ГЛАВА 6.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОДНЫЕ ПАЛЕСТИНЫ.

Мы летели над самыми облаками, иногда даже забираясь в туманную, вязкую мглу их рыхлых макушек. В разрывах облачности то и дело была видна тайга, среди которой чёрными пятнами выделялись многочисленные гари и серо-голубые аппликации озёр, к которым мы так хотели добраться, чтобы добыть аппетитных, жирных линяющих гусей, крикливых уток и другую пернатую дичь.

Сверху были хорошо видны вытянутые эллипсы столовых гор, которые так причудливо возвышались на горизонте во время нашего сплава по Котую.

Вертолёт вылетел к Воеволихану и пошёл вдоль его русла. Только сейчас мы смогли чётко представить себе, какие мучения нас ожидали, если бы мы выбрали вариант сплава с верховий этого притока. Во многих местах русло реки пересохло полностью, и образовались песчано-каменистые перемычки метров по сто длиной. Перетаскивать по ним катамараны было бы удовольствием ниже среднего.

Чем дальше удалялись мы от долины Котуя, тем плотнее и темнее становилась облачность. Действительно, сидя на земле в одном месте, совершенно не возможно угадать какая на трассе погода. Над Котуем тихонько шастали редкие облака, а здесь над горами бушевала непогода.

Пролетели своеобразный хребет с изрезанным острым гребнем, весь разрисованный цветными лоскутами, образован¬ными зеленью тайги, буровато-красными каменными осыпями и белыми лишайни¬ками. В отдельных местах на самом острие гребня всё ещё сохранялись узкие полоски не растаявших снежников.

Ребята, настрадавшись на голодной табачной диете последних дней, непре¬рывно «стреляли» сигареты у экипажа и двух парней, которые оказались охотниками-сезонниками.

Охотники летели на несколько дней в Туру, чтобы забрать там оставшиеся запасы продовольствия на долгий зимний сезон.

На этот раз в вертолёте было жарко. Постепенно тёплые одежды перекочёвывали с наших тел на груду сваленных в углу шмоток.

В разрывах облаков появилось солнце, и сразу же внизу по зелени тайги побежали золотистые светлые полосы и пятна, а хмурые облака посветлели, и из грозно нахмурившихся превратились в светло-улыбчатые.

Островки белых лишайников засверкали в тёплых солнечных лучах хорошо начищенным серебром, а красноватые скалы выглядели, словно настоящие сердолики.

Мало какая река течет по прямой более или менее значительное расстояние. Это особенно справедливо в отношении равнинных рек, которые часто образуют крутые изгибы и петли, называемые излучи¬нами или меандрами.

Последний термин происходит от названия реки в Малой Азии, славившейся своим извилистым руслом.

Форма излучин у таких рек постоянно меняется. Медленно текущая вода откладывает осадки с внутренней стороны изгибов, что приводит к образованию отмели. Более быстрые потоки подтачивают берег у внеш¬него края реки и увеличивают длину излучи¬ны. Так, например, известно, что меандры на реке Мис¬сисипи за один год переместились на 18 м.

Однако со временем вода прокладывает себе новое прямое русло через шейку меандра, превращая излучину в изолирован¬ное серповидное озерцо под названием старица. При последующих разливах оно нередко наполняется осадками и превраща¬ется в болото, а со временем и совсем высыхает.

То, что мы сейчас наблюдали внизу, было классическими меандрами.

Воеволихан петлял внизу под нами словно заяц или танцор во время замысловатого танца. Расстояние по суше между отдельными его петлями не пре¬вышало какой-нибудь сотни метров, а путь по воде вытягивался на целые кило метры.

Ещё раз убеждаемся, что Воеволихан — река не для сплава. На него лучше смотреть отсюда сверху, чем пытаться продираться на катамаранах или ЛАСах через сплошные камни и мели.

Облачность всё более редела, рвалась на мельчайшие куски, и мы постепенно буквально всасывались в зону прекрасной погоды. Отдельные золотые полосы и пятна в тайге слились в единое целое, и она, похорошевшая и сияющая, провожала нас из своего царства. Горелых мест становилось всё меньше и меньше.

Вертолёт нёс нас всё дальше на юг, ближе к теплу и людям. Хотя на тепло Котуя грех было жаловаться, так как он подарил нам в этом году на редкость хорошую погоду. Несколько прошедших кратковременных дождичков даже нельзя было засчитать за минус: без них наше путешествие больше напоминало бы черноморскую пляжную прогулку, чем таёжные скитания в глубинке.

Сегодня шли двадцать третьи сутки нашего пребывания на Котуе. И надо отдать должное, каждые из них были по-своему своеобразны и неповторимы.

Когда все заботы тягостного ожидания остались позади, всех волновала только одна мысль: успеем ли мы прилететь в Туру до закрытия магазина? Пытаемся выяснить этот вопрос у экипажа, и получаем совершенно неутешительный ответ.- Похоже, что не успеем.

Это значительно снизило жизненный тонус коллектива. Только сейчас мы начали по достоинству оценивать «вещий» сон нашего завхоза. Девушки в белом — к зайцу, а белый пароход — к вертолёту.

Не было в этом сне только одного — ничто не предвещало нам закупки в магазине требуемого количества и ассортимента продуктов, в которых ми сейчас как никогда остро нуждались. Правда, Степаныч пробовал толковать часть этого сна с не опробованным обедом, как закрытие магазина, но его тут же обрывали.

Обиженный Степаныч откинулся на рюкзаки и запел себе под нос.- У природы нет плохой погоды, всякая погода — благодать…

Сквозь гул двигателей раздался голос Командора.- Это точно. Только хорошая погода всё равно лучше. Недаром народная пословица гласит — если начали летать самолёты, то это к ясной погоде.

Разомлевший от тепла Ряша включил на полную громкость магнитофон и пы¬тался сквозь шум двигателя слушать Высоцкого.

Мечтатель, глядя на это варварство, обратился к нему.- Ты что, озверел? Питание бы поберёг.

— Пущай даже озверел. Только прежде, чем давить в себе зверя, необходимо проверить не занесён ли он в красную книгу, а у меня её с собой нет.

Часа через полтора полёта мы оставили позади долину Воеволихана, проскользили над лесистым плоскогорьем, и вылетели в долину Кочечума.

Под нами снова простирались невысокие холмы-сопки, часто заросшие лиственничной тайгой. Было хорошо видно, что пожаров здесь почти не было.

Кочечум был широк и, как казалось сверху, спокоен. Только изредка длинные прямые плёса чере¬довались с короткими пенистыми шиверками. Вдоль воды тянулись сплошные узкие песчаные ленты. Каменистых, осыпных берегов не было видно.

Где-то около половины восьмого под нами засветились под лучами заходящего солн¬ца блестящие ёмкости бензохранилища. Вертолёт подлетал к Туре.

Маленькая уютная гостиница вновь встретила нас белыми простынями, мягкими подушками и тёплыми одеялами.

Мерцал экран телевизора, приятно светился огоньками электрокамин. Мы блаженно восседали в мягких креслах и на диване, отдыхая после гула и тряски вертолётного полёта. Показывали «Горное гнез¬до» по Мамину Сибиряку. Мы буквально млели от благ цивилизации, и только завхоз и Уралочка, запасшись рюкзаком и парой авосек, срочно покинули этот рай, и направились попытать счастья в ближайшем магазине. Основной и самой важной частью их задания было любыми путями добыть горячительного, чтобы отме¬тить наш благополучный выход из тайги.

К счастью, они всё-таки успели попасть в магазин до его закрытия. Первым пытался обольстить продавщицу наш Меч¬татель. Он глубокомысленно закатывал глаза и тихим, бархатным голосом вещал, склонившись к самому личику довольно миловидной хозяйки прилавка.- Девушка, милая… Надо… Очень надо… Только что прилетели из само¬го пекла… Всего три бутылочки…

Милая девушка, привыкшая ежедневно к таким просьбам со стороны всякой шантрапы, которой в этих местах хватало, равнодушно отвечала.- Поздно. Водкой торгуем только до девятнадцати часов. Всем надо… Но, нельзя.

Видя, что чары Мечтателя на девушку не действуют, на передовую выдвинулась Уралочка. Она умоляюще придвинулась к прилавку и застонала.- Девушка, вы меня пожалейте. Ведь эти охламоны /то есть мы/ меня даже на порог не пустят, если я им этой отравы не принесу…

Мечтатель не приминул тут же встрять.- Это точно! Обязательно не пустят! Придётся нам с ней всю ночь по улице шастать. Замёрзнем же…

Очевидно, это подействовало на продавщицу, та как охламоны в её представлении виделись в виде здоровенных, заросших и невероятно наглых типов, которым ничего не стоило выгнать на ночь глядя слабую женщину из дома.

Она нагнулась и извлекла из-под прилавка заветные бутылки.

Когда Мечтатель и Уралочка переступили порог нашего пристанища, мы встретили их дружным «Ураа», — так как авоськи буквально трещали от обилия купленных продуктов. В них были и свежайшие натуральные рыбные консервы «Килька в томатном соусе», и масло сливочное не солёное, и сахар, и печенье, и консервированные огурчики фирмы «Балкан», и что-то ещё весьма вкусное… Не было там только одного — хлеба.

Последнее обстоятельство несколько омрачило этот праздничный ужин, прошедший в теплейшей, дружес¬кой обстановке за тостами и воспоминаниями о делах теперешних и недавно минувших.

Интимно светился камин, тихо звучали прекрасные мелодии и песни в исполне¬нии Джо Дасена и ансамбля Баккара.

Расчувствовавшийся Степаныч затребо¬вал налить по четвёртой, и тут же ознакомил нас со своим экспромтом — песней, которую он создал в честь прекрасной дамы — Уралочки, добывшей обществу столь необходимые сегодня граммульки. Исполнялась песня на чистейшем французском языке.

И пусть простит меня читатель за незнание языка великих Бальзака, Мопассана и Гюго, но звучала она примерно так: Сету бур ду и… Кану шан сон шерше ля фам… Куривра, эрива, кинисо… Ту жу ре…

Далее следовали слова, которые совершенно выпали из мо¬ей памяти, но кончалась эта хвалебная песнь так: Се те аптит сюрприз!

— Как у меня получилось?- гордо вопросил сияющий словно медный пятак Степаныч.

— Небось, наворотил каких-нибудь непристойностей?- спросил Ряша.

Уралочка при этих словах стала вся пунцовой от смущения.

Степаныч гордо заявил.- Я не так дурно воспитан, как это кажется с первого взгляда. Но для интрижки перевод будет только к следующей нашей встрече. Пока же передаю текст этой замечательной песни нашей прелестной фее из рук в руки, чтобы не было подделок!

В самый разгар веселья Мечтатель незаметно улизнул из-за стола, и вскоре наша беседа стала сопровождаться его равномерным храпом. Видимо Мечтателю снилось что-то весьма острое и щекотливое, так как он несколько раз оглушительно чихал, хрюкал, подпрыгивал на своём ложе, но так и не проснулся. Потом его сны стали более спокойными, и Мечтатель совер¬шенно затих под тёплым стеганым одеялом.

Наши ряды за столом постепенно редели. В конце концов, около камина остались только я, Максим и Ряша. Лишь в половине первого ночи мы устали от воспоминаний и, сказав друг другу, вежливое — Спокойной ночи,- отправились спать.

Необычная обстановка, мягкость пружинных кроватей и жгучая жажда подняла ¬экипаж второго катамарана ни свет ни заря. Лёха, Командор и Максим сло¬нялись по комнатам, топая словно свежие отдохнувшие кони, гремели вёдрами и, сопя, пили воду.

Наш экипаж, ночевавший в соседней комнате, выдерживал эти

слуховые раздражители до восьми утра. Когда лежать стало совершенно невмоготу, мы встали и начали готовиться к перелёту в Красноярск.

Уралочка к этому времени успела приготовить на плитке привезенного с Котуя зайчишку, и угостила нас на завтрак горячим супчиком из дичины.

Однако у всех почему-то пропал аппетит. И мы с трудом осилили свои порции супа с зайчатиной и потребовали чая.

Все с удовольствием вливали в себя ароматную жидкость, когда зазвенел телефон, и аэропортовское начальство сообщило, что если у нас всё собрано, можно вылетать, так как самолёт готов. Летим в Красноярск спец рейсом.

Мечтателю билет оформили прямо до Москвы, так как он решил поездом не ехать, а добираться домой самолётом. Степаныч, Ряша и я остановились всё-таки на поезде, так как это давало возможность ещё пару-другую суток оставаться в атмосфере дорожного пу¬тешествия. Челябинцы тоже едут по железной дороге, так как других вариантов добраться до дома у них нет.

На всякий случай оформляем всем ребятам справки о нелётной погоде, которые они будут предъявлять строгому начальству в случае необхо¬димости.

Шесть часов полёта от Туры до Красноярска на маленьком, вёртком АН-2 остались в нашей памяти, как небольшое самостоятельное путешествие протяжённостью ровно в тысячу километров. Тем более что с высоты полёта в полторы тысячи метров были хорошо видны и тайга, и озёра, и реки, и посёлки.

За шесть часов полёта по маршруту погода менялась несколько раз. Наш юркий Антон проходил один за одним мощные грозовые фронты. Мы слов¬но шуруп ввинчивались винтом нашего самолётика в их вязкие, мохнатые те¬ла. Когда тучи впереди по курсу становились особенно зловещими, и начина¬ли сверкать молнии, пилоты отворачивали с курса и обходили их стороной.

Мы то катились по совершенно ровной асфальтовой дороге, то тряслись по каменистому просёлку, то проваливались в глубокие ямы и буераки.

Глухие места сменились обжитыми, появились поля, чёрные квадраты паров, деревеньки и посёлки. Чем ближе мы подлетали к Красноярску, тем больше снижался наш самолёт. Последние сто километров мы летели совсем низко над землёй.

Создавалось впечатление, что в аппарате кончается горючее, и он вот-вот совершит вынужденную посадку на каком-нибудь поле. Наконец под крылом самолёта появились прямоугольники жилых кварталов Красноярска, а затем и аэропорт, по рулёжным дорожкам которого одна за другой двигались сере¬бристые стрекозы. Одни из них уже завершили свои воздушные прогулки, а другие, наоборот, ещё только готовились взмыть в небо.

Наш бипланчик лихо устремился вниз, тихонько шаркнул резиновыми дутиками по грунтовой полосе и покатил к месту стоянки, которая соседствовала с современным бетонным ВПП и рулёжками, как провинциальная родственница рядом со столичны¬ми родичами.

Из кабины выглянул пилот и, подмигнув нам, доверительно сообщил.- В баках по нулям. Дотянули тютелька в тютельку. Ещё бы один фронт, и пришлось плюхаться брюхом в чернозём…

Мечтатель остался в аэропорту дожидаться ближайшего рейса на Москву, а мы помчались на железнодорожный вокзал покупать билеты на скорый, фирменный поезд «Енисей».

С билетами никаких проблем не оказалось. Оставалось только дож¬даться отправления, которое согласно расписания планировалось на поло¬вину девятого по Москве. До этого нам нужно было запастись хоть какими-нибудь продуктами в дорогу, а так же попрощаться с Челябинцами, поезд ко¬торых уходил на два часа позже нашего.

В ожидании отъезда они расположи¬лись на груде шмоток около решетчатой ограды вокзала.

Расставание с друзьями, с которыми ты провёл почти целый месяц, полный романтических ожиданий и переживаний, трудностей и радостей походной жизни, причём расставания на длительное время, для меня всегда было и остается волнительным и немного грустным моментом.

Пройдёт всего несколько десятков минут, и разные поезда помчат по необъятным просторам страны людей, ставших друг другу необходимыми и близкими. И ведь ничего не поде¬лаешь, время необратимо, и дома ждут каждого из нас повседневные дела и заботы, словом всё то, что называется жизнью.

Я подошёл к Уралочке, которая изо всех сил старалась скрыть свои чувства, особенно заметные в такие моменты именно у особ слабого пола, в которых сентиментальность встреч и расставаний развита значительно сильнее, чем у мужчин.

— Счастливого пути. Не забывай московские знакомства, заезжай в гости. Ну-ка, подставляй на прощанье щёчку!

— Раз мне щёчек не досталось, паапрашу… губки,- заявил Ряша, и попытался осуществить намерения.

— За это он был тут же награждён шутливым дружеским тумаком по спине.

— Мужики, обязательно приезжайте в Москву, а то вы только всё время собираетесь.

— Сами к нам в Челябинск заглядываете.

— За нас это с лихвой Мечтатель восполняет. Он к вам раз по пять в год умудряется слетать. Не иначе, как серьёзный интерес, кроме работы имеет.

— К следующему году фото и кино плёнок побольше запасайте, а то они с каж¬дым годом во всё больший дефицит попадают.

— Ладно. Мы плёнки, а вы насчёт тройников старайтесь.

— Будет сделано.

— Смотрите, камнями торговать не вздумайте. Вон их у вас целый мешок.

— У самих не меньше. Если удастся сделать хорошие спилы — пишите. Может и нам поможете. Если чего будет нужно, звоните.

— Ну, что же, братцы, до скорого. Нам пора, вон уже проводницы нервничать начинают…

— Ничего, без вас не уедут… Пойдёмте, мы вас проводим до вагона, а здесь пока Уролочка подежурит.

Нет ничего более беспорядочного чем порядок на железной дороге. Поезда регулярно опаздывают в конечные точки своих маршрутов на многие часы, а иногда и на сутки. Приход поезда точно по расписанию считается в летний период почти невероятным событием.

Бедные пассажиры, а особенно встречающие, даже ориентировочно не могут планировать своё время, и в течение всей поездки мучаются в тягостном ожидании и неопределённости. Все письма и телеграммы, посылаемые в пути родным, знакомым и сослуживцам приносят лишь огорчения и треволнения.

Вот и наш поезд — фирменный «Енисей», не успев отмотать от Красноярска и двух сотен километров, намертво встал посреди пустынной равнины.

В вагоне было тихо и так же пустынно, как и за окнами. Половина купе в вагоне была без пассажиров, хотя в кассах Красноярска билетов не было.

Перед нами во всей своей «красоте» была знаменитая система создания ис¬кусственного дефицита. О ней в последнее время много говорят, пишут, но, практически, ничего не делают для её уничтожения. Благо убытки, которые наносит эта система, стойко переносятся могучим организмом государства.

Мы простояли почти всю ночь. Только под утро сквозь чуткий сон я по¬чувствовал рывки электровоза и перестук колёс, возвестивших о продолжении нашего движения к дому.

Первая остановка была в Минусинске. Было уже девять часов утра. На маленьком привокзальном базарчике торговали свежими помидорами и солёными огурцами. Все эти товары продавались по од¬ной стандартной цене — рубль кучка. Правда, кучки почему-то 6ыли разные.

Ряша пытался торговаться, но все его усилия оказались напрасными — бабки держались монолитным строем, и выдерживали назначенную ими цену.

Вид свежих и солёных овощей был нестерпимо соблазнителен, и мы купили кучку помидор и кучку огурцов. В газетном киоске запаслись чтивом на долгую дорогу. Для этой цели закупили подряд всю прессу, которая имелась на прилавке. Тем более что она будет нужна нам и для хозяйственных нужд.

По поездному радио хрипло надрывался, почти неузнаваемым голосом, Магомаев, или, как его на¬зывает Степаныч — Муслимчик: И взорвалась гитара, словно сердце моё…

Мы образно представили себе, как рванула эта самая гитара, если в голосе певца звучал настоящий ужас.

После отправления из Минусинска узнали, что мы уже имеем отставание от графика в шесть часов. Поездная бригада оче¬видно, но не вероятно, решила как-то нагнать упущенное время, и наш скорый принялся лихо раскручивать колёса. За окнами бодренько мелькали пере¬лески, редкие посёлки, домики путевых обходчиков, заболоченные низины, поля.

На обратный путь нам явно не повезло с проводницами. Хотя это были и студентки, поезд обслуживала бригада красноярского политехнического института, но совершенно необщительные и не дружелюбные. В результате и чай был совершенно не тот, и духовное общение тоже.

После завтрака помидорами мы снова принялись «давить ухо». Ряша и Степаныч тут же начали заливисто похрапывать, а я лежал и тупо смотрел в потолок.

В голове носились обрывки знакомой туристской песни, правда, с несколько измененными словами: Поезд длинный смешной чудак, всё никак не раскрутит колёс, видно что-то совсем не так, что-то не удалось…

За окнами зашелестел крупный и частый дождь. Серая пелена окутала поля и перелески. От такой смены погоды Степаныч сразу проснулся и почему-то начал жаловаться на то, что он не принял участия двух последних банных днях на Котуе.- Вам сейчас хорошо! Вы вон, какие чистые, а я уже две недели, как немытый. Головка вон чешется и ноги тоже…

На это мы вполне резонно ему отвечали.- Спокуха! Сам виноватый. Никогда не нужно отказываться от благ дарованных мирских, особо, когда их тебе предлагают за бесплатно. Ибо! Не вкусив их вовремя — не получишь больше никогда.

— Братцы, а Мечтатель сейчас уже, наверное, на работе начальству мозги пудрит и на уши лапшу развешивает.

— Точно. Он сейчас по поводу своего опоздания байки рассказывает. Чудак! Чего торопился. Вон нам спешить совсем некуда.

— Это точно. Отсюда дальше вагона ресторана не убежишь.

Проскочили станцию Тайга. На стене вокзала барельеф Ленина. Он был здесь проездом в ссылку.

Дождь за окном продолжал разма¬чивать и без того мокрую землю. Было скучно и голодно, поэтому мы решили посетить вагон-ресторан, и опробовать его кухню.

На обед посетителям предлагали рассольник и какую-то неизвестной породы рыбу. Мы с Ряшей решили побаловаться горяченьким, а Степаныч отказался, заявив, что он лучше у себя в купе выпьет сто грамм и закусит яблочным джемом. Все эти припа¬сы он успел купить на вокзале в Красноярске, и очень этим гордился.

Мы не стали его уговаривать, и погрузились в дегустацию блюд. Они оказались вполне съедобными, хотя особенно приятых эмоций и не вызывали.

Вернувшись в купе, Степаныч осуществил свое намерение, и вместо того, чтобы стать веселее и общительнее, откровенно удалился в мерихлюндию. Потом он достал из кармана какой-то помятый листок бумаги, огрызок карандаша, о котором мы даже не подозревали в походе, и принялся что-то пи¬сать.

Я тихонько заглянул через его плечо. Степаныч сочинял стихи! Это было поразительно! Стихи, вернее песнь души, была настолько необычной и интересной, что я быстренько достал ручку, и незаметно для автора перепи¬сал её себе в блокнот. Она звучала так:

Да! Вот и песня спета!

Куда ещё несёт?!

Сегодняшнее лето

Мне показало всё!

Пора кончать вояжи

В холодные края,

И прелесть жизни нашей

Теперь уж не моя.

Пороги, перевалы

Оставим молодым,

А старикам бывалым –

Воспоминаний дым!

Но нет! Пока что рано

Нас списывать в запас,

На Север и в Саяны

Пойдём ещё не раз!

Эта была даже не песня, а крик души. Написав последнюю строчку, Степаныч глубоко вздохнул и неподвижным взглядом уставился в окно. Он просидел, не двигаясь и не отзываясь на наши вопросы около часа. Затем, словно бы стряхнув с себя туманную пелену задумчивости, бодро заявил.- По-моему, мужики, мы забыли основную обязанность настоящих пассажиров — если есть карты, то в них нужно играть. Предлагаю пульку. Чтобы не заводиться и не утомляться — пятисоточку.

Мы охотно согласились с его предложением, и бодро зашуршали картами.

Поезд опаздывал безбожно. В Новосибирск мы прибыли с отставанием в семь часов, в Омск — уже в тринадцать!

Похоже, что мы становимся очевидцами подтверждения старинного правила — Тише едешь, дальше будешь от того места, куда едешь.

Ряша в слух мечтал.- Хорошо бы наша колымага опоздала ещё часика на четыре, тогда мы в Москву приедем раненько утром, а не среди ночи.

Пока мы мечтали вслух о времени прибытия в Москву, наша колымага медленно раскручивала свои колёса по Западно Сибирской низменности.

В соседнем купе какой-то молодой ловелас приставал к симпатичной молоденькой женщине:

— У вас есть дети?

— Есть. Сын.

— Скажите, пожалуйста, такая молодая и уже сын. Наверное, уже курит? — Нет.

— Это хорошо. Табак — яд! Простите, а в карты он играет?

— Тоже нет.

— Чудесный парень. Таких сейчас мало. А сколько ему лет?

— Сегодня исполнилось ровно полгода.

— Ну, тогда у него всё ещё впереди: и вино, и курево, и, простите, женщины… Это нам старикам остаётся только завидовать таким счастливым мамочкам.

К нам в купе хмурые проводницы подселили «зайца». Это был сержант, добирающийся к себе в часть. Он тихо забился в уголок и задремал. Сколько мы не предлагали ему лечь на верхнюю полку, всё было бесполезно: бывалый солдат сразу же заснул в сидячем положении. Он так же незаметно и исчез из купе, очевидно, сошёл, когда мы спали.

Зона дождей кончилась только где-то около Тюмени. Она тянулась на протяжении более тысячи километров. Но хотя дождь и прекратился, всё небо было забито, как наша дорога поездами, нескончаемыми эшелонами облаков.

От бесполезного время провождения зверски хотелось есть, но продуктов, кроме хлеба, у нас не было. Была, правда, бутылка водки, которой единолично владел вновь начавший хандрить Степаныч. Он то и дело наливал себе в стакан некоторое количество прозрачного горючего и произносил трагически.- Пью бокал яда за ваше здоровье!

— Эгоист и собственник,- шумел на него Ряша.- Совсем обнаглел, в одиночку потребляешь.

В Называевской нам всё же удалось прихватить в станционном буфете по парочке пирожков с мясом, и мы с громадным удовольствием прожевали похожее на резину тесто с упакованным в него фаршем непонятного происхождения.

Постепенно основным нашим занятием стала охота на мух, которых в вагоне и, особенно в нашем купе была масса. Этих «пернатых», как мёд, притягивал к себе запах нашей рыбы, и они тучами носились над головами.

Мы бились с ними свёрнутыми в трубку журналами, газетами, распугивали руками.

Мухи на какое-то время отступали в коридор, а затем снова с шумом бросались в атаку.

В Свердловск мы прибыли с отставанием от графика на одиннадцать с половиной часов. Это означало, что в Москву мы прибудем скорее всего, не раньше половины второго ночи.

Эти подсчёты совершенно не способствовали улучшению нашего настроения.

Чтобы как-то скоротать медленно тянущееся время, предаёмся па¬губной страсти — беспрерывно играем в карты. В основном, играем «сочинку», так как классика может длиться вечно, и нельзя реально оценить её результаты.

Между очередными «пулями » сбегали в ресторан, и проглотили первое, второе и третье. На третье взяли жидкую буро-коричневую жидкость, которая в меню гордо обзывалась кофе растворимый. После этого напитка нам стало почему-то очень грустно, и мы заказали дополнительно салат из помидоров и по бутылке омской — минеральной.

Минеральная окончательно подвела итоги на¬шему посещению ресторана, так как вызвала в организмах, острые, довольно мерзкие и весьма красноречивые позывы.

Степаныч, сбегав в одно место, чётко сформулировал своё отношение к только что завершившемуся обеду.- Пусть говорят, что частое употребление кофе развивает склонность к алкоголизму, но лучше пить водку стаканами, чем эту мерзотину глотками…

Очевидно, после острых впечатлений от этого небольшого происшествия в нашей вагонной жизни, Ряша решил сыграть мизер, и тут же сел с пятью взятка¬ми. Изюминка этой «подсадки» состояла в том, что он по недосмотру стал мизерить на «бомбе». Эта «бомба» и взорвалась с оглушительным треском, лишив Ряшу всяких шансов на успешный исход игры.

Сегодня с утра погода значительно улучшилась. Очевидно, это было связано с нашим переездом из Азии в Европу. Сразу же после Урала небо очисти¬лось. По нему лишь изредка величаво проплывали белоснежные одиночки — куче¬вые облака, светило солнце.

Погода располагала к выходу на улицу, и мы стремглав вылетали из вагона на каждой остановке поезда. Из каждого тако¬го марш-броска мы возвращались с какими-нибудь трофеями. В Казани, напри¬мер, мы запаслись свежим кефирчиком, мягкими булочками, кексами и коржиками. Это были единственные продукты, которые продавались во всех вокзальных продуктовых киосках и буфетах.

Мы с Ряшей с удовольствием попивали кефир, заедая его булочками и кексами, а Степаныч снова забастовал: потребовал от проводниц чаю, и молча швыркал его из стакана, заедая хлебом, купленным ещё в Красноярске. Очевидно, вчерашний обед всё ещё навевал на него грустные воспоминания.

Мы не пытались уговаривать «забастовщика», а быстренько съели и его порцию кексов и коржиков.

Леса европейской части нашей страны или, как её образно называют Сибиряки, России уже тронуты яркими красками наступающей осени. Особенную нарядность придавали лесам готовящиеся к зиме осины. Они ярко расцветились всеми оттенками — от ярко красного до желто-оранжевого. Кудрявые плакучие берёзки желтели своими вершинками, как созревающие лимоны.

Мелькали за окнами поля и перелески, большие и маленькие посёлки. Наш медленный «скорый» поезд заглатывал километр за километром, перескакивая со стрелки на стрелку.

Сейчас мы двигались к Москве уже по Горьковской железной дороге. На станции Сергач две жизнерадостных, говорливых старушки соблазнили нас аппетитно дымящейся горячей варёной картошкой и малосольными огурцами.

Мы купили этой обворожительной еды на целых три рубля, и помчались в купе заниматься «обжорством».

По дороге Ряша прихватил в станционном ларьке шесть штук беляшей и три пожухлых котлетины, от которых пахло явно не тем. Да и по виду они были похожи на всё что угодно, только не на съедобный продукт.

Однако Ряша уверенно заявил.- Вполне приличная еда.

И, когда мы наотрез отказались потреблять это безобразие, мгновенно заглотил все три комка мяса, лука, хлеба и бог знает чего ещё, названные местными кулинарами котлетами.

После такого сытного пиршества Ряша и Степаныч закурили. Пополнение за¬пасов сигарет является для них на протяжении всего нашего пути основным занятием после добывания пищи праведной.

Дымили они почти без перерыва, словно отжившие век паровозы. Клубы дыма сизыми струями вились под потол¬ком купе, и медленно вытягивались наружу через окно и неплотно прикрытую дверь.

Если верить утверждению, что только грамм никотина убивает лошадь, то у меня здоровье было рассчитано на целый табун, иначе я должен был дав¬но валяться с летальным исходом на грязном половике тесного вагонного купе.

Курильщики вопреки всякому здравому смыслу тоже оставались живыми и невредимыми. Только после каждого очередного сеанса поглощения яда они начинали с остервенением кашлять и чихать, приводя меня в молчаливое бе¬шенство.

Степаныча от длительного сидения на одном месте потянуло заняться изу¬чением творчества Джо Дасена, и он на протяжении часа гонял бедный кассетник, записывая слова одной из наиболее нравящихся ему песен этого популярного певца. Он гонял плёнку без перерывов, перематывая её то сюда, то обратно.

В ушах металлическими молоточками отдавались отрывки фраз: зи сте па… Зи сте ре… пердю,- и снова: Зи сте па…

Нравящиеся нам раньше мелодии сначала начала раздражать, а затем превра¬тилась в сплошную пытку, и вызвала настоящий приступ нервной дрожи.

Мы потребовали от озверевшего искусствоведа.- Кончай, иначе выкинем тебя из ва¬гона вместе с магнитофоном, несмотря на то, что он в отличие от тебя импортный и дорого стоит…

Однако Степаныч выдержал все наши атаки, и пытка нас музыкой продолжалась до тех пор, пока не были уточнены все неясности в записанном тексте песни.

На землю опускался вечер. Скоро ожидалась последняя стоянка перед Москвой — древний русский город Муром.

В вагонах зажгли электрический свет. На Котуе сейчас была уже полночь. Там затихал уставший за день ветер, холодало. Комары и мошка спешили спрятаться куда-нибудь в тепло корней деревьев и мох.

Всего четыре дня назад мы ещё были жителями Заполярья, а сегодня это казалось совсем далёким прошлым.

Предаваясь воспоминаниям, я открыл почти полностью заполненную записями записную книжку, и настрочил, очевидно, последние строчки стихов об этой страничке нашей походной жизни:

Вот и пройден маршрут заветный,

Который так к себе манил.

Промчался месяц незаметно,

Но в память много отложил.

В ней свет искрящейся дорожки,

Бегущей резво по воде,

Звон комаров и шелест мошки,

Настырно лезущей везде.

Сгоревшие в огне листвянки,

Как спички тонкие встают,

И наши славные стоянки,

Что создавали там уют.

Недвижность солнца над горами,

Всю ночь немеркнущий закат,

И, вставший грозно перед нами,

Звучащий музыкой Сонат.

Нам отдал Котуй вместо дани

Прекрасный северный загар,

Дымок костра и прелесть бани,

Её неповторимый пар.

Дальнейшее стихотворное творчество было прервано остановкой поезда. Мы прибыли в Муром. Мимо вагонов сновали уставшие от долгой дороги пасажиры.

Прошла осмотрщица вагонов, постукивая своим молотком на длинной ручке по на¬гревшимся буксам. Проходя около нас, она сочувственно произнесла.- Эх вы, бедолаги, вам бы сейчас в Москве быть, да дома чаёк попивать! А вы ещё да¬же нашего Мурома не миновали. Ничего, терпите. Последние часы всегда самые томительные…

Мы последовали её совету и направились к себе в купе терпеть… Поезд медленно, но верно приближался к Москве.

ГЛАВА 7.

ПОСЛЕДНЯЯ. В НЕЙ АВТОР ДЕЛИТСЯ С ЧИТАТЕЛЕМ ПРЕЛЕСТЬЮ ПОЭТИЧЕСКИХ СТРОЧЕК, КОТОРЫЕ ЗАПАЛИ ЕМУ В ДУШУ.

Находясь сутками в железнодорожном вагоне, не перестаёшь удивляться и восхищаться громадными пространствами нашей страны, тем, сколько людей живёт и трудится на её просторах. И вот ты — микроскопическая частичка огромного человечества за какие-то считанные часы успеваешь краешком глаза взглянуть на жизнь тысяч незнакомых людей и, толком не разобравшись в увиденном, уносишься в даль от горя и радостей, сомнений и свершений.

Даже мысленное сравнение — ты и человечество, земля и вселенная,- всегда вызывают в нас неясные чувства чего-то могучего и необъятного.

Через день или два после этой поездки ты полностью окунаешься в повседневные заботы, и в памяти начинают стираться впечатления от увиденного и пережитого, но потом снова нахлынут воспоминания, и ты обязательно вспомнишь и этот начинающий надоедать вагон, и эту бесконечную дорогу.

Недаром так много прекрасных строк написано самыми разными людьми о природе, путешествиях и чувствах, вызванных общением с прекрасным и незабываемым.

И пусть не будет излишне взискателен читатель к желанию автора поде¬литься с ним лишь некоторыми строчками, написанными в разное время о том восторге и переживаниях, которые охватывали авторов при тесном общении с природой и её красотами. Не всех авторов, к великому сожалению, сохранила память, но написанное ими от этого не теряет своей свежести и прелести.

Тайга! Тайга!

Под ветром и дождём,

Безбрежная, как море,

Бедовая, суровая, увешанная льдом,

То солнечная вся и зоревая!

Такую сразу не поймёшь,

Зовёт и манит, и бросает в дрожь!

Сколько не вспоминаю, не помню автора этих строчек.

Но чем же всё-таки влечёт нас к себе тайга? Пожалуй, на этот вопрос однозначно не сможет ответить никто! Наверное, это и её бескрайние просторы с подёрнутыми прозрачной дымкой зелёными далями, и чистейший, обладающий неповторимыми тончайшими запахами жизни воздух, и вечное движение голубых рек, речек и ручейков. Это неосознанно влекущее к себе очарование неба, то идеально чистого и глубокого, как океан, то разрисованного, как известнейшие полотна знаменитых мастеров, тончайшими кружевами облаков, то всё налитое свинцовой тяжестью грозовых туч. И, наконец, это постоянная смена впечатлений от всего увиденного и прочувствованного.

Ещё байдарки тянут волоком

Через болотистую гать,

Ещё поэтам и геологам

На свете есть чего искать.

Есть где-то реки безымянные,

Цветы неведомых полян,

Тропинки странные, нежданные,

Ведущие в лесной туман.

Эти замечательные строки написаны одним из моих любимых поэтов Вадимом Шефнером. А вот ещё:

Наш трезвый век, надев очки учёные,

Твердит, едва свою скрывая спесь:

Есть лебеди лишь белые да чёрные.

Неправда! Голубые тоже есть!

И есть любовь. И дружба небывалая.

И, вопреки канонам прописным,

Чем старше мы, тем жарче кони алые

Сквозь все преграды рвутся в наши сны.

Это уже Борис Олейник.

Воображение человека могущественно настолько, что могущественней его во вселенной только одно: сама вселенная.

Космос больше нашего воображения: ведь он вмещает воображение в себя; ведь существовать воображение может, если существует он. Таким образом, во вселенной может быть найдено все, что рождалось и рождается в воображении людей, и даже то, что люди не могут вообразить.

Есть реки — воды не закутят,

Смирны, как мирные пони.

А эти на Север бегут, летят –

Большие вольные кони.

Бегут к океану во весь опор,

Не ищут лёгкой дороги,

Бока обдирают о кручи гор,

Копытами бьют в пороги.

Горами, тайгой, среди буйных трав,

Как вспугнутые волками,

Притоки мчатся — чуть приотстав –

За реками — вожаками…

Это снова Вадим Шефнер.

Степи видятся мне по ночам,

И байкальские воды, и горны,

Солнце, кажется, прячется там

В золотой перелив кругозора.

Снится мне, как поют поезда,

И мерцанье Саян голубое,

Птицей, вылетевшей из гнезда,

На земле не ищу я покоя.

Приютили, как сына меня

Забайкалье, Сибирь, Приамурье…

Я живу, в своём сердце храня

Эти горы, и реки, и бури…

Паулюс Древинис.

И чего тебе всё бродится?

Не сидится и не спится!

Погоди, погода портится!

Погляди — всё ниже птицы…

И куда несёт нелёгкая?

Ведь погода-то нелётная!

Но лети, уж раз летается!

Путь с путём переплетается,

И гора с горою сходится…

А погода? Распогодится!

Елена Николаевская.

Человек мчится по коридору своей жизни, ничего не сознавая, живя в полпамяти, трогая работу, не совершая её, отмахиваясь от людей, от ума – и мчится, мчится, пропадая где-то пропадом, бесполезный, счастливый, удивительный.

Звёзды горят над безлюдной землёю.

Царственно блещет созвездие Пса…

Вдруг потемнело — и огненно-красной змеёю

Кто-то прорезал над тёмной землёй небеса.

Путник не бойся! В пустыне чудесного много.

Это не вихри, а джины тревожат её.

Это архангел, слуга милосердного бога,

В демонов ночи метнул золотое копьё.

Вот меркнут звёзды.

Даль озарена.

Равнина вод на горизонте млеет,

И в ней луна столбом отражена,

Склонив лицо прозрачное, светлеет,

И грустно в воду смотрится она.

Поёт комар. И мхами ветер веет.

Иван Бунин.

Всё это рассказать нельзя – можно только на скрипке сыграть. Так писал Андрей Платонов.

Взгляни на небо — звёзды, звёзды…

Вчерашний блеск, вчерашний зов.

Сверлят неоспоримый воздух

Сигналы призрачных миров.

И что-то прошлое в тех звёздах,

Но, слава богу, не твоё.

И будет рано или поздно –

Забыто всё… Забыто всё…

Ворох сучьев сухих всё сильней, веселей разгорается.

И трещит, и пылает костер.

Пышет пламя в лицо, тёплый дым на ветру развевается,

Затянул весь застывший простор.

Над тайгой затишье, светло от гонящего тальника яркого,

И по светлой долине речной

Тянет гарью сухой от костра распалённого,

Развевается дым голубой…

Как неожиданно и ярко,

По влажной неба синеве,

Воздушная воздвиглась арка

В своём минутном торжестве!

Один конец в леса вонзила,

Другим за облако ушла.

Она полнеба обхватила

И в высоте изнемогла.

Тютчев.

Я думаю, мы сильно заблуждаемся, когда рассчиты¬ваем, что-то, чего мы не заметили, недосмотрели, не доузнали или просто пропустили в природе вчера и се¬годня, что все это мы успеем узнать и увидеть зав¬тра. Дело даже не в том, что мы сами не застрахованы от трагических неожиданностей, что мы подвержены всякого рода случайностям, болезням и т. д., и эти кан¬далы помешают нам наверстать упущенное. Главное в том, что природа в своих прекрасных мгновеньях во¬все не так расточительна, как это кажется на первый взгляд.

Может быть, я что-то переиначил, но на Востоке, кажется, говорят так: Природа повторяется во всем. Лишь только в нас не повторится.

Не все то правда, что говорит древняя восточная мудрость. А в этом афоризме, вернее всего, справедли¬вы слова только его второй части. Природа же, повто¬ряясь во многом, далеко не во всем повторяется, тем меньше она повторяется в своих прекрасных мгнове¬ниях.

Эстетическая реальность мира безгранична и неис¬черпаема, так как она развертывается в пространстве и во временной протяженности. Но если принять во вни¬мание всю ограниченность нашего индивидуального вре¬мени и вот этого нашего пространства, то окажется, что даже если мы в месяцы летних отпусков путешествуем, то и тогда от великих щедрот природы на нашу долю выпадает не так уж и много.

И еще окажется, что можно, допустим, целый год прожить и, как бы невзначай, обнаружить, что был этот год в силу каких-то атмосферных причин совсем, до обидного бедным на яркие, красочные закаты; что незамеченной прошла твоя вечерняя звезда — то ли дождило, то ли суета тебя одолела; что не слу¬чился, не выдался тот са¬мый единственный, хрустальной ясности день, которому обязан Тютчев своим поэтическим шедевром…

Сибирское лесное лето…

Резвятся белки в кедрачах,

Ручьи, наполненные светом,

В логах некошеных журчат,

Ползёт усталое светило

Пустыней выжженных небес,

И туча гриву распустила –

Из-за горы вползает в лес.

Павел Майский.

Удивительное это дело сидеть зимой над картой, рассматривая водоразделы, реки, болота и читать манящие неизведанной тебе тайной названия. Большое, неповторимое удовольствие – глядеть на карту. Невольно стараешься представить себе все эти леса, немногочисленные деревни, реки, а потом на деле всё оказывается совсем иным, неожиданным, прекрасным или, наоборот, разочаровывающим, но всегда неожиданным. Глядя на карту, сразу видишь, как много путей для путешествия, выбирай любой. Лишь бы подъезд к началу маршрута был поудобней, да его окончание хоть как-то вязалось с возможными путями выезда.

Мы по свету поездили много,

Мы устали бродяжничать, но

Вновь, как радость, дана нам дорога,

Вновь, как счастье, движенье дано.

Мы с тобой за билеты заплатим,

И поедем куда захотим —

То ли в синие горы укатим,

То ли снова в тайгу улетим.

И не вспомним — за смехом, за спором,

Что влекут нас с тобою года,

Словно едем мы в поезде скором

Из которого нам — никуда…

Лев Левинсон.

Дни пролетают и годы,

Наши заботы, труды,

Наши былые походы…

Скоро уж станем седы.

Тихо подступит сутулость –

Сколько воды утекло!

Пусть бы подольше тянулось

Время… И медленней шло!

Лучше вспомним, что были когда-то

Вот такие же ночи и дни,

Те же числа в году, те же даты…

Как светили и грели они!

А за окном вагона — ветер,

Степей безудержный простор.

И чуть видны в закатном небе

Далёкие вершины гор.

О жизнь! Топи меня в заботах,

Томи меня красой земной,

Раскачивай на поворотах

И чаще ссорь меня со мной!

Я пил парное далеко

Тумана с белым небом,

Как пьют парное молоко

В стакане с белым хлебом.

И я опять себе простил

Желание простора,

Как многим людям непростым

Желания простого.

Семён Кирсанов

Наверное, в генах у меня какой-то вирус сидит. Под названием «неусиденьчик». В меня этот вирус пробрался ещё в ту пору, когда я усердно альпинийствовал. Умные люди точно говорили, что вирус этот в кровь вместе с горным воздухом поступает. И представляет он собой нечто такое, что потом всю жизнь не даёт покоя, заставляя вновь и вновь карабкаться по скалам, рискуя жизнью и здоровьем. Нездоровье, то бишь контрактуру ладони я себе благополучно заработал, карабкаться по скалам перестал, а вирус всё так же продолжал жить в моей крови и буйствовать. Именно из-за него в дороге я всегда думаю и мечтаю о доме, а дома – о дороге. Что же это за болезнь такая!? Наказанье или награда? Это ведь как посмотреть…

Любые излишества в нашей жизни неминуемо приводят к пресыщению. Это в полной мере относится и к восприятию поэзии. Поэтому остановлюсь на том материале, который разместился на предыдущих страничках, и буду завершать своё затянувшееся повествование.

Через неделю, другую после любой поездки, как бы ни была она интересна, мы неминуемо погружаемся в мирские дела и заботы, которые начинают постепенно стирать из памяти остроту впечатлений и картины увиденного. Забываются тягостные минуты долгой дороги, холод и жара, ветры и дожди, и даже самые счастливые минуты, которые подарил тебе очередной маршрут.

Вот тогда-то и помогает нам потрёпанная в походах, пропахшая дымом костров, пропылившаяся пылью странствий записная книжка, в которой ручкой или карандашом, иногда совершенно неразборчивым почерком, на коротком привале или у вечернего костра ты заносил самые яркие впечатления от только-то увиденного и пережитого.

На её страничках вновь оживут былые дни, и именно с них заговорят с тобой старые, верные друзья, с которыми делилось и тепло костра, и последний сухарь.

Выцветут с годами чернила, и сотрётся карандаш на пожелтевших от времени листочках, но и тогда ты будешь с волнением и радостью вчитываться в собственное прошлое, и оно будет переносить тебя в юность, давая возможность ещё раз пережить пережитое.

Так будем же бережно хранить эти незатейливые блокноты, тетрадки и листочки, как самые большие наши ценности, так как пока они с нами, мы будем всегда молоды и полны сил для новых дел и свершений.

Котуй — загадочный и прекрасный. Часть 1

Котуй — загадочный и прекрасный. Часть 2

Котуй — загадочный и прекрасный. Часть 3