“Лыжи, конечно, не являются счастьем, но вполне могут заменить его» — таким эпиграфом открывалась книжка Ж.Боннэ «Лыжи по-французски» изданная в Москве в конце 60-х. Она была моей настольной книгой многие годы и, потрепанная, долго стояла на полке пока куда-то не испарилась недавно. За эти годы я прочно убедился в бесспорной правоте эпиграфа.

ГИБЕЛЬ ЧЕМПИОНА

А началось всё в раннезастойном 66-м году в Москве, где я начал катание с подержанных «Карпат», неподъёмного отечественного продукта добытого по блату, ботинок забытой марки и креплений, состоявших из пружин и сыромятных ремней и требовавших недюжинной силы для фиксации. Сам процесс катания, помнится, был фрейдистско-мазохистической смесью долгого нудного труда и мгновения счастья. По-выходным, мы отправлялись в Подмосковье: либо ближнее — в Крылатское (метро тогда кончалось на «Пионерской»), либо, если повезет, в Подрезково.

Там, если предварительная дипломатия давала результат (что бывало крайне редко), нам разрешали попользоваться поставленным каким-то “ящиком” бугельным подъёмником, что делало счастье беспредельным и о чем потом можно было долго упоминать в лыжной компании. Если же нет, то день состоял из 10-минутного карабканья вверх по склону, 3-минутной фиксации креплений и 15-секундного спуска с малоуспешной попыткой сделать это «на параллельных». Стоп или падение, отстегивание креплений и процесс повторяется. Зато никакой диеты не требовалось — «катание» гарантировало, что вес держался на минимальном уровне при самом варварском питании и злоупотреблении алкоголем.

Но речь не об этом, а о том что 1967 год начался для меня с двух ослепительных удач: напряженные поиски увенчались приобретением «по блату» новых (!) полупластиковых (!!) венгерских лыж «Champion” и (новых!) чехословацких ботинок «Ботас».

Помню, что «Чемпион» обошелся в 50 руб (а студенческая стипендия моя была 35 руб), а цену «Ботас» память стерла как часто бывает с травматическими воспоминаниями. «Карпаты» были засунуты на антресоли, а «Чемпион» занял подобающее место в моей «хрущобной» комнате. Он и «Ботас» постоянно протирались и полировались и наполняли комнату восхитительным запахом, с которым сейчас и новый «Мерседес» не может сравниться. Крепления, увы, остались те же пружинно-ременные — более продвинутых достать не удалось.

Вот так блестяще экипированный, я оказался на февральских каникулах 67-го в Тиберде. Без спору, лучше было бы в Домбае, но в Домбай попасть было просто невозможно — Теберда-то была добыта в результате многоходовых интриг. На склонах Кавказа я чувствовал себя птицей созданной для счастья (как человек для полета). И хотя блат на бугельный подъемник срабатывал через раз, и карабкаться на крутые склоны приходилось дольше, но все эти мелкие трудности меркли в сравнении с экстазом катания на лёгких как пух «Чемпионах» и твердых как сталь «Ботасах». Да, в мое поле зрения иногда попадали какие-то запредельные люди на «Саломонах» и «Фишерах», но они были так же далеки от моей реальности как Мэрилин Монро и Марина Влади. Я купался в своем маленьком горнолыжном счастье.

И вот «в один прекрасный» день, я летел потной птицей по склону и въехал с ходу в плотный сугроб. Я услышал какой-то трагический хруст, но мозг отказывался его принять. Отрицая реальность, я медленно распутал крепления и еще медленнее вытащил лыжи из сугроба. Но не все. Верхняя четверть правой лыжи отсутствовала. Она отломилась! Счастье оборвалось, время кончилось, время ночь.

Далее, как в полусне, последовали унылые и безуспешные попытки «приклеить» обломки. Останки «Чемпиона» были кому-то проданы за безценок. Катание на дровах-«Карпатах» было после «Чемпиона» мучительным истязанием. Моя горнолыжная карьера увядала, не успев расцвести. На розы упали морозы. Жизнь теряла смысл.

ДЕЛАЙ КАК Я!

Смысл вернулся к ней, когда судьба занесла меня в начале 80-х на работу в Нью-Йорк, где я вскоре узнал об инструкторе Саше, дававшем за очень умеренную плату уроки лыжного мастерства. Уже первая встреча с ним показала что я на верном пути.

Компания его учеников поехала на weekend, каждый своим ходом, в Killington, популярное горнолыжное место в штате Вермонт. От Нью-Йорка туда где-то 300 миль (480 км). Я не мог взять свою машину, и Саша великодушно предложил мне место в своей. Мы познакомились (до этого лишь общались по телефону).

Выехали мы на ночь глядя, и Саша взял с места в карьер, развив скорость миль под 80 в час (при лимите в 55 миль). Его очень пожилой и нездоровый Форд-Россинант несся в метельную ночь дребезжа всеми суставами и свистя всеми щелями. Я не очень большой трус, но уверенности в завершении поездки, как говорится, in one piece, не было совсем.

Я решил тактично поправить ситуацию и деланно равнодушным тоном заметил, что полиция в последнее время совершенно озверела и раздает тикеты за превышение скорости на раз, а это ведет потом к сильному повышению платы за страховку, что не здорово. Саша столь же равнодушно ответил что ему это по барабану, потому что у него страховки все равно нет. Я онемел. Отсутствие страховки является нарушением закона и в мои представления о жизни такая ситуация не входила.

Обретя через некоторое время речь, я решил все же поделиться с Сашей ценным жизненным опытом и вновь равнодушно заметил что ездить без страховки не очень-то практично, т.к. если полиция остановит, то она не только зверски штрафанет но уж точно отберет права (потеря которых в США — большая беда; людей без автомобильных прав просто не существует в природе). На что Саша еще равнодушней заметил что это ему малоинтересно, т.к. права у него давно отобрали и он сейчас как раз ждет суда где он точно докажет что полицейские гады сделали это из вредности. По тону его ответа чувствовалась что эта мелочь его совершенно не занимает и ему гораздо интересней поговорить о лыжах.

Мой шок загустел, ибо такого я не видел никогда. Вернее видел, но в кино, и из него знал чем закончится наша встреча с полицией — наручники, участок и крупные (какие, даже представлять не хотелось) неприятности. Я смирился с судьбой и вперился взглядом в летящий снег.

Зато на следующий день Саша был богом. Тогда я впервые увидел в его исполнении лыжный балет. А инструктором он был прирожденным. «Помни — ты собака, ты стережешь склон! Взгляд по склону, грудь по склону, а не туда куда лыжи поворачивают!» Этот простой мнемонический приём и другие его уроки — и за четыре часа моя техника улучшилась в разы. Три дня в Вермонте заложили основу всего, что позволяет мне по сю пору кататься на прочном среднем уровне. Но обратно, смалодушничав, я поехал на другой машине.

Прошли годы, Саша стал бизнесменом средней руки и я давно потерял его из виду. Но всякий раз выкатываясь на склон, я слышу его голос: «Ты собака, ты стережешь склон! Делай как я!». И я делаю.

СМЕЛОГО ПУЛЯ БОИТСЯ

В марте 1992-го я оказался в Сараево, где ооновские стратеги поместили штаб ооновской операции UNPROFOR которая следила за перемирием в Хорватии. Не успели мы заняться поддержанием хрупкого мира в Хорватии, как он начал разваливаться под нашими ногами в Боснии. Такого не предвидел никто из ооновцев. Еще пару недель назад шумное Сараево вдруг омертвело, бурлящий рынок Башчарджия закрылся, закрылись магазины и кафаны. Только стрекотали пока редкие автоматные очереди и изредка хлопали разрывы пока малокалиберных мин. Но люди всё ещё верили, что это временные неурядицы, что все обойдется, рассосётся.

Утром в последнюю субботу марта, лучшие умы ооновской операции безуспешно ломали головы в командной комнате на верхнем этаже (она еще не переехала в подвал) штабного здания над анализом ситуации. Ситуация продолжала быть нехорошей — ясно слышались редкие выстрелы и очереди. Вдруг кто-то из наших крикнул от окна: «Гляньте-ка!». Я глянул и увидел что по противоположной стороне полностью пустынной улицы (лишь изредка по ней проносились на бешеной скорости редкие машины; позже эту улицу прозовут «аллеей снайперов”) идёт человек. Человек был одет в лыжный костюм, на плече у него были лыжи, а в руках лыжные ботинки. Неспешным шагом он шел в сторону горы Яхорины, где когда-то проходили олимпийские соревнования по слалому. Идти ему было далеко.

У меня мороз пробежал по коже, на глаза навернулись слезы. Передо мной буднично демонстрировалось величие человеческого духа и презрение к людской осатанелости и злобе. «Занимайтесь своей дурацкой войной сколько хотите», давал понять всем своим видом лыжник, «мне до вас, идиотов, дела нет. У меня занятие поважнее — я на лыжах буду кататься».

Не знаю дошел ли до горы тот лыжник, взобрался ли он по склону с неработающими подъёмниками, выжил ли в кровавом лихолетье. Но хочется верить что выжил, что где-он он крутит виражи по залитым солнцем склонам, а вечером попивает «црно вино» и повторяет: “Лыжи, конечно, не являются счастьем, но вполне могут заменить его».

ГУСАР ЕЁ ВЕЛИЧСТВА

Ровно через два года, в марте 1994-го, я оказался в мирном Загребе, где ооновские любители лыж сколотили группу для разовой поездки на катание в местечко Саппада в итальянских Доломитах (этот городок — бедный родственник олимпийской Кортины-д’Ампеццо). Поездка была дешевой, ехали на автобусе, народ подобрался военный, простецкий, в основном из нижних чинов. Жили в дешевеньком, но уютненьком отеле, по трое-четверо в комнате. В моей комнате ближайшим соседом оказался здоровенный английский кавалерист-гусар. На самом деле он был механиком-водителем из британского танкового полубатальона — в Великобритании многие бронетанковые части официально зовутся кавалерийскими ибо таковыми они и были много лет назад (названия частей не меняются столетиями). Это был очень сильно простой парняга лет 20, никогда лыжей и вблизи не видавший, но питавший живое любопытство ко всему новому.

Говорил он на немыслимом ньюкаслском наречии «джёрди»; понять его, кроме общеупотребительной матерщины, было нереально. Он был покрыт щедрой татуировкой (тогда она была намного менее распространена чем сейчас) из которой врезался в память сюжет с переплетенными змеями и львами и лозунгом-флагом «Death before dishonour». Несмотря на зверское выражение лица и эти татуировки, он был добрым, вежливым, слегка меланхоличным парнем.

Утром я решил попробовать обучиться катанию на доске. Часа через пол безуспешных стараний, я понял что это не моё и переключился на лыжи. В это время я увидел, что на доску встал мой гусар. Выслушав вполуха объяснения на ломаном английском инструктора, он покатил по прямой без всяких ухищрений прямо на бугорок. Через мгновение ноги его взлетели вверх и с двухметровой высоты его многопудовое тело грянулось спиной об землю. «Перелом позвоночника», успел подумать я. В следующее мгновение гусар как ни в чем не бывало встал и стал пристегивать крепления. Облегченно вздохнув, я отправился кататься.

Хорошенько раскатавшись, я направился на «экспертный», черноромбовый склон и, разок скатившись с него и вновь поднявшись, увидел на вершине моего бравого гусара. Картина повторилась: стремглав розогнавшись по прямой до третьей космичской на прямых ногах он долетел до первого бугра и, взмыв в воздух по траектории прыгуна в воду, врезался в склон головой вниз. О ужас! Теперь у меня не было сомнений, что Её Величество потеряла бойца. Отнюдь! Как птица феникс воспрял гусар, пристегнул крепления и без ухищрений исполнил тот же трюк метрами ста ниже по склону. Дальше я уже за ним не следил, мне было физически больно это видеть.

После катания мы практически не пересекались. Я ужинал и часов в 10 заваливался без задних ног спать до утра, а гусар вечерами жил бурной жизнью. Приходил он в номер, как я слышал в полусне, где-то часа в 2-3 ночи, но в 7:30 утра уже бодро вставал и часам к 9 уверенно отправлялся на склон. Где, как мне ещё разок довелось увидеть, исполнял по стандартной схеме тот же трюк: «запуск неуправляемого снаряда».

Совокупный результат этого своеобразного катания я увидел вечером накануне отьезда, когда мой гусар направлялся в душ. Все его мощное тело — спина, бока, грудь — были покрыты синяками разных размеров и оттенков. Так обычно выглядят жертвы зверских истязаний где-нибудь в гэбушно-эсэсовских застенках. Это зрелище резко контрастировало с благодушным, умиротворенным настроением гусара, каковое омрачало (насколько я мог понять его диалект) лишь неполное понимание его устремлений после полуночи женской публикой. В остальном он был полностью доволен жизнью.

Я понял, что Её Величество может законно гордиться своим гусаром. Лыжником он, конечно, не станет никогда. Но на поле брани я бы очень хотел, чтобы он был на моей стороне.

ЧТО МОЖЕТ СЛОМАТЬСЯ, СЛОМАЕТСЯ

Прежде чем перейти к сути, два замечания. Во-первых, за годы лыжных катаний я видел немало травм, но был полностью убежден, что со мной этого случиться ни при какой погоде не может. Во-вторых, в юные годы мама мне подкидывала брошюрки и листовки о вреде ранних половых контактов и злоупотребления алкоголем — я им не внял.

В 90-е годы из Москвы в Salt Lake City переехал мой давний приятель, и я наладился ездить к нему в гости кататься. Когда я приехал к нему в марте 2000 года, его жена была в Москве, а он сам в короткой командировке в Чили (он инженер-горняк). Он радушно оставил мне ключи от дома и машину, и я принялся экстазно кататься на бесчисленных склонах в 20 минутах езды от его дома. Дней через 5 он вернулся, и я к его приезду не ударил лицом в грязь — скуховарил достойный ужин, заморозил большую бутылку «Столичной» и затоварился чешским пивом. Мы очень оживленно поужинали, памятуя о том что «водка без пива деньги на ветер». Утром он кататься не стал, ссылаясь на утомленность работой, но отвез меня на склон, в «Альту» — моё самое любимое катальное место.

Катание в этот раз шло вяловато, сказывалось вчерашнее. В горле было сухо, томило жажда.

Теперь самая пора упомянуть о своеобразной реакции моего тонкого организма на горнолыжное катание. Я обычно залезаю на склон часов в 9-10-11 и слезаю в 14-15-16 часов. За эти 4-5 часов на склоне я никогда не делаю никаких перерывов, не ем, не пью, не курю и (пардон за подробность) не писаю. Не то что я так решил, просто организм этого совершенно не хочет, а хочет, сердечный, беспрерывно, кататься. И не то что я нахожусь в каком-то трансоподобном экстазе. Вовсе нет, состояние нормальное, просто хочется беспрерывно кататься и все.

Это резко отличется от моего обыденного поведения, Если я хотя бы раз в час не прогуляюсь на работе по коридору до туалета, то кажется что мочевой пузырь лопнет; если в час дня не пообедаю, то наверно умру от голода. А на склоне всё совсем наоборот.

В этот день наоборот не было. Где-то через часок я стал обращать внимание на стоящий около склона на полпути вниз ресторанчик откуда несло жаренным мясом. Снаружи сидел народ с холодным пивом в руках. Они (народ и кабачок) и раньше там были, но я их в упор не видел. А тут очень ясно увидел и меня туда как магнитом потянуло (якобы в туалет). Туалетом дело, естественно, не кончилось. Я взял пинту пивка, шматок мясца, всё употребил, и одряб и осоловел.

Но вместо того, чтобы по уму направиться домой, я решил заняться самовоспитанием и укреплением характера. Я решительно одел лыжи и покатил вниз. В духе укрепления духа, на развилке я взял не налево на гладкий склон, а направо, где были наделаны бугры-могулы. Присел, напружинил колени, пролетел первый бугор, второй, третий, а на четвертом что-то раскоординировалось, расслабилось, и я полетел кувырком. В долю секунды почуял что правая лыжа отстегнулась на полсекунды позже (наверное потому что крепления были Саломон, а не Фишер) и в ноге что-то хрустнуло. Не дай бог, потянул сухожилие, подумал я, пропахивая лицом снег. Через секунду, я сел и устыженный и потрясенный, стал утираться и осматриваться. «Все в порадке?» — спросили остановившиеся около лыжники. «Всё ОК», бодро ответил я, встал и тут же упал. «Видно здорово потянул», подумал я и был не прав. Как оказалось, я сломал правую коленку. И сломал так «мастерски» (как сказал мой хирург) что для её ремонта пришлось при операции выпиливать кусочек кости из левой части таза и вставлять в сломанную коленку.

В чём же мораль этой заунывной истории, спросит читатель? Мораль, дорогой читатель, мне представляется шестиякой (1) не злоупотребляйте накануне; (2) не пейте пива на склоне, а только после; (3) не закаляйте характер непосильными мерами; (4) травмы случаются со всеми; (5) слушайтесь маминых советов; ну и главное (6) ставьте на лыжи крепления Фишер , а не Саломон.

И никогда, ни за что не забывайте, что лыжи, конечно, не являются счастьем, но вполне могут заменить его.