Чехия-2007, или В сторону Кафки

22 июня, или Новые пражские впечатления

День для туризма прошел почти впустую.

Нужно было решить вопрос о поездке в Брно, где меня ждали несколько моравских объектов. С 8 ч 30 мин я стал дозваниваться до А., который по нашей заблаговременной договоренности должен был заказать мне гостиницу. Это оказалось непростым делом. Беспощадный грабительский роуминг добил мои несчастные 13 баксов. Они благополучно исчерпались, когда я был в супермаркете (выход из метро «Флоренс»). Я приехал туда посмотреть Ольшанское кладбище. Но вначале решил перекусить в местном «Макдональдсе», который находился в этом супермаркете. Позвонил А. в последний раз. Подошла жена Лена. Оказалось, что он забыл дома телефон. И тут деньги мои на мобильном кончились.

Выход был только один: искать А. на работе, так как позвонить ему я не мог.

Перед этим я пошел на Ольшанское кладбище, чтобы найти могилу Франца Кафки. Прямо из огромного окна супермаркета можно было увидеть кладбищенскую стену и могильные памятники под сенью столетних деревьев. Дошел до одного из входов. Пошел направо по аллее. Было пустынно. Мрачный погост привел меня в жуткое состояние. Хотя вроде бы я никогда не боялся ходить по кладбищам. На многих памятниках было написано слово «Родина» (т. е. семья), например Новотных, Глинок и т. д. Увидел пожилую даму. Смог только вымолвить: «Пани, кде жидовско хрбитов?» Она мне рукой стала показывать направление через все кладбище, говорила про трамвайную линию и какой-то большой храм. Я отправился в указанную сторону. На каждом шагу я поражался мрачности этого славянского кладбища. Этот эффект создавали старые деревья. Несмотря на ясный день, тяжелая непроницаемая листва почти не пропускала солнечные лучи. Даже отдельные лучики, кое-где робко золотившие аллеи, как бы добавляли общей мрачной атмосфере законченность потустороннего мира. Жутко.

Не скоро, но дошел до улицы, по которой действительно ездили трамваи. На другой стороне было еще одно кладбище. Потом я прочитал, что Ольшанское кладбище представляет собой комплекс, который состоит из нескольких отдельных погостов. Здесь есть участок, где похоронены знаменитые русские эмигранты, в том числе Аверченко, но я не дошел до этой части кладбища. У входа в затрамвайное кладбище висела табличка на двух языках: «Здесь находятся могилы красноармейцев». На мой вопрос кладбищенский служитель показал мне на правую сторону кладбища – Judengraben, туда, где высился огромный современный еврейский храм (не уверен, что кладбищенские храмы у евреев называются синагогами). Вход на Новое еврейское кладбище был за углом. Там же за углом находилась станция Жилевского местного метрополитена. Ни в одном из путеводителей об этом не было сказано ни слова.

Я вошел и быстрым шагом пошел вдоль стены, чтобы найти участок № 21, где и был захоронен прах Кафки нашего. Но из Reception наперерез мне выбежал здоровый еврейский дядька. Он сунул мне белую ермолку и жестом показал: надень. Говорю: «Я не иудей. Я русский». Он лукаво погрозил мне пальцем: «Ах ты!» – «Возьму как сувенир». Дядька засмеялся и объяснил, как пройти к Кафке: брама и еще брама. Я ничего не понял, но пошел опять вдоль стены и быстро нашел участок № 21.

Могила Кафки выходила как раз на аллею напротив стены. На стене были таблички с еврейскими именами. Памятник Кафки представлял собой стилизованную крышку гроба. А раньше на фотографиях этот памятник мне казался четырехгранным, что-то вроде советского пограничного столба. На памятнике три надписи (снизу вверх): Франц Кафка (1883–1924), Германн Кафка, Юлия Кафка – родители великого писателя. На могиле много камешков, их приносят сюда евреи, растет хвойное деревце. Здесь у подножия памятника была укреплена доска в память о трех сестрах Кафки (у всех чешские фамилии с окончанием на –ова), замученных нацистами в 1942–1943 гг.

«Я живу здесь так, словно уверен, что буду жить второй раз», – записывает Франц в дневнике. Слова кажутся мне пророческими. Посмертная слава дала ему вторую жизнь. Две его жизни – первая и жизнь после смерти – навсегда связали его с Прагой.

Как я уже говорил, родные Кафки писателем его не считали. Служба отнимала у него часы, которые он хотел тратить на творчество. Работа и писательство по ночам – «это страшная двойная жизнь, исход из которой, вероятно, один – безумие». Если у него что-то получается в творчестве глубоким вечером, на следующий день на службе он чувствует себя опустошенным и ничего не может делать. Иногда он с изумлением замечает у себя бесчувственность: «Я отделен ото всех вещей пустым пространством, через границы которого я даже и не стремлюсь пробиться».

Но и в родных стенах ему нет покоя. Он жил в общем семейном доме и по выходным ему часто мешали работать. Отец был тираничен, и назидательные интонации его громкого голоса оглашали весь дом. Франц упрекал отца, что сам он не придерживался тех заповедей, исполнения которых требовал от сына.

«Письмо отцу» – откровеннейшая исповедь Франца Кафки. Сколько бы молодых людей могли подписаться под тем, что там написано. Отец был из бедной семьи. Он работал у сельского лавочника и возил тачки со съестным для продажи из деревни в деревню в любое время года, часто в самых неподходящих условиях, не имея нормальной обуви и одежды. В начале безумного XX в. он стал богатым человеком, что позволило ему дать своим детям все, кроме личной свободы. Отцу доставляло удовольствие упрекать Франца, что тому не приходится так тяжело физически работать, как когда-то ему. Почти каждый день он говорил сыну, что тот живет в тепличных условиях и не испытывает ни в чем недостатка. Все это причиняло Францу огромные муки.

Франц Кафка писал на немецком языке, но его выразительность не казалась ему полной. «Слово «мать (Mutter)» для еврея звучит особенно по-немецки, оно бессознательно содержит в себе наряду с христианским блеском и христианский холод, названная Mutter еврейская женщина становится из-за этого не только смешной, но и чужой».

От могилы Кафки била ключом живая энергия, и она мне не показалась отрицательной. Прямо напротив могилы на стене была укреплена табличка в память о друге и душеприказчике Франца Кафки – Максе Броде. Именно ему Кафка завещал распорядиться своими рукописями. Несколько опубликованных рассказов (в том числе, «Превращение») он разрешил перепечатывать, а вот рукописи, включая романы «Процесс» и «Замок», повелел сжечь. Макс Брод не решился на такое святотатство и постепенно все опубликовал. Воля писателя, скончавшегося от туберкулеза, выполнена не была. Зато мир имеет великие пессимистические произведения, а Прага продает миллионы сувениров с рисунками и портретами Кафки. В голливудском фильме ужасов «Хостел» американский турист восклицает «Прага? О, Кафка!». Название столицы Чехии и имя писателя стали неразрывным туристским брендом.

Дальше стоял участок современных шикарных многотысячных (по деньгам) памятников евреям, умершим давно, сгинувшим в немецких лагерях и совсем недавно почившим в бозе. Я наткнулся на старый довоенный памятник другой ветви семьи Кафки. Он был большой и богатый. Видимо, здесь сыновья не страдали писательским зудом и не болели туберкулезом, как бедный Франц.

Я медленно пошел на выход, осматривая таблички на стене слева и памятники справа. Одна нарядная плита, которая была установлена недавно, привлекла мое внимание: Роза Прокуратор, умерла в возрасте 93 лет в 1898 г. Старушка, сама того не зная, прожила счастливую жизнь, не дожив ни до Холокоста, ни до великих пертурбаций XX века. И даже спустя больше, чем 100 лет, нашлись потомки, которые обновили ее посмертную плиту.

На стене многие таблички были с именами евреев из разных населенных пунктов Чехии. Иногда попадались надписи в память о целых семьях, об артистах, сгинувших в KZ (эта немецкая аббревиатура обозначала в эсэсовских документах концлагерь).

Неожиданно я увидел табличку в память о еврее, работавшем в зондеркоманде в Освенциме (я почему-то думал, что здесь говорят на немецкий манер – Аушвиц). Была указана и точная дата смерти – 1943 г. Члены зондеркоманды сжигали трупы людей, умерщвленных газом или умерших в лагере от многочисленных болезней или дистрофии. Рабочая смена в зондеркоманде длилась 12 ч. Здесь работали не какие-то закоренелые преступники или циничные мясники. Часто это были студенты, например философского или юридического факультетов. Отбор в команду происходил по физическим данным – молодой, здоровый, значит с тяжелой работой справиться может. Отказывавшихся тут же убивали. Кроме обязанностей по сжиганию члены зондеркоманды были обязаны помогать эсэсовцам загонять жертвы в газовую камеру. Не редки были случаи, когда в толпе обреченных встречались собственные родственники. На краю жизни все старались выжить. В английском документальном фильме «Мир в войне» бывший член зондеркоманды говорит в камеру: «Каждый из нас готов на все лишь бы прожить лишнюю минуту». Но были и случаи самопожертвования – один из членов зондеркоманды увидел в очередном эшелоне свою семью и вошел с ней в газовую камеру. Там же в Освенциме два члена зондеркоманды схватили эсэсовца и прыгнули вместе с ним в горящий ров…

Покинув скорбное место, я отправился без звонка в офис к А. Не люблю я делать неожиданные визиты и навязывать свое общество, но обстоятельства приперли. А. не удивился и быстро разыскал для меня в Интернете пансион в Брно. В одном месте отказали, а в другом дали добро. За четыре дня проживания нужно было выложить примерно 2400 крон. «Поскольку ты иностранец, они обязательно должны отметить в понедельник в полиции твой паспорт», – предупредил А.

Мы дошли до магазина, где продавались мобильные телефоны. В Чехии мобильные номера продаются без паспорта. Даже не продаются, а даются бесплатно, если ты готов положить небольшую сумму денег на предлагаемый счет.

А. заменил в моем телефоне SIM-карту на чешскую. Это действительно было удобно – теперь я мог звонить по 7 крон за минуту. Мы проехали несколько остановок на трамвае (турникетов в них нет) и под дождем сходили в фаст-фуд KFK. Я показал А. белую ермолку с Ольшанского кладбища. А. строго поправил меня: «Это – не ермолка, а кипа». – «В России ее называют ермолкой».

Я поехал на автобусный вокзал Флоренс, купил билет до Брно на 6 ч утра (прибытие в 8 ч 25 мин). Метро в Праге открывают в 5 ч утра, и я должен был успеть на автобус.

Возвратясь домой, сообщил хозяину, что утренним дилижансом я отправляюсь в Моравию на четыре дня. Он заверил меня, что комната будет меня ждать, и даже ключ сдавать не надо.

В микроволновке я поджарил куски маринованной курицы и быстро умял их под холодную сливовицу. Это был не самый худший ужин в моей жизни. Поставил будильник в мобильном на 4 ч 45 мин и быстро уснул.