УЙТИ
Живёшь ли хорошо, плохо, рано или поздно возникает желание уйти. На другую работу или другой континент, к другой женщине, товарищ принёс акваланг – нырнуть? или в алкоголь «нырнуть»... какая разница? Уйти, вот желание.
Идея очередного «ухода» принадлежит Валерию Хмаре, товарищу по «Провинциалам в Европе» (http://sakhtravels.narod.ru/europe.html). Пройти пешком примерно 150 километров безлюдной тайгой по заброшенной дороге от станции Ныш до пролива Невельского, с браконьерами или ещё как переправиться на материк и – дальше по друзьям, передавая привет с каторжного Сахалина. Сейчас не каторжного, конечно, но наш побег-уход имеет глубокие корни, традицию, я бы сказал. Именно оттуда, с мыса с символичным названием Погиби пытались уплыть на родину беглые каторжане. Не все безвинные, но все поголовно несчастные, они имели мужество встать на путь, который назывался уже не как у нас: уйти, круче: переменить судьбу. Эти слова запомнил я то ли из Чехова, Дорошевича.
Зек ли ты каторжный или свободный журналист, преподаватель частного вуза – нет разницы. Судьба ведёт, доводит до края, и мы рвем узы, уходим из привычного круга вещей – в побег.
СТАРТ
Везде у Валеры-штурмана его люди живут. Даже в затерявшемся на севере Сахалина поселке Ныш, откуда пойдем пешком. Это семья Кирсановых, их сын – Валерин студент.
Он подвозит нас на машине к началу «сталинки», как называют здесь заброшенную дорогу, показывает кусок насыпи ж. д., которую к 1953 году успели построить зеки. Про дорогу эту мало что известно. Другое её название: Староалександровская. Сейчас вдоль неё идет подземный кабель связи с материком, а до него в 70-е годы «воздушка» была, кабель на столбах, военные обслуживали. Поэтому она и не заросла совсем, два-три раза в год связисты по ней ездят на вездеходах. Построена дорога вроде бы в 40 -е годы силами сахалинцев, без привлечения ГУЛАГа. А в старину, я думаю, гиляцкая тропа здесь шла из Тымовской долины, собачки в нартах в Маньчжурию за товаром бегали.
10 часов 05 минут, прощаемся, я чутко вслушиваюсь, как затихает рокот уезжающей «Нивы»... вот тишина... Свершилось! Два года мечтали и готовились. Началось! Хорошо, что на глине дороги нет ни следов машин, ни свежих человечьих следов, зато я с удовольствием указываю Валере на «печать Севера» - след оленя.
Усиливается дождь, остужает наше восторженное настроение. Впрочем, это всегда полезно для начала путешествия, «что б служба раем не казалась».Через 4 часа узел связи № 8/5, я совсем промок в новом плаще. Рядом с узлом изба, называем её «Спасительная» и решаем: на сегодня хватит, остаёмся сушиться и ночевать.
Такой выдался денёк. Первый, контрастный. Жизнь и ласкала, и бодрила, показывала свою «тельняшку», у которой только две полосы. Хорошо, когда день кончается на белой.
ДЕНЬ ВТОРОЙ. БУР
Слева у дороги старая охотничья избушка, интригующе называется: «Мишкина встреча». Идём, зорко вглядываясь в тайгу, скоро слева должна примкнуть дорога-гать к лагерю № 306... Вот она! прямая, узкая, в плотном лесу как тоннель. Незримо нарастает напряжение, сейчас мы увидим... нечто...
Несуразной карикатурой что-то торчит впереди над лесом, подходим... Остов вышки, как чердак без дома на столбах. Справа в лесу, слева... бараки? Сложились и упали, как карточные домики. Ещё развалины в стороне, в зелени травы серые, блеклые от старости. Как по кладбищу медленно и осторожно идём, говорим вполголоса, тут и там из-за кустов возникают приведенья прошлого. Тогда лес был вырублен, и травинка тут не росла, всё было как на ладони. Сейчас лагерь весь в закоулках деревьев, горькая людская правда стала тайной молодого леса.
Находим единственный уцелевший барак. Наверно, потому, что сложен из таких бревен... словно там медведей держали. Вспоминаю рассказ старожилов из Ныша. Они ломали лагерь на стройматериалы, пытались завалить и этот барак, но он не поддался даже бульдозеру и железным тросам. Потому что это БУР, барак усиленного режима.
Внутри штук 10 камер-одиночек, в каждой дыра зарешёченного окна, короткие нары. Всё хорошо сохранилось, даже необычные (деревянные), ладно сработанные лагерным плотником параши стоят. Чистенькие такие, как вазы для цветов в модном бутике. Валера садится на нары, закрываю за ним дверь одиночки, спрашиваю в глазок: «Что чувствуешь?». «Не знаю что... но чувствую!» - отвечает.
Выходим из темницы на белый свет. Молчит тайга, только вечный звон комаров. Обходим могучие стены. Тут меня, что называется, пробивает, я чувствую чудовищную энергетику этих кондовых брёвен из лиственниц. Всё окрест быльём поросло, всё слабое рухнуло и повалилось. Незыблем БУР, Стоунхендж сталинской эпохи. Та еще загадка! Ведь он источает могучий поток энергии не только отчаянных силачей, которые в нем сидели, но и право на силу тех, кто смог их туда заключить.
Спускаемся в сторону реки Ныш по заросшей дорожке, она переходит в марь с неспелой морошкой. Где-то здесь должна быть изба Краба, как в Ныше зовут её хозяина Кравченко. Вот она! мы с радостью видим настоящую охотничью избёнку. Махонькая, ладно избоченилась она на веселом пригорке, у реки. Внутри всё, что нужно для покойного ночлега путешественников, у кострища – лавочка. «Всё включено», всё бесплатно, таёжный коммунизм.
Вечер. В благостной тишине только два движения: завораживающее течение глубокой реки и игра плазмы костра. Покойно. Уютно. Позади тягостное впечатленье от лагерного коммунизма. Опять день контрастов получился.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ, ЧЕТВЁРТЫЙ И ПЯТЫЙ
Утром от избы возвращаемся к нашей стратегической Ныш-Погиби, опять идем по лагерной дороге. Нынче ровная и тенистая, приятная аллея, по ней бы в парке гулять. Не выходит из головы БУР. Его нельзя здесь оставлять, из него надо музей делать краеведческий. Поставить бы у вокзала, среди музейной техники железнодорожников. Ведь лагерь-то их епархия, зеки на железку работали.
В этот день по размокшей глине сделали самый длинный переход. Уже в девятом часу вечера добрались до избы, которую так и назвали: «Тяжелая».
На карте дорога впереди пересекала Ныш. Никто не знал – есть там мост?.. Брода уж точно не будет, река вздулась от дождей. Но мост был! Оригинально сплетённый из толстостенных нефтяных труб. За переправой просторное, приятное место, что-то вроде заброшенного хутора. У двери единственно уцелевшего здания непримятая поросль травы, явно с весны никого не было. Пока Валера топил печь, я умудрился в мутной воде наловить на блесну некрупных местных гольцов. Красивые рыбки, вкусно запекли их на походной решётке.
А изба-то «Муравьиной» оказалась. Ночью с чердака в натопленную комнату посыпался их десант. И начал пребольно кусаться. Спать стало решительно невозможно. С рассветом добрели до ближайшей избы, «Щавелевой» (рядом щавель рос, сделали салат). Заночевали.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ, СЕДЬМОЙ И ВОСЬМОЙ.
Известно, что пророк Мохаммед очень любил благовония и женщин. Но самое большое наслаждение он получал от молитвы. В эти дни мы с наслаждением погрузились в одиночество заброшенной дороги. Путешественник монах, путешествие его молитва.
То нас окружала стена тайги, мы голышом пересекали неглубокие, по грудь, ручьи; то дорога уходила вверх, и мы брели по безлесным просторам водоразделов среди белых от ягеля полян, ясно различая далеко впереди красивые плечи и пик горы Даахуриа, высшую точку Северного Сахалина.
На Юге острова нельзя так затеряться, прочувствовать это состояние... не могу передать словами. Колея выводит на высоту, горизонты в дымке, тайга необъятная, дорога одна и нас двое. И так день за днём, день за днём... Нет ничего лучше, как не спеша брести по забытым Богом и людьми дорогам. Легче идти, а природой ты окружен так же, как если б шёл по целине.
Мы живем во время, которое я бы обозначил как Кризис пешеходной культуры. Ходить пешком. Зачем? ведь в городе нынче столько соблазнов, если есть деньги. Если их нет – надо зарабатывать, не до прогулок. Например, уже трудно пройти от станции «Орбита» до реки Марковка, тропу поглотил бамбук. Хорошо наторены только тропы наживы: браконьерские (рыба), грибные и ягодные. Завалы одноразовой посуды – символ культуры отдыха вне города. Машины заменили ноги. Выехать на машине, скажем, на помойку Тёплых Озёр – это и есть отдых на природе.
А мы меж тем пересекаем невысокий здесь Камышовый хребет, наискосок. Заметно теплолюбивей растительность на склонах, обращенных к Татарскому проливу, промеж лиственниц ель с пихтачом появились, папоротник осмунд, а до этого только орляк был. Возможно, Валера обнаружил одно из самых северных мест произрастания клоповки, небольшой пятачок в еловом лесу. Ягод, понятно, еще нет, нарвали сочных листьев на вкусный чай-витаминчик.
Справа просторный лес со сплошным ковром оленьей травы. От ствола к стволу тянутся жерди. Ветхие, древние. Это примитивные загоны оленеводов. Оленеводов давно уже нет, есть ли олени? За столько дней ни одного, только следы. Тут мы и увидели у ручья небольшой табунок. Наверно, в этих загонах они когда-то родились, поэтому хоть и одичали, но навещают «малую родину». Удивительно! Прежде, чем ускакать, они подпустили нас на расстояние ружейного выстрела! Как они выжили, такие беззаботные? Вот как бывает в этих местах:
Ми-2 берёт только 700 килограмм. Поэтому к каждому из трёх колёс привязывается еще по туше. Высоко он подняться не может, над самым лесом летит трудолюбивый Муравей и от натуги чадит как керосинка. И никого не боится. Ведь он мясо везет, нужным людям.
На восьмой день среди медвежьих и оленьих увидели следы людей. И место разворота машины, протекторы то ли Урала, «Шишиги» (ГАЗ-66). Видимо, от Погиби дальше на юг проехать не рискнули.
Штурман, Зоркий Сокол, уверяет, что иногда видит материк.
ЖЁЛТЫЕ КАСКИ
Только на 9-й день мы вышли к людям. Узенькую сталинку широкой лавиной пересёк нефтепровод компании Шелл. Там были люди, строители в жёлтых касках. Обрадованный Валера устремился к ним по липкой трясине свежезакопанной трубы, и... таёжник увяз в цивилизации. Неопасно, но очень смешно, я снимал на видео, как один из строителей помогает босоногому Валере тянуть – как бабка за дедку репку – увязшие болотники. Чпок! – вытянули, сами чуть в грязь не упали.
- Как же так, Валера... Мы должны были гордо выйти из лесу, как бывалые люди, а ты...
- Всё естественное прошёл, в искусственном увяз! – горячо оправдывался штурман.
Напились чаю в их бытовке, и снова нырнули в тоннель старой дороги. Ненадолго. К вечеру вышли на трассу Погиби-Даги, она идет вдоль старого нефтепровода.
Приглядели для ночлега какую-то развалину, глядь – дом одинокий стоит, двор богатый, огороды, парники большие. Здесь живёт потомственный обходчик трубопровода Салимзянов Валерий с семьёй, а развалины – его отец-обходчик жил.
Чем дальше от цивилизации стоит жилье – тем более его хозяин считает своей обязанностью приютить путников. Нам отвели гостевую комнату, вечером баня, утром впервые в жизни попробовали главную рыбу северо-западного Сахалина: калугу. Оставили Валере телефоны и адреса, ему в Южном карабин регистрировать.
Побрели по пыльной, неинтересной дроге, до моря всего ничего остаётся. Предложил товарищу хоть раз переночевать в палатке. Стыдно как-то... Готовились полгода, побаивались неизвестности, а тут такой тур-курорт! У белых в Гражданскую Ледяной поход был, а у нас Избяной...
Ночь в палатке у реки Погиби, последний костёр... до небес!
Комары. Мы к ним готовились, поэтому я бы не назвал это бедствием и адом земным. Запасливый Валера набрал на 600 рублей репеллента (6 флаконов), я обошелся тремя, больше уповая на сетку накомарника. Появляются новые привычки, я научился сосать фильтр сигареты сквозь накомарник. На перекусе высунешь быстро из-под сетки рыло, как акула – хап сыра кусок, колбасы! А жевать и чаем запивать – уже за сеткой. Удобно, кстати: чаинки на сетке остаются.
РУССКИЙ ПОЯС
Валера впервые на севере Сахалина, я же давно полюбил его. С 1981 года, когда на «самом медленном поезде в мире» впервые проехал от Ноглик до Горячих Ключей вдоль морских заливов («шхер благополучия», как назвал их Г.И. Невельской). Всё смотрел из поезда, из Пушкина шептал (только одно его слово другим заменил): «Унылые края, очей очарованье...».
Было с чем сравнить, всё детство родители возили нас с Сахалина отдыхать к тёте на Южный берег Крыма. Погода там – вечный праздник. А где ветер за 30м/сек., от которого так приятно спрятаться в уютном тепле дома? А дождь? Уже с утра разверзались синие южные небеса без единой тучки и наводили тоску.
Кто-то задал тему на форуме Сах.кома: любите ли вы дождь? Неожиданно нашлось немало любителей дождя, в основном анонимных. Стесняются люди, что ли? Да ведь и я долго скрывал свою «ущербность», думал, что о Петербурге Розенбаума строчка: «А мне нужна твоя сырость...» - его и мой квасной погодапатриотизм.
Как радуемся мы солнцу, вырвавшемуся из плена тумана и туч! Это праздник, а разве праздник может быть вечным? На юге же каждодневная роскошь хорошей погоды словно стандартная красота опостылевшей женщины, её 90 * 60 * 90. Зато как удобно на «плохую» сахалинскую погоду списывать свою личную неустроенность! Это – сплошь и рядом. «Моя южная каторга» - слова Чехова, вынужденного из-за болезни жить в Ялте.
Вспоминается давняя история двух хетагуровок-переселенок, молоденьких девушек, ехавших по Транссибу жить на Дальний Восток. Тревожно им было, и они решили: пока за окном мелькают берёзы, родина не кончается. А берёзки всё не кончались, они ехали и радовались. А над ними посмеялись: глупые! берёза – дерево-космополит, растёт по всему миру. Но правы были малообразованные, но душой знающие девушки: берёза – дерево русского пояса.
Русский пояс проходит полосой к северу от пальм, лиан, бамбука и прочих южных прелестей – до начала лесотундры. Юг Канады, север Южной Америки, это все «русский» пояс. Всё, что северней и южней – генетически не наше. Занятно, что исторически, территориально неправые японцы – правы климатически: «северные территории» (Южные Курилы), да и юг Сахалина не входят в русский пояс. (Впрочем, в японский тоже, начиная с Хоккайдо).
Конечно, «где родился, там и пригодился», и даже «где хорошо, там и родина». И всё-таки с возрастом, когда успокаивается маятник страстей, который гоняет нас по свету – тогда человек сильней чувствует свои корни, место, где ему нужно жить.
Так зачем нам юг? Юг – это «мечта идиота» О. Бендера о Рио-де-Жанейро, мечтать бесплодно полезно, такая мечта помогает тянуть лямку жизни. На самом деле Рио, юг хорош для перемены обстановки, короткого отдыха, не более. Русский в джунглях, негр в Москве, папуас на льдине – абсурд одного порядка.
«А МЫ ЗА ВЕНИКАМИ»
Утром навстречу нам «ЗИЛ» древний, из кино «Поднятая целина». Первая машина за весь поход - конечно, он остановился. В кузове, как оказалось, уместилось всё население посёлка Погиби, человек 15. Мужики, женщины, все поддатенькие, приветствуют нас, с матерочками, ласково так. Ну, мы им тоже вежливо матом отвечаем, тут так принято, видно. Открылась – скрип-скрип – дверь кабины, из-за шофера чел нам улыбается. Это был начальник метеостанции и неофициальный мэр посёлка Владимир Якушев.
- Эт вы откеда? и куда?
Мы ответили.
Ясненько... – вполне равнодушно протянул он. – А мы за вениками.
- ?
- Да козы у нас.
Тёплая компания укатила, а мы продолжили наш победный марш к морю. В посёлок нас подвезли на «Козле», поселили в пустом бараке, пообещав к вечеру переправить на материк.
Погуляли по посёлку. Чёрная от торфа река впадает в взбаламученные воды мелкого пролива Невельского. За проливом – рукой подать – белые многоэтажки Лазарева, материка горы высокие. А здесь все плоско, домишки невзрачные, и песок, песок кругом... Ветер. Потупя головы, нас стесняясь, от дома к дому прошли три девочки. По медвежьим следам прошли, между прочим.
ПРИЕЗД АКСЁНЕНКО. РАССКАЗ NN
Он приехал из Охи и сразу уезжал обратно. Его рассказ про этот незабываемый погибинцами приезд министра ж.д. Аксёненко.
«Смотрю – вертолёт за башней садится. Я – туда, думал, наши работяги прилетели, лучше б не ездил. Спецназ морской : руки вверх! Обшмонали, металлодетектором проверили. Мотоцикл мой отогнали, руль веревкой перевязали, смех, да и только.
Из вертолета Аксёненко и вся свита, ковры постелили, вино-пиво, чего хочешь, закуски навалом. Карту расстелили сталинскую, жёлтого пергамента, подписи на ней штук 15 красными чернилами, гриф «Совершенно секретно». Аксёненко пальцем чертит: « Вот тут тоннель делать будем, метрах в восьмистах от старого, там грунт уже нарушен. Кроме ж.д., машины ходить будут, в два ряда».
Из разговоров я узнал, что с сахалинского берега тоннель был вырыт километра на четыре в море. Потом грунт обвалился, людей залило, все погибли. А вход в него был у водонапорной башни, вертикальный. Вагонетки туда с грунтом подходили, их лебёдками вытаскивали. Тут я вспомнил: действительно, был у башни в тайге песка белого круг, я и не знал, что там вход. Только сейчас там ольха расти стала, а так долго место голое было.
Японцы с Аксёненко прилетели, мост предлагали с алмазными ледорезами, но он сказал, что тоннель строить будем. « У нас не зальет. Цемент есть, ракетные шахты строим, в тридцать секунд застывает».
Вышли они к морю, погода хорошая, горбуша стеной стоит, калуга прыгает. На видео снимают. Повеселел я тогда, я ж с сорок шестого здесь. Думал, новая жизнь начнется, а вон как получилось... Деловой был министр, загубили человека, умер он...».
Разумеется, мы сразу поспешили к старой башне. Высокая, железная, для Погиби прямо Эйфелева. По азимуту 240° в сторону моря, примерно в ста метрах от осевой линии башни – жёлтое пятно ольхи в зелёной тайге.
НА МАТЕРИК!
От Лазарева зигзагом по фарватеру замысловатому к Сахалину подошел маленький «Селигер».
На нем и «сбежали» на материк мы, современные бродяги Сахалина. На палубе, на ветру под брызгами торжественно спели знаменитую песню.
Глухой, неведомой тайгою,
Сибирской дальней стороной
Бежал бродяга с Сахалина
Звериной узкою тропой.
Шумит, бушует непогода,
Далек, далек бродяги путь.
Укрой, тайга его глухая,
Бродяга хочет отдохнуть.
Там, далеко за темным бором,
Оставил родину свою,
Оставил мать свою родную,
Детей, любимую жену.
«Умру, в чужой земле зароют,
Заплачет маменька моя.
Жена найдет себе другого,
А мать сыночка – никогда».
Старинная, она знала комичные запреты в современной истории. Еще перед походом, тыкаясь в Интернете, нашел материал тверского краеведа про незабвенного Павла Артемовича Леонова, первого секретаря Сахалинского обкома партии: «Приехал он на тверскую землю после 16-летнего «царения» на Сахалине, начал править привычной ему жёсткой рукой. Стиль руководства задел местную элиту, образовалась скрытая фронда. Тогда он перво-наперво запретил подозрительно участившиеся в области публичные исполнения «Бежал бродяга с Сахалина»».
ФИНИШ
Вот и Лазарев. Бесплатно, за 40 минут зигзагом фарватера доплыли, моторки напрямую в три раза быстрее долетают. Переночевали в бытовке у причала, потом с утра до вечера на вахтовке по жаркой материковой тайге, запомнилась торжественная красота залива Де-Кастри.
Вот и великий Амур, купаемся и ночуем в палатке у дебаркадера, с утра на «Метеоре» (давно мечтал!) летим мимо старинных деревенек и загадочных островов – в Комсомольск-на-Амуре.
Поезд, паром Ванино – Холмск, и маршрутка в Южный замыкает круг наших приключений.
Идея очередного «ухода» принадлежит Валерию Хмаре, товарищу по «Провинциалам в Европе» (http://sakhtravels.narod.ru/europe.html). Пройти пешком примерно 150 километров безлюдной тайгой по заброшенной дороге от станции Ныш до пролива Невельского, с браконьерами или ещё как переправиться на материк и – дальше по друзьям, передавая привет с каторжного Сахалина. Сейчас не каторжного, конечно, но наш побег-уход имеет глубокие корни, традицию, я бы сказал. Именно оттуда, с мыса с символичным названием Погиби пытались уплыть на родину беглые каторжане. Не все безвинные, но все поголовно несчастные, они имели мужество встать на путь, который назывался уже не как у нас: уйти, круче: переменить судьбу. Эти слова запомнил я то ли из Чехова, Дорошевича.
Зек ли ты каторжный или свободный журналист, преподаватель частного вуза – нет разницы. Судьба ведёт, доводит до края, и мы рвем узы, уходим из привычного круга вещей – в побег.
СТАРТ
Везде у Валеры-штурмана его люди живут. Даже в затерявшемся на севере Сахалина поселке Ныш, откуда пойдем пешком. Это семья Кирсановых, их сын – Валерин студент.
Он подвозит нас на машине к началу «сталинки», как называют здесь заброшенную дорогу, показывает кусок насыпи ж. д., которую к 1953 году успели построить зеки. Про дорогу эту мало что известно. Другое её название: Староалександровская. Сейчас вдоль неё идет подземный кабель связи с материком, а до него в 70-е годы «воздушка» была, кабель на столбах, военные обслуживали. Поэтому она и не заросла совсем, два-три раза в год связисты по ней ездят на вездеходах. Построена дорога вроде бы в 40 -е годы силами сахалинцев, без привлечения ГУЛАГа. А в старину, я думаю, гиляцкая тропа здесь шла из Тымовской долины, собачки в нартах в Маньчжурию за товаром бегали.
10 часов 05 минут, прощаемся, я чутко вслушиваюсь, как затихает рокот уезжающей «Нивы»... вот тишина... Свершилось! Два года мечтали и готовились. Началось! Хорошо, что на глине дороги нет ни следов машин, ни свежих человечьих следов, зато я с удовольствием указываю Валере на «печать Севера» - след оленя.
Усиливается дождь, остужает наше восторженное настроение. Впрочем, это всегда полезно для начала путешествия, «что б служба раем не казалась».Через 4 часа узел связи № 8/5, я совсем промок в новом плаще. Рядом с узлом изба, называем её «Спасительная» и решаем: на сегодня хватит, остаёмся сушиться и ночевать.
Такой выдался денёк. Первый, контрастный. Жизнь и ласкала, и бодрила, показывала свою «тельняшку», у которой только две полосы. Хорошо, когда день кончается на белой.
ДЕНЬ ВТОРОЙ. БУР
Слева у дороги старая охотничья избушка, интригующе называется: «Мишкина встреча». Идём, зорко вглядываясь в тайгу, скоро слева должна примкнуть дорога-гать к лагерю № 306... Вот она! прямая, узкая, в плотном лесу как тоннель. Незримо нарастает напряжение, сейчас мы увидим... нечто...
Несуразной карикатурой что-то торчит впереди над лесом, подходим... Остов вышки, как чердак без дома на столбах. Справа в лесу, слева... бараки? Сложились и упали, как карточные домики. Ещё развалины в стороне, в зелени травы серые, блеклые от старости. Как по кладбищу медленно и осторожно идём, говорим вполголоса, тут и там из-за кустов возникают приведенья прошлого. Тогда лес был вырублен, и травинка тут не росла, всё было как на ладони. Сейчас лагерь весь в закоулках деревьев, горькая людская правда стала тайной молодого леса.
Находим единственный уцелевший барак. Наверно, потому, что сложен из таких бревен... словно там медведей держали. Вспоминаю рассказ старожилов из Ныша. Они ломали лагерь на стройматериалы, пытались завалить и этот барак, но он не поддался даже бульдозеру и железным тросам. Потому что это БУР, барак усиленного режима.
Внутри штук 10 камер-одиночек, в каждой дыра зарешёченного окна, короткие нары. Всё хорошо сохранилось, даже необычные (деревянные), ладно сработанные лагерным плотником параши стоят. Чистенькие такие, как вазы для цветов в модном бутике. Валера садится на нары, закрываю за ним дверь одиночки, спрашиваю в глазок: «Что чувствуешь?». «Не знаю что... но чувствую!» - отвечает.
Выходим из темницы на белый свет. Молчит тайга, только вечный звон комаров. Обходим могучие стены. Тут меня, что называется, пробивает, я чувствую чудовищную энергетику этих кондовых брёвен из лиственниц. Всё окрест быльём поросло, всё слабое рухнуло и повалилось. Незыблем БУР, Стоунхендж сталинской эпохи. Та еще загадка! Ведь он источает могучий поток энергии не только отчаянных силачей, которые в нем сидели, но и право на силу тех, кто смог их туда заключить.
Спускаемся в сторону реки Ныш по заросшей дорожке, она переходит в марь с неспелой морошкой. Где-то здесь должна быть изба Краба, как в Ныше зовут её хозяина Кравченко. Вот она! мы с радостью видим настоящую охотничью избёнку. Махонькая, ладно избоченилась она на веселом пригорке, у реки. Внутри всё, что нужно для покойного ночлега путешественников, у кострища – лавочка. «Всё включено», всё бесплатно, таёжный коммунизм.
Вечер. В благостной тишине только два движения: завораживающее течение глубокой реки и игра плазмы костра. Покойно. Уютно. Позади тягостное впечатленье от лагерного коммунизма. Опять день контрастов получился.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ, ЧЕТВЁРТЫЙ И ПЯТЫЙ
Утром от избы возвращаемся к нашей стратегической Ныш-Погиби, опять идем по лагерной дороге. Нынче ровная и тенистая, приятная аллея, по ней бы в парке гулять. Не выходит из головы БУР. Его нельзя здесь оставлять, из него надо музей делать краеведческий. Поставить бы у вокзала, среди музейной техники железнодорожников. Ведь лагерь-то их епархия, зеки на железку работали.
В этот день по размокшей глине сделали самый длинный переход. Уже в девятом часу вечера добрались до избы, которую так и назвали: «Тяжелая».
На карте дорога впереди пересекала Ныш. Никто не знал – есть там мост?.. Брода уж точно не будет, река вздулась от дождей. Но мост был! Оригинально сплетённый из толстостенных нефтяных труб. За переправой просторное, приятное место, что-то вроде заброшенного хутора. У двери единственно уцелевшего здания непримятая поросль травы, явно с весны никого не было. Пока Валера топил печь, я умудрился в мутной воде наловить на блесну некрупных местных гольцов. Красивые рыбки, вкусно запекли их на походной решётке.
А изба-то «Муравьиной» оказалась. Ночью с чердака в натопленную комнату посыпался их десант. И начал пребольно кусаться. Спать стало решительно невозможно. С рассветом добрели до ближайшей избы, «Щавелевой» (рядом щавель рос, сделали салат). Заночевали.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ, СЕДЬМОЙ И ВОСЬМОЙ.
Известно, что пророк Мохаммед очень любил благовония и женщин. Но самое большое наслаждение он получал от молитвы. В эти дни мы с наслаждением погрузились в одиночество заброшенной дороги. Путешественник монах, путешествие его молитва.
То нас окружала стена тайги, мы голышом пересекали неглубокие, по грудь, ручьи; то дорога уходила вверх, и мы брели по безлесным просторам водоразделов среди белых от ягеля полян, ясно различая далеко впереди красивые плечи и пик горы Даахуриа, высшую точку Северного Сахалина.
На Юге острова нельзя так затеряться, прочувствовать это состояние... не могу передать словами. Колея выводит на высоту, горизонты в дымке, тайга необъятная, дорога одна и нас двое. И так день за днём, день за днём... Нет ничего лучше, как не спеша брести по забытым Богом и людьми дорогам. Легче идти, а природой ты окружен так же, как если б шёл по целине.
Мы живем во время, которое я бы обозначил как Кризис пешеходной культуры. Ходить пешком. Зачем? ведь в городе нынче столько соблазнов, если есть деньги. Если их нет – надо зарабатывать, не до прогулок. Например, уже трудно пройти от станции «Орбита» до реки Марковка, тропу поглотил бамбук. Хорошо наторены только тропы наживы: браконьерские (рыба), грибные и ягодные. Завалы одноразовой посуды – символ культуры отдыха вне города. Машины заменили ноги. Выехать на машине, скажем, на помойку Тёплых Озёр – это и есть отдых на природе.
А мы меж тем пересекаем невысокий здесь Камышовый хребет, наискосок. Заметно теплолюбивей растительность на склонах, обращенных к Татарскому проливу, промеж лиственниц ель с пихтачом появились, папоротник осмунд, а до этого только орляк был. Возможно, Валера обнаружил одно из самых северных мест произрастания клоповки, небольшой пятачок в еловом лесу. Ягод, понятно, еще нет, нарвали сочных листьев на вкусный чай-витаминчик.
Справа просторный лес со сплошным ковром оленьей травы. От ствола к стволу тянутся жерди. Ветхие, древние. Это примитивные загоны оленеводов. Оленеводов давно уже нет, есть ли олени? За столько дней ни одного, только следы. Тут мы и увидели у ручья небольшой табунок. Наверно, в этих загонах они когда-то родились, поэтому хоть и одичали, но навещают «малую родину». Удивительно! Прежде, чем ускакать, они подпустили нас на расстояние ружейного выстрела! Как они выжили, такие беззаботные? Вот как бывает в этих местах:
Ми-2 берёт только 700 килограмм. Поэтому к каждому из трёх колёс привязывается еще по туше. Высоко он подняться не может, над самым лесом летит трудолюбивый Муравей и от натуги чадит как керосинка. И никого не боится. Ведь он мясо везет, нужным людям.
На восьмой день среди медвежьих и оленьих увидели следы людей. И место разворота машины, протекторы то ли Урала, «Шишиги» (ГАЗ-66). Видимо, от Погиби дальше на юг проехать не рискнули.
Штурман, Зоркий Сокол, уверяет, что иногда видит материк.
ЖЁЛТЫЕ КАСКИ
Только на 9-й день мы вышли к людям. Узенькую сталинку широкой лавиной пересёк нефтепровод компании Шелл. Там были люди, строители в жёлтых касках. Обрадованный Валера устремился к ним по липкой трясине свежезакопанной трубы, и... таёжник увяз в цивилизации. Неопасно, но очень смешно, я снимал на видео, как один из строителей помогает босоногому Валере тянуть – как бабка за дедку репку – увязшие болотники. Чпок! – вытянули, сами чуть в грязь не упали.
- Как же так, Валера... Мы должны были гордо выйти из лесу, как бывалые люди, а ты...
- Всё естественное прошёл, в искусственном увяз! – горячо оправдывался штурман.
Напились чаю в их бытовке, и снова нырнули в тоннель старой дороги. Ненадолго. К вечеру вышли на трассу Погиби-Даги, она идет вдоль старого нефтепровода.
Приглядели для ночлега какую-то развалину, глядь – дом одинокий стоит, двор богатый, огороды, парники большие. Здесь живёт потомственный обходчик трубопровода Салимзянов Валерий с семьёй, а развалины – его отец-обходчик жил.
Чем дальше от цивилизации стоит жилье – тем более его хозяин считает своей обязанностью приютить путников. Нам отвели гостевую комнату, вечером баня, утром впервые в жизни попробовали главную рыбу северо-западного Сахалина: калугу. Оставили Валере телефоны и адреса, ему в Южном карабин регистрировать.
Побрели по пыльной, неинтересной дроге, до моря всего ничего остаётся. Предложил товарищу хоть раз переночевать в палатке. Стыдно как-то... Готовились полгода, побаивались неизвестности, а тут такой тур-курорт! У белых в Гражданскую Ледяной поход был, а у нас Избяной...
Ночь в палатке у реки Погиби, последний костёр... до небес!
Комары. Мы к ним готовились, поэтому я бы не назвал это бедствием и адом земным. Запасливый Валера набрал на 600 рублей репеллента (6 флаконов), я обошелся тремя, больше уповая на сетку накомарника. Появляются новые привычки, я научился сосать фильтр сигареты сквозь накомарник. На перекусе высунешь быстро из-под сетки рыло, как акула – хап сыра кусок, колбасы! А жевать и чаем запивать – уже за сеткой. Удобно, кстати: чаинки на сетке остаются.
РУССКИЙ ПОЯС
Валера впервые на севере Сахалина, я же давно полюбил его. С 1981 года, когда на «самом медленном поезде в мире» впервые проехал от Ноглик до Горячих Ключей вдоль морских заливов («шхер благополучия», как назвал их Г.И. Невельской). Всё смотрел из поезда, из Пушкина шептал (только одно его слово другим заменил): «Унылые края, очей очарованье...».
Было с чем сравнить, всё детство родители возили нас с Сахалина отдыхать к тёте на Южный берег Крыма. Погода там – вечный праздник. А где ветер за 30м/сек., от которого так приятно спрятаться в уютном тепле дома? А дождь? Уже с утра разверзались синие южные небеса без единой тучки и наводили тоску.
Кто-то задал тему на форуме Сах.кома: любите ли вы дождь? Неожиданно нашлось немало любителей дождя, в основном анонимных. Стесняются люди, что ли? Да ведь и я долго скрывал свою «ущербность», думал, что о Петербурге Розенбаума строчка: «А мне нужна твоя сырость...» - его и мой квасной погодапатриотизм.
Как радуемся мы солнцу, вырвавшемуся из плена тумана и туч! Это праздник, а разве праздник может быть вечным? На юге же каждодневная роскошь хорошей погоды словно стандартная красота опостылевшей женщины, её 90 * 60 * 90. Зато как удобно на «плохую» сахалинскую погоду списывать свою личную неустроенность! Это – сплошь и рядом. «Моя южная каторга» - слова Чехова, вынужденного из-за болезни жить в Ялте.
Вспоминается давняя история двух хетагуровок-переселенок, молоденьких девушек, ехавших по Транссибу жить на Дальний Восток. Тревожно им было, и они решили: пока за окном мелькают берёзы, родина не кончается. А берёзки всё не кончались, они ехали и радовались. А над ними посмеялись: глупые! берёза – дерево-космополит, растёт по всему миру. Но правы были малообразованные, но душой знающие девушки: берёза – дерево русского пояса.
Русский пояс проходит полосой к северу от пальм, лиан, бамбука и прочих южных прелестей – до начала лесотундры. Юг Канады, север Южной Америки, это все «русский» пояс. Всё, что северней и южней – генетически не наше. Занятно, что исторически, территориально неправые японцы – правы климатически: «северные территории» (Южные Курилы), да и юг Сахалина не входят в русский пояс. (Впрочем, в японский тоже, начиная с Хоккайдо).
Конечно, «где родился, там и пригодился», и даже «где хорошо, там и родина». И всё-таки с возрастом, когда успокаивается маятник страстей, который гоняет нас по свету – тогда человек сильней чувствует свои корни, место, где ему нужно жить.
Так зачем нам юг? Юг – это «мечта идиота» О. Бендера о Рио-де-Жанейро, мечтать бесплодно полезно, такая мечта помогает тянуть лямку жизни. На самом деле Рио, юг хорош для перемены обстановки, короткого отдыха, не более. Русский в джунглях, негр в Москве, папуас на льдине – абсурд одного порядка.
«А МЫ ЗА ВЕНИКАМИ»
Утром навстречу нам «ЗИЛ» древний, из кино «Поднятая целина». Первая машина за весь поход - конечно, он остановился. В кузове, как оказалось, уместилось всё население посёлка Погиби, человек 15. Мужики, женщины, все поддатенькие, приветствуют нас, с матерочками, ласково так. Ну, мы им тоже вежливо матом отвечаем, тут так принято, видно. Открылась – скрип-скрип – дверь кабины, из-за шофера чел нам улыбается. Это был начальник метеостанции и неофициальный мэр посёлка Владимир Якушев.
- Эт вы откеда? и куда?
Мы ответили.
Ясненько... – вполне равнодушно протянул он. – А мы за вениками.
- ?
- Да козы у нас.
Тёплая компания укатила, а мы продолжили наш победный марш к морю. В посёлок нас подвезли на «Козле», поселили в пустом бараке, пообещав к вечеру переправить на материк.
Погуляли по посёлку. Чёрная от торфа река впадает в взбаламученные воды мелкого пролива Невельского. За проливом – рукой подать – белые многоэтажки Лазарева, материка горы высокие. А здесь все плоско, домишки невзрачные, и песок, песок кругом... Ветер. Потупя головы, нас стесняясь, от дома к дому прошли три девочки. По медвежьим следам прошли, между прочим.
ПРИЕЗД АКСЁНЕНКО. РАССКАЗ NN
Он приехал из Охи и сразу уезжал обратно. Его рассказ про этот незабываемый погибинцами приезд министра ж.д. Аксёненко.
«Смотрю – вертолёт за башней садится. Я – туда, думал, наши работяги прилетели, лучше б не ездил. Спецназ морской : руки вверх! Обшмонали, металлодетектором проверили. Мотоцикл мой отогнали, руль веревкой перевязали, смех, да и только.
Из вертолета Аксёненко и вся свита, ковры постелили, вино-пиво, чего хочешь, закуски навалом. Карту расстелили сталинскую, жёлтого пергамента, подписи на ней штук 15 красными чернилами, гриф «Совершенно секретно». Аксёненко пальцем чертит: « Вот тут тоннель делать будем, метрах в восьмистах от старого, там грунт уже нарушен. Кроме ж.д., машины ходить будут, в два ряда».
Из разговоров я узнал, что с сахалинского берега тоннель был вырыт километра на четыре в море. Потом грунт обвалился, людей залило, все погибли. А вход в него был у водонапорной башни, вертикальный. Вагонетки туда с грунтом подходили, их лебёдками вытаскивали. Тут я вспомнил: действительно, был у башни в тайге песка белого круг, я и не знал, что там вход. Только сейчас там ольха расти стала, а так долго место голое было.
Японцы с Аксёненко прилетели, мост предлагали с алмазными ледорезами, но он сказал, что тоннель строить будем. « У нас не зальет. Цемент есть, ракетные шахты строим, в тридцать секунд застывает».
Вышли они к морю, погода хорошая, горбуша стеной стоит, калуга прыгает. На видео снимают. Повеселел я тогда, я ж с сорок шестого здесь. Думал, новая жизнь начнется, а вон как получилось... Деловой был министр, загубили человека, умер он...».
Разумеется, мы сразу поспешили к старой башне. Высокая, железная, для Погиби прямо Эйфелева. По азимуту 240° в сторону моря, примерно в ста метрах от осевой линии башни – жёлтое пятно ольхи в зелёной тайге.
НА МАТЕРИК!
От Лазарева зигзагом по фарватеру замысловатому к Сахалину подошел маленький «Селигер».
На нем и «сбежали» на материк мы, современные бродяги Сахалина. На палубе, на ветру под брызгами торжественно спели знаменитую песню.
Глухой, неведомой тайгою,
Сибирской дальней стороной
Бежал бродяга с Сахалина
Звериной узкою тропой.
Шумит, бушует непогода,
Далек, далек бродяги путь.
Укрой, тайга его глухая,
Бродяга хочет отдохнуть.
Там, далеко за темным бором,
Оставил родину свою,
Оставил мать свою родную,
Детей, любимую жену.
«Умру, в чужой земле зароют,
Заплачет маменька моя.
Жена найдет себе другого,
А мать сыночка – никогда».
Старинная, она знала комичные запреты в современной истории. Еще перед походом, тыкаясь в Интернете, нашел материал тверского краеведа про незабвенного Павла Артемовича Леонова, первого секретаря Сахалинского обкома партии: «Приехал он на тверскую землю после 16-летнего «царения» на Сахалине, начал править привычной ему жёсткой рукой. Стиль руководства задел местную элиту, образовалась скрытая фронда. Тогда он перво-наперво запретил подозрительно участившиеся в области публичные исполнения «Бежал бродяга с Сахалина»».
ФИНИШ
Вот и Лазарев. Бесплатно, за 40 минут зигзагом фарватера доплыли, моторки напрямую в три раза быстрее долетают. Переночевали в бытовке у причала, потом с утра до вечера на вахтовке по жаркой материковой тайге, запомнилась торжественная красота залива Де-Кастри.
Вот и великий Амур, купаемся и ночуем в палатке у дебаркадера, с утра на «Метеоре» (давно мечтал!) летим мимо старинных деревенек и загадочных островов – в Комсомольск-на-Амуре.
Поезд, паром Ванино – Холмск, и маршрутка в Южный замыкает круг наших приключений.
Комментарий автора:
Несуразной карикатурой что-то торчит впереди над лесом, подходим... Остов вышки, как чердак без дома на столбах. Справа в лесу, слева... бараки? Сложились и упали, как карточные домики. Ещё развалины в стороне, в зелени травы серые, блеклые от старости. Как по кладбищу медленно и осторожно идём, говорим вполголоса, тут и там из-за кустов возникают приведенья прошлого.
Страницы1
Об авторе /5 (9)
