Чехия-2007, или В сторону Кафки

16 июня, или Прощай колбаса

И вот я в Шереметьево-2, затерянный в огромных толпах иностранных туристов и их чемоданов. Особо выделялись итальянские туристы. Их рейс на Милан задержали. В результате проход на посадку через один коридор стал осуществляться сразу на три рейса – Милан, Токио, Прага. Не было никакого реального шанса достояться и прорваться через этот частокол чемоданов с упакованными сувенирами. Так можно было не попасть в Прагу.

Стоявшая передо мной семья русских устремилась к красному коридору. Рванул за ними. Их пропустили. Я протянул таможеннику декларацию, в которой в качестве ценностей обозначил только путеводители. Добрый парень, увидев, что я не декларирую ничего ценного, сокрушенно покачал головой: «Что же вы со мной делаете?» Он набрал номер начальства, спросил, можно ли открыть еще один зеленый коридор. Ему отказали. И он пропустил меня. Я бросился вперед, и только пару секунд спустя, обернувшись, сказал со всей сердечностью: «Спасибо!» Добрый таможенник, видимо, ждал моих слов благодарности и громко ответил: «Пожалуйста!».

Вклинившись в ряды пожилых итальянских туристов, я прошел таможенный контроль.

Самолет на Прагу задержали на полчаса, пропуская все тех же итальянцев на Милан. Я позвонил А. и предупредил его.

Полет прошел быстро. Когда самолет сел, я включил мобильный телефон. Со мной сразу связался Vodafone – чешский оператор мобильной связи. Вскоре пришлось узнать, какая это неприятно дорогая вещь – роуминг.

Чешский пограничник ничего не ответил на мое приветствие: «Вечер добрый!» Он ткнул пальцем в графу, где надо было поставить свою подпись. Оставалось только получить багаж – и вот она Чехия!

Вот моя синяя сумка «Адидас», которую я сдавал в багаж, приехала ко мне по транспортеру. Уверенные шаги к выходу. Скоро я должен был увидеть А. Но дорогу мне преградил любезный чешский таможенник. Он спросил меня с доброй улыбкой: «Из Москвы?» – «Да». – «Везете продукты?» Я показал на ручную кладь, где находился батон сырокопченой колбасы, который я взял перекусить для себя. Он недоверчиво посмотрел в мои честные глаза и показал мне на потайной рентген, скрывавшийся в угловом ответвлении стен. Подлый аппарат просветил в багажной сумке все четыре батона, обернутые в фольгу. «А это что?» – задал риторический вопрос мой контролер.

Обрадованный чех приказал достать контрабандный товар. И показал мне на стенд с изображением симпатичной свиной рульки. Надпись на четырех языках гласила: «В Евросоюз мясные продукты провозить нельзя». Я пытался спорить: «Я для себя кушать, я приехал на две недели. Я не буду продавать эту колбасу». – «Вы здесь работаете?» – «Нет!» – «Одну оставьте, а эти бросайте» – и таможенник показал мне на корзину. Я швырнул в пакете две брауншвейгских, одну московскую и одну свиную в указанном направлении. Но через секунду, вспомнив об икре, спохватился, бросился к корзине и поднял крышку. Мой пакет лежал сверху. Дно корзины было выстлано чистейшим целлофаном. Я вытащил икру и с жалобным стоном: «Консервы!..» – умоляюще посмотрел на контролера. Он жестом показал мне на выход. Четыре клинских батона пошли на стол к пани Катаржине.

Никогда у меня еще не отнимали подарков для моих дорогих друзей. Но ни от чего нельзя зарекаться.

Пишу эти строки со слезами на глазах и с куском брауншвейгской колбасы в зубах в память о тех драгоценных батонах, которые перешли в утробы членов семьи чешского таможенника и его начальников.

Ограбленный, я прошел в проем выхода. Слева от проема стоял А. С годами я изменился, и мне показалось, что он вздрогнул от неожиданности. «У меня отняли колбасу», – только и смог вымолвить я. А. не сразу оценил мои эмоции. Он ждал с этого же рейса русского рабочего из Узбекистана. Через пять минут мы уже загружались в его новенький «ситроен». А. жил недалеко от аэропорта, но для того, чтобы завезти рабочего в предназначенный ему пансион, мы сделали значительный крюк. По дороге я рассказывал А. о том, как чехи увели колбасу, предназначенную его семье. Он искренно проникся нашим общим горем: «Лене только ничего не говори. Отдадим ей один батон колбасы. И вообще это странно. Месяц назад приезжала ее сестра и спокойно провезла колбасу».

По дороге А. мне показал знаменитую австрийскую и гестаповскую тюрьму Панкрац. В этой тюрьме когда-то Юлиус Фучик писал (а, может, и не писал) «Репортаж с петлей на шее». (Эта книга произвела на меня большое впечатление, и, помнится в школе я, делал по ней доклад на уроке литературы.) Здесь при нацистах находился в заключении и погиб автор книги «Картины из истории чешского народа» и баллады в прозе «Маркета Лазарова», которого уничтожили за резкую оппозицию нацистскому режиму. Его звали Владислав Ванчура, он был патриотом и борцом против гитлеровской оккупации. Фильм «Маркета Лазарова», снятый в стилистике «Андрея Рублева», произвел на меня когда-то неизгладимое впечатление.

Теперь в здании старой тюрьмы Панкрац – прокуратура. А. в ней часто бывает по делам своей фирмы. А новая тюрьма под тем же названием стоит сзади старого здания.

Ванчуре принадлежат строки, которые можно отнести и к нам с А.: «Мы уже не первой молодости и приключилось с нами множество происшествий, большинство из которых даже не стоит упоминать. Да что за беда, ведь случались среди них и прекрасные, и безумные, и шутовские»…

А. отвез меня в пансион на улицу Армади, в загородный двухэтажный дом. А. взял ключи у хозяина и заранее внес небольшой аванс. Уже смеркалось, и мы никого не встретили. К калитке и к входной двери в дом подходил один ключ. Моя комната была на втором этаже под скатом крыши. Две кровати, шкаф, маленький столик, два кресла. Окно в соседний двор. За дверью в коридорчике – холодильник, микроволновка, стол с кухонными принадлежностями, плита, два душа и туалет. На этаже еще две комнаты, одна на четыре места. Все удобства общие на этаже. А. объяснил: «Здесь 15 минут ходьбы до станции «Гурка» (линия В пражского метро). Горка (по-чешски «гурка») там действительно была. Все время пребывания в Праге я проходил мимо нее.

Так, мечта поэта о мансарде сбылась на пятом десятке. Правда, писал я здесь не стихи, а начал кропать вот эти записки.

А., как старый друг, устроил в тот вечер прекрасный ужин в своей квартире в новом четырехэтажном доме на окраине Праги. Сыну Яну было 11 лет. Младший сын Даня (2,5 года) спал, поэтому мы старались говорить тихо. Жена Лена принимала очень радушно. Она сказала: «Кушаем с А. часто стоя и ночью, потому что Даня просит со стола то, что ему нельзя».

Мы ели салат, курицу с черносливом. Выпили 4 бутылки красного вина. Как только кончалась одна бутылка, А. сразу ставил на стол другую. Пошутил: «Мне все говорят, если я живу в Чехии, то должен любить пиво. А я вот пристрастился к винам. Они здесь неплохие». Я сказал, что люблю крепкие напитки.

Рядом со столом в углу стоял огромный аквариум. Я вспомнил, что А. всегда любил рыбок, хотел всегда иметь большую емкость с ними, и поздравил его с удачным приобретением. Оказалось, что это чудо осталось от предыдущего хозяина квартиры.

А. и Лена поведали мне историю своего переезда за кордон. Это им удалось сделать через Израиль. У Лены была бабушка с еврейской кровью. Нашли домовую книгу 20-х годов, где была обозначена ее национальность. Ксерокопии страницы той домовой книги оказалось достаточно, чтобы подать всей семьей заявление на въезд в Израиль. Долгие месяцы ждали ответа. Оказалось, что из-за А. Он вписал в графу «Конфессия», что он исповедует буддизм. Это, по его словам, был первый случай в истории еврейского государства. Документы рассматривал лично министр внутренних дел Израиля. Но чудо свершилось. А. блаженно вспоминал, как он полгода ничего не делал, получал кучу шекелей, занимался спортом, ничего не платил за жилье. Потом через Израиль перебрались в Чехию, в Теплице, там жили 6 лет. Здесь же родился второй сын Даня.

Теперь в Чехии семья А. проживает уже 11 лет.

А. задумчиво говорил, понемногу отпивая из фужера:

«Поначалу было очень тяжело. Я специально назвал сына Яном, чтобы его имя звучало вполне по-чешски. И теперь он настоящий чех, лучше всех нас знает родной язык страны. А вообще Янов Янами в Чехии никто не называет. Все говорят Гондза. Даже в дневнике у него написано Гондза. Когда я зову сына Яном на улице, все чехи оборачиваются.

Здесь очень не любят иностранцев. Хотя сравнительно со странами Евросоюза, в Чехии их процент совсем небольшой».

Мы вспомнили Москву. Я читал свои стихи и переводы ранних лет из Гейне и Рильке. (Рильке, кстати, жил в Праге и писал про нее, но об этом после.) Лена неожиданно сказала, что ее муж ностальгирует по старой жизни, по совку, одним словом. Я был удивлен, так как точно знал про врожденный антикоммунизм моего приятеля. Лена пояснила: «Ну, тогда он был молодой, вот и грустит по ушедшим годам».

Мы обсудили мою программу путешествий по объектам ЮНЕСКО. Я собирался посетить все 12 объектов на чешской территории, а также интересные мне как любителю истории Аустерлиц в Моравии и еврейское гетто Терезин под Прагой.

«В Терезин поедем вместе», – сказал А. Я согласился.

В конце вечера я вызвал А. на откровенность: «Вот ты родился в России, теперь укоренился здесь. Кем ты себя считаешь?» А. долго думал, опустив глаза, потом ответил: «Мне понравилось в Израиле»…