Я открыл глаза и посмотрел на часы. Пять утра. Вокруг ещё стояла темнота, но в ней был разлит неуловимый серый оттенок, предвещающий скорый рассвет. Небо на востоке приобрело другой цвет. Брала своё предрассветная прохлада.

Я вылез из палатки и невольно поёжился. Ещё неделя-другая и будет не на шутку прохладно ночами.

Звёзды помаленьку исчезали с небосвода, таяли, растворялись без следа в глубинах вселенной. Меж деревьями плыл молочно-сизый туман, отовсюду доносился тихий, непрекращающийся шорох, напоминающий шум дождя — это влага оседала на листьях и на хвое.

Небо на востоке уде порозовело, украшенное снизу тончайшей золотой каёмкой. Вокруг всё быстрее светлело, серая предрассветная мгла неумолимо таяла, и в тайге всё громче непуганно гомонили ранние птицы. Особенно настойчиво чвирикала одна. «Вити — вить! Вити — вить!» Как заводная механическая игрушка.

Быстро устанавливалось солнечное и ветреное утро. По небу бабочками порхают небольшие белые облачка. От этого небо походит на ситец причудливой ручной раскраски. Рисунок на этом воздушном покрывале постоянно изменяется.

Ветер дует холодный и прерывистый. Иногда на нас налетают настоящие кратковременные шквалы. Самое неприятное в том, что он, как и всегда, дует навстречу нашему движению.

Музыка тайги, срываемая ветром, держала тишину в синеве неподвижного воздуха, как в раме.

Утро началось с завтрака, в котором основным блюдом был вареный глухарь и исключительно крепкий и густой бульон настой. Каждому из нас досталась громадная порция мяса и костей. После семичасовой варки глухарь оказался вполне съедобным и пережевываемым. Сухарей, к сожалению, на завтрак и пережор Завхоз нам уже не даёт.

— Воды— хоть залейся, леса— хоть убейся, а хлеба— хоть плачь!— заявляет он в ответ на все наши просьбы дать хоть по сухарику.

В пяти метрах от нашего стола наблюдаем интересную лесную картинку: поползень, серый, похожий издали на лохматый кусок коры, побежал вниз головой по стволу ближайшего дерева, то и дело, выбивая своим крепким клювом дробную чечётку. За ним вслед заспешил второй.

Недалеко от этой парочки, на высоком пеньке уютно устроился крапивник.

Крапивник— очень маленькая, плотного телосложения птичка. Вес её не более десяти грамм. Почти вертикально вздёрнутый вверх крохотный хвостик. Коричнево-бурая окраска мягкого и рыхлого оперения. Очень ловко, беспрестанно шмыгает меж ветвями кустарников, в валежнике или перебегает по земле между травянистых растений.

Песня у крапивника очень громкая и мелодичная, состоит из нескольких звучных, следующих одна за одной, но непохожих друг на друга трелей. Поёт её птичка, обычно стоя на пеньке, на кучке хвороста, а, окончив песню, тот час покидает это возвышение и прячется в заросли.

Завхоз начинает обгонять нашего сновиденца Ряшу по количеству увиденных ночных галлюцинаций. Сегодня ему пригрезилась шикарная городская квартира, в которой было полно воды и плавали диковинные, невиданные им ранее рыбы. Он бродил по колено в этой воде и пытался поймать рыбу руками. Но, хотя рыбы была масса, поймать даже одну ему так и не удалось.

Не успели мы позавтракать, как где-то вдали послышался звук моторов, и минут через пять мимо нашей стоянки вверх по реке проследовали две моторки.

Прощай Кижи-Хем с твоим безлюдьем, мы снова быстрыми шагами движемся обратно в цивилизацию с её шумом, гамом и многолюдьем.

За деревьями надсадно кричит и клекочет невидимый коршун. Отдельные его крики напоминают призывы о помощи, а другие — звуки точила, когда на нём точат ножи.

После вчерашней поздней остановки на ночлег отплываем поздно— ровно в час дня. На первом катамаране тут же ловят на спиннинг ленка. Правда такого малюсенького, что он больше напоминает баночную селёдку, чем гордую таёжную рыбу.

По берегам в лесу на разные голоса поют птицы. Гнуса и мошки, которых на стоянке была масса, на реке практически нет и это особенно приятно. Ещё на Кижи-Хеме нам удалось наблюдать любопытное явление. Внезапно послышался глухой, переливистый звук лодочного мотора, который то затихал, то усиливался. Мы долго осматривались и прислушивались, но никакой лодки обнаружить не сумели. Оказалось, что этот звук издавала мошка, собравшаяся вместе в громадный, постоянно меняющий свои размеры столб, висящий над самой поверхностью воды.

Хамсара — не Кижи-Хем, река мощная, спокойная и широкая. Вода в ней довольно мутная и дно просматривается с большим трудом. Глубина реки большая.

Берега её при впадении Кижи-Хема невысокие и пологие. Но затем километрах в трёх ниже по течению они становятся всё круче, а правый берег переходит в один сплошной песчаный обрыв с пологим верхним срезом, на котором раскинулась сплошная буреломная тайга. Здесь много кедра, лиственницы, берёзы, сосен и елей. Изредка встречается осина. По самому берегу растёт лозняк.

Иногда мимо нас пролетают стаи уток, направляющиеся куда-то в верховья Хамсары. На высокой сухой лиственнице орёл соорудил громадное гнездо, которое видно с реки на километр.

Все усердно машут спиннингами, благо грести не приходится, так как река сама несёт наши катамараны куда надо. Ряша сотворил громадную «бороду» и вместо любования природой и рыбалки занимается её устранением. В конце концов, он справился с запутавшейся лесой и удовлетворённо заявил, демонстрируя нам готовый для дальнейшего употребления спиннинг.

— Я всегда верил во второй закон Вышковского. Всё можно наладить, если вертеть в руках достаточно долго.

— Какая тишина, какая благодать Богом даренная,— мечтательно произносит Завхоз, отрыгивая глухарём.

— Да уж… А какой живительный и чистый воздух, сплошные фитонциды, поддерживает его Ряша и затягивается вонючим сигаретным дымом.

— Если после каждой выкуренной сигареты, которые сужают сосуды, принять определённую дозу коньяка, который их расширяет, то это стабилизирует вашу сосудистую систему,— продолжает он свои рассуждения в ответ на мою просьбу не портить здоровье себе и другим. — Если я не за себя, то кто же за меня? И если не теперь, то когда? Так учил нас Гегель.

— Глядя на тебя, невольно вспомнишь про парадокс Тришмена. Трубка даёт умному человеку время подумать, а дураку — подержать что-то во рту. Тебя ни какие фитонциды не спасут. Загнёшься понемножку.

Фитонциды, эфирные масла, смолы — всем этим щедро напоён воздух тайги.

Каждая порода деревьев выделяет свой набор летучих веществ. Наиболее универсален он у черёмух. Подмечено, что в пору цветения черемухи, растущие вокруг деревья как бы омолаживаются — так оздоровляюще действуют ее фитонциды.

Летучие соединения кедра оказываются естественным регулятором численности лесных обитателей, сокращая число заболеваний среди них.

Веточка пихты, внесённая в комнату, в десять раз сокращает количество микробов в воздухе. Причём в первую очередь погибают возбудители коклюша и дифтерии. Фитонциды дуба особенно эффективны против возбудителей дизентерии и брюшного тифа.

А листья берёзы и тополя или осины выделяют вещества, губительные для стафилококков. Они полностью уничтожаются за три часа. Особенно целителен воздух хвойных лесов. Сосна, ель, можжевельник делают его практически стерильным. Потому-то так целителен воздух тайги, где имеется в наличии практически весь набор из перечисленных выше деревьев.

Сегодняшний день совершенно правомерно можно назвать днём Женькиных разочарований и неудач. К концу похода он, похоже, начинает отходить от своего летаргического сна. Сегодня он ловит рыбу азартно, как и все.

Он увлечённо машет спиннингом, и на его блесну, то и дело, садится рыба. Правда, стать её обладателем он так и не смог. У него сошло два тайменя и ленок. Первого тайменя он уже приподнял над водой, чтобы затащить к себе на плот, но тот мотнул головой и сорвался в воду. Второго тайменя, с килограмм весом, он затащил таки на плот, выдернул у него из пасти блесну.

Я схватил тайменя за глаза и держал, дожидаясь пока Ряша передаст мне кукан, на который мы подвешиваем всю пойманную во время сплава рыбу. В другой руке у меня был спиннинг. Ряша, поскольку эта добыча была не его, долго возился, отвязывая кукан от рамы плота, рука с рыбиной у меня постепенно уставала.

В это время таймешонку тоже надоело висеть на моей руке, и он резко дёргается, изгибаясь всем своим упругим и скользким телом.

Не могу его удержать, он вырывается и с шумом шлёпается в воду под плот.

Несколько секунд мы видим на поверхности воды его спину с оранжевым плавником, а потом он взмахивает такого же цвета хвостом и навсегда скрывается из наших глаз.

Третьего Женькиного тайменя упускает Ряша. Когда Женька после первых двух неудач выволакивает на плот ещё одного килограммового таймешонка, Ряша начинает философствовать.— Самое главное при ловле на спиннинг чувствовать себя уверенно, быть морально готовым к победе над рыбой, быть сильнее её, заранее быть победителем. Тогда успех тебе практически обеспечен. Если ты не справился с рыбой, упустил её — значит, ты ещё не до конца осознал весь процесс, значит ты ещё не достаточно морально готов к победе.

С этими словами Ряша схватил тайменя в руки, и… На наших глазах рыбина проскальзывает ему между колен и спокойненько летит под плот в воду.

Женька аж стонет от обиды и возмущения. Он сегодня наделал тьму-тьмущую ветвистых «бород», потерял две блесны и оторвал почти половину лесы на катушке, а результата так и не добился. Сейчас на его спиннинге осталось всего метров десять лесы, но он мужественно продолжает процесс ловли.

По узкой извилистой протоке Хамсары мы подплываем к месту очередной остановки, где решаем устроить пережор. И тут на Женькину блесну снова садится рыба. На этот раз это крупный ленок.

Женька вцепился в вытащенного ленка двумя руками и вытащил из пасти блесну. Я раскрываю ему горловину сетки для рыбы, и Женька начинает судорожно запихивать в неё ленка, но фортуна есть фортуна. Пихает он его в сетку хвостом вперёд.

Ленок изо всех сил сопротивляется, изгибаясь дугой то в одну, то в другую сторону. В конце концов, он пружинисто разгибается, вырывается из дрожащих рук неудачливого рыболова и падает в воду. В этот момент у Женьки был такой уморительный вид, что мы от хохота чуть не попадали сами, как и ленок, в воду.

— Это надо же… Я уже думал, что всё.. Ведь совсем в авоське был, Чуть не плача, едва слышно стонет Женька.

Через какую-то минуту Федя на свой спиннинг-авторучку будто бы в насмешку над Женькой выволакивает и благополучно укладывает в авоську великолепного ленка в полтора килограмма весом.

— Надо не только хотеть, но ещё и уметь,— назидательно заявляет он.

Женька скисает окончательно до конца дня.

Неутомимые челябинцы продолжают непрерывно смыкать спиннингами. Благодаря этому им удаётся поймать таймешонка на килограмм и двух ленков размерами с мелкого хариуса.

Таймешонок от возмущения за то, что его лишили родной водной среды, укусил Вову за палец. Ленков решено отпустить обратно на свободу из-за их малолетства, а таймешонка за наглость — отправить в коптильню.

Лида вытаскивает из Хамсары ещё одного ленка, но когда она пытается освободить его от блесны, ленок машет хвостом и прыгает с катамарана.

Высоко над зелёными верхушками по голубому небу плывут белые облака.

Иногда они плывут медленно и даже будто стоят на одном месте, а иногда двигаются быстро, словно кораблики летят, развернув наполненные ветром паруса.

Деревья провожают их своими протяжными песнями. У каждого дерева своя песня. Ветер то усиливается, то затихает, и деревья поют то громче, то тише. В сильный ветер деревья как будто от возмущения размахивают ветвями и выпрямляют свои верхушки, наполняя тревожным шумом весь лес.

Выглянуло из-за облаков солнышко, и сразу всё вокруг засветилось и засверкало.

На небольшом острове, к которому мы причалили на несколько минут по разным нуждам, я нашёл немного ягод чёрной смородины, но таких спелых, крупных и вкусных, что во рту надолго сохранялось их великолепное послевкусие.

Кругом много кустов шиповника.

Отплываем от острова и продолжаем свой путь. Сплавляемся по течению, практически не работая вёслами. Тишина вокруг потрясающая. Её нарушают только всплески от блёсен. Идёт интенсивная ловля рыбы.

На полдник, ленч или, если угодно, пережор, мы остановились у подножия высокой скальной стены, сложенной в основном из белого известняка.

Груда известняковых глыб возвышалась и на берегу.

Какое-то разрушенное сооружение, напоминающее по виду вход в небольшую шахту, было засыпано такими же глыбами и брёвнами. У подножия скалы росли великолепные кусты чёрной смородины.

На сбор и поедание этой крупной и спелой ягоды сразу же бросилась вся команда.

Большинство ягоды уже перезрело, стоило только неосторожно тряхнуть ветку, как с неё дождём сыпались на землю крупные, как виноград, смородины. Вкусом они очень напоминали некоторые сорта винограда, но из-за специфического запаха её было невозможно спутать ни с какой другой ягодой.

Здесь же попадались и кусты красной смородины, но на неё никто даже не смотрел.

Насытились мы очень быстро.

Во рту было приторно сладко от съеденной ягоды. Теперь даже самые крупные смородины, величиной с виноградину или вишню, не вызывали у нас никакого желания сорвать и съесть их.

Завхоз потребовал набрать ягод на сладкий пирог. Все с радостью согласились, и через тридцать минут у нас было полведра отборных ягод.

Когда мы отплывали от острова, кроме ягод насытившись колбасой, конфетами и чаем, природа разыграла перед нами ещё одну не виданную ни кем из нас ранее сценку. Низко над водой летал куличок-пискунок, а за ним с берега внимательно наблюдал сидящий на ветке кедра сокол.

Выбрав удобный момент, сокол кинулся на куличка, но промахнулся. Тогда он снова взгромоздился на ветку и стал опять ждать удобного момента. Вот он снова кинулся на куличка и прижал его к воде. Казалось бы, всё — птице некуда больше деваться, и она станет добычей ловкого хищника. Но не тут то было. Куличёк проворно нырнул, и сокол, вспенивший воду крыльями, остался ни с чем.

Почти сразу же после отплытия счастье вновь улыбнулось Лиде, и она стала обладателем малюсенького ленка.

— Кончайте из реки детишек вытаскивать,— возмутился Завхоз.

Слева по берегу на склонах высокого, продолговатого холма стволами-спичками торчала горелая лиственничная тайга. От этого холм был похож на спину свернувшегося клубком ежа, ощетинившегося всеми своими иглами.

Глядя на результат работы злого огня, мне почему-то вспомнилась легенда о происхождении первого пожара на земле рождение огня.

Торум— высший дух трением дерева об дерево вынянчил пламя. И над стынущей землёй зажёг огонь. На высоком небо своде среди холодных звёзд он заискрился живым светлячком, излучая трепетное, не звёздное, тепло. Искру огненную он положил в серебряную люльку в золотом мешочке, и поручил дочери своей растить пламя. Но дочь его, легкомысленная, как все богини, качая зыбку на краю тучи, уронила из неё искру. Красненьким клубочком она скатилась с неба и, упав на землю, пустилась в дикий пляс, превращаясь в пламя. Побежав по пихтачу, спалила его дотла. Прикоснувшись к прядям пепельного лишайника, вмиг превратила его в огонь. И бор еловый заполыхал, корчась в жгучем огне. Всё на своём пути сжигал разбушевавшийся пожар. Гнёзда птиц горели, норы зверей покрывались золой. Гибли деревья, звери, птицы. Рыба задыхалась от дыма, который плыл по поймам рек.

Даже реки загорались. И всё это оттого, что легкомысленная юная богиня отвлеклась от порученного ей Торумом дела.

В этих местах на Хамсаре много — островов. Река распадается на несколько проток, кружит вокруг оторванных от основного берега клочков суши и снова соединяется в одно широкое и спокойное русло.

Когда река мелеет, то интересно наблюдать за проскакивающими под катамаранами камнями. Они самых разных размеров, форм и окрасок. Красноватые, бурые, белые, зеленоватые, жёлтые, пёстро-крапчатые, однотонные и полосатые.

Переливаясь и блестя в струях бегущей по верх их воды, они создают удивительно занимательную меняющуюся картинку-калейдоскоп.

Наблюдая за этим увлекательным зрелищем, говорю Ряше.— Ты знаешь, что, по мнению Пифагора и его последователей всё в этом мире поддаётся математико-геометрическому описанию. Огонь составляется из двадцати четырёх прямоугольных треугольников и заключается в четырёх равных сторонах. Каждая полная сторона состоит из шести треугольников, так что он уподобляется пирамиде. Воздух состоит из сорока восьми прямоугольных треугольников и заключается в восьми равных сторонах. Он подобен октаэдру, который содержит восемь равносторонних треугольников, из которых каждый разделяется на шесть прямых углов, так что всего образуется сорок восемь углов. Вода состоит из ста двадцати треугольников, и сравнивают её с икосаэдром, содержащим сто двадцать равных и равносторонних треугольников. Земля состоит из сорока восьми треугольников и имеет вид куба.

— Слушай, кончай свою математику. Из-за неё голова треугольной становится, — ворчит Ряша.

— Зато понятно, почему на воде нас так трясёт и кидает, вон в ней сколько всяких углов, — поддерживает меня Завхоз.

Под правым берегом в небольшой тихой заводи паслась четвёрка уток.

Сверхзоркий Завхоз всё-таки высмотрел их на фоне невысокого крутого берега и сообщил об этом Ряше. Хотя до уток было около ста метров, тот встал в полный рост на плоту и жахнул по ничего не подозревающим птичкам двумя выстрелами.

Утки заорали на всю тайгу и кинулись врассыпную. Одна из них направилась в сторону второго катамарана.

В бой тут же вступил Командор. Первый выстрел у него не получился, зато после второго летящая утка как будто наткнулась на невидимую преграду, клюнула носом и камнем упала в воду. Браконьерский выстрел Командора скосил её наповал.

Нам с Завхозом показалось, что ещё одна утка после выстрелов Ряши ведёт себя как-то неестественно: далеко не улетела, села на воду и нелепо размахивает крыльями, сносимая рекой.

Мы тут же высадили Ряшу вместе с его мортирой на берег, и он резво загремел сапогами, скрываясь в прибрежных зарослях.

Но, как только наш охотник исчез из виду, сидящая утка резво вспорхнула с воды и унеслась куда-то вверх по Хамсаре. Обиженный Ряша вернулся на плот и молча водрузился на своё место.

— Смотрите, что это там вверху по реке плывёт?

— Точно плывёт… Только не что, а кто. Похоже, турики на двух байдарах сплавляются.

— Вот догонят, тогда узнаем — кто, зачем и откуда.

Однако узнать, кто и зачем нам так и не удалось. Мы плыли уже более получаса, а нас никто не догонял.

— Испугались и на ночёвку встали,— предположил Завхоз.

— Конечно, послушаешь вашу канонаду, так любому страшно сделается. Не сплав, а какие-то боевые действия.

— Всё может быть. Особенно если они на нашу последнюю стоянку заглядывали и нашли там все обглоданные кости и кишки. Тогда уж точно перепугались.

На горизонте стали уверенно собираться синевато-чёрные зловещие тучи.

Подул всё усиливающийся холодный ветер. Солнце скрылось за облаками и больше не грело реку и нас. За горами уже давно шёл сильный дождь. Доберётся ли он и до нас должно было показать время.

Наши катамараны пронесло мимо сидящих на берегу рыбаков — отца и двух ребятишек. Ловят хариуса.

Спрашиваем их.— Далеко ли до Ырбана?

Они отвечают, что ещё не менее ста тридцати километров. Это значит, что нам ещё пахать и пахать. По словам рыбаков «Заря» ходит в Кызыл ежедневно.

Насколько точны эти сведения можно будет выяснить только в самом Ырбане.

— Как ловится?

— Неплохо. Вот с ведро наловили.

По нашим наблюдениям хариус некондиционный, мелкий. Как говорит Командор «всего-то с карандаш». Он, похоже, вошёл во вкус стрельбы «в лёт».

Садит из своего ружья по всему пролетающему мимо. Сходу сшиб ещё одну кряковую.

Ничего, сегодня как раз его дежурство. Так что будет над чем потрудиться — и пощипать и попотрошить.

На ночёвку становимся в восемь вечера на правом берегу Хамсары. Берег не очень высокий, но обрывистый. Сверху ровная площадка. Она вся заросла березняком и отдельными, в обхват руками, лиственницами. Подлесок редкий и низкий. Под деревьями масса подберёзовиков, волнушек и куч лошадиного навоза. Создаётся такое впечатление, что в этом месте скрывалась от преследования целая кавалерийская дивизия.

Бродим среди навозных куч и собираем грибы. Набрали ведра два. Дождь пока так ещё до нас и не добрался, но мы и не особенно этого желаем.

Разбиваем лагерь, разжигаем уютный, жаркий костёр, начинаем готовить ужин.

К ночи распогоживается ещё больше. Сквозь жиденькую облачность начинает таинственно проглядывать неяркая луна. Вокруг тихо и спокойно.

Командор соорудил суп из двух уток и наварил два ведра компота из смородины. Как всегда наш «повар-экспериментатор» предпочитает действовать на контрастах. В одном из вёдер компот был приторно сладким, а в другом до безобразия кисло-острым.

— Не ворчите, ешьте, что дают и будьте оптимистами.

— Почему это оптимистами?

— Потому, что оптимист почувствует вкус мёда и в бочке с дёгтем.

— Глубокое вам мерси, Командор.

По решению коллектива сегодня за ужином отмечаем условно-досрочный день рождения Завхоза. В честь этого события он выдаёт нам сыр, печенье, спирт и заначенный свежайший лимон, который он возил с собой с самого начала похода.

После ужина разогретый граммульками Шура демонстрирует присутствующим своё искусство эквилибра и эксцентрики. Он берёт длинную гибкую лозину, зажигает её конец на костре и начинает быстро вращать.

Гибкий конец описывал в темноте замысловатые огненные фигуры. При этом сам Шура сидел на земле по-турецки и выделывал телом что-то кабалистически интригующее и, как он выразился, интимное.

Выступление нашего самодеятельного артиста всем понравилось. Ряша настолько воспылал желанием овладеть этим мастерством, что выхватил из костра здоровенную головешку и завертел её над головой, а сам зашёлся в шаманском танце под названием «экстаз».

Вокруг зрителей и самого исполнителя сыпался огненный дождь искр. Ряша лихо подвывал и наяривал сапожищами по сучьям. Угли светлячками разлетались вокруг танцора на многие метры. Было красиво и очень страшно, особенно за себя.

Наконец, устав выписывать кренделя и вопить, Ряша раз махнулся и, ухнув в последний раз по совиному, зашвырнул головню в реку. Раздалось шипение, и огненная феерия благополучно закончилась для окружающей природы и коллектива.

Тайга вокруг нас жила своей ночной жизнью, привычной для себя и так необычной для нас. Изредка в темноте кричала какая-то ночная птица.

Внизу, под берегом журчала вода, навевая на окружающее пространство покой и мечтательность.

Сполохом чувственным вдруг обожгло.

В царстве таёжном, где сумрак таится,

Вскрикнула глухо сонная птица,

Быть может о ветку ударив крылом…

Глава девятнадцатая. Испорченный завтрак. Охота на уток. Дождевые ванны. Беседы на плаву. Лошади Пржевальского. Бенефис Завхоза. Ночные гости.

Разбудил нас разбойничий свист. Это неугомонный Командор, вставший в семь часов, будил остальных. Как и всегда завтрак у него готов не был, а свистел он просто так для «куражу».

Сегодняшнее утреннее меню состояло из вчерашней гречневой каши, остатков смородинового компота и блюда, которое автор гордо называл диетической манной кашой-суфле. Последнее было очень противного солёно-сладкого вкуса, пакостно на вид и обладало весьма сомнительными съедобными свойствами.

— Свистел на три борща, а приготовил такую бурду,- воз мутился Ряша.

— Кашка что надо! Так сама в желудок и просклизывает.

— Не будь ты основным загребным на своём катамаране, я бы тебя отстрелил,— продолжал возмущаться Ряша,— сколько тебя не учи, так видно толку и не получится. Похоже, с детства влюблённый ходишь. Только и норовишь кому-нибудь насолить или пищу испортить.

— Ладно, не пыли… Кому компотику налить?

— Сам пей. Он кишки насквозь прожигает. Ты в него случайно ледяной кислоты не капнул?

— Ничего потерпите. Сегодня моё последнее дежурство в этом сезоне. Отдохнёте от моих фирменных блюд. Ещё жалеть будете.

После завтрака мы обнаружили, что собранные вчера грибы сиротливой бело-серой кучей валяются за палатками.

— Ты что же, клещ, грибы не мог приготовить? Грибной супец и вкуснее, и сытнее твоей размазни.

— Они все червивые.

— Сам ты червивый, сачок несчастный! Вместо того, чтобы орать по утрам, хотя бы почистил их.

— Некогда было. Варкой завтрака занимался. Меню обдумывал.

Увещевать Командора было делом бесполезным и неблагодатным, поэтому мы, махнув рукой, принялись перебирать грибы сами. Половина их за ночь действительно зачервивела, но другая часть была вполне съедобна. Перебрав и промыв грибы, мы сложили их в мешок и передали этот полуфабрикат очередным дежурным.

К десяти часам из-за перьев облаков выглянуло весёлое солнышко и мгновенно окрасило окрестные леса и горы ласковыми золотистыми красками.

Последний месяц лета щедро дарил нам свой живительный воздух, тепло и красоты.

На берёзах, которые раньше других деревьев начинают улавливать слабое дыхание осени, уже появились первые желтоватые листочки.

Грузимся на катамараны и продолжаем свой путь к Ырбану. Сегодня что-то вовсю распелись птицы. Они заливаются в прибрежных кустах на разные голоса.

В этих местах то тут, то там сбегают в Хамсару с крутых её берегов быстрые звонкоголосые ручейки, и у впадения их в реку скапливаются стайки весёлых, суетливых молодых хайрюзков.

Если посмотреть назад, то реку замыкают невысокие горные гряды, тёмно зелёными силуэтами прорисовывающиеся на горизонте.

Нас догоняет второй катамаран, задержавшийся на стоянке.

— У кого лопата девятый номер? — слышится голос Шуры.

— У нас лопат нет. Только ломы и топоры.

— Серьёзно спрашиваю. Кто мою лопату на стоянке поменял? Да вон она родимая у Завхозика. Отдавайте по добру.

Смотрю на Федю. У него на весле действительно нарисована краской красная цифра девять.

— Гуляй, дорогой. Не отдам я тебе эту лопату. Я к ней уже, как к родной, привык, — говорит Завхоз.

Шура продолжает сердиться и настаивать.— Отдавай, говорю. Мне твоё весло противно, и грести им неудобно.

— Тем лучше. Заяви об этом Командору и сачкуй потихоньку.

— У него посачкуешь. Враз за борт выкинет.

— Братцы, дайте компотика попить,— просит Вова.

Сегодня мы везём на своём плоту целое ведро недопитого утром кислого смородинового компота.

— Ну, уж дудки! Мы вези, а вы пить будете,— сопротивляется Завхоз.

Потом он всё-таки сжаливается над жаждущим Вовой и кричит.

— Давай подворачивай. Налью, так и быть, кружечку.

Состыковываем на какое-то время оба катамарана и плывём единым плотом.

Ряша включает магнитофон, и над рекой поплыли японские мелодии. Все разомлели от солнца, воздуха, впечатлений и не хотят даже грести.

Снизу на нас вылетает стая уток, штук шесть-семь, но, увидев перед собой невиданное до сих пор сооружение, спускающееся на них по реке, и, услышав незнакомые тягучие мелодии, она с криками делает резкий поворот-рывок в сторону и уносится куда-то вниз по течению за поворот реки.

Но вот на одном из очередных поворотов на воде под самым берегом показалась маленькая тёмная точка. Первым заметил её я. Хватаю мелкашку и начинаю внимательно следить за ней. Точка постепенно превращается в утку. Она то спокойно плывёт, то ныряет под воду и долго не появляется на поверхности.

Стрелять нельзя — далеко. Терпеливо жду. Когда расстояние становится вполне приемлемым для прицельного выстрела, вскидываю мелкашку, но утка снова ныряет и больше уже не показывается.

Внимательно осматриваю водное пространство впереди. Утка пропала. Тогда с досады, просто так, стреляю в одну из прибрежных коряг, и из-под неё тут же срывается прятавшаяся беглянка.

Теперь стреляет Ряша. Мимо.

Утка несётся от нас по направлению ко второму катамарану.

Гремят выстрелы Командора, и бедная птичка кувыркается через голову в воду, а затем переворачивается кверху лапками. Однако через минуту она вновь оживает и неожиданно ныряет.

— Ни дня без дичи,— орёт Ряша и вновь бухает по утке, которая выныривает метрах в сорока от нас.

Вроде бы он попадает, так как птица затихает. Подплываем к берегу, и охотник ломится через кусты и коряги к своей добыче. Подбежав к утке, он выясняет, что она оказалась на редкость живучей. Утка продолжает лихо сопротивляться охотнику лапами, крыльями и даже клювом. Но победить громадного Ряшу ей не удаётся. Кое-как совладав, с добычей он победно возвращается на плот.

Не успеваем мы проплыть и километра, как на нас вновь вылетает тройка крупных кряковых уток. Их появление мы заметили издалека, поэтому Ряша успевает как следует подготовиться к стрельбе.

Когда утки оказываются в наиболее удобной для него позиции, он вскидывает ружьё, нажимает на курки и…

В воздухе звучит непонятное и в чём-то даже неприличное— псс… сс… ккрр… бззз… Из обеих стволов его ружья звучит рулада совсем непохожая на грохочущие выстрелы. Ряша ошалело оглядывается на нас, потом с испугом и удивлением начинает рассматривать свою «пукалку».

Наконец он произносит. Вот это, братцы, да… Такого ещё в моей охотничьей практике не было никогда.

Загадочное явление объяснилось до нелепого просто. Он зарядил ружьё старыми патронами, ранее сильно промоченными и плохо просушенными около костра.

Река то быстро несёт нас вперёд, то резко тормозит, разливаясь в широченные, километровой протяжённости плёса. Тогда приходится браться за вёсла и усиленно ими помахивать.

Ряше всё это «по фигу», и он спокойненько восседает на носу плота, занимая своей громоздкой фигурой почти половину катамарана. Покуривает и в удовольствие машет спиннингом, время от времени делая кудрявые, многопетельные бороды, распутывает их тихонько, поругиваясь под нос, а в перерывах между этими занятиями тихонько журчит под себя в воду, справляя свои малые, но частые нужды и потребности.

Для этих нужд он умело использует свободное пространство между баллонами, наловчившись так, что даже не удосуживается вставать со своего сидения.

Сказывается частое потребление смородинового компота, который мы везём с собой в ведре, стоящем рядом с ним.

Оказывается, что смородиновый отвар является великолепным мочегонным.

Хамсара крутит неимоверно крутые и замысловатые повороты. В одном месте она закрутила нас градусов на четыреста.

Вот уже около часа мы наворачиваем на вёсла зигзаги около крутой скальной гряды с плоской верхушкой, заросшей лесом. Высота гряды метров триста. Она местами обрывается к воде рядами полок-террас, которые разделяются друг от друга светло-коричневыми языками осыпей. Полки так ровно расположены по склону гряды, что создаётся впечатление об их искусственном происхождении, не обошедшемся без участия человека.

Погода долго копила запасы своей неприязни к посторонним и наконец-то вылила их в виде крупного ледяного дождя, сопровождавшегося резким и сильным встречным ветром.

На плёсах этот ветер почти полностью тормозит наше продвижение вперёд. Приходится с громадным трудом преодолевать его сопротивление с помощью ожесточённой работы вёслами.

Всё небо представляет собой сплошную серую завесу, из которой льёт и льёт холодный душ. Срочно напяливаем на себя плащи, куртки и всё, что есть непромокаемого.

Через пять часов непрерывного хода и мук, под несмолкаемый шум дождя и ветра, мы останавливаемся на пережор на левом берегу Хамсары, на крутом невысоком склоне под сенью громадных, густых елей, куда дождь почти не проникает.

С трудом разжигаем большой костёр рядом со старым кострищем, оставленным кем-то до нас, и начинаем сушиться. Огонь костра, горячий чаёк, колбаса, конфеты и приятная беседа сглаживают невзгоды, обрушившиеся на нас сегодня. Делимся друг с другом впечатлениями.

— Только мы отплыли от вас после последней утки, как вторая, только громадная, шасть от нас вдоль берега. Да так шустро…

— Видели мы её, но она куда-то в коряги залезла…

— А видели, как выдрёныш по берегу шмыгал?

— Видели. Чёрный, юркий такой. Он вначале под водой мимо нас проплыл.

— Мы ещё белку и бурундука видели.

— Точно. Белка с шишкой на колодине сидела. Увидела нас, хвост трубой и вверх по стволу шмыг…

— А у вас Ряша только рулевым и вперёдсмотрящим заделался?

— А что со стороны заметно?

— Конечно.

— Точно. Мы у него негры, а он босс. Ему резких движений делать нельзя, тем более, что у него сегодня организм ком потом сильно ослаблен.

— У нашей Лиды — тоже ослаблен. Ничего, гребёт себе потихоньку.

— Братцы, видели здесь наверху продольная пила у дерева стоит,— сообщает нам вернувшийся только что к костру Шура, справлявший свои дела где-то за кустами вверху по склону.

— Нет, не видели. Далеко?

— Да нет, метров десять. Вон спиленная лиственница, а за ней ель.

— Давайте возьмём с собой.

— Ты что, обалдел. В тайге чужое с собой не берут. Вон лучше бери себе ботинки, почти новые, один раз надёванные. Покрой модный и даже со шнурками,— предложил Ряша и показал на полусгнившие штиблеты коричневого цвета, брошенные кем-то за ненадобностью давным-давно в старое кострище.

— Сам себе забери.

— Шура, я во время твоего променажа стих сочинил. Хочешь, прочту?

— Давай читай.

— На фоне этих белых скал твою я задницу снимал. Когда ж я плёнку проявил, от удивления глаза закрыл! Тот зад, которым ты снимался, мне мило-мило улыбался!

— Ну, ты, пошляк! Женщин бы постеснялся.

— Я бы постеснялся. Так их нет.

Лидочка куда-то тихонечко смылась. Дождь постепенно стихал и, наконец, совсем окончился. С вершин близ лежащих горушек по склонам поползли обрывки не то облаков, не то тумана. От воды начали подниматься испарения. Из-за сплошной пелены проглянуло солнце и сразу всё вокруг ожило.

За приятной беседой и чаем мы провели около полутора часов. Повив чайку и поев венгерских колбасок с сухарями, мы засунули в карманы по четыре, выделенных нам Завхозом, конфетины, припрятали по паре неучтённых сухариков и уже собирались отплывать, когда сверху из-за поворота на нашу стоянку налетела очередная утиная стайка из четырёх птичек. Они спокойно снизились и за тем опустились на воду метрах в двухстах от нас, у противоположного берега.

На этот раз не вытерпел наш именинник. Вытащил свою пукалку-автомат и, прицелившись через оптику в невидимую простым глазом цель, выпустил целую очередь.

Утки тут же взлетели и, обругав на своем языке возмутителя их спокойствия, улетели куда-то вниз по реке.

Садимся на плоты и отгребаем. Катамаран челябинцев первым огибает излучину реки, и оттуда сразу же послышались оглушительные залпы.

Из-за поворота вылетели напуганные утки и напоролись на наш плот. Ахнул дуплетом из своей пушки Ряша. Мимо. Через минуту сверху над нами пролетает ещё одна стая.

Стреляет из мелкашки Федя. Снова мимо. Утки, совсем оду рев, стремглав несутся в сторону челябинцев. Раздаются два выстрела подряд, и на воде слышится всплеск — одна из уток всё-таки попала под дробь. Есть вторая птичка на праздничный ужин!

День разошёлся, и солнце греет совсем по-летнему. Раз деваюсь до пояса и всеми порами тела начинаю принимать последние в этом сезоне солнечные ванны.

Охота завершилась, но теперь над головой то и дело слышен свист забрасываемых блёсен. Это Ряша и Женька продолжают непрерывную охоту на рыбу.

Сегодня Хамсара предлагает нам непрерывно следующие одна за другой плавные петли-повороты, состоящие из длиннющих километровых плёсов, в которых почти нет течения. Приходится непрерывно работать вёслами, иначе катамараны практически не двигаются с места.

Всё сильнее греет солнце, оживилась и отогревшаяся мошка — грызёт разгорячённые, потные тела.

— Москиты проклятые, совсем зажрали,— жалуется Завхоз.

Вова нашёл для себя ещё одно занятие-забаву. Он ловит с катамарана хариуса на мушку удочкой. Делает это он весьма успешно, так как уже успел вытащить за каких-то пять минут пять штук крупных серебристых рыбок.

Минут через сорок после отплытия зашумел Командор — по его уверениям у него только что сошёл громадный тайменюга. Никто этого не видел и приходится верить автору заявления на слово. После такой заявки все воспылали желанием выловить если не тайменя, то хотя бы одну из знаменитых хамсаринских щук, о которых мы столько слышали, читали в отчётах и даже видели на фотографиях.

Однако ни одной щуки нам так и не удалось не то что поймать, но даже и увидеть в живую. Щуки или вымерли с досады на наше неумение их ловить, или наглухо обиделись и затаились.

Стаи уток снова начинают встречаться чуть ли не за каждым поворотом реки. Близко к себе они нас не подпускают. Пару раз я пытался достать до них из мелкашки, но маленькие пульки лишь выбивали фонтанчики рядом с плавающими птицами.

Глядя на это, Ряша философски произносит.— Пущай растут себе. Маленькие ещё. Таких нам не очень-то и хотелось.

В Хамсаре масса коряг на дне, которые стали сущим бедствием для наших спиннинг-уэйторов. Они то и дело засаживали в них блёсны.

По этому поводу больше всего радовался наш Завхоз, заявляя.— Не торопись. Поводи её, поводи… Теперь тяни, теперь не уйдёт!

Когда же очередной неудачник не мог отцепить блесну и отрывал её, Завхоз огорчённо провозглашал.— Ну вот, не послушался. Не поводил. Вот она и сошла.

Впереди нас снова образовалась полоса сплошного дождя, в которую мы медленно и верно вплывали.

Ряша, то ли от страха снова вы мокнуть до нитки, то ли от продолжающегося воздействия компота, продолжает периодически разбавлять чистые воды Хамсары своими излияниями.

Всё чаще на реке начинают встречаться острова. На одном из них мы увидели небольшой табун пасущихся лошадей.

— Вот они— лошадки Пржевальского. Это они нам весь берег заговняли. Ишь совсем дикие, людей не видели. Ничего не боятся. А говорили, что все вымерли…

Лошади, действительно, увидев, что мы приближаемся к ним, сначала с любопытством взирали на катамараны, а затем потихоньку затрусили под сень деревьев и кустов. Всего их было пять: три взрослых лошади и двое жеребят.

— Ничего себе, пять штук столько дерьма произвести смог ли,— возмутился Ряша.

— Пять штук этого сделать не могут,— возразил Завхоз.

— Так их тут не пять, а целая тьма. Вон ещё на берегу за кустами две стоят.

— Помните знаменитое фото? Две лошади сняты голова к хвосту друг другу и в контражуре. Видна лишь одна голова и шесть ног.

— Это почему же всего шесть ног? А где ещё две?

Так заснято, дурачок.

— Их той продольной пилой, что ты умыкнуть хотел, отпилили.

— Мужики, а правда, ведь, лошадь как будто специально придумана для перевозки вьюков,— заговорил Командор,— Надо на что-то положить седло— к вашим услугам спина. На животе очень удобно застёгивать подпруги. Засела лошадь в болото, надо вытащить её из трясины— крепкий хвост сразу же напомнит, что он будто бы именно для такого случая. Трос, которым вытаскивают машины из кювета. А голова! Она на удивление ладно пригнана к уздечке. Да и всё остальное в лошади служит той же цели — обеспечить удобство вьючной транспортировки. Ни одной мелочи не упущено. Даже круп не забыт, чтобы позади вьюков оставалось ещё место на случай переезда через реки.

— Смотри, какой специалист по вьючно-лошадиному транс порту,— фыркнула Лида.

— А ты не смейся. Лишняя в лошадином организме, пожалуй, только пищеварительная система. Вдобавок она — единственная, которая никогда не устаёт и не любит долго отдыхать. Даже во время самого тяжёлого похода лошадь то и дело норовит щипнуть травку у тропы и пьёт почти в каждом ручье. Больше всего хлопот людям доставляет именно эта лишняя система.

— У тебя эта система тоже лишняя. Ты ведь тоже норовишь пожрать при любом удобном случае, да вдобавок при этом не травку щиплешь, а пытаешься у Завхоза сухарик или конфетку умыкнуть.

— Лошадки тоже подворовывать любят. Помните на Ципе, нам на одной из стоянок табунок местных лошадок встретился? Стоя ли мы там сутки. Так для этой кавалерии на нашей кухне не существовало никаких тайн. Как только мы укладывались в палатку спать, около костра раздавался грохот. Был там такой коняга— Тарапул. Он у костра переворачивал вёдра, миски, пытался рвать зубами рюкзаки и мешки и съедал всё, что находил— лепёшки, кашу, муку, соль. Он даже один из мешков с продуктами утащил зубами метров за двадцать и пытался сожрать. Хорошо вовремя заметили и отобрали.

— Бросьте вы злопыхать,— встрял в разговор Шура,— лошади — животные самые умные. Они свободно разговаривают по-своему и неплохо понимают друг друга. Мы вот с вами знаем по лошадиному всего два слова — «тпру» и «но». А вот лошадки знают наш язык гораздо лучше. К ним только поласковее обратись, и они всё поймут.

— Они то всё поймут. Это ты, наш ласковый, способен пони мать речь только солёную и крепкую, как штормовой ветер, выразительную, как кукиш, многоэтажную, как небоскрёб, такую, от которой цивилизованный европейский коняга упал бы тут же в обморок,— заявил Ряша.

Лошади, спрятавшись за деревьями, так нам больше и не показались. Мы медленно продолжаем следовать за дождём, стараясь не вплывать в его зону.

Последний как будто догадался о наших хитроумных замыслах, резко притормозил, и мы вновь вплыли под его холодные и противные струи.

Течение реки резко замедлилось. Идут одни сплошные плёса.

Мимо проплывали, не особенно торопясь, исполненные дикой прелести берега — сопки с плавными, как у музыкальных инструментов, очертаниями, поросшие темно-зеленой кудрявой шубой тайги, громадные сосны и кедры, не знавшие человека жёлтые песчаные пляжи, уходящие в воду каменные осыпи.

— Когда же она, зараза, снова течь начнёт? Этак мы себе все фигуры попортим. Только и знаем, что вёслами мантулить. Будут у нас от этого тоненькие ножки и задницы раскорякой.

— Зато ручищи во какие накачаем.

Хамсара, в конце концов, сжалилась над нашим каторжным трудом, резко сузила своё русло и усилила течение.

С левого берега появились высокие скальные обрывы, спадавшие в воду косыми складками, следующими одна за другой.

— Вот тут-то таймень обязательно сидит,— уверенно заявил Ряша и замахал спиннингом.

— Под скалу, под скалу забрасывай. Он там от дождичка прячется.

— Ему и здесь не сыро,— ответствовал рыболов, забрасывая блесну прямо на середину реки, где она почему-то сразу же засела в камнях.

— Поводи, поводи. Не торопись,— вновь завёл свою песенку Завхоз.

Ряша чертыхнулся и опять оборвал блесну.

В семнадцать часов сорок пять минут проскочили большой левый приток Хамсары Кадыр-Ос. После него река разделилась на два узких рукава.

В самом устье Кадыр-Оса Лида издала радостно-испуганное.- Ой-ой-ой.

У неё на блесне сидел великолепный, громадный таймень килограммов на восемь-девять. Лида схватилась за катушку спиннинга обеими руками и потянула рыбину к себе.

Таймень смотрел на неё своими громадными выпуклыми глазами, широко разевая зубастую пасть, то ли пытаясь выплюнуть блесну, то ли выражая на своём рыбьем языке протест упорно тянущей его на катамаран Лиде, но вылезать на воздух категорически не желал.

Лида тянула за лесу изо всех сил, но таймень был сильнее. Тогда она позвала на помощь Вову.

Вова пришёл и не один, а с мелкашкой. Щёлкнул негромкий выстрел. Таймень изогнулся крутой дугой и метнулся под плот. Резко натянулась, тенькнула и оборвалась леса.

Могучая рыбина ушла в глубину с глубокой обидой и раной на хребте, а Лида осталась без него и блесны, с одними слеза ми отчаяния на глазах.

Через несколько минут последовала сильная поклёвка у Командора, но тому рыба даже не показалась из воды и сошла в глубине. Теперь уже переживали и Лида, и Командор.

Шура ехидно подначивал неудачливым рыболовам. Ему сего дня повезло, и он поймал на спиннинг двух приличных ленков. Один Вова лихо смыкал удочкой и таскал на борт хариусов. К вечеру он поймал восемь штук.

У нас с Завхозом после длительного созерцания исполнения Ряшей своих нужд и потребностей также начало резко нарастать аналогичное желание.

— Пофонтанируем?

— Да нет, не удастся. Второй катамаран рядом.

— Давайте тогда вон к той косе за поворотом пристанем и быстренько…

— Давайте.

Мы усердно заработали вёслами. Через минуту мы уже весело журчали на берегу.

— Эх, хорошо-то как, братцы!— заулыбался Завхоз,— щас мы ещё сухарик с конфеткой заглотнем, и наступит полное блаженство. Хорошо вам плыть на одном плоту с Завхозом!

Он съел сухарик, и блаженство действительно наступило. Даже дождь не решился больше портить такие незабываемые минуты и тут же прекратился.

— Слушай, Федя, это что же за сухари такие мелкие и разные по размеру?

— Челябинцы привезли.

— Где они только такую мешанину насобирали. Небось, целый год со столов недоеденный хлеб откладывали, а потом его сюда вместо кондиционных сухарей привезли.

— Хорошо хоть такой есть. Вон Шура сплошной пережженный сухарь привез. Пришлось весь повыкидывать.

— Зря! Надо было отложить эти сухарики в отдельный мешок и не давать ему других, пока все свои собственные не потребит.

По берегам реки впервые стала встречаться настоящая российская рябина.

Ягоды на невысоких деревцах были уже оранжево-красные и выглядели на фоне светло-зелёной листвы очень эффектно. Стала встречаться и черёмуха, но ягод на деревьях было почти не видно.

Дождь периодически выливается на нас из набегающих туч. Когда он кончается, становится заметно теплее. В такие моменты хочется побыстрее стащить с себя плащ и воспринимать это живительное тепло освобождённым от плёнки телом. Но прежде чем совершить эту операцию приходится внимательно просчитывать длительность выделяемого нам природой сухого промежутка времени.

Чтобы скрасить выпавшие на нас сегодня невзгоды сплавляемся под почти непрекращающиеся мелодии джаза, выдаваемые нам кассетником. Это хоть как-то красит серость и мокроту дня.

Всё время плывём первыми. Второй катамаран очень сильно отстал, и его часто даже совсем не видно с нашего плота.

Когда он всё-таки появляется в поле нашего зрения, то видно как на нём часто-часто мелькают забрасываемые в воду блёсны. Идёт непрекращающаяся охота на неуловимых хамсаринских щук.

К семи часам вечера Хамсара решила, что с неё довольно небесных возлияний и потребовала у небесной канцелярии передышки на просыхание.

Снова выглянуло солнышко. И сразу же впереди появилась стая из семи уток. Через минуту над рекой и тайгой уже гремела канонада. Перепуганные, но целёхонькие утки сначала удирали по воде, а затем с гамом взлетели в воздух. Но один из членов этой стаи решил не лететь, а начал резво удирать вверх по течению реки вдоль самого берега. Когда он скрылся за поворотом, там тоже загремели «орудия главного калибра» второго плота. Его экипаж оказался более удачливым и добыл-таки на ужин нашего резвого беглеца.

На нашем катамаране сегодня был не рыбный день. Мы не выловили ни одной рыбки, но зато потеряли три блесны. Перед самой остановкой на ночлег навстречу нам от берега из-за поворота резво вырулила моторка.

На ней вверх по реке поднимался целый коллектив — двое мужчин, женщина, ребёнок и две собаки. Одну из них звали «Тайга», а вторую — «Стрелка».

Клички мы их узнали только потому, что хозяева долго звали своих псов, которые до посадки в лодку пропадали где-то в тайге. У одного из мужиков удаётся выяснить, что до Ырбана остаётся всего шестьдесят километров. Верить этим сведениям особенно нельзя, но наш Завхоз заметно повеселел.

Греет солнышко, дует еле-еле заметный прохладный ветерок, в кустах на берегу вовсю чирикают птички, носятся над водой утиные стаи.

Молча сижу на своём рюкзаке и вбираю полной грудью ароматный речной воздух.

Нарушает покой только Ряша, который начал упражняться в стрельбе по нырковым уткам, плавающим под самым берегом. Палит без перерыва раз десять. Безрезультатно. Не успевает он прицелиться, как очередная утка резво скрывается под водой и лишь через минуту всплывает далеко от места своего ныряния. Пару раз стреляю из своей мелкашки и я, но то, что не удаётся сделать с помощью двенадцатого калибра, совершенно нереально сделать одной маленькой пулькой.

Патроны у Ряши улетучились, а утиные стаи спокойно уплыли вверх по Хамсаре.

Командор наловчился и застрелил ещё одну крупную утку, а Ряша пустой, хотя и извёл почти весь запас своих патронов.

Завхоз упустил очередного ленка, не успев вывести его на плот.

Последние перед стоянкой полчаса сплава с левого берега изумительно пахнет черёмухой. Плывём как будто в черёмуховом саду.

Медленно сплавляемся и ищем место для ночлега. Уже девятый час, а место найти никак не удаётся. Оба берега абсолютно непригодны для лагеря. То идут сплошные обрывы, заваленные корягами, тог нет дров для костра, то отсутствуют ровные площадки под палатки. В конце концов, место для стоянки всё-таки находится, и в половину девятого мы встаём на ночлег.

Пока ставятся палатки, Ряша пытается ловить хариуса на кораблик. Рыба резвилась, прыгала на мушки, но не брала их по настоящему. Попалось всего три маленьких хайрюзёнка. Раздосадованный Ряша свернул снасть и вернулся в лагерь.

Как будто в насмешку над ним как раз напротив нашей стоянки, посредине переката начал играть свои охотничьи игры таймень.

Он высоко выпрыгивал из воды, то извиваясь в лучах заходящего солнца, то свечкой взмывая вверх, падал в воду, поднимая фонтаны брызг и снова взмывал в воздух. Зрелище было редкостным и потому особенно запоминающимся.

Подплыл к стоянке и второй катамаран.

Таймень не смог удержаться от того, чтобы продемонстрировать и перед Лидой своей могучей силы и красоты. Он сделал великолепную стойку на хвосте, взметнувшись из глубины вертикальной свечой, на мгновение застыл в воздухе, горя своими оранжевыми плавниками, и затем исчез под водой.

К ночи мошка звереет всё сильнее. Начинаем готовиться к праздничному банкету. Вниманию его участников предлагается утиный суп с вермишелью, картофельное пюре из пакетиков, жареные лепёшки со смородиной, свежайшее «Хе» из ленка, чай и конфеты. В меню естественно входит и спиртное из заветной канистры. Завхозу на память преподносится стихотворное послание от нашего экипажа, которое я сочинял весь этот день, и памятный адрес на обрывке листа из тетради, тоже в стихах, от экипажа челябинцев. Оба эти документа торжественно вручаются под звуки туша, исполняемого на губах.

Мальчонку звали просто— Федя. Владел он ложкой, как веслом,

В тайге он жрал сильней медведя, но толку мало было в том.

Мальчонка был длинён и худ, он весил ровно пару пуд.

Одет в изорванных штанах, но, как завхозы, при часах.

Нам мальчик тот тотчас поведал, что не из сказки он прибыл

В НИИчаспроме чем-то ведал, в часах пружинки подводил.

По вечерам с ключом работал, и загрязнял собой эфир.

На языке морзянки ботал, сам в это время слушал мир.

Едва читать он научился, как стал по-чёрному курить,

К вину и водке пристрастился. Короче начал справно жить.

За эти славные манеры в завхозы выбрали его.

Не воровал, вошёл к нам в веру— в тайге пропали б без него.

В походе очень был удобен — он не ворчал, не погонял.

В палатке просто бесподобен — он в самом краешке лежал.

Поскольку мёрзли сильно уши, до носа шапку надвигал.

Во сне храпел сильнее хрюши, хоть сам от этого страдал.

Такого славного Завхоза нигде конечно в мире нет!

Такие вымерзли в морозы, как мамонты в расцвете лет.

Сегодня чудо вдруг свершилось, а может аист нам принёс,

Иль просто с облаков свалилось — родился заново Завхоз.

Едва родившись к авторучке он сразу кинулся писать.

Шурша мешками, как в толкучке, продукты начал он считать.

Закончив счёт, он к той же ручке катушку прикрутил в момент,

И получилась чудо штучка— к блесне прекрасный инструмент.

На эту палочку играя, он кучу наловил ленков,

Невольно зависть вызывая у всех маститых рыбаков.

Пусть нас простят за эту шутку. Ему заздравную поём,

На ужин сварим в супе утку, и чаю крепкого нальём.

После первых тостов во здравие нашего Завхоза, прозвучал праздничный салют сразу из семи стволов. После этого публика веселилась самостоятельно, кто как мог.

Закусывая очередной стопарь жгучим «ХЕ», Ряша ворчал.- Все «Хе», да «Хе», сейчас бы поэльи отведать. Вот это закусон.

— Какой ещё тебе поэльи недостаёт?

— Поэлья это раки, омары, креветки, мясо, рис. Воды берётся больше в два раза чем риса. Это испанское блюдо, напоминающее плов. История его такова. У моряка дома не оказалось никаких припасов, что бы принять друзей. Тогда он собрал всё, что оставалось от старого улова и остатки риса. Приготовил незамысловатое блюдо, которое оказалось весьма пикантным и недурным на вкус. Иногда в поэлье используют мясо цыпленка и специальный оранжевого цвета рис. И вообще, как утверждают испанцы, в поэлью можно бросить чего угодно.

— У нас русских такое блюдо принято называть суп кандей.— встрял Завхоз.

— Пей больше и чаще, и никакой тебе поэльи не захочется.— заявил Шура.

— Я бы сейчас лучше патанки поел. Знаешь, что такое па-танка? Патанка это перетёртая, раздробленная, так что каждая косточка и рёбрышко превращаются в труху, только что выловленная щука,— вступил в разговор Командор.

Ряша незаметно ушёл в кусты, а затем подкрался к сидящему под громадным вывернутым из земли корневищем пихты Шуре и снова насмерть напугал его, схватив своими ручищами сверху через коренья его голову в крепкий захват и при этом рявкнув на всю ночную тайгу.

Шура подпрыгнул резвым козликом и ухватился за стоящее рядом весло, как за последнее спасительное оружие. Из-за корневища вылез довольный собой Ряша, а Шура долго материл его всеми известными ему выражениями и хватался за сердце.

— Ничего, не суетись, Шура. Ради приятной компании можно и нос расквасить.

— Ну, ты и клещ! Самое длинное слово знаешь?

— Знаю. Оно из 184 букв состоит. Слово это греческое и встречается в одном из произведений Аристотеля.

— А ты его знаешь? Вслух сказать можешь? Нет? А я матюгнуться букв на двести могу. Тем более после твоей подлючки.

Напившись и наевшись, в палатку ушли Командор, Вова и Лида.

Дождавшись, когда они задремали, Шура и Ряша полезли к ним в палатку и стали громко требовать от Командора дать им закурить. Перебудив всю троицу, они не успокоились. Ряша предлагает срубить на спор стоящую рядом с палатками громадную листвянку, чтобы та упала в точно рассчитанное место.

Начинаем рубить её втроём — я, Ряша и Шура. Повозившись в темноте с топорами минуты две, мы бросаем это бесперспективное занятие и решаем, что более целесообразно и интересно ещё раз устроить салют. Ряша мгновенно вытаскивает из палатки свой мушкет и стреляет дуплетом вверх.

Тихонько дзенькнула перебитая дробовым зарядом антенна радиоприёмника, которую вечером так усердно натягивал на ветви Завхоз. Одновременно с ней падает на землю и срезанная выстрелом растяжка от нашей палатки.

Вся не спящая публика была просто в восторге, а лежащие в спальниках красочно высказывали нам своё отношение к этому событию. Немного угомонившись, мы сели вокруг костра и стали варить вечерний, а вернее ночной, кофе.

Надо очень тщательно планировать своё дневное время, а ночь оставлять для случайностей. Это проверенная форма наиболее разумной организации жизни.

У костра всегда одолевают воспоминания. Жар высушит и слёзы горя, и слёзы радости, а ветерок осыплет свежим пеплом прожитые вами годы.

Лимонная долька луны освещала небо, множество крупных звёзд повсюду поблескивали, мерцали, шевелились, точно мокрая листва.

Я особенно люблю этот желтый серпик месяца. При рождении он бывает каким-то особенно трогательно-нежным, хрупким и висит на небе, как неведомо откуда сорвавшаяся серьга.

На реке затарахтел мотор, и к берегу около нашей стоянки причалила моторка. Лучи наших фонариков, пронизав густую тьму ночи, высветили две тёмные фигуры, которые медленно карабкались по крутому склону к нашему костру, так как стоянка в этот раз была разбита на высоком крутогоре, заросшем велико лепными вековыми лиственницами и пихтами.

Местная пресса и телевидение утверждали, что в Туве уже давно вырубили последние лиственницы с метровым диаметром ствола у комля. Враки. Не знает местная пресса родного края. Вокруг нас возвышались и прекрасно себя чувствовали именно такие деревья-реликты.

Ствол одной из лиственниц мы смог ли обхватить только втроём. Её диаметр был значительно больше одного метра.

Мои размышления прервали подошедшие к костру два молодых крепких парня.

Оба оказались жителями Ырбана. Один, высокий, кудрявый и симпатичный, работал мотористом на катере-водомёте. Другой, невысокого роста, коренастый, с типичным украинским говорком, как оказалось родом из Полтавы, был рабочим лесозаготовительного пункта.

Оба выезжали порыбачить на приток Хамсары Кадырос в свои отгулы и сейчас возвращались домой. Воз вращались домой поздно, поэтому решили переночевать на берегу несколько выше нас по течению. Однако сделать это им не позволил медведь.

— Шалит, проклятый. Топает по самому берегу, а у нас с собой даже дробовика нет, чтобы его пугнуть. Вот и решили к вам причалить. Не прогоните?

— А, что вы сначала вниз проскочили, а не сразу к нашему берегу?

— Да сомневались мы… Стоит ли? Вас отсюда километров за пятнадцать слышно было. Выстрелы, крики… Ну, а потом, когда мы музыку услышали и пение-то поняли, что тут не бичи какие-нибудь… Вот и завернули. Давайте знакомиться — Петр, Иван.

— Поймали чего?

— Да нет. Неудачно съездили. Хариус что-то не берёт. Да и ленки с таймешатами куда-то все разбежались. Да и что за один день наловить можно? Вот если бы на недельку в верховья сплавать, а то уже завтра утром снова на работу. Сами-то откуда будете?

— Половина из Москвы, половина — из Челябинска.

— Это как же вы все вместе умудрились собраться?

— Созваниваемся, переписываемся и в отпуск.

— Сейчас откуда спускаетесь? От устья Кижи Хема?

— Нет. С самых его верховий, от верхних радонов. Слыхали? Или, может, бывали там?

— Нет, только слышали. Нам в такую даль забираться надобности нет. До водопада на лодке поднимались. Вы как его проходили? Обносили, небось, свои саночки?

— Зачем обносить. Спрыгнули вниз по струйке. И быстрее, и приятнее. Только замокли чуток.

— Рисковые… Хотя на таких штуках можно и прыгать. Свежатинки какой попробовали? Тут ведь всякая есть — и Миша, и маралы, и лоси, и козы. Кабанов в последнее время развелось тьма-тьмущая.

— Нет, в этот раз не повезло. Волка видели, да кабанчика одного. Волк сразу в кусты дёру дал, а кабанчика сами упустили… Жаль, хороший кабанчик был.

— Волка надо было обязательно бить. Волк сто рублей стоит, волчица— сто пятьдесят, а волчата— по двадцатнику идут. Так что, если увидите ещё, не теряйтесь— бейте.

— И кабана зря упустили. Я прошлой зимой, в декабре завалил. Вдвоём едва шкуру подняли, здоров секач был.

— Не боялся, что он на тебя кинется?

— Какое не боялся! Всю жизнь его глазёнки помнить буду. Я ведь не за ним шел, а за быком. Хорошо ещё, что не мелкашку, а винтяру с собой взял. Он на меня первый кинулся. Я — за корягу. Он пролетел мимо, повернулся и обратно на меня. Тут я его метров с двадцати боевым и вдарил. Он сразу и лёг. Удачно попал. Подошёл к нему поближе, а он дёргается. Тогда напарник на всякий случай его в ухо из мелкашки ещё раз успокоил. Когда освежевали, посмотрел — пуля аж погнулась вся.

— А зачем из мелкаша? Разве из него таких зверюг бьют?

— Бьют. Тувинцы. Они из мелкаша стреляют и кабанов, и изюбря, и медведей. Прямо в ухо…

— А самим на медведя приходилось ходить?

— Приходилось. Я в прошлый сезон отличную шкуру одному харьковчанину продал. Когда этого Мишу разделывали, едва вчетвером подняли. Очень здоров был. Тувинец, который мне потом его шкуру выделывал, говорил, что давненько здесь таких крупных не встречал. Меньше медведя стало, да и измельчал он.

— Да, уходя на охоту, держи хвост пистолетом, а морду — огурцом! Чтобы быть пусть не всегда ясным, но всегда бодрым.

Слушая парня, я вспоминал прочитанную где-то статистику о медведях. По подсчётам отечественных учёных охотоведов численность медведей в Сибири распределяется сейчас следующим образом: — в Красноярском крае — 13715 голов, в Туве — 1009, в Иркутской области — 7074, в Бурятии — 1510, в Читинской области — 1756, в Якутии — 13163. Всего в Советском союзе насчитывается 104943 медведя. Цифра весьма солидная. Хотя здесь, в Туве их всего один процент от общего числа.

Глядя на этого таёжного жителя, мною вдруг овладело чувство жгучей зависти. Очень странной, самого меня удивившей зависти к тем, кто жил вдали от великих тревог нашего века, от дум постоянно угнетающих деловых людей, прежде времени их старящих, от душевной смуты, от изнурения повседневного…

С угрюмой отчужденностью глядел на нас лес, а бесконечные просверки искр, мгновенное и беззвучное их умирание, похожи были на волшебное действо, свершавшееся под покровом ночи, тайно от людского глаза.

Тот, кто бывал в тайге, знает, как тянет она своим зелёным бескрайним простором выговориться с незнакомым собеседником, которого вам навстречу внезапно выталкивает из своих глубин тайга, но потом снова, так же внезапно, втягивает в себя обратно, как будто его и не было вовсе.

В разговор вмешивается Завхоз и задаёт необычный вопрос.

— А у вас в магазинах зимние шапки продаются?

— А зачем они вам летом-то? Чай у себя в столицах купить сумеете.

— В том-то и дело, что не сумеем. Куда-то подевались все, не продают.

— Тогда сами рысь или волка убейте, вот вам и шапка отличная.

— Их ещё встретить надо. У летних мех не стойкий, да и выделывать некому.

— Это, как выделать. А то долго носиться будет.

— Ладно, ребятки, хватит байки заговаривать. Давайте с нами кофейку попейте, а перед этим за здоровье нашего Фёдора примите, что ещё осталось. У него сегодня день рождения нечаянно образовался — вот мы и шумим.

— Это который же?

— Да вот он — длинный, тонкий и красивый. В шапочке сидит.

— Раз день рождения, давайте, примем. Будьте здоровы сначала годик, за тем снова годик и так дальше по порядку лет до ста. Чтобы все наши ожидаемые неприятности оканчивались приятными неожиданностями.

— Осторожно, это спирт чистый. Вот «ХЕ» берите, на закусон в самый раз годится.

— Какое ещё такое «ХЕ»?

— Рыбка-ленок в уксусе, с лучком, чесночком, перчиком и прочими специями.

— Варёная, что ли?

— Нет, мужики. Никакая она не варёная. Самая свежая сырая. Это она так в кислоте сварилась.

— Ни разу не пробовали. Сами что ли такую еду придумали?

— Если бы сами, очень бы умными были. Северные люди выдумали. Эвенки, якуты.

— Бывал я и в Туруханске, и в Дудинке, и в Норильске, но про такую диковину не слыхивал. А, правда, вкусно! Вот ведь живешь, живёшь, а всё что-нибудь новенькое узнаешь. Под такой закусон канистру прибрать можно.

— Мы и прибрали. Не знаете, «Заря» от Ырбана каждый день на Кызыл ходит?

— Сейчас вообще не ходит. Совсем на причал встала — вода в реке очень низкая. Вы вообще-то давно в наши места захаживаете? Ещё где бывали? Или только на Хамсаре?

— Да нет. Мы уже давно ваши края обхаживаем. Были и на Серлиг-Хеме, и на Белине, и на Бий Хеме…

— А на Чалаше не были?

— Нет, не пришлось…

— Вот бы где ваши сооружения попробовать. Там очень сложные места есть. И пороги, и заломы. Есть где вёсельными железками пошерудить.

— А как там насчёт зверья, рыбы, птички? Таймень там есть?

— Там всё есть. Гуси, утки, лебеди. Тайменя только успевай на блёсны таскать. Он там в пойменных озёрах сидит, голодный всегда. Есть даже проточные озёра, через которые сама река и протекает. В этих озёрах щуки громадные водятся. Есть такие, что лебедей целиком заглатывают.

Я, правда, сам, как они лебедей глотают не видел, а вот как утку заглонули самолично наблюдал. Голову одной такой крокодилины на избушке прибили, подрастянули — хорошо смотрится. Не рыба, а настоящий крокодил. Так, что время будет, обязательно сходите, советуем.

Разговор тянулся и тянулся, даже в зубах появилось стой кое ощущение тяжести, а языки ворочались медленно и с трудом.

Наконец, высокий Петр поднялся от костра и обратился к своему напарнику.— Ну, что, Ваня, пора и честь знать, пойдём до нашей лодки, соснём часок-другой до рассвета. Поздненько уже.

Было уже четыре часа утра, или ночи… Однако темнота ещё нисколько не просветлела и плотно закутывала тайгу, реку и нас в свой плотный непроницаемый плащ. Чистое небо свети лось звёздной иллюминацией. Напротив нашего лагеря, на другом берегу Хамсары, который начинался от воды лесистым пригорком, быстро переходящим в лесистый склон, печально и призывно кричала какая-то ночная птица.

Наши гости, хрустя сухими сучьями, спускались вниз к воде, куда-то в непроглядную темноту. Через несколько минут недалеко от воды, метрах в ста от нашего костра, засветился ещё один маленький костерок. Из темноты раздавались тихие голоса, какие-то шорохи. Аборигены устраивались на ночлег.

— Скромные ребята, не захотели нас беспокоить,— заметил Завхоз.

Мы тоже нехотя полезли в палатку и стали укладываться на отдых. Нужно было успеть выспаться.

До конца похода оставалось всего шестьдесят километров работы вёслами.

В тайге пощёлкивало и хрустело, и звуки эти, тихие и неожиданные в глубоком безмолвии, рождали ещё более неожиданные звуки и мысли.

Из небесных пропастей в лицо дышало вечным холодом, ритуальной тайной непостижимости. Такой же непостижимости, как бесконечность, как гогул.

Гогул— это десять в сотой степени, непостижимая грома дина.

Например, по подсчётам физиков, количество элементарных частиц во всей нашей вселенной не больше десяти в восемьдесят восьмой степени, что намного меньше гугола.

Числа выше гугола английский кибернетик У.Эшби относил к разряду комбинаторных.

Одним из примеров комбинаторного числа является число вариантов в шахматной партии — оно равно десять в ста сороковой степени.

Вторым примером комбинаторных чисел является число нейронных связей в мозгу человека, так называемые нейронные сети.

Трудно даже вообразить, какие числовые циклопы комбинаций возникают в сети десяти миллиардов нейронов нашего мозга.

Ты слышишь панику бегущих на зов облаков?

Ты видишь, как хохочет от щекотки тайга, когда по ней валяется ветер?

Тогда гордись: именно тебе, единственному из всех, природа открыла своё текущее, ускользающее лицо.

Приглушенно листва во сне лопочет.

Уснув, прильнула к берегам вода.

И чутко спят в просторах ночи

Отроги гор и облаков стада.

В долинах и свежо, и сыро.

Мир опелёнат синей тишиной,

И вся земля — основа мира

Невидимо сливается со мной.

День пролетел, лишь осталась усталость

В голове, и в ногах, и в груди.

Позади лишь былое осталось,

Настоящее всё впереди!

Глава двадцатая. Излишки продуктов. Тары-бары-растабары. Ряша вновь «потёк». Крохали. Зацепы и обрывы. Ливень. Две радуги. Ужин из дичи.

К концу похода наш Завхоз умудрился сэкономить массу продуктов. У него в наличии оказались мука обычная и блинная, около полутора килограммов сахарного песка, три десятка супов, тридцать килограмм соли, но что самое главное — это две стограммовых пачки великолепного индийского чая, мешочек конфет, четыре банки тушонки и целых шесть пачек печенья.

— Ну, ты и жук! Приедешь домой, увольняйся со старой работы и быстренько нанимайся в кладовщики. Безбедно жить будешь,— восторженно восклицает Ряша.

— Нанимайся, нанимайся… Я вам сколько раз говорил, жрите лучше, а вы теперь рыжих ищите.

— Не прикидывайся казанской сиротой. Перед тобой хоть на коленках ползай — корочки сухой не выпросишь. А сейчас вон целый мешок сухарей обратно везём.

— У вас в Москве, говорят, новый клуб открылся,— встрял в их перебранку Командор.

— Какой ещё такой клуб?

— Клуб Находчивых Завхозов. Туда принимают Завхозов сумевших в трёх походах сэкономить не менее половины всех взятых с собой продуктов и как можно сильнее уморить с голоду группу. Вот наш Федя себе проходной балл в этот клуб и зарабатывает.

— Так это ещё доказать нужно. Продукт-то можно в городе в любом магазине докупить. Ему, что группа справку об экономии и голодухе выдаёт?

— Точно. Свидетельство не менее пятидесяти процентов членов группы с их личными подписями, заверенное в ближайшем поселковом совете, справка от врача о весе каждого индивида на момент возвращения и личные фотографии размером не менее двадцать четыре на тридцать шесть, наглядно показывающие всё паскудство, сотворённое претендентом.

— Куда же такие здоровые? Можно и поменьше.

— Нет, на маленьких исхудалость и дистрофичность сразу не просматриваются.

— Вам бы только побазарить, да человека очернить. Я сам вместо того, чтобы хоть сколько-нибудь поправиться, вон как исхудал.

— Ну, это твоё личное дело. Да и собственная исхудалость в твоём клубе в зачёт идёт. И не ной. Жёр у тебя был? Был. Продукт в достатке был? Был. Значит КПД у тебя хуже, чем у паровоза.

— Недаром их все уже на утиль сдали и переплавили.

— Ребята, глядите. Он, оказывается, ещё и сыр сэкономил!

— Да сожрёте вы свой сыр. Я его на прощальный бенефис специально оставил.

— У тебя на бенефис и целая канистра спиртяги сохранилась. Скажи кому, не поверят! Чтобы в тайге месяц пробыть и спирт сэкономить!

— Ну, вы не правы. И так каждый вечер вместе с чаем потребляли. Я, что виноват, если вы мало пили?

Эту перебранку, более шутливую, чем серьёзную, прервала необходимость начать сборы в дальнейший путь. Конец нашего похода был уже совсем близок.

День как будто собирался быть неплохим. Но в Саянах о погоде никогда нельзя сказать с уверенностью заранее. Сейчас может вовсю сиять солнце, а через полчаса налетит гроза или полить сильнейший дождь.

Когда мы собрали палатку, то выяснилось следующее — наш Завхоз сегодня спал на самом центре большущего муравейника и основательно разрушил его своими ёрзаниями. Возмущённые муравьи собрались на днище палатки для митинга в знак протеста против его агрессии. Однако предусмотрительный Завхоз заранее скрылся. Поэтому отвечать за все его безобразия пришлось Ряше, который долго и без успешно пытался стряхивать прущие на него полчища муравьёв.

В конце концов, он решил, что дело это бесполезное и бесперспективное и стал сворачивать палатку вместе с муравьями, ехидно приговаривая.— Сегодня они нашему Завхозику устроят засаду в спальном мешочке. Придётся ему поёрзать.

— А если мурашики мешки спутают и к тебе прилезут?

— Не боись! Они твари сообразительные. Знают, кто к ним хорошо, а кто плохо относится. Видишь, они меня не кусают, а только ходют по мне.

— Ну, ну… Блажен, кто верует.

Отплаваем в половину одиннадцатого. Над тайгой разносится.— Ножи? Топоры? Кино-фото?

Это Командор, как всегда громогласно, проверяет всё ли взято с собой.

— Лопаты? Вилки? Плавки? Головы и задницы?— перепроверяет его Ряша.

Всё у всех оказывается на месте. Отталкиваемся от берега. Река подхватывает плоты и несёт их вниз к Ырбану. Включаем магнитофон.

Федя тут же берётся за спиннинг со словами.— Уж больно здорово блесна под музыку играет.

Ряша следует его совету и тоже начинает ловить рыбку. В отличие от Завхоза он ловит не на блесны, а гоняет резинового «мышарика».

Сразу же после отплытия, за поворотом нашему взгляду во всей своей красе открывается громадная скала, состоящая из пород различных цветов и оттенков.

Внизу под скалой идёт терраса, срывающаяся к воде песчаным обрывом ослепительно белого цвета. На террасе в несколько рядов растут лиственницы и ели.

Выше её начинается крутой травянистый склон, переходящий в скальные сбросы розоватых, фиолетово-синих и серо-коричневых тонов. На скалах в разных местах беспорядочно разбросаны тёмно-зелёные пятна-островки кустарника.

Гребень скалы острый, рваный, уходит некрутой дугой к срезу голубого неба, а затем плавно переходит в гребёнку густого лиственничного леса. Белыми изогнутыми полосками на скалах просматриваются стволы одиночных берёзок.

— Вот где они живут,— задумчиво произносит Ряша.

— Кто?

— Летучие мыши. Они вчера вечером буквально атаковали Командора, когда он блеснил. Даже на лесу и блесну бросались.

— Подумаешь, какая-то одна мышка летала.

— В том-то и дело, что не одна, а десятки. Первый раз такое видел. Даже немного не по себе стало. Сплошное царство летучих мышей. Правда, когда луна взошла, даже красивым и таинственным всё показалось. Упыри кругом летают, блестят в лунном свете, и Командор со спиннингом. Того и гляди вытянет из реки водяного, а тот ему — а вот и я! Здрасте!

Сзади, за изгибом реки слышатся выстрелы. Стреляют, очевидно, со второго катамарана, который сегодня вновь идёт далеко сзади. Погода снова мгновенно сменилась. Скрылось солнышко, а из-за очередного гребня надвинулась на нас синяя грозовая туча. Подул резкий встречный ветер, и сразу же наше движение вперёд значительно замедлилось.

Берёмся за вёсла, но наш рулевой Ряша не особенно удачно манипулирует своим веслом, и скорость движения практически не увеличивается.

Шумим ему в два голоса.— Эй, на гребле! Сто кружек ком пота тебе в глотку. Держи по фарватеру, лови ветер!

Ряша и так слабоватый на ухо, когда это ему выгодно, из-за ветра ничего не слышит и постоянно переспрашивает нас.— Чего это вы там шумите?

— Гребло, говорим, держи увереннее, да греби энергичнее. Иначе переведём в кочегары, тогда никакой природы не увидишь.

— Кочегары, это как? Те, которые у вас шлаки из организмов выводить должны? Тогда дудки! Мы этого в школе не проходили. Сами старайтесь.

За разговорами и борьбой с ветром мы даже не заметили, как нас догнал второй плот.

— Чего стреляли-то?— интересуется Ряша.

— На уток охотились.

А что, они разве были?

— У нас-то были, а вот ты надел шляпу и думаешь, что интеллигент.

— Опять выражаться изволите?

— Вова, ты снова хариусов ловишь?

— Ловлю. Вот одного уже поймал. Да ещё пара сошла.

— Ряша, а ты, что это сегодня слабо надут? Смотри, из спасика выпадешь. Мы подбирать не станем. Надуйся, а то утопнешь.

— И то, правда. Поддуемся маленько,— заявил Ряша и стал ожесточенно вдувать воздух в клапан жилета, натужно кашляя и давясь соплями.

— Совсем ты, бедолага, сегодня скис. Всё здоровье в тайге оставил. Даже баня тебе не помогает. Приедешь домой— помрёшь наверное?

— Вылечусь. Вот Завхоз разрешит всю канистру высосать. Высосу и поправлюсь.

Ветер дует то сильнее, то совершенно стихает. В такие моменты река снова мощно подхватывает наши катамараны и быстро катит их вниз к Бий-Хему и Ырбану.

Ряша вновь начинает постоянно протекать.

— Вроде и компот только вчера пил, а всё время хочется, — жалуется он и просит.— поверните меня спиной к соседям, я пожурчу немного.

Советуем ему записать весь его техпроцесс на бумажку, как советы будущим туристам-водникам.

Он спрашивает.— Это зачем ещё?

— Для обмена опытом. Вообще, ты даже можешь написать за метку или статью в «Ветер странствий» на тему «Техника справления естественных потребностей во время водных походов на надувных катамаранах в смешанных группах». Возьмут с удовольствием и поместят под рубрикой «Новое в технике слива».

Пока мы базарим, а Ряша журчит, на нас совершают налёт утки. Ряша, не завершив процесса, вскакивает, хватает ружьё и открывает по ним беглую стрельбу. К нему присоединяется на соседнем катамаране Командор. Перед одним из очередных выстрелов ряшино ружьё вновь издаёт неприличный пукающий звук.

— Выбрось ты это барахло. Плохое ружьё. Или продай в Ырбане бичам по дешевке, а себе новое купи.

— Фигушки! Ружьё хорошее. Никому не отдам. Это у меня нулёвка в патронах и порох подмочен. Командор пакость сотворил.

— Да брось ты — продай. Завтра мы баньку сделаем. А ещё Суворов советовал.— После бани продай ружьё, а выпей! Полководец знал, что советовал.

— И без продажи обойдусь. Завхоз всё равно не знает, куда ему спирт девать.

— Найду, куда деть. В тебя же лить, всё равно никакой пользы— один убыток.

— Ну вот, и утку не убил и штаны напрасно замочил. А всё Командор виноват. Клещ поганый!

Птицы по берегам сегодня щебечут почему-то не так рьяно, как вчера.

Только кулички-пискуны, пролетая низко над водой, издают своё привычное: «фь юии…фьюиии…»

Ряша, отложив ружьё, снова берётся за спиннинг. При очередном забросе его блесна цепляется за камни. Леса натягивается, как струна. Течение пытается тащить плот вперёд, но крючки крепко держатся за какую-то преграду под водой. Традиционное Завхозовское.— Поводи её, поводи— не помогает.

Ряша краснеет от натуги, удерживая вырывающийся из рук спиннинг. Леса крепкая, миллиметровая и не рвётся. За время его борьбы с блесной и камнями наш катамаран стаскивает почти на середину реки. В конце концов, упорный Ряша побеждает. Блесна сходит с зацепа и возвращается рекой её хозяину.

— Вот и новый метод выхода из заводи на течение найден. Ты забрасываешь блесну, цепляешься ей за что-нибудь, и мы быстренько выплываем куда нужно,— с удов летворением замечает Завхоз.

— Дудки! Обойдётесь и без забросов. У вас вёсла есть.

— Нечего жилиться. У тебя леса вон, как канат. Ничего с ней не сделается. Это у нас на катушках ниточки намотаны.

Однако, ему так и не удалось уговорить упрямого Ряшу поработать на коллектив.

Часы показывали ровно полдень, когда внезапно начался сильнейший ливень. Мы едва успели накинуть на себя плащи.

Вся река вспухла от ударов крупных капель и покрылась кружевной белой пеной. Хамсара, как будто сжавшись под ударами струй дождя, резко сузила русло и понесла. Скорость течения сейчас достигала шести-семи километров в час. Начался сплошной перекат. Это позволяет нам не грести, а спрятавшись с головой под плащами пережидать непогоду, полагаясь на одно течение.

Дождь длился ровно час, и всё это время Хамсара мчалась вниз на всех парах. Как только дождь закончился, и на короткое время из-за туч выглянуло солнце, Завхоз взялся за спиннинг и тут же поймал полукилограммового ленка.

Он выволок его на плот и стал стаскивать с крючка, приговаривая.— Ну что же ты, дурачёк, рвёшься. Ведь я хочу тебя освободить от железки.

— И засолить,— добавил я.

Мы покидали лазурные края и сплавлялись прямиком в прорву, в черноту с синевой, к надвигающемуся грозовому фронту.

— Весело нам сейчас будет, весело,— думал я, оглядываясь назад.

Над покинутыми только что краями ещё светилась голубизна, но и она становилась всё ниже и уже. То ли мы стремительно неслись вперёд в черноту, то ли грозовой фронт надвигался на нас с не меньшей стремительностью.

Потемневшая, грустно пришибленная природа по берегам реки замерла в ожидании неминуемого наказания. Тонкие деревца уже начинали раскаянно раскачиваться, уже упрямо тянуло с юга холодным и мокрым. Всё вымерло. Округа опустошенно трепетала перед неминуемой экзекуцией.

Со всех сторон хлынул вдруг немыслимой силы дождь. Казалось, что лупит отовсюду.

Гигантский, на полвселенной куб режущих капель и в цент ре этого куба беспомощные ослеплённые жучки — катамараны.

Так продолжалось минут пятнадцать — двадцать. Дождь всё не затихал и с усердием выливался на землю, реку и всё живое, однако чувствовалось, что туча уже начинает уходить: совсем рядом с катамаранами возникли одна над другой две радуги, чётко разделённые тёмной александровской полосой.

Они были повёрнуты друг к другу красными полосами, к которым прилегали ленты остальных цветов спектра в соответствующем порядке: оранжевая, жёлтая, голубая, синяя и фиолетовая..

Фиолетовые части радуг выделялись на фоне тёмного дождевого неба особенно отчёт ливо. Всю эту красоту «нарисовали» перед нами лучи невидимого солнца, которые, падая на поверхность капель, просачивались внутрь их, отражались на внутренней поверхности и, испытав ещё одно преломление при выходе из капель, складывались в изумительную картину радуги-дуги, повисшей над Саянами.

С изменением интенсивности дождя менялись яркость и вид радуг. По мере его стихания они всё больше и больше бледнели и, когда ливень сменился мелким моросящим дождичком, над тайгой можно было увидеть только едва заметный белесый полукруг.

Каждый человек видит лишь свою радугу, так как даже два рядом стоящих человека видят радуги, образованные различными капельками дождя.

Когда-то радуга была символом недостижимости счастья. Считалось, что для того чтобы стать счастливым до конца жизни, человеку нужно было хотя бы однажды пройти под радугой босиком…

Однако сколько ни старались люди догнать небесную красавицу, всё было напрасно — радуга не давалась и отступала при приближении к ней. Счастье оказалось неуловимым.

Затихшая после осатанения стихия была задумчива и крива.

— Мужики, знаете, почему тёмную полосу между двумя радугами назвали александровской,— спросил я.

— Может и знали, да забыли,— туманно вымолвил Ряша.

— Ладно, отвечаю. Назвали её в честь древнегреческого философа Александра, жившего всего-то каких-то восемнадцать веков назад и впервые обратившего внимание на двойную радугу. Обозначилась — значит скоро дождик кончится…

— А с чего это ты так решил?

— Потому что радуга возникает только на удаляющейся туче. Можете не сомневаться, факт этот научно доказал ещё уважаемый Декарт. Ещё сказано в библейской легенде, что радуга впервые явилась самому Ною, как знак окончания всемирного потопа.

— А знаете, под каким углом видна нам эта прелестница?

— Почему именно прелестница?

— Потому что. Слово радуга произошло от древне славянского корня «Радъ», что означает «весёлый».

А угол, под которым видна радуга, впервые измерил францисканский монах Роджер Бэкон в 1266 году, и равен он ровно сорока двум градусам.

— Жаль, что не сорока, как «Московская». Запоминать легче было бы, глубокомысленно заметил Шура.

Солнце светило всего несколько минут, а затем снова на нас надвинулась ещё более мощная и зловещая грозовая туча.

Мы пристали к правому берегу, который полого уходил в воду замшелыми гранитными плитами. Сразу же за плитами начинался крутой травяной склон, усеянный ромашками. Только мы вылезли на берег, и Ряша с Федей взялись за спиннинги, как сразу же хлынул ливень.

Это был даже не ливень, а сплошные отвесные потоки воды, льющиеся с небес. В отличие от тропических дождей это был ледяной ливень. Все плиты мгновенно намокли и стали удивительно скользкими.

Ряша попробовал рвануть бегом к катамарану и тут же растянулся во весь рост. С трудом поднялся и, держась за зад, стал медленно-медленно передвигаться в сторону плота.

Завхоз, видя, чем может закончиться подобный эксперимент, замер, словно столбик под падающими потоками дождя и затаился.

Вода лилась с неба ещё минут тридцать. Подплыли нахохлившиеся и замотанные с ног до головы в прорезиненную ткань челябинцы и молча пристали рядом с нами.

Сидим, молчим и пережидаем катаклизм.

Один неугомонный Вова полез куда-то вверх по склону, то и дело, соскальзывая вниз по мокрой траве и камням. Сидеть без движения было скучно и противно.

— Ну что, может быть, поплывём дальше помаленьку? Дождя всего метров на четыреста осталось, — предложил Командор.

— Нет, давайте ещё чуток подождём. Вода сверху и вода снизу, да ещё в равных пропорциях— это уже слишком,— возразил Шура.

— Переждём. Если я сейчас сойду с места, то упаду и утону,— поддержал его Завхоз.

— И мне здесь больше нравится,— забурчал Ряша.

Одна Лида молча сидела на своем месте и только посверкивала глазками из-под низко надвинутого на лоб капюшона непромокаемой куртки.

Дождь постепенно, неохотно утрачивая свою силу и мощь, затихал.

Вернулся Вова. Мы уселись на мокрые рюкзаки и оттолкнулись от берега.

Минут через пятнадцать прямо на нас из-за береговых камней выскочила целая кавалькада лихих крохалей. Они, шумно молотя крыльями по воде и надсадно вопя на всю реку, понеслись прямо на наш плот.

Ряша охнул и схватился за ружьё. Как назло в одном из стволов перекосило патрон, и он никак не мог закрыть патронник.

Схватив нож, он обрезал патрон по срезу патронника и ахнул по уже проскочившим мимо нас крохалям из одного ствола.

Один из крохалей перевернулся кверху брюхом и начал медленно сплывать по течению к нам. Остальные, ещё более досадно вопя, кинулись навстречу второму катамарану. Оттуда прогремел выстрел, за ним другой.

Ещё один крохаль остановил свой бег и забился в воде. Внимательно наблюдаем, что будут делать остальные птицы. Часть из них всё ещё бежала вверх по Хамсаре, а несколько забились под коряги берега.

— Всё, закончились. Больше их и пушкой на открытую воду не выгонишь,— с сожалением констатировал Ряша.

Однако он оказался не прав. Внезапно метрах в тридцати от плота показался плывущий вниз по течению ещё один крохаль.

— Подранок от первого выстрела,— заявил Ряша, наводя на плывущую птичку своё «орудие».

— Дай я, дай я,— застонал в азарте Завхоз и «пукнул» из своей мелкашки.

Мимо. Тут же ахнул выстрел Ряши. Крохаль продолжал плыть.

Не стерпел и выстрелил из мелкашки я.

Пуля скользнула где-то около крохалиного хвоста. Ряша за это время успел перезарядить ружьё и снова ахнул по птице. На этот раз его выстрел был точным, и крохаль, сверкая белым брюшком, стал удаляться от нас, уносимый течением.

Быстро пристаём к берегу, и Ряша бежит за первым своим трофеем, который прибило к берегу. Пока он возвращается на плот, второго крохаля отнесло от нас метров на двести.

— Хватай своё гребло и греби, как следует. Мы его на вёслах всё равно догоним,— требует Завхоз.

Гонка за птицей продолжалась минут пятнадцать. В конце концов, потные и запыхавшиеся мы догнали птицу и вытащили её на борт.

— Имеем трёх птичек на семерых. Поровну не делится. Что будем делать, озабоченно размышлял Завхоз.

— Очень просто шестерым даем по половине птички, а седьмому— три шеи, предлагаю я.

— Три шеи— это мало,— возражает Ряша.

— Тогда добавим к ним ещё три гузки. Будет в самый раз.

— Нет, я не согласен. Я гузками брезгую,— сопротивляется Ряша.— Давайте седьмому три шеи и шесть ног.

— Обойдешься. Умник нашёлся.

Ровно в три часа, когда над Хамсарой появилось солнце, мы встали на пережор на каменистой косе у впадения в основное русло одной из её боковых проточек.

Дров на берегу не было, и нам пришлось ломать для костра засохший ивняк, который никак не хотел гореть. На берегу росло много спелого шиповника и деревце черёмухи, на котором чернели спелые сочные ягоды. Подошёл второй катамаран, и оттуда сразу же посыпались упрёки.

— Ты что же делаешь, охотник несчастный. Чуть нам заряд в катамаран не засадил. Дробь прошла всего метрах в трёх.

— Спокойненько.

— Так и было задумано. Я видел, что осыпь мимо пройдёт.

— Ничего себе мимо. Даже ветерок от неё дунул.

— Не попал и ладно. А если попал, покажи куда.

Живительное тепло солнца и костра, а так же крепкий и горячий чай быстро согрели наши промокшие тела и резко улучшили настроение. Можно было плыть дальше.

В результате сегодняшней рыбалки Федя засадил в камни все свои блёсны и остался с пустой лесой. Перед отплытием он выпросил у Лиды ещё одну блесну, нацепил её на спиннинг, сделал первый заброс и вытащил таймешонка величиной с хариуса.

— С хариуса, но с большого,— уточняет радостный рыболов, показывая нам улов.

Все завидуют удачнику светлой завистью. Особенно Лида, которая никак не может забыть своего вчерашнего красавца тайменя. Воодушевлённый подвигами Завхоза, выволок на плот точно такого же таймешонка и Ряша.

— Истребители ценной рыбы, вот вы кто, а не рыбаки. Кон чайте потомство выводить,— увещеваю их я.— Уймитесь. Итак, уже все блёсны порастеряли, а всё хулиганите. Рыбные пираты, флибустьеры спиннинга, вот вы кто.

— Ничего этой молодёжи не сделается, мы понемножку ловим, а не помногу,— сопротивляется Ряша и продолжает смыкать спиннингом.

Как и вчера сегодня во второй своей половине день разгулялся. По небу поползли красивые, многослойные кучевые облака самых причудливых форм и размеров. Потеплело.

Рыболовы всё ещё не прекращали своих рыбных утех, лихо махали спиннингами, делали бороды, распутывали их, вновь бросали, засаживали в камни блёсны и с надеждой ожидали сойдут они с зацепа или их оборвёт силою течения, если всё кончалось благополучно, то в воздухе вновь начинали сверкать металлические рыбки.

По берегам уже пошла сплошная цивилизация. На левом берегу встретили настоящий палаточный городок. Стояли два трактора. За столом обедала группа мужиков, которых мы даже не успели как следует рассмотреть.

Хамсара быстренько пронесла наши плоты мимо. Правда, мы успели прокричать им несколько вопросов.

— Сколько отсюда до Ырбана?

— Да вы не в ту сторону плывёте. Вам обратно нужно.

— Спасибо. Нам всё равно куда плыть, лишь бы река несла.

— Бичарня. Лес, наверное, заготавливают. Так и не ответили, сколько до посёлка,— досадовал Завхоз.

— Так с ними не так разговаривать нужно было.

— А как?

— А так. Ах ты, падла кудлатая. Как следует с белыми людьми базар вести не можешь.

Щас я тебя сфотографирую. И тут же за карабин схватиться. Они бы сразу всё рассказали,— учит его Ряша.— Когда же с ними по-людски говоришь, то им это не интересно.

Каждая река по-своему своеобразна. У Хамсары очень интересные берега.

Вот и сейчас мы плыли около обрывистого крутого берега, нижнюю часть которого составляли гранитные плиты, как будто специально отполированные.

Они образовали вдоль реки настоящую гранитную набережную. Выше её берег переходил в глинистый обрыв, который завершался глинистыми башнями и бастионами. Сверху обрыва начиналось совершенно ровное плато, заросшее берёзами и елями, а за ним высоко в небо уходил некрутой, но очень длинный травянистый склон, на котором в живописном беспорядке были разбросаны островки кустарника. И, на конец, в завершении всего на фоне голубого неба по самому срезу склона вновь просматривались зелёные кроны деревьев.

Немного ниже этого красочного места спиннингуэйтор — Ряша вытащил симпатичного ленка килограмма на два. Сегодня это уже пятая рыбка нашего экипажа.

Как оказалось, она была не последней. Через пару кило метров всё тот же Ряша вытащил, очевидно, последнего в этом сезоне ленка.

Поскольку трёх крохалей, имеющихся у нас, как показалось Завхозу, на ужин было явно недостаточно, он потребовал добыть во что бы то ни стало ещё одну птичку. Тогда каждому члену команды достанется по половине утки, а ещё одна половинка будет для затравки призовой.

Коллектив не возражал, и это поручение начальства было выполнено буквально в течение часа. На второй катамаран из-под берега выскочил очередной разиня-крохаль, который тут же стал жертвой охотничьих страстей Командора.

Вот уже на протяжении целого часа нас пытается догнать громадная чёрная туча, которая оставляет после себя буквально пропитанную водой, набухшую землю. Струи воды, срывающиеся с небес хорошо видны с наших плотов. Гребём изо всех сил, пытаясь удрать от опасного преследователя.

К семи часам мы подплыли к паромной переправе. Через Хамсару был протянут металлический трос, вдоль которого перемещался небольшой паром. Он только что переправил на левый берег чей-то «Газик» и сейчас невысокий, по жилой тувинец-паромщик отдыхал, посасывая коротенькую незажженную трубочку.

— Здравствуй, отец. Далеко ли отсюда до Ырбана?

— Чего?

— Далеко ли до Ырбана?

— Да рядом совсем, километров двенадцать.

— А «Заря», когда на Кызыл ходит?

— Через день. Но по каким дням не помню.

Эти сведения сильно озадачили нас. Если «Заря» действительно ходит через день, то при неблагоприятном раскладе мы можем потерять четыре дня.

От Ырбана, по нашим подсчётам, до Кызыла плыть не менее десяти часов. Следовательно, «Заря» может придти в него позже пяти часов вечера, то есть уже после отлёта самолёта на Москву.

— Всё, ребята, хватит сачковать, пора начинать лопатить. Постараемся сегодня добраться до Ырбана, а там уже будет точно известен весь расклад по времени. Если «Заря» уходит завтра, то придётся ночку не поспать,— требует от нас Завхоз.

— А мы в Челябинск не торопимся. Можем плыть себе потихоньку,— отвечает ему Шура.

— Мне тоже в Москве делать особенно нечего.— Поддерживает его Ряша.

— Ладно вам, хватит над человеком измываться,— вступает в разговор Лида.

Мы взялись за вёсла и понеслись вниз по реке. И в это время нахальная туча всё-таки догнала нас. Холодные струи дождя хлестнули по воде, по берегам, по тайге и по нам.

Впереди над Бий Хемом светило яркое солнце, а над нами бесновалась чернота, создавая сплошную водяную ванну от воды до неба.

На фоне сине-чёрной тучи в солнечных лучах уже во второй раз за этот день внезапно заиграли спектром сразу две радуги. Одна из них начиналась буквально в полуметре от нашего катамарана и ярчайшей широкой дугой уносилась высоко вверх. Вторая была бледная и едва заметная. Но на её фоне первая радуга выглядела просто великолепно. Такое зрелище нам раньше никогда не удавалось видеть, и мы, забыв про бушующий ливень, разинув рты, с восторгом наблюдали за прекрасным природным явлением.

— Вот это да, мужики. Запечатлеть бы на слайд, да фото аппарат далеко, восторженно вымолвил Ряша.

Несмотря на то, что мы быстро двигались вперёд радуги намертво прилепились к нашим катамаранам и неразрывно следовали вместе с нами. Так и сплавлялись мы вперёд, сопровождаемые ливнем и радугами.

За одним из поворотов мы увидели моторку, которую безуспешно пытался завести низенький кудлатый мужичонка.

— Давайте подплывём поближе и ещё раз спросим насчёт «Зари». Командор, вам ближе. Узнайте о корабле поподробнее,— просит Завхоз.

В это время мотор у мужичонки всё-таки зачихал, запыхтел синеватым вонючим дымком, который сбиваемый струями воды низко стлался над водой, и завелся. Мужичонка схватил весло и стал отпихивать лодку от берега.

Мы, видя, что источник информации вот-вот ускользнёт от нас, дружно заорали.— Эй, на лодке! Подожди секундочку!

— Чего надо? Не слышу,— как ни странно, басом прокричал мужичонка, всё ещё продолжая отпихивать лодку.

Тогда Шура спрыгнул в воду и, шлёпая сапогами по воде и камням, помчался к лодочнику. Через пару минут он вернулся и заявил.— Всё узнал. Мужик говорит, что «Заря» ходит ежедневно. Уходит в десять часов утра. Так что спешить нам некуда. Давайте вставать на ночлег и бенефисить, как обещали.

Через полкилометра мы подыскали приличную стоянку, рас положенную метрах в ста от воды, за деревьями.

Стоянка оказалась сухой и совершенно не просматриваемой с берега и с воды. Это нас устраивало, учитывая тот факт, что по реке уже могли плавать туда-сюда посторонние.

Затаскиваем катамараны подальше от воды на песчано-галечный берег и перетаскиваем шмотки на стоянку.

Дождь, как будто видя, что его потуги ни к чему не привели и нам всё нипочём, внезапно прекратился. Туча унеслась к Бий Хему искать себе очередные жертвы.

Разводим костёр и начинаем готовить ужин, который сегодня будет состоять из крохалиного супа. Сегодня моё дежурство. Поэтому щиплю уток и тихонько про себя матерюсь.

Занятие это никогда и ни у кого не вызывало особых положительных эмоций и восторгов. У крохалей, в отличие от других уток, масса пуха и мелкого пера. Через пару минут я уже стою по колено в пуху.

Пух налип на сапоги, на одежду, на руки. Лезет в рот и в нос.

Кричу, что если мне не помогут, то брошу это занятие к чёртовой матери, и буду варить крохалей неощипанными.

Угроза возымела воздействие, и мне на помощь приходят Командор, Шура и Лида.

Мои соэкипажники делают вид, что ничего не слышат и усердно ковыряются в своих шмотках. Мы с Лидой щиплем крохалей, а Командор и Шура смолят птиц на сухом горючем.

Когда они закончили эту операцию, я начал потрошить крохалей. В желудках птиц оказывается полно рыбьих, очень острых и мелких костей, о которые я исколол себе все пальцы.

Птица варится больше часа, и ужинать мы начали уже в темноте. На второе я приготовил рис, которого требовали все члены команды.

Решаем есть жирный и густой бульон, заправленный макаронами, отдельно, а крохалей подавать вместе с рисом.

Командор на закуску приготовил из пойманных ленков ужасающе острое «Хе», засыпав туда массу перца, аджики и ещё каких-то специй.

Сегодняшний бенефис посвящаем будущему дню рождения Шуры, так как иначе его нам всем вместе отметить не удастся.

Выпиваем за будущего именинника по пятьдесят грамм, а за тем наша известная троица, Завхоз, как распорядитель продуктовых кредитов, Ряша и Шура, начинают прощальную часть бенефиса уже самостоятельно, по отдельной программе. Сначала они принимают два раза по пятьдесят, потом ещё по двадцать пять.

После этого Завхоз, а с ним и оба других гуляки, затягивают на всю тайгу бравурную песню «Помню, я молоденькой была…» Проорав минут десять и устав, они замолкают и начинают соображать, чего им ещё не хватает.

Шура требует ещё по граммульке, Ряша— музыки, а Завхоз усаживается на валежину и замирает, молча уставившись на огонь.

Ряша и Шура неугомонно снуют между палатками, столом и костром, бубнят себе под нос и чего-то сосредоточенно разыскивают.

— Где мои сапоги? Кто украл мои сапоги?— нудит Шура.

— Зачем тебе сапоги ночью?— удивляется Лида.

— Хочу. Мои сапоги.

— Ты сам их унёс и куда-то спрятал.

— Ничего я их не прятал. Я их даже в лицо не помню, так давно я их не видел.

— Тут давеча две стельки висели. Небось, в костёр забросили? Знаю я вас. Только бы товарищу насолить.

— Нужны нам твои, Шура, стельки. Тем более, что они тридцать девятого размера. Их в руки-то взять противно.

— Завхоз, давай ещё граммов по двадцать пять употребим. Под «Хе» очень даже отлично пойдут.

— Лидочка-лапочка, если я не туда буду потом идти, ты меня тогда куда надо направь. Ладно? А я тебе за это ручку поцелую.

— Отстань от женщины, пьянь несчастная.

— Попрошу не вмешиваться в наши личные отношения. Шура, глянь я ещё на закусь лимончик нашёл. Правда, он уже один раз использованный.

— Это как?

— В нём одни корочки и дырка посередине.

— Завхоз, ты спишь или бодрствуешь?

— Отстаньте. Не мешайте музыку слушать. Ведь последняя.

Глаза Завхоза были полуприкрыты, и весь он длинный и не складный замер в какой-то загадочной позе. На нём была накинута брезентовая штормовка, в расстегнутый ворот пёстрой кремовой ковбойки виднелись полосы недавно им лично постиранной тельняшки.

Непокорный чуб, образовавшийся у него уже здесь, в тайге, выбивался из под шерстяной, грязно-зелёного цвета шапочки. Лицо успело зарасти чёрной щетиной. Через эту черноту кое-где серебрились седые волоски.

Загорелое лицо напоминало морёную табуретку. Сейчас это был не тот московский, знакомый нам Федя, а загадочная таёжная личность, которая, когда к ней особенно приставали, приоткрывала один глаз и произносила короткое, но впечатляющее. — Гы, гы, гы…

Посидев у костра минут тридцать, личность буркнула что-то вроде.— С меня на сегодня будет. Можете продолжать самостоятельно предаваться разврату, а я спать иду.

После чего личность медленно заползла в палатку и затихла. Оставшаяся пара гуляк ещё долго предавалась разврату и куролесила.

Мы все уже уютно устроились в спальниках, а Ряша и Шура всё ещё бродили около костра, орали, трещали сучьями, а потом снова завели Высоцкого, который к концу похода всем уже изрядно надоел.

Утихомирились гуляки далеко за полночь. Ряша, устраиваясь в своём спальнике, кряхтел, кашлял, чего-то ворчал под нос, чем надолго лишил меня сна.

Глава двадцать первая. Делёж рыбы. Мытьё-бритьё. Завхоз ре монтирует штаны. У Ряши и Лиды снова баня. Бий-Хем. Последний бросок к Ырбану.

Утро сегодня какое-то необычно тихое и спокойное. Нет солнца, но нет и дождя. Нет голубого неба, но нет и угрожающей тёмной облачности. Было уже десять часов утра, а все походники продолжали валяться в палатках, переживая вчерашний бенефис.

С большим нежеланием вылезаю наружу и иду мыть посуду. На отмели около моих сапог суетится большая стайка с детства знакомых мне по рекам средней полосы пескарей. Увидеть их здесь в Саянах настолько неожиданно, что долго наблюдаю за рыбками.

Пескарики толкаются, дерутся друг с другом из-за попадающих в воду рисинок, пугливо шарахаются прочь, когда я шевелю сапогами, и вновь собираются в кучу. Вода в Хамсаре стала очень тёплой. Мыть посуду даже приятно. Не верится, что протекающая мимо река горная, Саянская.

Подходят Командор с Вовой, чтобы совершить утреннее омовение. Они с удовольствием, пофыркивая, полощутся в воде.

Эй! Вы там, в туалете, быстрее вашими умывальниками шевелите!— слышится от костра голос Завхоза.

После завтрака начали делить заготовленную рыбу. У нас её оказывается довольно много. Каждому достаётся порция кило граммов по пятнадцать.

Завхоз говорит, что один килограмм рыбы обошёлся нам здесь в две блесны. Действительно за этот поход мы лишились пятидесяти четырёх блёсен.

Командор оторвал восемнадцать штук, Шура— двенадцать, Лида— десять, Вова, Завхоз и я— по четыре и только хитро мудрый Ряша потерял всего две.

Упаковывая свою рыбу, Лида всё продолжает тосковать по упущенному тайменю. Мы пытаемся её утешить, говоря, что основное это не поймать такую редкую рыбу, а увидеть и подержать на крючке.

— Все великие путешественники считали за счастье пообщаться с природой, посмотреть своими глазами на её чудеса и диковинки, а не обязательно потрогать их руками и тем более лишить жизни и сожрать, — наставительно заявляет Завхоз, выкладывая солёных тайменей, ленков и хариусов на брезент.

— Но он был такой большой и красивый,— нудит Лида.

— Вот и рассказывай всем об этом. Можешь даже добавить— и такой вкусный. А хочешь живой красоты, смотри на Ряшу. Он тоже такой большой и красивый.

— И вовсе он не такой. Он противный и приставучий.

Нагрели воды на костре. Все моют головы и бреются. Поливает Лида. Один Командор упорно не желает расставаться с об росшим лицом и собирается приехать домой в жиденькой, противной рыжевато-псивой бородке.

— Меня сын просил бороду не сбривать. Просьбы детей надо выполнять!

К обеду погода разошлась. Голубое небо и солнце. Но в час дня откуда-то сверху из этой голубизны и бездонности внезапно полился частый и холодный дождь. Кажется, и литься-то ему неоткуда, а он шёл и шёл. Сидим в палатках.

Шура от нечего делать подстригает свои чапаевские усы громадными ножницами из ремнабора. После него этими же ножницами начинает подравнивать волосистость на подбородке Командор.

Лида занимается своими руками, отпаривая их в миске с горячей водой. А дождик всё сыплет и сыплет. Где-то уже громыхает гром.

— Чудеса, да и только. Кругом голубень,— удивляется Лида.

— И мокрень,— ворчит Шура.

— Лида, ты в этом полотенце на голове чем-то похожа на Лолиту Торрес или Долорес Ибарури. Вот только на кого больше никак сообразить не могу, снова начинает свои приставания Ряша.

— Не на Лолиту, а на Имму Сумак,— встревает Шура.

— Лида, можешь, как Имма, порычать по-звериному?

— Отстаньте от меня. Не могу,— сопротивляется Лида.

— Я же говорил, что на Доллорес Ибаррури, а ты на Имму, на Имму.

— Лидочка, за что любят женщины военных? За форму, наверное? не унимался Ряша.

— Ряша, ты — человек, разодранный любопытством. Женщины любят мужчин за лохматую грудь.

Завхоз занят очень ответственной операцией. Он зашивает на своих штанах, так называемое «технологическое отверстие», которое он упорно носил на себе весь поход.

Отверстие, а попросту дыра, постепенно всё увеличивалось в размерах, что особенно радовало его хозяина.

— Смотрите, оно растёт,— говорил и показывал отверстие нам,— теперь я просыхать ещё лучше буду.

Нам эта дыра тоже нравилась, так как располагалась она точно между двух половинок Фединой задницы. Подобное отверстие было и на командоровых портках.

Оно располагалось на том же уровне, что и у Завхоза, но с диаметрально противоположной стороны. Через него всегда виднелось что-то белое, напоминающее заячий хвостик.

— Только почему хвостик не с той стороны, частенько удивлялся Ряша.

— Так надо,— заявлял хозяин-Командор.

— А я что… Я ничего… Надо, так надо,— соглашался Ряша.

Наш банный маньяк Ряша решил на прощание ещё раз побаловаться баней и построил из булыжников прямо среди тайги каменку. Теперь он усиленно нагревает её, разведя громадный кострище.

— Смотри, пожар не устрой,— ворчит Завхоз.

— Не устрою. А баню всё равно сооружу. Парку хочется.

С небольшими перерывами дождь продолжает выливаться на наши головы. Из палатки видно, как над горами голубеет небо, а у нас над головой синеет туча и всё сыплет и сыплет крупными, частыми каплями.

Вова наладил под полиэтиленовым пологом некое подобие коптильни. Развёл несколько небольших дымных костёрчиков и развесил на верёвочке свою рыбу.

Через два часа она обветрилась и даже приобрела некоторый товарный вид. Его примеру последовали Федя и Шура. Они продолжают коптить рыбу даже под дождём. Дым выдувает из-под полога, прибивает к земле и несёт к нам в палатки.

От него начинают слезиться глаза и щипать носы. Орём на коптильщиков, чтобы не мешали отдыхать, но те упорно продолжают свои занятия. Шура разделся до пояса, и бегает вокруг костров, подкладывая в них всё новые ветки, гнилушки и ещё что-то вонючее и дымящее.

Ряша не обращает ни на кого никакого внимания. Он серьёзно занят своими банными делами: топит, строит, обтягивает, руководит примкнувшей к нему Лидой, которая в этом походе тоже стала настоящей фанаткой парильщицей.

Вот и сейчас они готовят себе парилку. Мы же, выбрив физиономии и вымыв головы, считаем свой туалет законченным и лишь наблюдаем за их вознёй.

Уже четыре часа дня, а поклонники банных процедур ещё и не начали основной технологический процесс, хотя по всем расчётам нам нужно часов в шесть отплывать в последний маршрут к Ырбану, поскольку завтра девятнадцатое и нужно любым способом прибыть в Кызыл.

Завхоз заявляет коллективу, что у него осталось ещё около двух литров спирта.

— И чего мне с ним теперь делать,— спрашивает он,— Давайте освобождайте посуду, делить будем.

— Ещё чего. Жмотничал всю дорогу, а теперь делить. Домой возьмёшь. Приедешь, накушаешься и сразу вспомнишь, каким жлобом в тайге был. Вот и будет хорошо.

— Ну да! Этого ещё не хватало. И не жлоб я, а экономный. Ошибся…

— Ошибаться— это человечно,— сказал петух, спрыгивая с утки.- В подобном случае— да. В других— нет!

— Тогда сегодня с Ряшей и Шурой на троих употребите, если осилите.

Ряша и Лида наконец, соорудили баню и подготовили все условия для парения.

Ряша разделся до плавок, а Лида облачилась в купальник, после чего парочка под мерный шум дождя удалилась от коллектива совершать таинство очищения организмов от вредных примесей и шлаков путём потовыделения.

Шура не обращает внимания на дождь и постоянно дежурит около коптильни.

— Федя, он, наверное, твою рыбу со своей тусует,— шутит Командор.

— Да нет, он боится, что его ленки по кустам разлетятся.

К пяти часам вечера туча с дождём потихоньку шмыгнула куда-то за склон холмов, облака вслед за ней разбежались по краям неба, и над Хамсарой, и над нами во всю свою мощь засияло солнце. Оживлённо зашумели и засуетились «пернатые», а вслед за ними задвигались мы. Спешим просушить в живительных солнечных лучах всё что можно, а это практически все шмотки.

К этому времени у палаток появились и любители пара, красные и возбуждённые, словно раки, когда их начинают шпарить кипятком. Быстренько пьём чай и начинаем готовиться к отплытию.

С последней нашей стоянки на Хамсаре мы вышли в половину седьмого. На этот раз челябинский катамаран отплывает первым. Сегодня мы впервые нарушаем технику безопасности и плывём по пояс голые, без спас жилетов, наслаждаясь живительными лучами вечернего солнца.

Хамсара быстро несла нас вперёд и ровно в семь часов она вместе с нашими плотами влилась в Бий Хем. Играет магнитофон, поэтому вливание происходит под ритмы какой-то зарубежной песни, слова которой в вольном переводе Завхоза звучали приблизительно так Ваня тоже хочет….

Бий Хем несёт ещё сильнее, чем Хамсара. Ровно за час мы доплываем до Ырбана. Самого посёлка с реки не видно. Он находится за деревьями и складками берега. С воды видны лишь несколько непонятных построек, гаражи и три или четыре катера-водомёта.

Пристанью для «Зари» оказалась маленькая будочка, которую можно было скорее принять за беседку для гуляющих, чем за такое солидное учреждение, как пристань. Причалили метров на двести ниже её. Там уже уютно устроились две группы туристов: одна из Новосибирска— студенты, а другая- из Москвы.

Как выяснилось на следующий день, это были мои бывшие сослуживцы по Конторе. Руководил группой мой сосед по дому — Женя Наганов, который когда-то первым прошёл по Серлиг-Хему.

Они сплавлялись с верховьев Хамсары. Жалуются, что погода у них всё время была препротивнейшая. Почти каждый день шли дожди.

Ребята почти не загорели. Рыба практически не ловилась. Дичи тоже было очень мало. Мы только удивляемся их рассказам, так как у нас на Кижи-Хеме погода была великолепная.

— Мы по две шкуры с себя спустили,— хвастается Командор.

— Значит, повезло, но не нам,— спокойно воспринимает это заявление единственный в группе москвичей ленинградец. Он невысокого роста, весь в седой бороде.

По манере его поведения чувствуется, что это весёлый и общительный человек. Мой знакомый тоже в бороде и усах. Своим видом он очень напоминает лондоновских покорителей Аляски.

Быстро разгружаем вещи, ставим палатки и разбираем катамараны. Развязать мокрые верёвки на раме невозможно, поэтому обрезаем их ножами. Отсоединяем рамы от баллонов и ставим их рядом в виде шалаша-решётки.

На берегу сиротливо лежат баллоны, похожие на баллистические ракеты ближнего действия.

Стравливаем из них воздух, разъединяем чехлы и камеры. Сушиться уже поздно, так как над рекой и берегом начинает опускаться густой туман.

Шура готовит прощальный ужин, состоящий из пакетного борща и макарон с тушенкой. Наливаем по последней за удачное завершение похода. Тихонько играет магнитофон.

Выпиваем ещё по одной и быстренько укладываемся спать. Завтра нужно встать пораньше, не позднее шести часов, успеть упаковать шмотки и бежать на берег, чтобы выяснять всё насчёт «Зари» и наших перспектив по плаванью на ней.

— Будить буду я,— категорически заявляет Командор,—лёгкий завтрак и бег трусцой на пристань. Щадить не буду ни кого. Кто проспал, остаётся в Ырбане на зимовку.

Глава двадцать вторая. Заря» нам «улыбнулась». Аэропорт. РД в Кызыл. Знакомство с Ырбаном. Ценные покупки. Шапка Завхоза. Ходики. Прощайте, Саяны.

Уже половина седьмого утра, а никаких побудок со стороны Командора не наблюдается. Он мирно посапывает в своей палатке, как и остальные члены его экипажа.

Приходится будить засонь нам. Ребята не выспались, хмуро ходят между сваленными в груду шмотками, сырыми от тумана и пропитавшей их воды чехлами от баллонов, переругиваются и ворчат.

Шура нехотя начинает готовить завтрак в виде рисовой каши с тушенкой, которую, несмотря на съедобный вкус и весьма привлекательный вид, есть в такую рань совершенно не хочется.

В конце концов, все вещи оказываются собранными и рассованными по рюкзакам и мешкам. Начинаем перетаскивать их на пристань. Там уже полным полно народу, жаждущему отплыть в Кызыл. Весьма сомнительно, что вся эта толпа, да ещё с грудой громоздких вещей, сможет уместиться на две «Зари». Тем более, что суда будут частично загружены пассажирами из Тоора-Хема.

Наши предчувствия сбываются. Первая «Заря» забирает всего шесть человек местных, которым надо на следующий день выходить на работу в Кызыле, а вторая лихо рулит мимо нашей пристани, даже не замедляя хода.

— Вот вам «Заря» и улыбнулась,— со вздохом заявляет Завхоз.

— Прощай, прощай моя «Заря», тебя прождали мы зазря,— вторит ему Ряша.

— Речной флот нас обслуживать отказался, теперь одна надежда на воздушный,— говорит Командор и с надеждой взирает на меня.

— Ладно вам. Пошли искать аэропорт,— говорю я ему.

Оставив Лиду охранять вещи, мы направились на поиски аэропорта, а заодно и на знакомство с Ырбаном.

До аэропорта было около двадцати минут хода. Таким звучным названием было обозвано обычное поле, похожее на большой коровий выгон, обнесённое забором в три жерди.

Хозяйка аэропорта жила тут же в небольшом домике. Стучим в дверь. Она появляется на крыльце с недовольным видом и вопрошает.— Чего надо?

— Нужно срочно с Кызылом связаться по рации.

— Это ещё зачем?

— Затем, что хотим борт заказать.

— А вы кто такие, что борты заказывать можете?

— Мы из Москвы. Нашей РД ждут, чтобы самолёт сюда прислать.

— Шутите? А кому РД?

— Командиру отряда. Вот моё удостоверение,— говорю я и показываю корочки Министерства гражданской авиации.

— А, так вы начальство. Так бы и говорили. Пошли, сейчас соединюсь.

Мы зашли в помещение, где стояла рация, и женщина-начальник стала истошным голосом вызывать на связь Кызыл.

— Мажара, Мажара… Вы меня слышите? Мажара, ответьте Апофеозу. Буду передавать РД для командира…

Оторвавшись от микрофона, она обращается ко мне.— Пишите текст и кто передал.

Пишу на листочке коротенькое сообщение.

— Прибыл Кызыл тчк Высылайте срочно два борта тчк Со мной группа сотрудников КГБ тчк У них билеты Москву завтра тчк Есть группа студентов Новосибирска тчк Подпись тчк

Женщина, внятно произнося каждое слово РД, начинает передавать текст. Закончив, она спрашивает в микрофон.— Мажара, Мажара… Как поняли? Хорошо… Срочно передайте РД командиру. Принято? Отбой.

Потом она обращается к нам.— Всё передала. Слышимость хорошая. До часа дня погоды не дают. Закрыты горы. Так что раньше двух-трёх часов на борт можете не рассчитывать.

Закончив с официальными делами в аэропорту, мы отправились в Ырбан знакомится с его обитателями, магазинами и другими достопримечательностями, если таковые имеются.

Хотим также заодно и попробовать достать какой-нибудь транспорт для перевозки нашего многочисленного багажа. На первом же магазине, который нам встретился практически сразу, красовалась вывеска «продукты» и номер девятнадцать.

— Ничего себе посёлок— пять домов, девятнадцать магазинов,— искренне удивился Завхоз.

— Советские люди должны жить хорошо, а значит магазинов должно быть много,— глубокомысленно отвечает ему Ряша.

— Товаров было бы много, а остальное неважно,— уточняет Шура.

Заходим в магазин, знакомимся с содержимым на его прилавках и приобретаем килограмм медовых пряников и буханку хлеба, которого мы не пробовали уже дней пятнадцать.

Идём дальше мимо невзрачных одноэтажных домишек. Метров через сто находится ещё один магазин. На нём вывеска «Промтовары» и номер восемнадцать. Заглянуть внутрь нам не удаётся, так как идёт приёмка товаров.

Ещё через сотню метров подходим к номеру семнадцатому. Это— книжный. С любопытством осматриваем книжный ассортимент. Среди него — «Жерминаль» Золя, «Евгений Онегин», «Нашествие» Леонида Леонова, «Слово Арата» Салчака Тока, ещё какие-то книжицы на тувинском языке.

Нас сразу же привлекает «Жерминаль». Берём сразу несколько книжек. Я приобретаю на память книжку Салчака Токи. Магазин номер шестнадцать торгует посудой и хозяйственными товарами.

Там же можно приобрести детские коляски и мотоциклы.

Решаем подарить Завхозу и Шуре, именинникам этого месяца, по фужеру.

Шуре выбираем узенький за сорок пять копеек, а Завхозу— толстый, пузатый с восьмигранным донышком за девяносто пять копеек. Кроме фужера приобретаем для Завхоза ещё ковшик, чтобы он больше не таскал в походы свой зачуханный котелок.

Фужером Завхоз остаётся очень доволен, а насчёт ковшика проявляет весьма сдержанные эмоции. Когда же он узнаёт истинные цели, ради которых совершена эта покупка, то выплёскивает на нас целый поток возмущения.

— Ах, вы клещи. Вишь, подарочек мне придумали. Дулю вам! Котелок свой я всё равно не брошу. Он мне дорог, как память. Я к нему привык и он ко мне тоже. А этот ковшик мне противен и к тому же мал.

Шура тоже выражает неудовольствие.— Конечно если для начальства, то можно и за девяносто пять копеек, а как для нас простых смертных, то всего за каких-то сорок пять. Дискриминация и посягательства на мои права.

— Бери, пока дарят за сорок пять, а то и его отберём,— советует Командор.

В магазине за номером пятнадцать, который снова был продуктовым, мы по купаем бутылку «Старки» лисичанского разлива, чтобы именинники могли обмыть свои подарки.

После посещения магазина номер пятнадцать я, Шура и Ряша решаем, что с нас достаточно знакомства с торговыми точками Ырбана и возвращаемся на берег, где в ожидании нас томится Лида.

По дороге договариваемся с каким-то шоферюгой о пере возке багажа. Он рулит на старом разваливающемся автобусе.

За перевоз шмоток он берёт стакан спирта. Такое количество горячительного у нас ещё есть, и мы соглашаемся.

Командор, Вова и Завхоз продолжили знакомство с торговыми точками Ырбана. Мы уже успеваем перевезти шмотки в аэропорт и напоить шофера, а их всё нет.

Только через полтора часа появляются наши экскурсанты. Когда они появились на зелёном поле аэродрома, мы просто лопаемся от зависти— на нашем Завхозе красуется потрясающая шапка-ушанка из овчины под ламу цвета светлой охры и с замшевым верхом. Вова и Командор щеголяют в ушанках «кролик под котик», а последний несёт в руках ещё одно чудо шапочного искусства — детскую коричневую шапку с двумя помпонами.

Шапка Завхоза тут же становится предметом рассматривания, обсуждения и всеобщей зависти даже у членов других групп, которые тоже успели перебраться в аэропорт, потеряв надежду на «Зарю». Одна из девушек, из московской группы, долго и настойчиво уговаривает гордого Федю продать ей шапку за любую цену или вознаграждение, так как она очень подходит к её дублёнке, дожидающейся свою хозяйку дома.

Завхоз держится стойко и непреклонно, монотонно твердя одно и тоже.

— Не продаётся, не продаётся, не продаётся… В крайнем случае, могу поменять на вашу дублёнку… Не продаётся….

Разочарованная девица с сожалением в последний раз смотрит на чужую вещь, которая так и не перешла в её владение, а потом дрогнувшим голосом умоляюще просит.

— Дай хоть примерить…

— Это можно,— великодушно соглашается Завхоз, снисходительно глядя на тоскующую девицу, снимает шапку с головы и протягивает её сразу же заулыбавшейся счастливице.

Кроме шапки он умудрился разглядеть среди товаров и купить редчайшую вещь— ходики, с картинкой Шишкина «Медведи в лесу». Правда, медведей на ней было почему-то не три, а четыре.

— Это потому, что, когда Шишкин свой шедевр творил, один за деревом прятался,— объясняет нам счастливый обладатель шапки и часов.

Часы действительно уникальные, особенно по части цены. Они стоят всего шестьдесят копеек.

— Ничего себе, да в них металла рубля на два, — искренне удивляется Ряша.

— А точность хода какая,— хвастается Завхоз,— отстают не более трёх минут в сутки. Завод на целых двадцать шесть часов. Только сердобский завод такие и делает.

— И только Ырбан такие отдаёт задаром,— завидует Шура.

— Командор, Вова, а вы чего себе такие не купили? Могли бы и для меня взять,— возмущается Лида.

— Ладно, не пыли. Сейчас сбегаем и купим,— оправдывается Командор.

За шапками и ходиками в посёлок бросается наперегонки вся публика, которая скопилась на аэродроме. Однако, скоро выяснилось, что ходики в наличии ещё были, а вот уникальная шапка была всего одна.

Раздосадованные жаждущие стали раскупать все имеющиеся в наличии шапки. Шапочный бум нарастал. Местное население, видя, что приезжие сметают с полок предназначенные для них товары, толпами повалило в магазин и тоже начало покупать шапки.

Через пол часа на прилавке сиротливо ютилась всего одна невзрачная серая копченка. Так благодаря нашему Завхозу магазин выполнил годовой план по продаже головных уборов. Ходики приобретают для себя Командор и Лида.

— Повешу у себя на кухне и буду балдеть, вспоминая Ырбан,— заявляет Командор.— Там эта картинка будет классно смотреться.

В магазине продаются и дефицитные для столицы тело греки, сшитые по последней моде — в талию. Но поскольку поход для нас уже завершился, а до следующего нужно было прожить целый год, покупать их никто не стал.

Ребята из московской группы купили две, тоже последние, шляпы с тувинским орнаментом на тулье.

Шляпы меня не взволновали, а вот «ламою» шапку я бы для себя тоже охотно приобрёл.

Пока нет самолёта и так жарит солнце, решаем просушить баллоны и чехлы от катамаранов, палатки, упаковки с рыбой и кое-какие другие шмотки, а так же обмыть наши покупки.

«Старка» оказалась на редкость вкусной и вызвала бурю положительных эмоций у всего коллектива. Каждый выпивал свою порцию из сверкающих на солнце фужеров, звонко чокался с напарником и закусывал скумбрией в томатном соусе, которая была куплена вместе с водкой.

Солнце сияло в небе во всю свою ослепительную улыбку и дарило нам такие горячие лучи, что принимать их одетыми становилось почти невыносимым. Раздеваемся до пояса и последний раз в этом сезоне принимаем ультрафиолет под небом гостеприимной Тувы.

Через какие-то полчаса все разложенные вещи становятся абсолютно сухими.

Уже три часа дня, а самолётов всё нет и нет.

— Мажара, Мажара… Я Апофеоз. Когда будут борты? И будут ли вообще? взывает к Кызылу вспотевшая начальница аэропорта.

— Апофеоз, я Мажара… Задерживаем вылет до шестнадцати из-за отсутствия бортов,— отвечает Мажара.

Мы томимся в ожидании. Наконец начальница сообщает, что один борт вылетает в семнадцать часов, а о другом пока ещё ничего не известно.

— Давайте ваши вещи на весы…

— Сейчас перетаскаем… Взвешивание показывает, что у нас в наличии триста шестьдесят килограммов груза, и это несмотря на то, что мы умудрились укрыть от взвешивания четыре упаковки с рыбой, по пятнадцать килограммов каждая.

После взвешивания начальница категорически заявляет.— На первый борт вас посадить не могу, так как у меня имеется ещё четыреста килограммов почты. Вместе с вами и грузом тонна двести. Максимальная загрузка борта — тонна. Так, что пусть летит вторя группа — их меньше и груза почти нет.

Возражать бесполезно и мы соглашаемся. Сидим, молчим и не знаем, что делать, так как оставаться здесь на неопределённое время опасно и не хочется. В это время Мажара хриплым голосом рации сквозь писки и трески эфира сообщает Апофеозу, что идёт борт на Тоджу и на обратном пути он зайдёт в Ырбан.

Начальница переключается на Тоджу и начинает своё монотонное.— Фужор, Фужор, Я Апофеоз… Как слышите? К вам идёт борт. Будет ли у вас на обратном пути загрузка или я могу оформлять на себя рейс полностью?

Фужор отвечает, что у него загрузки нет. Мы сразу же облегчённо вздыхаем, а начальница, шурша бумагами, начинает оформлять нам билеты. Пока она заполняет бланки, Мажара ещё раз сообщает Апофеозу о том, что борт на Тоджу вышел раньше, чем на Ырбан, а это значит, что мы всё-таки улетим первыми.

В восемнадцать тридцать из-за склона горы показывается маленькая серебристая точка.

Она мелькнула на тёмно-зелёном фоне тайги и быстро трансформировалась сначала в легкокрылую стрекозку, а затем и в современный бипланчик, который юрко шмыгнул вниз с высоты, коснулся колёсами земли и, подскакивая на неровностях лётного поля, быстренько подрулил к самому «зданию» аэропорта.

— Вася, здорово,— приветствует показавшегося из люка пи лота начальница.

— Привет, Привет… А я и не знал, что к вам попаду. Меня уже в воздухе информировали,— отозвался Вася.

Ничего, зато теперь знаешь. Семь пассажиров и триста шестьдесят килограммов груза. Как не тяжело будет?

— Нормально. Давай загружай побыстрее и полечу. Синоп тики снова закрыть горы обещают.

Мы шустро носимся от вещей к самолёту и обратно. Нам помогает грузиться и мужская тройка москвичей. Через пять минут погрузка была закончена, и мы разместились в салоне «АН-2».

— Не прощаемся. До встречи в Кызыле,— кричим помогавшим нам ребятам.

Они приветливо машут нам на прощание руками и остаются дожидаться свой борт. Студентов тоже обещают вывезти ещё сегодня на попутно «МИ-8», который ушёл с грузом в какую-то партию.

В восемнадцать сорок пять мы уже находимся в воздухе. Мерно гудит мотор. Наш самолётик потряхивает на воздушных ухабах. Внизу проплывает тувинская тайга, холмы, горы, Бий-Хем и его притоки. Шура и Вова мирно дремлют на рюкзаках. Пробует пристроиться на них и Лида, но ей что-то не нравится.

Она садится на боковое сидение и начинает смотреть в иллюминатор на землю, по которой лёгкими тёмными тенями проецируются кучевые облака. Через час по лёта мы должны прибыть в Кызыл.

Около восьми часов вечера мы приземляемся в кызыльском аэропорту. На взлётной полосе, ревя моторами, приготовился к взлёту «ТУ-154» на Москву.

Умница командир задержал вылет до нашего приземления. Встречает меня у борта, здоровается и говорит.— Быстренько летим в кассу за билетами, а ребята пусть грузят вещи на «Кар» и на самолёт. Рассусоливать некогда. Итак, вылет на двадцать минут задержал.

Я сажусь в его машину, и мы мчимся в аэровокзал.

Пять минут на оформление билетов, пять минут на посадку в самолёт, прощание с гостеприимным хозяином авиаотряда и челябинцами, которые остаются на груде шмоток ожидать рейса на Свердловск, и мы уже снова в воздухе.

Самолёт берёт курс на Москву. Через шесть часов полета мы приземляемся в Домодедове.

Это просто сказка — ещё сегодня утром мы были в тайге и сегодня же стоим на московской земле.

Прогресс наглядно демонстрирует свои возможности и достижения. Закончился ещё один летний отпуск, проведённый на природе.

Ой ребята, вы ребята!

Расскажу сегодня всем,

Как течёт в Туве, в Саянах

Чудо-речка Кижи Хем.

Как её там обнимает мощно скалами каньон,

И тайга к ней подступает, и зверьё со всех сторон.

Есть там мощные пороги, в них таятся валуны,

И таймени — недотроги бьют хвостом из глубины.

Там ленки по пляжам ходят, и на блёсны не глядят.

Нос они от мух воротят, непонятно, что хотят.

На притоке Ашкосоке есть могучий водопад,

Где в искрящемся потоке блики радужно блестят.

А вода! Такой водички не найдёшь в другой реке.

На ветвях щебечут птички, следы мишек: — на песке.

Кижи-Хем. Часть 1

Кижи-Хем. Часть 2

Кижи-Хем. Часть 3