сказал Тони. — Ты презираешь профессию дрессировщика. И считаешь, что эта профессия хуже, чем та,
которой занимаешься ты. А это нехорошо. Это неправильно.

— Нет! – закричал я, но мне никто не поверил.

Позже, гуляя с Феликсом по окрестностям, спрашиваю, как он может жить среди таких поразительно тупых людей, начисто
лишенных чувства юмора.

— Знаешь, говорит он, — это напоминает мне обобщение «все бабы дуры». Американцы на самом деле очень разные. Встречаются
полные кретины, а бывают настолько светлые и замечательные люди, что думаешь, как же я столько времени прожил и не был с
ними знаком. Да и тупость янки, о которых европейцы просто обожают слагать легенды, только кажущаяся.

В момент разговора мы как раз поднимаемся в гору. Божественный природный ландшафт вокруг загублен, на мой взгляд, полностью
и безвозвратно — тропинка, ведущая к вершине, размечена как автострада. Знаки, метки краски на камнях, светоотражающие
элементы на деревьях, предупреждения, инструкции…

— Тогда объясни, — тычу я в это убожище, — почему даже здесь, за городом, все как для дебилов сделано?

— Меня тоже сначала раздражало, — отвечает друг. – А потом я понял, что это разумно. Представь, захотел дебил подняться в
гору. Свободная страна, кто ему скажет: «Ты дебил. Тебе в гору нельзя»? Никто! Вот он пошел. Естественно заблудился.
Стемнело. Он сломал ногу. Начали разбираться. Кто за гору отвечает? За гору отвечает Джон. Его спрашивают: «Джон, а почему
уже пятый дебил в этом месяце на твоей горе ногу ломает? Джон, ты не компетентен, мы поставим сюда Билла». Пришел Билл и
сделал все так, чтобы каждому дебилу было понятно. Зато если что случится, Билл всегда скажет: «У меня на горе все размечено
и понятно». И это очень человечно. Теперь вспомни, как это все делается у нас. Помнишь у Даниила Хармса: «А старухи все
сыпались и сыпались из окна». Все вокруг ходят и ржут: «Какие тупые старухи!» Наш человек оттачивает на упавших свое
незаурядное чувство юмора. А американец просто закрыл бы окно.

Я подумал и согласился.

Охота на лузера

За десять лет в Америке мой друг Феликс обзавелся невестой Эми и приобрел верного друга — голубого с легкомысленным именем
Кис. И Эми, и Кис — коренные американцы. Врачи, как и сам Феликс. Перед свадьбой Феликса нам предстояло, согласно
американской традиции, отправиться на мальчишник.

Прибыли родственники со стороны невесты. Мужская их часть будто клонирована: всех прибывших зовут Майками, все они
адвокаты, интенсивно общаются в моем гостиничном номере децибелов на 85, пьют пиво, одновременно орут про какие-то голы,
очки, секунды. И уже покрылись испариной.

Наш врачебный состав Кис, Питер и Феликс с ужасом на них смотрят.

— С каким удовольствием я бы их всех сейчас усыпил, – говорит анестезиолог Кис.

Один из Майков, самый деловой, собрал с нас по 20 баксов и повел на дискотеку, где у него якобы все схвачено. На эту сумму
мы могли пить в баре все что угодно в неограниченных количествах. Мне это казалось очень выгодным до тех пор, пока я не
попробовал напиток под названием «выстрел». На первом же глотке этого пойла я разгульное пьянство завершил. Не знаю, что в
его составе было, но очень токсичная вещь. Остальные дружно пульнули себе в башку.

Основное развлечение у американцев — выявить лузера (неудачника). Для этого было устроено грандиозное состязание с
призовым фондом 200 баксов по киданию теннисного шарика в пивные кружки. Победителя так и не дождались, зато над самыми
неудачливыми потешались вовсю. В обществе, где на каждом шагу демонстрируется уважение чужого достоинства, значение лузера
непереоценимо. Это разрешенный в социуме выплеск насмешек и издевательств.

Во время этого интеллектуального занятия я с недоумением крутил башкой, оглядывая дискотеку. На 75% она была заполнена
парнями. Девушек практически не было. А те, что имелись, копошились где-то внизу, как дети в трамвае. Мало того что
низкорослые, надо на колени встать, чтобы заглянуть им в лицо, так еще не переставая жуют мятную резинку и куда-то спешат.
На месте не задерживаются ни на секунду. Наверное боятся, что если остановятся, то их тут же будут сексуально домогаться.

Хотя скажу, мужики, честно – они себе льстят. Классическая обитательница Нью-Йорка – небрежно накрашенная толстушка
килограмм эдак на 90 в маечке с надписью «Если вы богаты, то я не замужем». Правда, Феликс заверял, что эта некрасивость
распространяется только на Нью-Йорк. В Калифорнии, к примеру, от каждой второй просто глаз не оторвать. Ну, а в самом
Голливуде каждая уборщица — Барби.

Но Голливуд далеко. Поэтому на дискотеке, а потом в стриптиз-баре скучали только трое: Феликс, Кис и я. А распаренные Майки
чувствовали себя как дома. Когда мы уходили, они еще бегали и опустошали семейные счета в ближайшем банкомате. На следующий
день я увидел их жен и понял, почему Кис – голубой.

На Брайтон-бич – одни осадки

Америка затягивает незаметно. Вот вчера ты еще в пух и прах чехвостил эту одинаковость. Куда бы ни ехал, пейзаж за окном
меняется, а обстановка – та же самая. Можешь купить кроссовки в одном городе и с жалобой, что жмут, обменять их в другом. И
примут, и обменяют. Всюду те же магазины, те же люди, те же нравы Сегодня известно, что будет завтра. И послезавтра. И через
пять лет. Это раздражает. И в то же время убаюкивает.

В Риге мое утро начинается с потока информации: газеты, радио, ТВ – нужно въехать в общемировой ритм. В США я обитал в
вакууме. В том же самом, в котором бултыхаются все американцы. Зачем знать, что творится в Индии, Италии, Мексике – если
вот, по Бродвею, рядом идут в толпе индийцы, итальянцы, мексиканцы … Америка – это день Сурка. Я до сих пор не понял,
плохо это или хорошо. Но это именно так.

А вот где мне точно не понравилось – так это на Брайтон-бич. Увидав вживую славный район, я на несколько часов от
разочарования впал в депрессию.

«У нас было турне по США. Мы выступали на Брайтоне», — гордо вещают российские поп-звезды. Молчали бы лучше… Висящая на
стене афиша Кристины Орбакайте до лица засыпана мусором. Брайтон — отвратительная клоака. Московский форштадт в
американском масштабе.

Среди обитателей его встречаются такие рожи, что лично я не понимаю, куда смотрел сотрудник американской иммиграционной
службы, когда пускал их на территорию США. И почему тогда меня – не бритого налысо, без наколок, золотых зубов и шрамов на
морде — так долго мурыжили из-за обычной зубной щетки?

Надо сказать, что не только мне обитатели Брайтона не приглянулись В Америке их не любят все. Дел стараются не иметь. И
слово «Брайтон» у любого американца четко ассоциируется с «русской мафией» и дном, дальше которого падать просто некуда.

Наши бывшие соотечественники здесь первым делом интересуются: ну, как тебе Америка? Делают это с таким пристрастием, будто
ответом «никак» ты обидишь не Америку, а нанесешь им личное оскорбление. Они жаждут услышать подтверждение правильности
своего выбора, что-то вроде «боже! Я увидел рай на земле!». Только после этого они, как насосавшиеся пиявки, счастливые,
отваливаются. Но их все равно что-то гложет. Бездействие и несостоятельность требуют оправдания. И тогда они говорят: «Мы
сделали это ради детей».

Хотя их дети — это действительно уже совсем другие люди.